– Князь Лючио Риманец, – потом внезапно все в этой громадной зале как будто застыло. Глаза всех были устремлены на благородную осанку моего друга, когда он с неподдельной грацией отвешивал поклон его высочеству. Одну минуту, Лючио остался неподвижным перед королевским возвышением, – лицом к лицу с принцем, как бы желая чем-нибудь запечатлеть свое пребывание во дворце; – солнечное сияние, до сих пор озарявшее великолепный зал внезапно омрачилось тенью проходящей тучи… Неуловимое впечатление чего-то безвыходного и безмолвного охватило нас; необъяснимая сила приковывала все взгляды к Риманцу, никто не двигался. Эта поразительная тишина продлилась однако недолго; принц Валлийский слегка вздрогнул, всматриваясь с таким живым интересом в лицо Лючио, что, казалось, он сейчас нарушит этикет двора и заговорит… потом, сделав над собой видимое усилие, принц обычным движением слегка склонил голову в ответ на поклон Лючио, который удалился с чуть заметной улыбкой на устах. Настала моя очередь, но, конечно, я никакого впечатления не произвел, хотя при моем имени: «Джеффри Темпест», кто-то из королевской семьи шепнул магические слова: «пять миллионов», слова, которые вызвали во мне обычное презрение, ставшее для меня хронической болезнью. Мы вскоре вышли из дворца; стоя в передней, в ожидании кареты, я тронул Риманца за рукав.
– Вы произвели глубокое впечатление, Лючио.
– Неужели? – засмеялся он. – Вы льстите мне, Джеффри.
– Нисколько, но отчего вы так долго простояли перед престолом?
– Для удовлетворения собственного каприза, – ответил Лючио равнодушно, – и отчасти, чтобы дать возможность его королевскому высочеству вспомнить меня в следующий раз, когда он меня увидит.
– Но и теперь принц, кажется, узнал вас, – заметил я; – вы уже встречались?
– Часто, но сегодня первый раз, что я открыто представился его высочеству. Придворный мундир и придворные манеры сильно изменяют человека, и я сомневаюсь, чтобы принц действительно узнал меня.
Глава семнадцатая
Каких-нибудь десять дней после представления принцу валлийскому между мной и Сибиллой Эльтон произошла весьма странная сцена, болезненно запечатлевшаяся в моей памяти; благодаря однако моей самоуверенности, она не вызвала во мне того предчувствия беды, которое можно было ожидать. Приехав к лорду Эльтону однажды вечером, я зашел в гостиную без доклада, как всегда делал последнее время и застал Диану Чезни в слезах.
– Что такое? Что случилось? – воскликнул я ободряющим тоном, так как был весьма дружен с маленькой американкой. – Кто бы мог подумать, что наедине Вы предаетесь слезам; или ваш железнодорожный папаша разорился?
Мисс Чезни нервно засмеялась.
– Нет еще, – ответила она, поднимая свои мокрые глаза, в которых шаловливый огонек еще не совсем потух. – На бирже все обстоит благополучно. – Я только поругалась с Сибиллой.
– С Сибиллой? – повторил я.
– Да, – Диана поставила кончик маленького вышитого башмачка на скамеечку и критически посмотрела на него. – Видите ли: сегодня вечер у Кэтсон: я приглашена и Сибилла приглашена. Мисс Шарлотта страшно утомлена уходом за графиней, но я была уверенна, что леди Сибилла поедет… Она ничего не говорила до момента обеда, и тогда спросила меня, в котором часу мне нужна карета? Я удивилась. «Разве вы не едете?» спросила я. Сибилла окинула меня своим холодным взглядом (вы этот взгляд знаете) и ответила. – Неужели вы думали, что это возможно? – Конечно, я рассердилась и спросила, почему это так невозможно? Леди Сибилла опять посмотрела на меня снизу вверх и едва сквозь зубы процедила, «К Кэтсонам? С вами?» таким презрительным тоном, что я не выдержала: «Хотя вы и дочь графа, – воскликнула я, – вы не должны презирать госпожу Кэтсон. Она очень хорошая женщина, – я денег ее в расчет не принимаю, но у нее доброе сердце, которого у вас, по-видимому, нет, и она никогда бы не обращалась со мной так жестоко, как вы»; я была возмущена и видимо закричала бы, если бы не боялась, что за дверьми подслушивает лакей. Но Сибилла только улыбнулась своей ледяной улыбкой и спросила меня, не предпочла ли бы я жить с госпожей Кэтсон; я ответила: «Конечно, нет; с чего бы это?», а леди Сибилла невозмутимо продолжала: «мисс Чезни, вы платите моему отцу за его покровительство и положение в высших кругах света; но общество его дочери не входило в условия этой сделки. Я старалась дать вам понять, что я не желаю показываться на людях с вами, не потому, что я вас ненавижу, – далеко нет, а просто потому, что все начали бы говорить, что я нанятая вами компаньонка. Вы заставляете меня говорить откровенно, и я жалею, что невольно обижаю вас. А что касается вашей госпожи Кэтсон, то я встречала ее лишь раз, и она показалась мне невоспитанной; к тому же я не терплю парвеню», и с этими словами леди Сибилла вышла из комнаты, и я расслышала, как она заказывала для меня карету к десяти часам; мне сейчас пора ехать, а у меня такие красные глаза… Согласитесь, что по отношению ко мне это было жестоко… Я знаю, что старый Кэтсон нажил свои деньги лаком, но не все ли это равно? Ну, вот я вам все высказала, мистер Темпест, и вы можете это передать Сибилле; я знаю, что вы ведь влюблены в нее…
Я был ошеломлен ее быстрой речью:
– Право, мисс Чезни… – начал было я, но она меня перебила:
– Да «мисс Чезни», «мисс Чезни»; все это прекрасно, – и барышня схватила роскошную пелеринку, которую я помог ей надеть; – Я только девушка и не виновата, что у меня грубый отец, который непременно желает, чтобы я вышла замуж за английского вельможу, – это его желание, но не мое! Здешние аристократы, по моему мнению, никуда не годятся, но у меня все-таки есть сердце, и я бы полюбила Сибиллу, если бы она это только позволила. Но она холодна, как лед; все и вся ей безразлично! Она и вас не любит; я об этом сожалею, так как любовь сделала бы ее более человечной!
– Мне очень, очень жаль, – сказал я с улыбкой, глядя в лицо молоденькой американки, действительно обладающей добрым сердцем, – но вы не должны придавать значения таким пустякам. Вы – добрая душа, Диана, – у вас хорошая великодушная и прямая натура, но помните одно: – англичане частенько не симпатизируют американцам: вы возмущены, может быть, и правильно, но леди Сибилла горда.
– Горда? – перебила меня мисс Чезни, – но чем ей гордиться? Тем, что один из ее предков был убит в сражении Босворта? Может быть, птицы, которые потом клевали его доблестное тело, тоже возгордились?
Я засмеялся, она тоже, и в эту минуту доложили, что карета подана.
– Спокойной ночи мистер Темпест, велите доложить Сибилле, что вы здесь; лорд Эльтон обедал не дома, но Сибилла никуда не едет.
Я предложил мисс Чезни руку и повел ее вниз. Когда она уехала, я искренно пожалел ее; несмотря на слегка грубую внешность, это была искренняя непосредственная девушка; но искренность не в моде в высших кругах Лондона и считается невоспитанностью.
Я вернулся в гостиную медленными шагами и по пути послал одного из лакеев спросить леди Сибиллу, не выйдет ли она ко мне на несколько минут? Мне пришлось ждать недолго; я успел лишь два раза пройтись по комнате, когда Сибилла взошла с возбужденным видом, придававшем ее красоте необычайное обаяние; я обомлел… Девушка была одета в белом, как почти всегда по вечерам, ее волосы не были причесаны с обычною тщательностью, а небрежно спадали густыми волнами на белый низкий лоб; лицо было чрезвычайно бледно, глаза казались темнее и больше обыкновенного, а на устах скользила едва заметная улыбка… она подала мне руку, сухую, лихорадочную…
– Моего отца нет дома, – начала было она.
– Я знаю, но я пришел навестить вас. Не позволите ли вы мне остаться с вами несколько минут?
Леди Сибилла молча согласилась и, опустившись в кресло, начала перебирать розаны, столице в вазочке на столе рядом с ней.
– У вас утомленный вид, леди Сибилла, – сказал я мягко. – Вы нездоровы?
– Нет, я совсем здорова, – ответила она. – Вы не правы, говоря, что я утомлена… Я страшно утомлена!
– Вы, должно быть, слишком много на себя берете и уход за вашей матушкой….
Она резко засмеялась.
– «Уход за матерью?» – повторила она, – пожалуйста, не воображайте, что я так добродетельна. Я никогда не ухаживаю за матерью. Я не могу… Я боюсь…. Ее вид страшит меня…. когда я подхожу к ней, она старается заговорить со мной и делает такие страшные усилия, что все лицо ее искажается, и нельзя себе вообразить что-нибудь более ужаснее. Я умерла бы со страху, если бы видела ее чаще, – уже два раза я упала в обморок после свидания с нею. Не могу даже думать об этом. Этот живой труп с остановившимися ужасными глазами и искривившимся ртом – моя мать!
Леди Сибилла задрожала, даже губы ее побледнели. Я был очень огорчен и выразил ей свое глубокое сочувствие.
– Все это достаточно вредно для вашего здоровья, – сказал я, придвигая мой стул ближе к ее креслу. – Не можете ли вы куда-нибудь уехать, чтобы отдохнуть?
Сибилла молча посмотрела на меня. Выражение ее глаз поразило меня; в них не было ни кротости, ни грусти, а скорее что-то вызывающее, повелительное, почти свирепое…
– Я только что видел мисс Чезни, – заметил я, чтобы прервать тяжелое молчание, – она казалась очень несчастной.
– Для этого нет никаких причин, – холодно ответила Сибилла, – разве только та, что моя мать слишком медленно умирает. Но мисс Чезни молода и может подождать… Графство Эльтонов от нее не уйдет!
– Ho вы, может быть, ошибаетесь, – вставил я мягко, – несмотря на свои недостатки, Диана и любит вас и любуется вами.
Леди Сибилла презрительно усмехнулась.
– Мне никаких чувств от нее не нужно, – сказала она, – у меня мало подруг, и те, которые есть, – лицемерны. Когда Диана Чезни станет моей мачехой, мы все же останемся друг для друга чужими.
Тема разговора была столь деликатна, что я ничего не ответил, боясь необдуманным словом оскорбить леди Сибиллу.
– Где ваш друг? – сказала она, наконец, желая, как и я, переменить разговор, – отчего он так редко приходит к нам?
– Риманец? Он оригинален и временами питает отвращение к обществу. Лючио встречается с вашим отцом в клубе, а своей антипатией к женщинам, ставшей для него хронической болезнью, он не поступится даже для вас.
– И он никогда не женится? – задумчиво спросила девушка.
Я засмеялся.
– Никогда. В этом вы можете быть совершенно уверены!
Опять наступило молчание. Леди Сибилла продолжала играть розанами; но ее дыхание стало порывисто и длинные ресницы дрожали; ее чудный безукоризненный профиль напомнил мне задумчивых святых Фра-Анжелико. Внезапно, пока я еще любовался ею, она вскочила с помятым розаном в руках и откинула голову; ее глаза искрились и все тело трепетало…
– Я не могу, – воскликнула она порывисто, – я больше выдержать не могу!
Я также вскочил ошеломленный и остановился передней.
– Сибилла.
– Отчего вы ничего не говорите? или я еще недостаточно унижена? – продолжала она, возбуждаясь все более и более, – отчего вы не объясняете мне причин ваших посещений, как вы объяснили это моему отцу, отчего вы не говорите мне, как вы говорите ему, что ваш властный выбор пал на меня, что я та женщина, на которой вы порешили жениться. Посмотрите на меня, – и трагическим жестом она подняла обе руки. – Разве есть недостаток в товаре, который вы намерены купить? Мое лицо считается достойнейшим лучшего фотографа в Лондоне и продается за шиллинг, благо я одна из красавиц Англии, мой стан служит манекеном для работы лучших портных и портних, я плачу половинную цену за платья, потому что служу великолепной рекламой. Мои глаза, губы, руки – ваши, если вы желаете купить их… Так зачем же вы медлите? или вы не уверены, что я достойна вашего золота?
Истерические ноты послышались в ее голосе: испуганный и огорченный я подскочил к ней и схватил ее обе руки.
– Сибилла, Сибилла! – воскликнул я. – Молчите, молчите! Вы возбуждены, утомлены. Вы не знаете, что выговорите. Дорогая, за кого вы меня принимаете? Отчего вы употребляете такие слова, как покупка и продажа? Вы знаете, что я вас люблю; я своих чувств не таил; вы могли убедиться в них давно; если до сих пор я не высказывался, то только потому, что боялся быть отвергнутым вами. Вы слишком хороши для меня, Сибилла, слишком хороши для кого бы то ни было; я недостоин ни вашей красоты, ни вашей невинности. Дорогая моя, не волнуйтесь, – продолжал я, так как она трепетала в моих объятиях, как пойманная птица. – Что я могу вам сказать, что вы бы уже не знали: что я обожаю вас всей силой своей жизни, я люблю вас так бесконечно, что боюсь об этом думать… Страсть к вам заполонила меня всего, я люблю вас слишком страстно для собственного покоя.
Я больше не мог говорить; прикосновение ее мягких теплых рук лишало меня самообладания! Я поцеловал густые волны ее волос, – она подняла голову и посмотрела на меня, в ее глазах светилось больше страха, чем любви, – но сознание, что она уже принадлежит мне, уничтожило для меня всякие преграды. Я поцеловал ее в губы, – и этот долгий, страстный поцелуй казался мне вечностью блаженства; – внезапно она вырвалась из моих объятий и оттолкнула меня. Стоя на некотором расстоянии, она так сильно дрожала, что я боялся, как бы она не упала; я взял ее руку и заставил ее сесть. Сибилла улыбнулась тихой, грустной улыбкой.
– Что вы почувствовали? – спросила она.
– Когда?
– Только что, когда вы поцеловали меня.
– Все радости рая, все огни ада, – ответил я. Леди Сибилла посмотрела на меня и нахмурила брови.
– Странно; знаете ли вы, что я почувствовала?
Я покачал головой, улыбаясь, и поднес к губам ее маленькую ручку.
– Ничего, – ответила она с безнадежным жестом. – Положительно ничего. Уверяю вас, я чувствовать не могу. Я тип современной женщины; я могу только думать и анализировать.
– Думайте и анализируйте сколько вам угодно, моя царица, – ответил я весело, – лишь бы вы думали, что можете быть счастливы со мной; большего я не желаю.
– А будете ли вы счастливы? – спросила она. – Подождите; не отвечайте, пока я не откроюсь вам. Вы на мой счет заблуждаетесь. – Сибилла замолчала, и я следил за ней с беспокойством. – Я всегда готовилась к этому, т. е. к тому, что случилось теперь, – стать собственностью богатого человека. Многие мужчины приглядывались ко мне с желанием меня купить; но они не могли заплатить цены, которую требовал мой отец. Прощу вас, не огорчайтесь моими словами. Все, что я говорю, правдиво и весьма обыденно. Все женщины высших классов, незамужние женщины, продаются в Англии также просто, как на восточных рынках. Я вижу, что вы хотите возразить, уверить меня в вашей преданности; – но этого не нужно, я верю, что вы любите меня, как вообще мужчины любят, и я довольна. Но вы меня не знаете. – Вас привлекает моя наружность, – вам нравится моя молодость и моя кажущая невинность; но я немолода; сердцем и чувствами стара; я была молода в Виллосмире, когда жила на лоне природы, окруженная птицами и цветами; но одного сезона в городе было достаточно, чтобы убить мои молодость, одного сезона балов, обедов и чтения модных романов. Вот вы написали книгу и вы должны знать, в чем состоит долг автора, какую серьезную страшную ответственность он берет на себя, когда посылает в мир книгу, полную безнравственных, ядовитых мыслей, могущих испортить еще чистые, неповрежденные умы. Ваше произведение не лишено благородных побуждений и за это я уважаю его, хотя оно не так убедительно, как могло бы быть. Роман хорошо написан; только у меня осталось впечатление, что вы сами не верите в то, что проповедуете; благодаря этому вы не достигли того, что желали.
– Вы правы, – согласился я не без чувства унижения. – Книга с литературной точки ничего не стоит и не переживет одного сезона.
– Во всяком случае, – продолжала леди Сибилла, и глаза ее потемнели от напряжения мыслей, – вы не осквернили вашего пера пошлостью большинства современных авторов. Скажите мне, неужели вы думаете, что девушка может прочитать все эти романы, рекомендованные ей друзьями, и остаться неиспорченной, невинной? Книги, которые входят во все детали жизни извергов, описывают скрытые пороки мужчин и ставят наравне со святейшим долгом так называемую свободную любовь и многоженство, которые не стесняются привести кругу хороших жен и чистых девушек пример женщины, избравшей первого попавшегося мужчину, чтобы иметь от него ребенка, не унизившись до брака с ним? Я все эти книги читала, и что вы можете от меня требовать? Конечно не невинности! Я мужчин презираю, и презираю свой пол и самое себя. Вы удивляетесь моему фанатизму по отношению к Мэвис Клер, но ее книги вернули мне на время уважение к себе и веру в благородство человечества; она возвращает мне хотя бы только на час смутное представление о Боге, и мой ум чувствует себя ободренным и чистым после чтения книг. Все же вы не должны смотреть на меня, как на наивную, невинную девушку, Джеффри. Я испорченное существо, воспитанное в современной школе равнодушия и безнравственности.
Я молча смотрел на девушку, огорченный, встревоженный, с сознанием, что нечто сокровенное и чистое рушилось, и превратилось в пепел у моих ног. Сибилла встала и начала беспокойно ходить взад и вперед по комнате; ее быстрые движения все же были преисполнены грации и своей непринужденностью напоминали мне движения хищного зверя.
– Я не хочу, чтобы вы обманывали себя, – сказала она, останавливаясь передо мной и глядя на меня пытливо. – Если вы женитесь на мне, то с полным сознанием того, что вы делаете. С вашим богатством вы, конечно, можете жениться на любой женщине. Я не утверждаю, что вы найдете девушку лучше меня. В нашем кругу вряд ли это возможно, – мы все одинаковы: бездушные, материальные, как героини современных романов. В провинции вы, пожалуй, найдете действительно невинную девушку, но она может оказаться пустой, что для вас тоже нежелательно. Мое главное достоинство в моей несомненной красоте. – Вы признаете ее, все признают ее, я сама недостаточно жеманна, чтобы отвергать ее. Что касается моей внешности, то обмана нет. Парика я не ношу, – мои волосы собственные; цвет лица тоже натуральный, ресницы и брови не подкрашены, а тонкостью моей талии я не обязана корсетнице. Вы можете быть вполне уверены, что красота моего тела неподдельна, – увы, моя душа далеко не так безукоризненна! и я хочу, чтобы вы это поняли! Я мстительна, раздражительна, нетерпелива, неотзывчива и меланхолична; к тому же я впитала в себя сознательно или бессознательно все современные понятия, я презираю жизнь и не верую в Бога!
Сибилла остановилась, – и я продолжал смотреть на нее с чувством не то обожания, не то разочарования как дикарь смотрел бы на идола, который он еще любит, но больше не считает божеством. Однако все, что девушка высказала, не противоречило моим теориям: зачем же мне было жаловаться? Я в Бога не верил; отчего же мне показалось ужасным, что моя невеста разделяет мое неверие? Я невольно держался отживших понятий, что для женщины религия – святой долг; – объяснить себе этого понятия я не мог и приписывал его суеверному желанию, чтобы моя жена молилась за меня – на всякий случай! Однако видимо, Сибилла принадлежала к числу передовых женщин, и ее молитвы для себя я ожидать не мог; если у нас будут дети, то она не станет учить их с малолетства обращаться к Всевышнему! Я вздохнул и хотел было заговорить, когда Сибилла подошла ко мне и положила обе руки на мои плечи.
– У вас несчастный вид, Джеффри, – сказала она смягчившимся голосом, – утешьтесь; еще не слишком поздно, чтобы отказаться от меня.
Я встретил вопросительный взгляд ее глаз – чудных, блестящих и чистых, как кристалл.
– Я никогда не изменюсь, Сибилла. – ответил я. – Я люблю вас и всегда буду любить. Но мне хотелось бы, чтобы вы не так безжалостно анализировали себя; у вас такие странные мысли…
– Вы находите их странными? – прервала она – меня это поражает; уверяю вас, благодаря газетам, журналам и декадентским романам, я вполне подхожу к типу современной жены, – и она с горечью засмеялась. – Ничего нет в замужестве, чего бы я ни знала, а мне только что минуло двадцать лет: Я давно готовилась быть проданной человеку, который даст подходящую цену, и все глупые понятая о любви, которые я имела, будучи еще совсем юной в Виллосмире, давно успели исчезнуть. Идеальная любовь умерла; хуже того – она вышла из моды! С колыбели приученная к мысли, что ничего нет существенного в мире кроме денег, я конечно смотрю на себя, как на товар, подлежащий продаже. И замужество для меня действительно сделка. Вы знаете также хорошо, как я, что как бы мы сильно ни любили друг друга, отец никогда не согласился бы на наш брак, если бы вы были бедный человек; скажу больше, если бы вы не были богаче большинства людей. И вы должны знать, что я великолепно понимаю свойства этой сделки и прошу вас не требовать от меня, женщины по уму и по сердцу, свежей доверчивой любви молодой девушки!
– Сибилла, – прервал я ее. – Вы клевещете на себя! Вы одна из тех, которые могут жить в мире, но не принадлежать ему; ваш ум слишком чист, чтобы загрязниться от прикосновения с безнравственностью. Я вашим словам не верю; у вас чудный, благородный характер; умоляю вас, Сибилла, не огорчайте меня вечным напоминанием о моем богатстве, а то я прокляну его, – я любил бы вас также, если бы был беден.
– Пожалуй, – сказала она с загадочной улыбкой, – только вы никогда не посмели бы признаться.
Я молчал. Внезапно Сибилла засмеялась и ласково обвила мне шею руками.
– Ну вот, Джеффри, я кончила свою речь, – сказала она, – и мы можем больше о ней не думать. Я и сказала вам правду, я не так молода и не так невинна, как кажусь; но я не хуже других девушек нашего круга, так что вам, пожалуй, лучше довольствоваться мною; я вам нравлюсь, не правда ли?
– Это выражение не соответствует глубине моего чувства, – ответил я с грустью.
– Все равно, – продолжала она, – я вам нравлюсь, и вы хотите на мне жениться. Все, что я прошу теперь, это, чтобы вы пошли к отцу и купили меня немедленно! Подпишите купчую. Пожалуйста, не принимайте такого трагического вида, – засмеялась она, – итак, когда вы уплатите священнику и шаферам (в виде медальонов с бриллиантовыми монограммами), и гостям (в виде шампанского и других угощений), дадите на чай всем лакеям, не забыв того, который будет усаживать нас в свадебную карету, одним словом, когда все будет кончено, увезите меня, прошу вас, куда-нибудь далеко из этого дома, где искаженное лицо моей матери не будет преследовать меня, где я испытываю несказанные страхи днем и ночью, где мне снятся такие ужасы, – тут ее голос пресекся, и она скрыла лицо на моей груди. – Джеффри, увезите меня как можно скорее. Не будем жить в этом ненавистном Лондоне, а поселимся в Виллосмире, может быть, там я найду больше радости, более счастья.
Проникнутый ее умилительной мольбой, я прижал ее к своему сердцу, чувствуя, что она не ответственна за свои слова, вызванные возбужденным состоянием ее нервов.
– Все будет по вашему желанию, дорогая, – сказал я, – чем раньше вы будете принадлежать мне, тем я буду счастливее. У нас теперь конец марта, – к июлю, я думаю, все приготовления к свадьбе могут быть окончены!
– Да, – шепнула она, не поднимая своего лица.
– А теперь Сибилла, – продолжал я, – помните: мы больше о деньгах говорить не будем. Скажите мне то, что вы мне еще не сказали: что вы меня любите, что вы любили бы меня даже, если бы я был беден.
Девушка подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза.
– Я этого сказать не могу, – ответила она, – я сказала вам, что в любовь не верю, и если бы вы были бедны, я конечно за вас не вышла бы: это вне всякого сомнения.
– Вы откровенны, Сибилла.
– Лучше быть откровенной, не правда ли? – сказала она и, сняв цветок со своей груди, вдела его в петлицу моего сюртука.
– Зачем мы будем друг друга обманывать, Джеффри? Вы ненавидите бедность, и я тоже! А глагол любить я спрягать не умею; иногда, когда я читаю книгу Мэвис Клер, мне вдруг кажется, что любовь существует; но я закрываю книгу, и с ней пропадает моя вера. Итак, не просите у меня того, чего я вам дать не могу. Я согласна, я даже рада выйти за вас замуж. Вот все, чего вы можете ожидать.
– Все? – воскликнул я в приливе не то гнева, не то страсти, прижав ее к себе и покрыв ее лицо поцелуями. – Все? нет, это не все. Вы ледяной цветок, но я научу вас любить; моя страсть увлечет вас! Вы не можете избегнуть общей участи, дорогое, глупое, красивое дитя! Ваши страсти спят; но они проснутся.
– Для вас? – спросила она, откинув голову и смотря на меня с каким-то таинственным выражением в лучезарных глазах.
– Да, для меня.
Сибилла засмеялась.
– Научите меня любви, и я полюблю, – запела она вполголоса.
– Вы должны любить, и полюбите! – воскликнул я. – Я буду вашим учителем.
– Наука трудная, – ответила девушка, – боюсь, что вся жизнь пройдет в учении, даже с таким учителем, как вы!
Ее лицо озарилось улыбкой; я снова поцеловал ее и пожелал ей спокойной ночи.
– Вы объявите князю Риманцу нашей помолвке? – спросила она.
– Если вы желаете?
– Конечно; скажите ему сегодня же! Мне хотелось бы, чтобы он знал.
Я спустился по лестнице; леди Сибилла облокотилась на перила.
– Спокойной ночи, Джеффри, – шепнула она ласково.
– Спокойной ночи, Сибилла.
– Не забудьте сказать князю Риманцу. – с этими словами она исчезла. Я вышел из дома; в страшном волнении: гордость, восторг и боль наполняли мое сердце; – я был женихом дочери графа и страстно любил женщину, неспособную, по ее же словам, ни любить, ни веровать….
Глава восемнадцатая
Вспоминая теперь, через промежуток трех лет, этот период моей жизни, я ясно представляю себе выражение лица Лючио, когда я объявил ему о своей помолвке с леди Сибиллой. Его внезапная улыбка придала его глазам блеск, который я в них раньше не видал: какое-то странное сияние, выражающее не то гнев, не то презрение. Пока я говорил, он играл со своим любимым, но для меня отвратительным насекомым, и я с брезгливостью смотрел как это блестящее, отталкивающее существо крепко цеплялось за его руку.
– Все женщины одинаковы, – наконец заметил князь, – мало кто противостоит против соблазна богатого брака.
Его замечание рассердило меня.
– Вы напрасно все судите с денежной точки зрения. Сибилла любит меня, ради меня самого, – сказал я, сознавая вполне, что говорю ложь.
Удивленный взгляд Лючио остановился на мне.
– Так вот откуда ветер дует? В таком случае искренне поздравляю вас, Джеффри; завладеть сердцем одной из самых гордых девушек Англии и сознавать, что она вышла бы за вас, даже, если бы у вас не было ни одного шиллинга, – это действительно победа, и вы можете гордиться ею! Поздравляю вас еще и еще!
Подбросив противное существо, которое он называл «духом», чтоб заставить его взлететь и медленно кружиться у потолка, он с жаром пожал мою руку, продолжая улыбаться, и я инстинктивно чувствовал, что он угадывал правду, как и я: т. е., будь я бедным автором, имеющим только то, что мог заработать головой, леди Сибилла Эльтон никогда и не взглянула бы на меня, а тем более не согласилась бы выйти за меня замуж; но я молчал, боясь выдать мое настоящее положение.
– Видите ли, – продолжал князь с деланным радушием. – Я не знал, что ваша холодная невеста обладает такими отжившими взглядами. Любить ради самой любви – добродетель, которая с каждым днем встречается реже. Я думал, что леди Сибилла вполне современная женщина, сознающая важность своего положения и необходимость сохранить это положение перед светом; сентиментальность, поэзия, все это, казалось мне, не должно находить места в ее натуре. Но, видимо, я ошибался.
Тут он протянул руку, и блестящее насекомое мгновенно приняло обычное положение на его пальце.
– Мой друг, – продолжал Лючио, – уверяю вас, что если вы обладаете любовью искренней женщины, вы имеете капитал больше всех ваших миллионов, клад, которым никто пренебрегать не может.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |