Настал час, когда я исполнил свое решение. День был холодный, дождливый, и я застал Мэвис в своем кабинете, сидящей около пылающего камина. На ее коленях расположилась маленькая Трикси, а у ее ног лежал огромный сенбернар. Мисс Клер была погружена в чтение. Над ней блюла невозмутимая Минерва, строгая, неприкосновенная… Когда я вошел, Мэвис встала, отложила книгу, спустила с колен собачку, и пошла мне на встречу с выражением крайней симпатии в глубоких глазах, и бессловесной жалости в изгибах прелестного рта. Как было мило, что она жалела меня и как странно, что я сам себя не жалел! После нескольких слов неловкого приветствия, я сел и молча стал следить за ней, пока она подкладывала дрова в уже пылающий огонь.
– Вы конечно знаете, – сказал я наконец резко, – что история о слишком сильной дозе лекарства ложь, и что моя жена преднамеренно приняла яд?
Мэвис посмотрела на меня с состраданием!
– Я боялась, что это так, – начала она нервно.
– Тут нечего бояться и не на что надеяться, – перебил я почти грубо. – Сибилла отравилась… И вы знаете почему? Потому что она с ума сошла от собственной греховности и сладострастия, потому что она любила преступной любовью моего друга Лючио Риманца.
Мэвис вскрикнула и задрожала.
– Вы верно читаете скоро, – продолжал я, – это одно из преимуществ литераторов: быстро просматривать рукописи и одним взглядом усваивать их тайный смысл, прочтите это.
И я протянул ей посмертную исповедь Сибиллы.
– Позвольте мне остаться здесь. Когда вы узнаете, что это была за женщина, вы скажете, достойна ли она была сожаления или нет?
– Простите меня, – мягко произнесла Мэвис, – я предпочла бы не читать того, что не для меня написано.
– Но оно было написано для вас, как и для всех, – нетерпеливо воскликнул я, рукопись никому не адресована и в ней даже говорится про вас. Я прошу вас, нет, я приказываю вам прочитать это признание! Мне необходимо ваше мнение. Мне нужен ваш совет. Вы, может быть, поможете мне сочинить подходящую надпись для монумента, который я намерен построить в ее честь и драгоценную память!
И закрыв лицо руками, чтобы скрыть злобную улыбку, внезапно исказившую мне лицо, я протянул ей рукопись. Мисс Клер взяла ее, и нехотя стала читать. Наступила тишина, нарушаемая лишь треском горящих дров и легким храпом собак, греющихся перед камином. Я взглянул исподлобья на женщину, славе которой я одно время завидовал, на ее тонкий стан, на головку, увенчанную чудными мягкими волосами, на чуткий, чистый профиль и белую ручку классически точеную, державшую листы так твердо и одновременно так нежно. И я подумал: какие олухи те критики, которые воображают, что могут сорвать заслуженные лавры с таких женщин, как Мэвис Клер! Размышляя так, я увидел, что ее глаза наполнились слезами.
«Зачем она плачет?» подумал я, над рассказом, который меня нисколько не тронул? Я вздрогнул от неожиданности, когда ее голос, трепетавший от боли, внезапно прервал тишину. Мэвис вскочила и посмотрела на меня как на какое-то видение.
– Неужели вы слепы и не видите, – воскликнула она, – что все это означает? Неужели вы не понимаете и все ещё не знаете кто ваш злейший враг?
– Мой злейший враг? – повторил я в изумлении. – Я удивляюсь вам, Мэвис. Что общего между мной или моими друзьями и врагами и посмертной исповедью моей жены? Сибилла обезумела. Яд и страсть лишили ее рассудка, и как вы видите, она даже не сознавала, живет ли она или уже умерла? Что она вообще писала в такую минуту, доказывает страшное напряжение нервов, но меня лично это не касается.
– Ради Бога, не будьте столь жестокосердым, – с грустью воскликнула Мэвис. – Для меня эти последние слова несчастной, измученной Сибиллы несказанно страшны и ужасны! Неужели вы не верите в загробную жизнь?
– Нет, – ответил я без запинки.
– Значит, для вас ее слова не имеют значения, как не имеет значения ее заявление, что она не умерла, а живет… И живет столь ужасно! Вы этому не верите?
– Кто верит бреду умирающего? – сказал я. – Как я говорил вам, Сибилла страдала одновременно от неудачной страсти и действия яда. В этих мучениях она писала, как в бреду…
– Так вас невозможно убедить в истине? – спросила Мэвис торжественно. – Неужели ваши умственные понятия так болезненны, что вы не знаете, вне всякого сомнения, что этот мир – только тень других миров, ожидающих нас? Уверяю вас, в один прекрасный день вы будете вынуждены принять это ужасное знание! Я знакома с вашими теориями; ваша жена имела такие же верования, или, скорее, неверия, как и вы, однако она наконец была убеждена! Я не буду пытаться доказывать вам. Если это последнее письмо несчастной девочки, на которой вы женились, не может открыть ваши глаза на вечные дела, каких вы не признаете, ничто никогда не поможет вам. Вы во власти вашего врага!
– О ком вы говорите, Мэвис? – удивленно спросил я, заметив, что она стояла как бы во сне, задумчиво устремив глаза в пространство, и ее разомкнутые губы дрожали.
– Ваш враг! Ваш враг! – энергично повторила она. – Мне чудится, что его тень стоит теперь вблизи вас! Послушайтесь этого голоса умершей, голоса Сибиллы, что она говорит!.. «О Господи, будь милосерден… Я знаю теперь, кто требует моего поклонения и тянет меня в мир пламени… его имя…»
– Ну, что же? – воскликнул я стремительно, – Ее рукопись на этих словах прерывается. Его имя…
– Лючио Риманец, – произнесла Мэвис, дрожащим от волнения голосом. – Я не знаю, откуда он явился, но призываю Бога свидетелем, что Риманец – воплощение зла – демон в человеческой оболочке, развратник и разрушитель! Его проклятие упало на Сибиллу с первого момента их встречи… Это проклятие лежит также на вас! Расстаньтесь с ним, расстаньтесь пока спасение еще возможно. Пусть никогда более он не встретится с вами!
Она говорила с задыхающейся поспешностью, как бы движимая какой то силой; я глядел на нее, изумленный и несколько раздраженный…
– Такой образ действий невозможен, Мэвис, – сказал я холодно. – Князь Риманец мой лучший друг, никогда ни у кого не могло быть более достойного друга. Его верность была подвержена такому испытанию, против которого устояло бы немного мужчин. Вы всего не знаете.
И в нескольких словах я передал ей сцену между Лючио и моей женой, коей я был свидетелем. Мэвис выслушала меня, но с видимым нежеланием, потом вздохнула и откинула со лба спустившуюся прядь волос.
– Мне очень жаль, – сказала она, – но это не меняет моих убеждений. Я считаю вашего друга за вашего злейшего врага! Мне кажется, что вы не сознаете всего страшного значения трагической смерти вашей жены. Простите меня, если я попрошу вас теперь уйти. Письмо леди Сибиллы ужасно расстроило меня, и говорить о нем я больше не могу… Я жалею, что прочитала его…
Она остановилась. В ее голосе послышались слезы. Видя, что ее нервы действительно разошлись, я сложил рукопись и полушутя обратился к ней:
– И так вы не нашли подходящей надписи для памятника?
Мэвис повернулась ко мне с жестом величественного укора.
– Да, нашла, – сказала она глухим, но возбужденным голосом, – напишите: «От безжалостной руки разбитому сердцу!» Это подойдёт и к несчастной умершей и к живому человеку.
Ее платье зашелестело. Она прошла мимо меня и скрылась. Ошеломленный ее внезапным гневом и внезапным уходом, я остался неподвижен. Сенбернар встал со своего места и подозрительно посмотрел на меня, как бы приглашая меня уйти. Минерва, как всегда, глядела на меня с бесстрастным несказанным презрением. Все безмолвные вещи в этом тихом кабинете будто возмущались моему непрошенному присутствию. Я осмотрелся с грустью, как странник смотрит на убежище, в которое ему запрещено проникнуть.
– Мэвис похожа на всех женщин, – сказал я вполголоса. – Она обвиняет меня в безжалостности, и забывает, что согрешила Сибилла, а не я. Как бы женщина не была виновата, ей всегда удается возбудить хотя бы маленькую долю симпатии, а мужчина остается незамеченным и к нему применяют лишь холодное равнодушие.
Глубокое чувство одиночества охватило меня в этой тихой мирной комнате. В воздухе витал запах лилий, и мне показалось, что все существо Мэвис должно быть дышит этим редким запахом.
– Если бы я только знал ее раньше и полюбил ее! – прошептал я, выходя из дома.
Но я вспомнил, что ненавидел мисс Клер до знакомства с ней, не только ненавидел, но написал на ее счет анонимный пасквиль, невольно давая ей перед публикой высшее доказательство таланта женщины, а именно зависть мужчины.
Глава тридцать восьмая
Две недели спустя, я стоял на палубе яхты, принадлежащей Лючио. Судно было построено по последней букве науки, с такой роскошью, что не только я, но и все, которые видели его не могли прийти в себя от восторженного удивления. Яхта отличалась чрезвычайно быстрым ходом и приводилась в движение электричеством. Большая толпа зрителей собралась на набережной, чтобы полюбоваться, хотя бы издали, красотой ее формы и внешности. Некоторые из более смелых причалили к ней в маленьких лодочках, надеясь, что им позволят осмотреть корабль. Однако матросы, сильные смуглые молодцы, принадлежащие по-видимому какой-то чуждой стране, вскоре дали понять публике, что таковые посещения нежелательны. С развевающимся красным флагом, при всех парусах, яхта «Пламя» снялась с якоря в тот самый день, когда, ее владелец и я, мы на нее вступили. Двигаясь с невероятной и бесшумной быстротой, она вскоре оставила за собой Английские берега, которые постепенно сливаясь с туманом, превратились в бледное видение призрачной страны. Раньше, чем покинуть родину, я совершил несколько легкомысленных поступков: я подарил лорду Эльтону его прежнее имение Виллосмир, извлекая некоторое наслаждение из сознания, что расточительный аристократ обязан мне возвратом своих владений, мне, писателю, презираемому, как представителя низшей касты. Меня тоже радовала мысль, что дочь железнодорожного туза, чванясь новоприобретенным титулом графини, приедет в старый замок и будет прихорашиваться перед тем самым зеркалом, в котором Сибилла следила за своей смертью. Я не знаю, почему эта мысль нравилась мне, так как я ничего решительно не имел против Дайаны Чезни; она была вульгарна, но безобидна, и сделается, наверное, более популярной владелицей Виллосмирского замка, чем была когда либо моя жена.
В числе других распоряжений я рассчитал своего камердинера Мориса, и сделал его несчастным на веки, подарив ему тысячу фунтов на женитьбу и на начало какого-нибудь предприятия. Он положительно измучился, не решаясь ни на какое дело из боязни, что оно не принесет ему достаточно большие барыши. То же произошло и со сватовством, хотя он имел в виду нескольких невест, он боялся ошибиться в выборе, настаивая преимущественно на том, чтобы его будущая супруга умела бы хорошо готовить и не была бы расточительна. Любовь к деньгам и страх потерять их наполнили горечью всю его жизнь, как это бывает нередко, и моя неожиданная щедрость взвалила на него так много забот, что лишила его сна и аппетита. Его затруднения, однако, не потревожили меня и я не помог ему никакими советами. Остальных своих служащих я также распустил, щедро наградив их, не ради их личной выгоды, а только для того, чтобы они хорошо обо мне отзывались. В этом мире единственный способ составить себе хорошую репутацию – это широко заплатить за нее… До отъезда, я заказал итальянскому скульптору памятник на могилу Сибиллы. Английские скульпторы лишены всякого таланта, а я хотел, чтобы памятник был бы идеален. Он изображал ангела, готовящегося к полету, и лицо ангела было в точности скопировано с портрета Сибиллы. Как бы женщина не была порочна во время своей жизни, законы общественного лицемерия требуют, чтобы после смерти все смотрели на нее как на ангела.
Как раз перед отъездом я узнал, что мой бывший друг «Босслз» скоропостижно скончался. Оказывается, что он пожелал лично отлить кусок золота из своей руды и задохнулся от ртутных испарений, вызванных этой операцией. Раньше это известие очень огорчило бы меня. Но теперь я не пожалел о своем друге. Я ничего не слышал о нем со дня получения моего неожиданного богатства – Кэррингтон даже не потрудился поздравить меня. Исполненный чувством собственного достоинства, я нашел, что с его стороны это было крайне грубо, и потому его смерть оставила меня вполне равнодушным. Вообще уже ничего не трогало меня, кроме самых близких личных интересов, и я никого не любил, так как нельзя было назвать любовью то чувство смутной привязанности, которое я испытывал по отношению к Мэвис Клер. Говоря совершенно честно, эта привязанность была ничем иным, как желанием быть утешенным и обласканным ею. Возможность сказать свету: «Эта женщина, которую вы подняли на щит славы; и увенчали лаврами, она любит меня, она не ваша, но моя!» Желание было полно чистейшей корысти и чистейшего эгоизма и не заслуживало другого названия, кроме себялюбия.
В это же время, какая-то странная необъяснимая перемена произошла в моих отношениях с Лючио.
Он очаровывал меня по-прежнему, и по-прежнему я находился под его влиянием, но как-то помимо своей воли я начал следить за ним и изучать его. Временами, каждый взгляд князя казался мне многознаменательным, каждый его жест был повелителен почти до наглости. В моем уме возникали неясные сомнения, почти страх, я жаждал знать о нем больше, чем знал и изредка ощущал к нему внезапный прилив отвращения, который отталкивал меня от него и наполнял каким-то безотчетным страхом. Наедине с ним, посреди широкого моря, отрезанный на время от всякого сообщения с кем бы то ни было, эти ощущения усиливались с каждым днем. Неприятное присутствие Амиэля, который был главным управителем на яхте, наполняло меня теперь не только отвращением, но и нервным страхом; мрачные и более или менее отталкивающие лица команды преследовали меня во сне; и однажды, нагнувшись через борт судна и смотря вниз, в бездонную морскую глубь, я подумал о странных чудесах Востока и историях о волшебниках, которые силой темной науки делали жертв из людей и, обольщая, совращали их с пути истины. Я не знаю, почему эта проходящая мысль привела меня в глубокое уныние, но когда я взглянул наверх, небо потемнело, и лицо одного из матросов, который вблизи меня чистил медные перила, показалось мне особенно зловещим и угрожающим. Я хотел было перейти на другую палубу, когда почувствовал руку на своем плече и обернувшись, встретил прекрасные печальные глаза Лючио.
– Путешествие надоело вам, Джеффри, – сказал он ласково. – Вам претят эти представители вечности: бесконечное небо и бесконечное море? Человек невольно признает свое бессилие и ничтожество, когда находится на доске между воздухом и океаном! Однако мы несемся вперед с быстротой, которая только возможна при электрической силе. Вы даже не подозреваете, сколько узлов мы делаем в час.
Я ничего не ответил, но взяв своего друга под руку, начал ходить с ним взад и вперед по палубе. Я чувствовал, что Лючио смотрит на меня, но сам избегал его взгляда.
– Вы задумались о вашей жене? – спросил он, наконец, сочувственно. – До сих пор по причинам вам известным, я избегал говорить о плачевной кончине столь прекрасного существа. Но, увы! Красота и расстройство нервов частенько идут рука об руку. Если бы у вас была вера, вы думали бы, что теперь ваша жена воплотилась в ангела.
Я резко остановился и посмотрел Лючио прямо в глаза. По его губам скользила легкая улыбка.
– В ангела? – повторил я медленно, – или в демона? Как думаете вы? Вы, который иногда утверждаете, что рай и ад существуют?
Князь ничего не ответил. Таинственная улыбка все еще озаряла его лицо.
– Говорите, – закричал я почти грубо. – Вы можете со мной не стесняться. По вашему, Сибилла ангел или демон?
– Дорогой Джеффри, – мягко ответил Лючио. – Женщина всегда ангел, как на этом свете, так и на том!
Я горько засмеялся.
– Если в этом заключается ваша вера, то я жалею вас!
– Я не говорил вам о моей вере, – ответил князь холодно, поднимая блестящие глаза к темневшему небу.
– Однако у вас есть вера, – настаивал я, и насколько я могу судить, – странная вера! Помните, вы обещались мне когда-нибудь объясниться?
– И вы готовы принять это объяснение? – прервал он слегка насмешливым тоном. – Нет, дорогой друг, позвольте мне сказать вам, что вы не готовы! Мои верования слишком положительны, чтобы сталкивать их с вашим неверием, слишком реальны, чтобы уступить даже выражению ваших сомнений. Вы сейчас же начали бы говорить выдержки из Вольтера и Шопенгауера, сопоставлять ваши мелкие, как пылинки, теории моему глубокому знанию. Скажу вам лишь одно, что я верю в Бога как в настоящее Положительное Существо…
– Вы верите в Бога? – повторил я, глядя на него в изумлении.
Он казался вполне серьезными я припомнил, что он всегда был таким, когда дело касалось Бога.
– Посмотрите, – сказал Риманец, указывая на небо, – там наверху несколько облаков застилают миллионы миров таинственных, непроницаемых, но тем не менее существующих. Там внизу, – и он указал на море, – скрываются тысячи существ, о которых современная наука еще не имеет понятия. Между этими пространствами непонятными, но неоспоримыми, вы, мелкий атом с ограниченными способностями, стоите, не зная даже, сколько времени ваша слабая жизнь продолжится и надменно, взвешиваете в вашем скудном уме вопрос: надо ли вам, маленькому невзрачному существу снизойти до веры в Творца, или нет? Сознаюсь, что из всех поразительных видов, наполняющих вселенную, этот вид современного человека больше всего поражает меня!
– А вы сами как смотрите на этот вопрос? – спросил я.
– Я принимаю страшное знание, которое мне внушено насильно, ответил Лючио с грозной улыбкой. Я не утверждаю, что во мне нашли добровольного или способного ученика и раньше чем узнать то, что я теперь знаю, я страдал не мало.
– Вы действительно верите в ад? – спросил я внезапно, – и в Сатану, злейшего врага человечества?
Лючио ничего не ответил. Он молчал так долго, что я посмотрел на него в изумлении. Его лицо было смертельно бледно. Странная неподвижность взгляда придавала ему страшный почти потрясающий вид. Наконец он обернулся ко мне. В его глазах выражалась какая-то бесконечная безжалостная тоска, он сделал усилие и улыбнулся.
– Конечно, я верю в ад, как я могу не верить в него, когда верю в рай? Если есть что-нибудь высшее, то должно быть и что-нибудь низшее! Если существует свет, то существует тьма. А что касается вечного врага человечества, то если все, что про него рассказывают верно, то во всей вселенной нет существа, достойнее его безграничного сожаления. Печаль миллиона слов ничто в сравнении со скорбью Сатаны!
– Скорбь? – повторил я. – Но говорят, что всякое зло доставляет наслаждение
– Это невозможно, – тихо произнес Лючио, – наслаждаться злом – временная болезнь, коей подвержено исключительно человечество. Для того, чтобы положительная радость возникла от зла, хаос должен вновь возродиться и Бог уничтожить себя, – он приостановился, вглядываясь в темнеющее море, солнце уже село и между облаками одна бледная звезда тихо мерцала. – Итак, я говорю опять: «Печаль Сатаны печаль неизмеримая, как сама вечность, только подумайте о ней! Быть отстраненным от рая, в продолжение бесконечных столетий слышать отдаленные голоса ангелов, которых он когда-то знавал и любил, блуждать в пустынном мраке, и жаждать того небесного света, который в былые времена заменял ему воздух и пищу, и сознавать, что глупость человека, его эгоизм и жестокое сердце продолжают срок его изгнания, отстраняя его все дальше и дальше от прощения и покоя!» Человеческое благородство может поднять падшего духа почти до уровня потерянных радостей, но человеческое распутство вновь тащит его вниз. Легка была пытка Сизифа в сравнении с пыткой Сатаны! Неудивительно, что он ненавидит человечество, понятно, что он жаждет уничтожить это гнусное племя, жалея, что его одарили великим даром бессмертия. Можете принять мои слова за легенду, если хотите, – и Лючио повернулся, ко мне почти сурово. – Христос искупил грехи человечества и своим примером показал, как человечество может искупить дьявола!
– Я вас не понимаю, – сказал я негромко, изумленный горечью и страстью, коими дышали его слова.
– Нет? Однако то, что я говорю довольно ясно. Если люди были бы верны своим бессмертными инстинктами Богу, создавшему их, если бы мужчины были честны, щедры, бесстрашны, бескорыстны, почтительны и неэгоистичны…. А женщины чисты, верны и нежны, не думаете ли вы, что под влиянием силы и красоты такого мира «Люцифер Сын Утра» воодушевился бы любовью вместо ненависти? Что закрытые врата рая открылись бы пред ними что он, приближенный к своему Творцу молитвами чистых жизней, вновь овладел бы своим Ангельским венцом? Неужели вы не можете этого понять, даже в виде легенды?
– Конечно, в виде легенды, это чрезвычайно красиво. И для меня, как я говорил вам раньше, совершенно ново. Но так как мужчины никогда не будут честными, и женщины чистыми, боюсь, что бедный дьявол имеет мало надежд на искупление.
– Вы правы, – сказал князь, глядя на меня как-то насмешливо. – Вы положительно правы. Принимая в расчет как мала эта надежда, я уважаю Сатану за то, что он сделался вечным врагом столь ничтожной расы! – Он приостановился, потом прибавил. – Как это мы дошли до такого пустого разговора? Он не интересен, как не интересны все духовные темы. Моя цель вовсе не спорить с вами насчет психологических явлений, а наоборот, помочь вам забыть свое горе и наслаждаться настоящим, пока оно у вас есть.
В его голосе послышались сострадание и доброта, и я моментально почувствовал острый «прилив жалости» к самому себе, жалости, уничтожающей всякую нравственную силу. Я глубоко вздохнул.
– Да я много перестрадал, – сказал я, – больше общего уровня людей.
– Во всяком случае больше, чем миллионеры должны были бы страдать, – объявил Лючио с тем оттенком презрения, который слышался даже в самых дружеских замечаниях. – Говорят, что деньги заменяют для человека все! Однако, принимая в расчет ваше несметное богатство, надо сознаться, что судьба жестоко и несправедливо поступила с вами.
Полужестокая полудобрая улыбка осветила его лицо, вызывая во мне уже испытанное чувство, не то отвращения, не то страха. Но все же, как очаровательно было его общество… Я не мог не признать, что путешествие с ним на его яхте «Пламя» было сплошным наслаждением. С внешней материальной стороны ничего не оставалось желать, все, что могло благотворно повлиять на ум или воображение, было предвидено на этом чудном судне, несущемся по морю с легкостью волшебного корабля из сказочного мира. Между матросами нашлось несколько хороших музыкантов. В тихие вечера они выходили на палубу со своими инструментами и наслаждали нас самыми очаровательными мелодиями. Лючио сам пел довольно часто. Его сильный голос наполнял воздух такими чудными звуками, что казалось, ангелы с неба должны были внимать ему. Постепенно, мой ум пропитался отрывками этих грустных, иногда диких песней и я начал страдать необъяснимым ощущением угнетения и предчувствия неминуемой беды. Во мне появлялась какая-то неуверенность в самом себе, как будто я потерялся в пустынном месте и приговорен к смерти. Я терпел эти припадки умственного страдания наедине и временами думал, что схожу с ума. Со дня на день, я становился более угрюмыми молчаливым, и в день нашего прибытия в Александрию, я уже ни в чем не находил ни малейшего удовольствия. Несмотря на то, что местность была незнакома, она нисколько не заинтересовала меня. Все казалось мне однообразным и незанимательным. Тяжелое, почти летаргическое, бесчувствие, угнетало мой ум, так что коротенький переезд между Александрией и Каиром не вызвал во мне никакого интереса. Я слегка, встрепенулся только когда мы перешли в чудный корабль, приготовленный для нас со всем современным комфортом, и начали медленно плыть по живописному Нилу. Желтая река, сонливо пробираясь между тростниками, очаровала меня, я проводил целые часы в откидном кресле, следя за плоскими берегами, украшенными кой где разрушенными колоннами и храмами давно погибших царств. В один чудный вечер, пока огромная золотая луна тихо поднималась над останками умерших веков, мне явилась странная мысль:
– Если бы мы могли воскресить перед глазами эти древние города, – сказал я задумчиво, какие неожиданные картины развернулись бы перед нами. Современные чудеса цивилизации наверно показались бы нам ничтожными. Я почему-то убежден, что теперь мы лишь открываем то, что в старину уже знали.
Лючио вынул изо рта сигару, как-то пристально осмотрел ее, потом повернулся ко мне с улыбкой-
– Не хотите ли в действительности увидать погибший город? – спросил он. – Тут, на этом самом месте, шесть тысяч лет тому назад, царствовал король, не с королевой, а со своей содержанкой, в то время закон это допускал, которая была известна своей красотой и добродетелью. Цивилизация достигла обширнейших размеров, с одним лишь исключением, что она не переросла веру. Современные Франция и Англия превзошли всех своих предков в презрении ко всякой религии, непризнания Бога, распутстве и богохульстве. Этот город, – и Лючио махнул рукой в направлении огромной пустыни, где высокие тростники грустно покачивались над развалившимся памятником, – этот город был управляем почти исключительно сильной чистой верой своего населения. За правилом общества была женщина! Фаворитка короля была похожа на Мэвис Клер в том, что обладала гениальностью; кроме того она была справедлива, разумна и преисполнена любви к ближнему; – она составила благополучие этого города. Пока она жила, здесь был положительно земной рай, а когда умерла, вся здешняя слава исчезла с ней. Вот что может сделать женщина, и что она делает редко, предпочитая предаваться своим животным инстинктам.
– Откуда вы знаете все это? – спросил я.
– Я изучал древние пергаменты, – ответил князь, – и читал то, что теперь оставляют без внимания. Вы совершенно правы в своем предположении, что все «новое» лишь старое вновь выдуманное, вновь изобретенное. Если бы вы пошли далее и сказали, что настоящая жизнь большинства людей, лишь продолжение прошлой жизни, вы были бы тоже правы. Если хотите, я могу прибегнуть к некоторым научным фокусам и показать вам этот «Город Красоты», так гласит его название в переводе.
Я приподнялся с кресла и в изумлении посмотрел на Лючио. Его лицо было совершенно серьезно. – Вы можете мне показать этот город? – воскликнул я, – но ведь это совершенно невозможно.
– Позвольте мне загипнотизировать вас, – сказал князь с улыбкой. – Моя система гипнотизма своеобразна, но безошибочна: обещаю вам, что под моим внушением вы увидите не только древний город, но и людей живших в нем!
Мое любопытство было возбуждено окончательно и мне страшно захотелось испытать предложенный мне опыт. Однако я сделал вид, что не верю этому и не особенно интересуюсь видением.
– Я согласен, – засмеялся я, – однако не думаю, чтобы вам удалось усыпить меня, у меня слишком развита сила воли, – Лючио улыбнулся насмешливо, – но попробовать я не мешаю.
Он встал немедленно и подал знак одному из египетских служителей.
– Останови лодку, Азима, – сказал он повелительно. – Мы переночуем здесь.
Азима, восточный красавец, в живописном белом одеянии, приложил руку ко лбу в знак повиновения и удалился. Через несколько минут, барка остановилась. Вокруг нас царила таинственная тишина, лунный свет падал на палубу, как струя разлившегося желтого вина, на далеком горизонте виднелась одинокая колонна, величественно поднимаясь к темному небу. Лючио стоял передо мной: он не двигался, ничего не говорил, но смотрел на меня пристально своими глубокими таинственными глазами, которые, казалось, проникали в мое тело и жгли его. Я был привлечен, как привлечена птица взором змеи… Однако я старался улыбаться и казаться равнодушным, но мои усилия были тщетны. Личное самосознание быстро ускользало от меня, небо, вода, луна начали кружиться в каком-то бешеном водовороте, я не мог двинуться, неведомая сила приковывала меня к месту… Потом внезапно, как мне показалось, мой взор прояснился, я снова пришел в себя… Послышался звук торжественного марша и тут передо мной, в полном лунном свете, блестя тысячами огоньков с башен и домов засиял «Город Прекрасный».
Глава тридцать девятая
Видение величественных зданий, обширных и великолепных, бесконечных улиц, по которым шли толпы мужчин и женщин в белых и пестрых одеждах, усыпанных драгоценными камнями, чудных цветов, которые спадали с крыш террас, перекидываясь в иных местах через улицу – деревьев, широких и многолиственных, мраморных террас, спускающихся к реке, бледных лилий, растущих на самом краю воды, – все это предстало моими глазами под аккомпанемент отдаленной чудной музыки. Мне казалось, что я стою на палубе судна в многолюдной гавани, и что передо мной расстилается длинная аллея, кончавшаяся площадью, где мраморные боги и странные гранитные звери безмолвно глядели вперед, где фонтаны били в серебристом свете луны, и слышался приглушенный говор тысячной толпы, спешащей взад и вперед, словно пчелы в улье.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |