В команде губернатора куча народу, но, к счастью, они по большей части остались в его резиденции – ждут, пока настоящий Паттон уедет. Мне придется иметь дело лишь с теми, кто приехал заранее. Сажусь в режиссерское кресло и позволяю девушке с короткими, торчащими во все стороны волосами нанести тон на позаимствованное мною лицо. Мне задают множество вопросов по поводу интервью и встреч, но я не могу на них ответить. Мне приносят кофе с сахаром и сливками, который я не пью. Звонит какой-то судья и просит передать мне трубку. Качаю головой.
После выступления,
говорю я, изучая свои по большей части пустые карточки.
Пришла федеральный агент,
сообщает один из помощников. – Она говорит, что ваша безопасность может быть под угрозой.
Так и знал, что они выкинут нечто в этом роде. Нет, я буду выступать. Им меня не остановить,
заявляю я. – Пусть один из наших офицеров службы безопасности проследит, чтобы она не помешала моему выступлению. Мы же выйдем в прямой эфир, да?
Помощник кивает.
Отлично. – Не знаю, заподозрила ли что-нибудь Юликова и остальные, но через несколько минут это не будет иметь никакого значения.
Тут из-за трейлера, в котором я должен находиться, появляется агент Бреннан. В руках у нее пропуск.
Губернатор,
говорит она.
Встаю и делаю первое, что приходит в голову. Поднимаюсь на сцену, перед которой собралась небольшая группа сторонников, размахивающих транспарантами, и куда большая толпа журналистов с нацеленными на меня видеокамерами. Может, народу и не слишком много, но вполне достаточно. Замираю на месте.
Сердце бешено бьется в груди. Даже не верится, что я все-таки решился.
Останавливаться поздно.
Откашливаюсь и, перебирая карточки, подхожу к трибуне. Вижу, как Юликова лихорадочно что-то говорит по рации.
Дорогие сограждане, уважаемые гости, сотрудники прессы, благодарю вас всех за то, что почтили своим присутствием мое выступление. На этом вот самом месте содержались сотни граждан штата Нью-Джерси после того, как вышел запрет, в один из мрачных периодов истории нашей нации – мы стоим здесь в ожидании нового закона, который, если его примут, может снова увести нас в самом неожиданном направлении.
Раздаются аплодисменты, но весьма осторожные. Это не тот тон, который взял бы настоящий Паттон. Скорее всего, он понес бы какой-то бред насчет того, что проверка мастеров поспособствует их безопасности. Сказал бы, какое светлое будущее мы скоро увидим.
Но сегодня микрофон в моих руках. Бросаю через плечо свои карточки и улыбаюсь слушателям. Откашливаюсь. – Я собирался зачитать краткое обращение, которое приготовил заранее, а потом ответить на вопросы, но решил немного нарушить обычный порядок. Сегодня не время для политики. Сегодня я поговорю с вами от всей души.
Опираюсь о трибуну и делаю глубокий вдох. – Я убил множество людей. А когда я говорю «множество», я имею в виду «по-настоящему много». Я лгал, но, честно говоря, думаю, что услышав об убийствах, вы простите мне небольшую ложь. Знаю, о чем вы спрашиваете себя: «Он имеет в виду, что убивал людей лично или просто заказывал убийства?» Дамы и господа, я здесь, чтобы ответить вам – и то, и другое.
Смотрю на репортеров. Они перешептываются. Сверкают фотовспышки. Транспаранты опускаются.
К примеру, я убил Эрика Лоуренса из Томс Ривер, Нью-Джерси, собственными руками. Руками в перчатках, заметьте. Я же не извращенец какой. Но я его удавил. Можете прочитать полицейский отчет – то есть, могли бы, если б я его не уничтожил.
Возможно, вы задаетесь вопросом, зачем я это сделал? И причем тут мой крестовый поход против мастеров? И чего ради я заявляю об этом вслух, тем более прилюдно? Что ж, позвольте рассказать вам об одной уникальной женщине в моей жизни. Вы же знаете, как это бывает – встретишь девушку и немножко сходишь с ума?
Указываю на высокого парня в первых рядах. – Ты же понимаешь о чем я, да? Что ж, я хотел бы кое-что прояснить относительно Шандры Сингер. Наверное, я немного все преувеличил. Если вас бросает подружка, вы обычно расстраиваетесь,… возможно, вас подмывает звонить ей по двенадцать раз подряд и умолять вернуться,… а может, набрызгать краску из баллончика на ее машину… или обвинить ее в грандиозном заговоре… и попытаться сделать так, чтобы ее пристрелили посреди улицы. А если вы очень сильно расстроены, то, возможно, попытаетесь искоренить вообще всех мастеров в штате.
Чем сильнее вы ее любите, тем больше сходите с ума. Моя любовь была огромна. А преступления еще больше.
Я здесь не для того, чтобы просить прощения. Я его не жду. На самом деле я ожидаю, что начнется процесс, за которым последует продолжительное тюремное заключение. Я говорю вам все это потому, что вы, дорогие сограждане, достойны полной откровенности. Лучше поздно, чем никогда – должен сказать, очень приятно сбросить такой камень с души. В общем, я убивал людей. Пожалуй, вы не должны слишком поражаться всему, что я только что сказал, и – о да. Вторая поправка – ужасная идея, и я поддерживал ее по большей части для того, чтобы отвлечь вас от прочих моих преступлений.
Итак, вопросы есть?
Воцаряется долгая тишина.
Ну ладно,
говорю я. – Спасибо. Боже, благослови Америку и великий штат Нью-Джерси.
Нетвердой походкой покидаю сцену. Организаторы с блокнотами и помощники в костюмах смотрят на меня так, будто боятся ко мне приблизиться. Улыбаюсь и показываю им поднятые вверх большие пальцы.
Неплохая речь, а? – Говорю я.
Губернатор,
произносит один из них, направляясь ко мне. – Мы должны обсудить…
Не сейчас,
с улыбкой отвечаю я. – Подгоните мою машину, пожалуйста.
Помощник открывает рот, чтобы что-то сказать – может, он понятия не имеет, где моя машина, скорее всего, она там, где настоящий Паттон; тут кто-то выкручивает мне руки за спину, и я чуть не падаю с ног. Вскрикиваю, ощущая прикосновения металла к запястьям. Наручники.
Вы арестованы,
это Джонс в своем строгом черном костюме федерального агента. – Губернатор.
Сверкают фотовспышки. Меня разбирает смех. Думаю о том, что только что сделал, и мне становится еще смешнее.
Агент Джонс ведет меня прочь от вопящей толпы, туда, где припаркованы полицейские машины и телевизионные вагончики. Несколько копов подходят к нам, чтобы удержать натиск видеокамер и папарацци.
Ты сам вырыл себе могилу,
бормочет Джонс. – И я тебя в ней похороню.
Говори громче,
чуть слышно отвечаю я. – Давай, попробуй.
Джонс подводит меня к машине, открывает дверь и заталкивает меня в салон. Тут я чувствую, что как мне что-то надевают через голову и опускаю глаза. У меня на шее висят три амулета – те, что предотвращают трансформацию, те, что я отдал Юликовой.
Я не успеваю что-либо сказать – дверь захлопывается.
Агент Джонс садится на место водителя и заводит машину. Мы медленно едем сквозь толпу, за окнами мелькают фотовспышки.
Откидываюсь на спинку сиденья и стараюсь расслабиться – насколько возможно. Наручники сидят слишком плотно, чтобы можно было от них избавиться, но я не волнуюсь. Уже нет. Арестовать меня они не могут – за это точно нет, ведь теперь они запросто могут взять Паттона. Простая ложь лучше запутанной правды.
Объяснять, что тот Паттон, которого показывали по телевизору, который признался – не настоящий Паттон, и что настоящий Паттон действительно совершил все эти преступления, слишком сложно.
Они могут орать на меня сколько угодно, могут не принимать меня в свое подразделение, но им все равно придется признать, что я решил проблему. Я обезвредил Паттона. Не так, как они того хотели, но при этом никто не пострадал, а это дорогого стоит.
Где Юликова? – Спрашиваю я. – Мы едем обратно в отель?
Никакого отеля,
отвечает Джонс.
Может, скажете, куда? – Интересуюсь я.
Но Джонс только молча ведет машину.
Ладно вам,
говорю я. – Простите. Но я получил информацию, что меня хотели подставить и подловить на работе над Паттоном. Можете отпираться, если хотите – может, мои сведения неверны – но я перетрухнул. Слушайте, знаю, зря я так поступил, но…
Джонс резко сворачивает на обочину. С одной стороны мимо нас проносятся машины, с другой виднеется темная полоска деревьев.
Умолкаю.
Джонс выходит из машины, обходит ее кругом и открывает мою дверь. При этом направляет на меня пистолет.
Выходи,
приказывает он. – Медленно.
Даже не двигаюсь. – А в чем дело?
Живо! – Орет агент.
Я в наручниках, выбирать не приходится. Выбираюсь из машины. Джонс ведет меня к багажнику и открывает его.
Гм,
говорю я.
Агент расстегивает две верхние пуговицы моей рубашки, чтобы можно было приложить к коже амулеты. Потом застегивает все как было и подтягивает галстук; обереги остаются под одеждой. Теперь у меня нет ни малейшего шанса от них избавиться.
Залезай,
Джонс кивает на багажник, почти пустой. Только запаска и аптечка. И трос.
Даже не пытаюсь возражать, просто бегу. Надеюсь, сбежать удастся даже со связанными за спиной руками.
Бросаюсь вниз по склону холма, по большей части скольжу, а не бегу. Парадные ботинки просто ужасны, тело кажется тяжелым, незнакомым. Двигается оно как-то непривычно. То и дело теряю равновесие, так как жду, что ноги у меня длиннее. Поскальзываюсь, и брюки дорогого костюма проезжаются по грязной траве. Потом снова встаю и бегу к деревьям.
Получается слишком медленно.
Джонс с силой толкает меня в спину, заставляя упасть наземь. Пытаюсь сопротивляться, но тщетно. Ощущаю приставленное к виску холодное дуло пистолета и тяжесть колена Джонса, прижатого к моей пояснице.
Ты труслив, как чертов хорек. Знаешь это, да? Хорек. Вот кто ты.
Вы меня не знаете,
сплевываю кровь. Ничего не могу поделать – мне смешно. – И уж точно мало что знаете о хорьках.
Джонс ударяет меня кулаком в бок, и я чуть не вырубаюсь от боли. Когда-нибудь я научусь держать рот на замке.
Вставай.
Поднимаюсь. Вот так мы и возвращаемся к машине. Я больше не шучу.
Джонс подталкивает меня к багажнику.
Туда,
говорит он. – Живо.
Простите,
отвечаю я. – С Паттоном все в порядке. Он жив. Что бы вы там ни думали…
Рядом с моим ухом зловеще щелкает предохранитель пистолета.
Позволяю Джонсу запихать меня в багажник. Он берет трос и связывает мои ноги, привязав его к цепи от наручников, так что я практически не могу шевелиться. Больше уже не побегаешь.
Потом я слышу звук разматываемого скотча и чувствую, как мои руки превращаются в два отдельных липких кокона. Джонс что-то приматывает к моим ладоням, что-то тяжелое – камни. Закончив, он переворачивает меня, так что я могу видеть его и шоссе за его спиной. Каждый раз, видя проезжающую машину, я думаю: а вдруг она остановится? Но нет.
Я знал, что на тебя нельзя полагаться, еще до того, как пригласил тебя. Ты слишком опасен. Ты никогда не будешь нам предан. Пытался сказать об этом Юликовой, но она и слушать не стала.
Простите,
я в некотором отчаянии. – Я с нею поговорю. Скажу, что вы правы. Только сообщите ей, где мы.
Джонс смеется. – Неа. И потом, ты ведь больше не Кассель Шарп? Ты губернатор Паттон.
Ладно,
от страха я чуть запинаюсь. – Агент Джонс, вы же из хороших парней. Вы не должны так себя вести. Вы федеральный агент. Давайте я вернусь. Во всем сознаюсь. Можете меня посадить.
Надо было позволить тебя подставить,
Джонс отрезает армейским ножом кусок серебристой изоленты. – Если тебя не контролировать – когда ты выйдешь, сможешь с кем угодно заключать сделки – и каково это будет? Какая-нибудь иностранная держава или корпорация обязательно сделает тебе предложение – это всего лишь вопрос времени. И ты превратишься в опасное оружие, которое мы выпустили из своих рук. Лучше сразу вычеркнуть тебя из этого уравнения.
До меня не сразу доходит, что я был прав, что меня действительно хотели подставить.
Но я подписал…
Джонс заклеивает скотчем мой рот. Пытаюсь плеваться и повернуть голову, но лента накрепко прилипает к моим губам. На миг забываю, что можно дышать и через нос, и в панике пытаюсь втянуть в себя воздух.
А пока ты произносил свой красочный спич, у меня родилась идея. Я позвонил очень плохим ребятам, которые горят желанием с тобой встретиться. Ты ведь знаешь Ивана Захарова, да? Выяснилось, он готов заплатить кучу денег за удовольствие лично убить одного губернатора. – Джонс ухмыляется. – Не повезло тебе, Кассель.
Крышка багажника захлопывается, и я остаюсь в темноте; машина начинает двигаться, а я думаю, был ли у меня вообще какой-то выбор.
Глава шестнадцатая
Воздух внутри багажника быстро нагревается, от запахов масла и бензина начинает тошнить. Что еще хуже, каждая неровность дороги заставляет меня ударяться о металлические стенки. Пытаюсь упираться ногами, но, едва мы совершаем поворот или попадаем в яму, я опять бьюсь головой, рукой или спиной. Я связан так, что даже сгруппироваться не получается.
В общем, такая дорога – ужасный способ провести последние часы жизни.
Стараюсь продумать возможные варианты, но все они не радуют. Превратиться не получится – ведь на шее висят три амулета. И раз уж я не могу прикоснуться рукой к собственной коже, даже если кому-то и удастся сорвать амулеты, я вряд ли смогу себя трансформировать.
Одно можно сказать про агента Джонса – он делает все очень тщательно.
Слышу, как мы съезжаем с шоссе. Шум дорожного движения становится глуше. Хруст гравия под колесами напоминает шум ливня.
Через несколько минут двигатель умолкает, хлопает дверца машины. Слышу голоса – слишком далекие и тихие, чтобы можно было их распознать.
К тому времени, когда агент Джонс открывает багажник, я уже вне себя от ужаса. Внутрь устремляется холодный воздух, я начинаю вырываться, хотя понимаю, что ничего этим не добьюсь, разве что поранюсь.
Джонс молча смотрит, как я извиваюсь.
Потом достает нож и перерезает веревку. Наконец-то удается вытянуть ноги. Только очень медленно – колени болят от того, что так долго были согнуты.
Выходи,
приказывает Джонс. Пытаюсь сесть. Джонсу приходится помочь мне встать на ноги.
Мы находимся рядом с мощным промышленным зданием, с огромными стальными перекрытиями; над нами высится труба, изрыгающая пламя в облачное предутреннее небо. Из-за клубов дыма не видно сверкающих стальных мостов, ведущих в Нью-Йорк. Кажется, скоро начнется дождь.
Повернув голову, вижу шагах в десяти от себя еще одну шикарную черную машину – рядом с нею стоит Захаров; небрежно облокотившись о капот, курит сигару. Рядом с ним Стэнли – он навинчивает глушитель на здоровенный черный пистолет.
И только я подумал, что хуже ничего уже быть не может, как открывается пассажирская дверь, и из машины выходит Лила.
На ней узкая черная юбка, серое приталенное пальто и высокие кожаные сапоги. Глаза прячутся за темными очками, губы покрыты помадой цвета запекшейся крови. В затянутых в серые перчатки руках она держит портфель.
Я никак не могу подать ей знак. Ее единственный взгляд в мою сторону холоден и небрежен.
Качаю головой.
Нет, нет, нет.
Агент Джонс издает сухой смешок:
Вот он, как я и обещал. Но тело его я видеть не желаю. Вы поняли?
Лила ставит портфель у ног отца. – У меня ваши деньги,
говорит она Джонсу.
Отлично,
отвечает агент Джонс. – Давайте приступим.
Захаров кивает, выдыхает облачко дыма, которое по спирали поднимается вверх и уносится в сторону, словно клубы дыма над одним из соседних зданий. – А где гарантия, что вы не навесите это дело на мою организацию? Ваше предложение нас весьма удивило. У нас не так-то много дел с представителями властей.
Я сам по себе. Одиночка, делающий то, что считает правильным,
агент Джонс пожимает плечами. – Гарантия в том, что я здесь. Я прослежу, чтобы вы его пристрелили. Быть может, я не запачкаю рук, но в его смерти будем повинны мы оба. Расследование не нужно ни вам, ни мне. Судебно-медицинская экспертиза может обнаружить, что я тоже причастен к этому. Если я на вас настучу, то сяду за похищение, как минимум. Так что я буду держать слово.
Захаров медленно кивает.
Что, струсили? – Спрашивает Джонс. – Вы должны стать героем всех мастеров и устранить того, кто не так давно пытался на вас покушаться.
Это было недоразумение,
говорит Захаров.
Хотите сказать, что не укрываете Шандру Сингер. Значит, я ошибся. – Агент Джонс даже не пытается скрыть издевку.
И вовсе мы не струсили,
произносит Захаров.
Давайте я,
говорит Лила. Потом смотрит на Стэнли, направившего на меня пистолет. – Дай сюда.
Делаю большие глаза, безмолвно умоляю. Двигаю ногой по земле, надеясь, что успею что-нибудь написать.
«Я»,
ухитряюсь изобразить вверх ногами, чтобы Лила смогла прочесть.
«Это я»,
хочется мне сказать.
Агент Джонс бьет меня по виску рукоятью пистолета – достаточно сильно, чтобы у меня поплыло перед глазами. Мне кажется, будто мозг болтается внутри черепа. Падаю на живот; закованные в наручники руки по-прежнему за спиной. Я даже не видел, как Джонс достал оружие.
Лежу, судорожно ловя воздух ртом.
Даже не ожидал, что будет так приятно видеть его корчащимся на земле,
Захаров подходит ко мне, наклоняется и похлопывает меня по щеке. – Губернатор, вы правда думали, что никто вас не тронет?
Качаю головой, не вполне понимая, что это должно означать.
«Пожалуйста»,
думаю я.
«Пожалуйста, задай мне вопрос, на который ждешь ответа. Прошу, снимите скотч с моих губ. Пожалуйста».
Лила делает шаг вперед, держа в опущенной руке пистолет. Она долго смотрит на меня.
Пожалуйста.
Захаров поднимается на ноги, взмахнув черным пальто, словно мантией.
Поднимите его,
велит он агенту Джонсу. – Человек должен встретить смерть стоя – даже такой человек.
Белокурые волосы Лилы чуть колышутся на ветру, словно золотой нимб. Она снимает темные очки. И хорошо. Хочется в последний раз взглянуть в ее глаза. Голубой и зеленый. Цвета моря.
Дедушка говорил, что от таких девушек пахнет озоном и опилками. Она увенчана проблемами, словно короной. Если она когда-нибудь влюбится, то, словно комета, подожжет небо на своем пути.
По крайней мере, курок спустишь ты.
Мне ужасно хочется произнести эти слова.
Уверена? – Спрашивает ее Захаров.
Она кивает и, почти машинально, прикасается пальцем к горлу. – Я приняла метку. И готова убить.
Тебе придется прятаться, пока мы не убедимся, что на тебя никто не выйдет,
говорит Захаров.
Лила снова кивает:
Оно того стоит.
Безжалостная. Такая уж она, моя девушка.
Агент Джонс поднимает меня на ноги. Пошатываюсь, словно пьяный. Хочется закричать, но скотч все равно заглушит все мои крики.
Рука Лилы, держащая пистолет, дрожит.
Бросаю на нее последний взгляд, а потом так крепко зажмуриваюсь, что в уголках глаз выступают слезы. Так крепко, что вижу мелькающие точки.
Жаль, что я не могу с нею попрощаться.
Ожидаю, что выстрел прозвучит подобно грому, но я совсем забыл о глушителе. Слышу лишь вздох.
Лила наклоняется надо мной и снимает перчатки, чтобы поддеть ногтями краешки липкой ленты. Срывает ее с моих губ. Смотрю на небо – я так рад, что жив, что едва замечаю боль.
Это я,
лепечу я. – Кассель. Клянусь, это я.
Даже не помню, как упал, но сейчас я лежу на земле. Рядом Агент Джонс – он не шевелится. Натекла лужица крови. Его кровь яркая, словно краска. Пытаюсь перевернуться набок. Он мертв?
Знаю,
обнаженные пальцы Лилы прикасаются к моей щеке.
Откуда? – Спрашиваю. – Как ты… когда?
Ты такой засранец,
отвечает она. – Думаешь, я телевизор не смотрю? Слышала твое безумное выступление. Конечно, я догадалась, что это ты. Ты же рассказывал мне о Паттоне.
А,
говорю я. – Это. Ну конечно.
Стэнли охлопывает карманы Джонса и открывает мои наручники. Когда их снимают, а вслед за ними и клейкую ленту вместе с камнями, чернилами и кожаной перчаткой, я рву ворот рубашки, достаю амулеты и швыряю их наземь.
Ужасно хочется избавиться от этого тела.
Впервые воспринимаю муки отдачи как освобождение.
Просыпаюсь на каком-то незнакомом диване, накрытый одеялом. Пытаюсь сесть, и тут замечаю Захарова – он сидит на другом конце комнате, в островке света, и читает.
При таком освещении черты его лица кажутся высеченными из камня. Скульптура «Босс мафии на отдыхе».
Захаров смотрит на меня и улыбается. – Ну как, лучше?
Пожалуй, да,
стараюсь говорить как можно вежливее – насколько позволяет мое полулежачее положение. Голос срывается. – Да.
Сажусь прямо, разглаживаю измятый, перепачканный костюм. Он уже не по фигуре, руки и ноги слишком длинны для рукавов и брючин, одежда висит на мне, как собравшаяся складками кожа.
Лила наверху,
сообщает Захаров. – Помогает твоей маме собирать вещи. Можешь забрать Шандру домой.
Но я не нашел бриллиант…
Захаров откладывает книгу в сторону. – Не люблю разбрасываться похвалами, но то, что ты сделал… это было нечто,
он хмыкает. – В одиночку сумел подорвать законопроект, с которым я уже давно пытался бороться, да еще и устранил моего политического врага. Мы в расчете, Кассель.
В расчете? – Повторяю я, потому что не могу в это поверить. – Но я…
Разумеется, если ты найдешь бриллиант, я буду просто счастлив. Невероятно, что твоя мать ухитрилась его потерять.
Просто вы не бывали в нашем доме,
говорю я, и это чистая правда. Однажды он заходил на кухню – а может, и еще как-то заходил, о чем я лично не знаю. – У вас с мамой долгая история. – Когда эти слова уже слетели с моих губ, я понимаю, что дальше он скажет то, что я вряд ли хочу услышать.
Похоже, Захарова это немного позабавило. – Вот что я тебе скажу, Кассель, я в жизни встречал немало дурных людей. Заключал с ними сделки, выпивал с ними. Делал то, что и сам себе не могу простить – ужасные вещи. Но таких как твоя мать, я не знаю. Она ни в чем не знает меры – если мера и есть, она ее пока не нашла. И ей ни с чем не нужно мириться.
Он произносит эти слова задумчиво и восхищенно. Смотрю на стакан, что стоит рядом с ним на столике, и гадаю, сколько же он выпил.
В молодости она вскружила мне голову – нас познакомил твой дед. Не могу сказать, что мы друг другу нравились – но иногда такое бывало. Но… что бы она ни говорила тебе о наших отношениях, помни одно: я всегда уважал твоего отца. О такой честности, как у него, может мечтать любой преступник.
Не уверен, что хочу все это слушать, но вдруг до меня доходит, почему Захаров так откровенен со мной: он не хочет, чтобы я злился на него из-за отца, хотя и знает, что мне известно, что он спал с мамой. Откашливаюсь:
Слушайте, не буду притворяться, что понимаю – просто не хочу понимать. Это касается только вас с нею.
Захаров кивает:
Хорошо.
Думаю, его забрал отец,
говорю я. – Думаю, поэтому он и пропал. Он был у отца.
Захаров бросает на меня странный взгляд.
Я про бриллиант,
до меня доходит, что я выражаюсь совершенно непонятно. – Думаю, отец забрал у мамы бриллиант и заменил его фальшивкой. Поэтому она так и не заметила пропажу.
Кассель, украсть бриллиант «Воскресение»
все равно, что похитить «Мону Лизу». Если у тебя есть покупатель, ты можешь получить сумму, близкую к реальной стоимости, иначе ты крадешь лишь из любви к искусству или чтобы показать всем на что ты способен. Толкнуть такую вещь скупщику не получится. Привлечешь слишком много внимания. Бриллиант пришлось бы распилить на части, но тогда его цена упала бы во много раз. Куда проще взять и украсть пригоршню алмазов в любой ювелирной лавке.
За бриллиант можно потребовать выкуп,
думаю о маме и ее безумном плане раздобыть деньги.
Но твой отец не потребовал,
говорит Захаров. – Если камень был у него. Хотя, возможно, он подержал бриллиант у себя всего пару месяцев.
Окидываю его долгим взглядом.
Захаров фыркает:
Скажи, ты же не мучился вопросом, не я ли подстроил гибель твоего отца в аварии? Думаю, ты для этого слишком хорошо меня знаешь. Если бы я убил человека, который, как мне известно, меня обокрал, то сделал бы этот случай показательным. Все бы обязательно узнали, кто стоит за его смертью. Но я ни на миг не подозревал твоего отца. Он был мелким воришкой, вовсе не алчным. Вот насчет твоей матери я задумывался, но потом отмел эту мысль. Как выясняется, зря.
Быть может, он знал, что скоро умрет,
говорю я. – Может, считал, что камень сохранит ему жизнь. Как Распутину. Как вам.
Не знаю никого, кому бы не нравился твой отец – а если он и правда боялся, то наверняка отправился бы к Дези. – Дези – это мой дед. Даже странно слышать его имя, а не фамилию. Даже забыл, что оно у него есть.
Думаю, мы никогда этого не узнаем,
отвечаю я.
Мы долго смотрим друг на друга. Интересно, кого он видит, глядя на меня: отца или маму? Потом его взгляд останавливается на чем-то еще.
Поворачиваюсь. Лила в своей узкой юбке, ботинках и атласной белой блузке стоит на лестнице. Она улыбается нам, но один уголок ее губ ползет вниз, отчего выражение лица кажется странным.
Можно Касселя на минутку?
Направляюсь к лестнице.
Только верни его целиком,
окликает Лилу отец.
Комната Лилы в точности такая, как можно было ожидать, но я не представлял ничего подобного. Я был у нее в общежитии в Уоллингфорде и, наверное, решил, что здесь будет нечто вроде усовершенствованной версии той спальни. Я не учел состоятельности ее семьи и их любви к импортной мебели.
Комната просто огромна. На одном конце стоит очень длинная светло-зеленая бархатная кушетка, возле нее – туалетный столик с зеркалом. Блестящая поверхность столика завалена множеством кисточек и открытых коробочек с пудрой и тенями.
С другой стороны, возле окна висит зеркало в тяжелой резной раме, на его серебристой поверхности виднеются пятна, выдающие возраст. Рядом с зеркалом – кровать Лилы. Изголовье с виду старое, французское, вырезанное из какого-то светлого дерева. На кровати снова атлас – покрывало и бледно-желтые подушки. Переполненная книжная полка заменяат прикроватную тумбочку; помимо книг на них стоит золотистая лампа. С потолка свисает массивная позолоченная люстра, украшенная сверкающими кусочками хрусталя.
Старомодная комната старлетки. Единственное, что сюда не вписывается – кобура с пистолетом, которая свешивается с края туалетного столика. Ну, и еще я.
Мельком гляжу на свое отражение в зеркале. Черные волосы взъерошены, будто я только что встал с постели. В уголке губ красуется ссадина, на виске шишка.
Лила вводит меня в комнату и останавливается, словно не зная, что делать дальше.
Ты как? – Спрашиваю я, проходя и садясь на кушетку. Наверное, в остатках паттонова костюма я выгляжу до ужаса нелепо, но переодеться не во что. Сбрасываю с плеч пиджак.
Лила поднимает брови:
Хочешь знать, все ли у меня хорошо?
Ты убила человека,
говорю я. – А перед этим сбежала от меня, когда мы… думал, что ты, возможно, расстроилась.
А я и расстроилась. – Она долго молчит. Потом начинает расхаживать взад-вперед. – Даже не верится, что ты произнес такую речь. Не верится, что ты едва не погиб.
Ты меня спасла.
Да! Именно! – Лила осуждающе тычет в меня пальцем. – А если б нет? Если бы меня там не было? Если бы я не догадалась, что это ты? Что, если бы федеральный агент решил, что у кого-то еще есть еще больший зуб на Паттона, чем у моего отца?
Я…,
втягиваю воздух, а потом медленно выдыхаю. – Наверно, я бы… умер.
Точно. Нельзя строить разные планы, в результате которых тебя могут убить. Того гляди какой-то из них и сработает.
Лила, клянусь, я ничего не знал. Я ожидал, что будет трудно, но даже не догадывался насчет агента Джонса. Не ожидал от него такого. – Не хочу говорить о том, как мне было страшно. О том, что считал, будто мне не спастись. – Это в мои планы не входило.
Говори что хочешь, но это полный бред. Конечно, ты огорчил кое-кого из официальных лиц. Притворился губернатором штата Нью-Джерси и признался в совершении преступлений.
Не могу больше сдерживать улыбку, которая играет в уголках моих губ. – Ну что,
спрашиваю,
как это было?
Лила качает головой, но тоже улыбается. – Классно. Транслировалось по всем каналам. Говорят, теперь вторая поправка ни за что не пройдет. Доволен?
Тут меня осеняет:
А если бы на него совершили покушение, то…
Пожалуй, ты прав,
хмурится Лила. – Тогда ее бы с легкостью пропихнули.
Слушай,
встаю и подхожу к ней. – Ты права. Больше никаких идиотских схем и безумных планов. Правда-правда. Буду паинькой.
Лила смотрит на меня – явно пытается понять, говорю ли я правду. Кладу руки ей на плечи и надеюсь, что она не оттолкнет меня, когда я прижмусь губами к ее губам.
Лила тихо вздыхает, запускает руку мне в волосы и резко дергает. Поцелуй получается безумный, до синяков. Ощущаю вкус ее губной помады, чувствую ее зубы, упиваюсь ее судорожным рыдающим дыханием.
Все хорошо,
говорю я, не отрывая губ, повторяя ее собственные слова; крепко обнимаю ее и прижимаю к себе. – Я здесь.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |