Сэм испускает стон и идет в свой угол, подобрав на ходу наушники. Вид у него раздраженный, но не более того. Наверное, привык, что я веду себя как преступник.
Чье? – В конце концов спрашивает он, кивая в сторону шкафа.
Одного парня. Он его уронил.
Сэм хмурится. – Звучит правдоподобно – и под этим «правдоподобно» я имею в виду, что это полная лажа. И, кстати, разве ты не знал, что если кто-нибудь обнаружит эту вот штуковину, то тебя не только выпрут из школы, а даже как бы вычеркнут из школьной памяти. Выжгут твое лицо в уоллингфордских альбомах. Соберут команду мастеров памяти, чтоб никто даже не вспомнил, что ты здесь учился. Родителям ведь обещали, что вот именно такое никогда не случится в нашем славном Уоллингфорде.
При упоминании мастеров памяти меня охватывает дрожь. Баррон – один из них. Он использовал свои способности, чтобы заставить меня забыть о куче разных вещей – что я мастер трансформации, что он вынудил меня стать прекрасным наемным убийцей, даже о том, что я превратил Лилу в животное, которое он много лет держал в клетке. Старший брат-психопат выкрал целые куски моей жизни. Единственный брат, который у меня остался. Тот, который сейчас обучает меня.
Эта семейка не для меня. Жить с ними невозможно, убить – тоже. Разве что Баррон заложит меня Юликовой. Тогда, пожалуй, я буду способен на все.
Ага,
отвечаю я, пытаясь поймать нить разговора. – Я от него избавлюсь. Обещаю. Нет, погоди, я уже обещал. Может, поклянемся на мизинцах?
Невероятно! – Говорит Сэм, но я понимаю, что не так уж он и злится. Пока я определяю степень его гнева, наблюдаю за игрой эмоций на его лице, замечаю, что рядом с ним на синем покрывале разложено около десятка ручек, и он что-то рисует ими в блокноте.
А что это ты там делаешь?
Он расплывается в улыбке. – Купил на интернет-аукционе. Целый набор ручек с исчезающими чернилами. Здорово, правда? Ими пользовался КГБ. Настоящее орудие шпионов.
Тебе-то они зачем?
Если честно, есть два варианта. Отличная шутка или же записи наших букмекерских операций.
Сэм, мы уже много раз это обсуждали. Если хочешь, занимайся этим сам, я пас. – Я принимал ставки на всякую школьную ерунду с тех самых пор, как поступил в Уоллингфорд. Если вы хотели поставить на исход футбольного матча, вы приходили ко мне. Если хотели поставить на то, будет ли на обед бифштекс три раза за неделю, крутит ли директриса Норткатт роман с деканом Уортоном или умрет ли Харви Сильверман от алкогольного отравления еще до выпускного, вы тоже приходили ко мне. Я высчитывал выигрыши, хранил наличные и брал комиссию за свои труды. В школе, где учится множество скучающих богатеньких детишек, это был неплохой способ подзаработать. И довольно безопасный – пока не стал опасным. Пока детки не начали делать ставки на то, кто из учеников мастер заклинаний. Пока эти ученики не превратились в мишени.
И работа букмекера стала напоминать заработок на крови.
Сэм вздыхает. – Ладно, все равно можно много кого разыграть. Представь, полный класс, все пишут контрольную – а пару суток спустя получаются чистые листы бумаги. Ну или можно выкрасть какой-нибудь классный журнал. Сущий хаос!
Усмехаюсь. Хаос, великолепный хаос. – Ну, и что же ты выберешь? Мое мастерство карманника к твоим услугам.
Он бросает мне ручку:
Осторожнее, а то ненароком домашку ею напишешь.
Ловлю ручку, пока она не врезалась в мою ногу. – Эй! – Говорю я, поворачиваясь к Сэму. – Поаккуратнее! Что это еще за броски?
Сэм глядит на меня – у него странное выражение лица. – Кассель,
голос у него тихий, проникновенный. – А ты не мог поговорить за меня с Даникой?
Отвечаю не сразу; разглядываю ручку, верчу ее в руках, потом поднимаю глаза на Сэма:
О чем же?
Скажи, что я прошу прощения,
говорит он. – Я все время извиняюсь. Не знаю, что ей нужно.
Что-нибудь случилось?
Мы встретились, выпили кофе, но потом опять начался тот же спор,
Сэм качает головой. – Не понимаю. Ведь это она солгала. Она скрыла от меня, что она мастер. Наверно, вообще никогда бы не призналась, если б ее братец не сболтнул. Но при этом почему-то именно я все время прошу прощения.
В любых отношениях существует баланс сил. Иные из них – постоянная борьба за власть. В других кто-то играет главную роль – причем, не всегда именно тот, кто считает себя главным. Потом, наверное, бывают и такие отношения, где оба партнера на равных и даже не задумываются, кто главнее. Но я о таких ничего не знаю. Я знаю одно: равновесие сил очень просто нарушить. В самом начале их отношений Сэм всегда подчинялся Данике. Но, разозлившись, он никак не мог остановиться.
К тому времени, когда Сэм дозрел выслушать ее извинения, Даника уже расхотела извиняться. Вот так они и кувыркались взад-вперед в последние несколько недель – никто из них не раскаивался настолько, чтобы другой смягчился, все извинения оказывались не вовремя, оба не сомневались, что виноват не он, а другой.
Не знаю, означает ли это, что они окончательно расстались. И Сэм тоже не знает.
Если сам не понимаешь, за что извиняешься, на фиг тогда такие извинения,
говорю я.
Сэм качает головой:
Знаю. Я просто хочу, чтобы все было так, как раньше.
Мне слишком хорошо знакомо это чувство. – И что же я должен ей сказать?
Выясни хотя бы, как я могу все исправить.
В его голосе слышится такое отчаяние, что я соглашаюсь. Я попробую. Сэм должен понимать, что уже почти дошел до ручки, раз уж просит моей помощи в сердечных делах. И незачем сыпать ему соль на раны.
Утром иду через двор, надеясь, что кофе, который я проглотил в гостиной, скоро подействует, и тут замечаю свою бывшую девушку, Одри Долан – она о чем-то болтает с подругами. Медные волосы Одри блестят на солнце, словно новенький пятак, а глаза с укоризной смотрят на меня. Одна из подруг Одри что-то говорит – тихо, мне не слышно – а остальные смеются.
Эй, Кассель,
кричит одна из девушек, и мне приходится обернуться. – Ставки еще принимаешь?
Неа,
отвечаю я.
Видите, я стараюсь жить в мире с законом. Я стараюсь.
Иногда сам не понимаю, зачем я так бьюсь, чтоб остаться здесь, в Уоллингфорде. Мои оценки – всегда намеренно и неизменно очень средние – за последний год окончательно рухнули вниз. Да и в колледж я не собираюсь. Подумываю о Юликовой и о тренинге, который проходит мой брат. Только-то и нужно, что бросить школу. Просто оттягиваю неизбежное.
Девушка снова смеется, а Одри и остальные вторят ей.
Иду себе дальше.
На развитии мировой этике мы немного говорим о предвзятости журналистики и о том, как это влияет на наш образ мыслей. Когда попросили привести пример, Кевин Браун вспоминает статью о моей матери. Он считает, что слишком многие репортеры обвиняют Паттона в том, что его так легко обдурили.
Она же преступница,
говорит Кевин. – Зачем пытаться выставить дело так, будто губернатор Паттон должен был знать, что его подружка попытается наложить на него чары? Это явный пример попытки журналиста дискредитировать пострадавшего. Я бы не удивился, узнав, что Шандра Сингер и над ним поработала.
Кто-то хихикает.
Не поднимаю глаз от стола, внимательно разглядывая ручку, которую держу в руках, но тут слышу стук мела по доске – это мистер Льюис спешит привести в пример недавние новости из Боснии. Меня охватывает та странная сосредоточенность, которая возникает когда все вокруг съеживается до здесь и сейчас. Прошлое и будущее тают вдали. Только и слышно, как бегут мгновения, но тут раздается звонок, и мы толпой устремляемся в коридор.
Кевин,
тихо говорю я.
Он оборачивается, ухмыляясь. Мимо нас бегут ученики, прижимая к себе сумки и книги. Я вижу их боковым зрением – бегущие мимо цветные полосы.
С такой силой бью Кевина в челюсть, что удар отдается до самых моих костей.
Драка! – Вопят какие-то мальчишки, но подоспевшие учителя оттаскивают меня от Кевина прежде чем он успевает встать.
Даже не сопротивляюсь. Меня охватило оцепенение, но адреналин все еще бежит по жилам, нервы так и искрят от желания сделать что-нибудь еще. Что-нибудь и кому угодно.
Меня ведут к декану и оставляют у дверей, сунув в руку листок бумаги. Сминаю его и швыряю в стену – как раз тут меня вводят в кабинет.
Кабинет декана Уортона забит разными бумагами. Декан явно удивился, увидев меня – он встает и снимает с кресла, стоящего возле стола, стопку папок и журналов с кроссвордами. Жестом показывает, что я должен сесть. Обычно, в какие бы неприятности я ни влипал, меня тащат прямиком к директрисе.
Дрался? – Спрашивает декан, поглядев на записку. – Это два взыскания – если драку затеял ты.
Киваю. Не доверяю себе, и потому не хочу говорить.
Хочешь рассказать, что случилось?
Не особо, сэр,
отвечаю я. – Стукнул его. Просто… ничего не соображал.
Уортон кивает, словно бы обдумывая мои слова. – Ты понимаешь, что если получишь еще одно взыскание, по любому поводу, тебя исключат? И вы не закончите школу, мистер Шарп.
Понимаю, сэр.
Мистер Браун сейчас придет. Он поведает мне свою версию случившегося. Тебе точно больше нечего добавить?
Точно, сэр.
Хорошо,
декан Уортон приподнимает очки, чтобы можно было помассировать переносицу пальцами в коричневой перчатке. – Тогда жди за дверью.
Выхожу и сажусь на стул перед школьным секретарем. Кевин проходит мимо меня в кабинет Уортона и что-то бурчит. Кожа на его щеке приобрела любопытный зеленоватый оттенок. Синячище будет что надо.
Сейчас скажет Уортону: «Не знаю, что это нашло на Касселя. Просто обезумел и все. Я его никак не провоцировал».
Несколько минут спустя Кевин уходит. Ухмыляется, глядя на меня. Я ухмыляюсь в ответ.
Мистер Шарп, войдите, пожалуйста.
Вхожу. Снова сажусь на стул и разглядываю стопки бумаг. Толкнуть разок, и все разлетится в разные стороны.
Вас что-то злит? – Спрашивает декан Уортон, словно бы читая мои мысли.
Открываю было рот, чтобы возразить, но не могу. Можно подумать, будто я так долго носил в себе злость, что даже забыл, что же это такое. А вот Уортон сразу понял, что со мной.
Я просто в ярости.
Думаю о том, что заставило меня выбить пистолет из рук убийцы. О том, до чего же приятно было двинуть Кевину в челюсть. О том, как же хочется делать это снова и снова, почувствовать, как хрустят кости, как разбрызгивается кровь. О том, каково это – стоять над ним и чувствовать, как кожа пылает от ярости.
Нет, сэр,
выдавливаю я. С трудом сглатываю – потому что сам не понимаю, когда же настолько отстранился от самого себя. Я же понимал, что Сэм сердится, когда он говорил о Данике. Почему же не понял, что и сам тоже злюсь?
Уортон откашливается. – Вам много пришлось пережить, начиная от смерти брата и заканчивая нынешними… прегрешениями вашей матери.
Прегрешениями.
Мило. Киваю.
Не хочу, чтобы ты пошел по дорожке, с которой нет возврата, Кассель.
Ясно,
говорю я. – А теперь можно вернуться в класс?
Иди. Но помни: у тебя уже два взыскания, а год еще и за половину не перевалил. Еще одно – и все. Исключение.
Встаю, забрасываю на плечо рюкзак и крадусь обратно в Академический центр – как раз успеваю к следующему звонку. Лилу я не вижу, хотя задерживаю взгляд на каждой проходящей мимо блондинке. Понятия не имею что ей скажу, если все-таки встречу.
«Я слышал, ты заказала свое первое убийство? Ну и как ощущения?»
Кажется, немного чересчур.
И потом, кто сказал, что оно для нее первое?
Поспешно скрываюсь в туалете, открываю кран и брызгаю в лицо холодной водой.
Настоящий шок; вода стекает по моим щекам и собирается в ложбинке на шее, пропитывая белую рубашку. Перчатки темнеют. Вот дурак, забыл их снять.
Очнись, говорю я себе. Возьми себя в руки.
Мои темные глаза, отраженные в зеркале, кажутся еще более мрачными, чем всегда. Скулы выпирают так, будто кожа слишком истончилась.
Подходящая внешность, говорю я себе.
Папа бы мною гордился. Ты настоящий чародей, Кассель Шарп.
Успеваю придти на физику раньше Даники, и это хорошо. Теоретически мы с нею по-прежнему друзья, но после ссоры с Сэмом она меня избегает. Если я хочу с нею поговорить, придется устроить на нее засаду.
Места в классе не распределены, и потому я с легкостью нахожу себе парту рядом с той, за которой обычно сидит Даника; сваливаю на стул свое барахло. Потом встаю и завязываю разговор с кем-то на другом конце кабинета. С Уиллоу Дэвис. Похоже, она настораживается, когда я спрашиваю ее про домашку, но отвечает без особых раздумий. Что-то рассказывает о том, что есть десять измерений пространства и только одно – времени, и все они закручены друг вокруг друга, и тут входит Даника.
Понял? – Спрашивает Уиллоу. – Значит, могут быть другие варианты нас самих, живущие в иных мирах – может, есть и такой, где на самом деле водятся духи и чудовища. Или нет ни одного гигишника. Или у всех у нас змеиные головы.
Качаю головой:
Такого не может быть. Вряд ли это настоящая наука. Слишком уж удивительно.
Так ты ничего не читал, да? – Интересуется Уиллоу, и я решаю, что пора ретироваться к своей новой парте.
Пока иду назад, вижу, что мой план удался. Даника сидит на обычном месте. Беру рюкзак и швыряю его на соседний стул. Даника удивленно поднимает глаза. Но вставать поздно – тогда все поймут, что она не хочет сидеть рядом со мной. Она внимательно оглядывает класс, словно пытается придумать какую-то отговорку, чтобы пересесть, но почти все места уже заняты.
Привет,
заставляю себя улыбнуться. – Давненько не виделись.
Даника вздыхает так, будто отказывается от мысли что-то предпринять:
Слышала, ты подрался.
На ней форменный пиджак, плиссированная юбка, яркие пурпурные колготки и еще более яркие перчатки. Их цвет более или менее сочетается с выцветшими пурпурными прядками в ее пышных каштановых волосах. Она стучит носком тяжелого ботинка по ножкам стола.
Значит, все еще дуешься на Сэма, да? – Отлично понимаю, что Даника вряд ли жаждет, чтобы я поднимал эту тему, но мне нужна информация, а урок вот-вот начнется.
Она корчит гримаску:
Это он так сказал?
Я же его сосед. Мне об этом сказала его хандра.
Даника снова вздыхает:
Не хочу, чтобы он страдал.
Так и не надо,
говорю я.
Даника склоняется ко мне и понижает голос:
Позволь задать тебе один вопрос.
Да, ему очень и очень жаль,
продолжаю я. – Он знает, что слишком бурно отреагировал. Может, наконец, простите друг друга и начнете…
Не о Сэме,
возражает она, и тут в класс входит доктор Джонадаб. Учительница берет мел и чертит на доске схему, отображающую закон Ома. Я понимаю, что это, потому что сверху написано «Закон Ома».
Открываю тетрадь. «О чем тогда?»
Пишу я и разворачиваю тетрадь так, чтобы Данике было видно.
Она качает головой и больше ничего не говорит.
Не уверен, что к концу урока хоть что-то понял про взаимоотношение между током, сопротивлением и расстоянием, но, оказывается, насчет измерения, где обитают змееголовые, Уиллоу Дэвис была абсолютно права.
Когда раздается звонок, Даника берет меня за руку; ее затянутые в перчатку пальцы оказываются чуть повыше локтя.
Кто убил Филипа? – Внезапно спрашивает она.
Я…,
начинаю было я. Ответить, не солгав, невозможно, а лгать Данике я не хочу.
Она продолжает торопливым шепотом:
Мама была твоим адвокатом. Она договорилась о твоей неприкосновенности, чтобы от тебя отстали федералы, так? Ты заключил с ними сделку, чтобы рассказать, кто же убил всех тех людей. И Филипа. В обмен на неприкосновенность. Зачем тебе понадобилась неприкосновенность? Что ты натворил?
Когда федералы выдали мне стопку файлов и сообщили, что Филип пообещал им назвать убийцу, я не помешал Данике просмотреть эти документы. Я понял, что совершил ошибку, еще до того, как до меня дошло, что всех этих людей я трансформировал, людей, чьи тела так и не удалось найти. Опять-таки стертые воспоминания.
Нужно идти,
говорю я. Класс опустел, и несколько учеников пришли на следующий урок. – А то опоздаем.
Даника неохотно выпускает мою руку и следом за мной идет к выходу. Надо же, мы неожиданно поменялись местами. Теперь это она старается меня достать.
Мы же вместе работали над этим делом,
говорит Даника. Что отчасти является правдой.
Так что ты натворил? – Шепчет она.
Смотрю на нее и пытаюсь понять, каков, по ее мнению, ответ.
Я никогда не делал Филипу ничего плохого. Я никогда не делал плохого брату.
А как же Баррон? Что ты сделал с ним?
Хмурюсь, на миг так растерявшись, что даже не знаю, что сказать. Понятия не имею, с чего это вдруг взбрело ей в голову. – Ничего! – Чтобы подчеркнуть свои слова, развожу руками. – С Барроном? Ты с ума сошла?
На ее щеках появляется легкий румянец. – Не знаю,
говорит она. – Ты что-то с кем-то сделал. Тебе понадобилась амнистия. Хорошим людям она не нужна, Кассель.
Разумеется, она права. Я не хороший человек. Самое странное в хороших людях – вроде Даники – то, что они питают искреннее отвращение к злу. Им ужасно трудно свыкнуться с мыслью о том, что человек, который может заставить их улыбнуться, способен при этом на ужасные поступки. Вот почему Даника, пытаясь объявить меня убийцей, скорее сердится, чем боится, что убьют и ее. Похоже, она упорно верит в то, что если я послушаюсь ее и пойму, насколько дурны мои поступки, я непременно перестану их совершать.
Возле лестницы я останавливаюсь. – Слушай, может, встретимся после ужина, вот и спросишь тогда, о чем захочешь? И о Сэме поговорим. – Я бы мог все ей рассказать, но она моя подруга, и ей бы стоило рассказать больше, чем можно. Она заслуживает того, чтобы знать правду полностью – насколько я могу себе это позволить. И кто знает, может, если я разок ее послушаюсь, то и моя жизнь станет лучше?
Хуже все равно особо некуда.
Даника заправляет за ухо каштановую прядь. Ее пурпурная перчатка заляпана чернилами.
Ты расскажешь мне, кто ты такой? Об этом тоже расскажешь?
Я настолько удивлен, что с шумом втягиваю воздух. Потом смеюсь. Свою самую большую тайну я ей не открывал – что я мастер трансформации. Наверное, пора. Должно быть, она что-то заподозрила – иначе не спрашивала бы.
Ты меня поймала,
говорю я. – Все, поймала. Ну да, расскажу. Расскажу все, что только можно.
Даника медленно кивает. – Ладно. После ужина я буду в библиотеке. Нужно написать доклад.
Отлично,
вприпрыжку бегу вверх по лестнице, все быстрее и быстрее, чтобы успеть на керамику до того, как прозвенит звонок. У меня уже есть два взыскания. На сегодня приключений хватит.
Горшок получается кривым до невозможности. Наверно, и воздушных пузырьков полно, потому что когда я ставлю его в печь, он взрывается, уничтожив чашки и вазы трех других учеников.
Когда я иду на тренировку по легкой атлетике, у меня звонит телефон. Открываю его и зажимаю щекой.
Кассель,
говорит агент Юликова,
загляни, пожалуйста, ко мне в офис. Прямо сейчас. Насколько я знаю, уроки на сегодня закончились, и я договорилась, чтобы тебя отпустили. В администрации школы считают, что ты записан к врачу.
Я иду на тренировку,
отвечаю я, надеясь, что она уловит сомнение в моем голосе. На плече висит сумка со спортивной формой – она стучит меня по бедру. Деревья над головой раскачиваются на ветру, покрывая школьный городок ковром из листвы цвета закатного солнца. – И так уже много пропустил.
Значит, если пропустишь еще разок, никто и не заметит. Правда, Кассель. Тебя ведь вчера чуть не убили. Я хочу обсудить случившееся.
Вспоминаю о пистолете, спрятанном в моем шкафу. – Ничего особенного и не случилось,
говорю я.
Рада это слышать,
с этими словами Юликова вешает трубку.
Иду к машине, разбрасывая на ходу опавшие листья.
Глава третья
Несколько минут спустя Юликова собирает документы в стопки и отодвигает их в сторону, чтобы лучше меня видеть. У нее прямые седые волосы, подстриженные в каре чуть ниже линии подбородка, и птичье лицо – тонкое и длинноносое. На шее висят гроздья массивных бус. Несмотря на чашку горячего чая в руках и свитер, надетый под темный вельветовый пиджак, губы у нее немного синие, как будто она замерзла. А может, просто простужена. В любом случае она скорее похожа на учителя из Уоллингфорда, чем на руководителя федеральной программы по обучению детей-мастеров. Я знаю, скорее всего она нарочно так одевается – чтобы ее питомцы чувствовали себя уютнее. Скорее всего, она вообще все делает нарочно.
Но тем не менее это действует.
Она мой оператор, то есть ей полагается ввести меня в программу, как только мне стукнет восемнадцать – согласно сделке, заключенной мною с федералами. Ну а до тех пор… честно говоря, не знаю, что она должна со мной делать. Подозреваю, что она тоже не знает.
Как поживаешь, Кассель? – С улыбкой интересуется Юликова. Можно подумать, и правда хочет это знать.
Неплохо, пожалуй,
разумеется, это сплошная и нелепая ложь. Я почти не сплю. Меня мучают сожаления. Я одержим девушкой, которая меня ненавидит. Я украл пистолет. Но именно так положено отвечать людям вроде нее, которые оценивают твое психическое состояние.
Юликова прихлебывает из чашки. – Ну и как, нравится сопровождать брата?
Вполне.
Наверное, смерть Филипа заставила тебя внимательнее относиться к Баррону,
говорит Юликова. В ее взгляде нет угрозы, тон ее нейтрален. – Теперь вы остались вдвоем. И хотя ты младший, на тебя легла немалая ответственность…,
окончание ее фразы повисает в воздухе.
Пожимаю плечами.
Но если вчера Баррон подверг тебя опасности, мы должны немедленно все прекратить.
Нет, ничего такого,
отвечаю я. – Мы просто следили кое за кем – выбрали наугад – а потом Баррону понадобилось позвонить. Вот я и остался один на пару минут, тогда и увидел убийство. Погнался за тем парнем – за убийцей – глупо, наверное. Но он сбежал, вот и все.
Ты с ним разговаривал? – Спрашивает Юликова.
Нет,
вру я.
Но ты же догнал его в том проулке, верно?
Киваю, потом решаю, что лучше объяснить:
Ну, на пару секунд я его прижал. А потом он махнул через забор.
Мы нашли неподалеку сломанную доску. Он ударил тебя?
Нет,
говорю я. – Нет, ничего такого. Может, наступил на нее на бегу. Все случилось так быстро.
Можешь его описать? – Юликова подается вперед, глядя на меня таким взглядом, будто может распознать все мои мысли по мельчайшим непроизвольным движениям моего тела. Надеюсь, что это не так. Я неплохой лжец, но не мирового класса. В основном мне доводилось иметь дело с двумя разными видами преступников-взрослых, действия которых я мог предвидеть, и с мишенями, которыми можно было управлять. Но с Юликовой я чувствую себя беспомощным. Даже не представляю, на что она способна.
В общем, нет,
пожимаю плечами.
Юликова несколько раз кивает, будто верит моим словам. – Больше ничего не хочешь рассказать о случившемся?
Знаю, я должен признаться, что забрал пистолет. Впрочем, если я признаюсь, она обязательно спросит, зачем я его взял. Или, быть может, спросит Баррона, чем же мы занимались. За кем следили. Если он пребывает в подходящем настроении, то, возможно, даже и расскажет. Или, что еще хуже, придумает такую невероятную историю, которая выведет Юликову на Лилу куда быстрее, чем чистая правад.
Дело не в том, что я снова хочу совершать дурные поступки и лгать Юликовой. Я хочу научиться вести себя хорошо, пусть даже мне это не по нраву. Даже если я ненавижу ее за это. Просто в этот раз никак не получается.
Но вот в следующий… в следующий раз обязательно постараюсь. Все ей расскажу. Но в следующий раз.
Нет,
говорю я. – Ничего особенного и не случилось. Просто я сглупил. Впредь буду осторожнее.
Юликова берет со стола пачку бумаг, соединенных скрепкой, и с многозначительным взглядом бросает их передо мной. Я знаю, что это. Как только я их подпишу, перестану быть обычным гражданином. Я дам согласие следовать особым правилам и законам. И если я их нарушу, меня будет судить особый суд. Больше никаких присяжных. – Пожалуй, пора тебе оставить Уоллингфорд и посвятить все свое время обучению вместе с Барроном и другими.
Вы это уже говорили.
А ты отказывался,
она улыбается. Потом, выдвинув один из ящиков стола, достает платок и кашляет в него. Перед тем, как она его комкает, успеваю заметить на ткани темное пятно. – Наверно, откажешься и на сей раз.
Я хочу стать федеральным агентом и работать подсадной уткой. Я хочу…,
умолкаю.
Я хочу стать лучше. Хочу, чтобы вы сделали меня лучше. Но этого я сказать не могу, потому что это безумие. Вместо этого говорю:
Не могу сказать, что с детства мечтал вылететь из школы. И потом, соглашение о моей неприкосновенности…
Юликова перебивает меня:
Быть может, нам удастся выбить для тебя аттестат.
Думаю о том, что больше не смогу видеть Лилу, ее белокурые волосы, чуть кудрявящиеся на затылке, ее дымчатый голос – когда она говорит, я не замечаю ничего вокруг. Думаю о том, что мне не придется стискивать зубы, чтобы не окликнуть ее по имени всякий раз, когда встречаю ее на переменах. – Скоро. Хочу по крайней мере закончить учебный год.
Юликова кивает – словно бы она разочарована, но не удивлена. Интересно, почему она кашляет в платок – неужели на нем была кровь? Спрашивать как-то неудобно. Да и вообще все как-то неудобно.
Как дела с амулетами? – Интересуется она.
Достаю их из кармана. Пять ровных каменных кругов с дырочкой посредине. Пять амулетов против чар мастера трансформации вроде меня – можно подумать, вокруг просто полно мастеров трансформации вроде меня. Изготовление амулетов требует немало сил, но по крайней мере не сопровождается отдачей. Они уже около недели лежали в бардачке моей машины и ждали, пока я их отдам.
Большая редкость,
говорит Юликова. – А ты не пробовал надеть один из них и сотворить заклинание?
Качаю головой:
А если б попробовал, что тогда?
Юликова улыбается:
Ничего особенного. Камень бы треснул, а ты ужасно устал.
О,
как ни странно, я разочарован. Не знаю, чего я ожидал. Удивляясь самому себе, бросаю амулеты на стол перед Юликовой. Они крутятся, переворачиваются и позвякивают, словно монетки. Юликова долго на них смотрит, а потом поднимает глаза на меня.
Твоя личная безопасность крайне важна,
она делает глоток чая и снова улыбается.
Понимаю, что она, скорее всего, говорит эти же самые слова десяткам потенциальных новобранцев, но мне все равно приятно услышать их от нее.
Когда я собираюсь уходить, ее рука в перчатке на краткий миг касается моего плеча:
От мамы есть известия?
Юликова говорит тихо, будто и правда беспокоится о том, что семнадцатилетний парень остался совсем один и волнуется за его мать. Но я не сомневаюсь, что она пытается выудить сведения. Сведения, которых у меня, к сожалению, нет.
Нет,
отвечаю я. – Насколько я знаю, она, возможно, мертва. – Хотя бы на этот раз не лгу.
Мне бы хотелось помочь ей, Кассель,
говорит Юликова. – И ты, и Баррон очень важны для нашей программы. Мы бы хотели воссоединить вашу семью.
Неопределенно киваю.
Всех преступников в конце концов ловят – таков основной принцип этой жизни. Быть может, для правительственных агентов дела обстоят иначе. Может, их матери никогда не попадают в тюрьму. Наверно, мне стоит на это надеяться.
Снаружи здание агентства ничем не примечательно – унылое бетонное сооружение средних размеров, торчащее посреди парковки; поляризованные стекла окон отражают свет заходящего солнца. Даже и не скажешь, что верхние этажи занимает федеральное агентство – особенно с учетом того, что вывеска над входом гласит «Ричардсон и Ко, клеящие материалы и уплотнители», а почти все, кто входит в здание и выходит из него, одеты в костюмы с иголочки.
Деревья над головой по большей части голые, бурые, холодный октябрьский ветер развеял золото и багрянец ранней осени. Мой «Бенц» стоит там же, где я его оставил – напоминание о жизни, которую я мог бы вести, если б принял предложение отца Лилы и стал его секретным оружием.
Я все сильнее чувствую себя мальчиком, который назло маме отморозил себе уши.
Еду обратно в Уоллингфорд; когда добираюсь до школы и успеваю только бросить спортивную форму и перекусить батончиком мюсли – пора идти в библиотеку, где меня ждет Даника. Бегу вверх по лестнице и только собираюсь отпереть дверь своей комнаты, как тут замечаю, что она уже открыта.
Кто здесь? – Спрашиваю, заходя.
На моей кровати сидит девушка. Я видел ее в школе, но, кажется, ни разу с ней не разговаривал. Она младшеклассница, вроде бы кореянка, с длинными черными волосами, которые, словно водопад, свисают до самой талии; плотные белые гольфы доходят почти о колена. Глаза подведены блестящим голубым карандашом. Она смотрит на меня из-под длинных ресниц и застенчиво улыбается.
Должен признаться, я несколько растерян. Такое нечасто случается. – Ты Сэма ждешь?
Я хотела с тобой поговорить,
она встает, подхватывает розовую сумку с книгами и прикусывает нижнюю губу. Потом, чуть погодя, добавляет:
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |