говорит Юликова. – До свидания, Кассель.
Закрываю телефон
сердце бешено бьется, желудок сжимается. Нет ничего хуже, чем это пронизывающее и бесформенное ощущение ужаса – до того момента, пока не станет ясно, чего именно ты так страшился. Когда ты понимаешь, что все это не плод твоей фантазии. Когда видишь реальную опасность.
Федералам не нужно, чтобы я убрал Паттона. Я вообще им не нужен. Если один из охранников у них на жаловании, им ничего не стоит в любой момент избавиться от губернатора.
Сажусь на ступеньки возле библиотеки и звоню Баррону.
Когда он отвечает, на заднем плане слышен шум уличного движения. – Тебе что-то нужно? – Похоже, брат раздражен.
Да ладно тебе,
я тоже не могу сказать, что доволен им. – И нечего на меня злиться. Неужели думал, что я не смогу убедить ее, что ты лжешь, если это так и было?
Значит, поиздеваться звонишь? – Спрашивает Баррон.
Юликова перенесла дату, и у нее уже есть там свой человек. Причем у него куда больше возможностей сделать дело, чем у меня. Тебе не кажется, что это подозрительно?
Возможно,
говорит он.
И тот мастер смерти, за которым я гнался. Ее люди подобрали его после этого, чтобы проверить, не наврал ли я в чем.
А ты врал?
Ага. Я кое-что взял у того парня и… ну, типа отпустил его. Она об этом знала, но ничего не сказала.
Это действительно странно. Похоже, ты облажался. Обломись, Кассель. Похоже, федералы тебе вовсе не друзья.
Он вешает трубку, а я слушаю тишину.
Не знаю, чего еще я ожидал.
Долго сижу на лестнице. Не иду на тренировку. Не иду на ужин. Просто кручу в руках телефон, пока до меня не доходит, что в конце концов придется куда-то идти.
Набираю номер Лилы. Не надеюсь, что ответит – но она отвечает.
Нужна твоя помощь,
говорю я.
Не думаешь, что мы уже достаточно помогали друг другу? – Тихо произносит она.
Мне необходимо хоть с кем-то кое-что обсудить.
Только не со мной.
Делаю глубокий вдох. – Я сотрудничаю с федералами, Лила. И у меня проблемы. Большие проблемы.
Только куртку надену,
говорит она. – Скажи, где тебя найти.
Договариваемся встретиться в старом доме. Беру ключи, иду к машине.
Когда Лила открывает дверь, я сижу на темной кухне. Вспоминаю аромат отцовских сигарилл, думаю о том, каково это
быть ребенком, когда у тебя нет особых проблем.
Она щелкает выключателем, и я, моргая, поднимаю на нее глаза.
Все нормально? – Лила подходит к столу и кладет руку в перчатке на мое плечо. На ней черные джинсы в обтяжку и потрепанная кожаная куртка. Светлые волосы сверкают, словно золотая монета.
Качаю головой.
А потом рассказываю ей все – о Паттоне, о Мауре, о том, что хотел стать хорошим человеком, но ничего не вышло, о том, что следил за нею в тот день, когда, сам не знаю, зачем, погнался за Гейджем, о Юликовой и о пистолете. Все.
К тому времени, когда я умолкаю, она сидит на стуле, положив подбородок на сложенные руки. Куртку она скинула.
Ты очень на меня злишься? – Спрашиваю я. – Ну, то есть, как сильно, по шкале от одного до десяти, где один – дать мне пинка, а десять – бросить акулам?
Но Лила качает головой:
За то, что ты следил за мной, пока я заказывала убийство, а потом видел, как Гейдж выполнил заказ? За то, что ты сотрудничаешь с органами правопорядка, а, возможно, и работаешь на них? За то, что скрывал от меня все это? Меня все это не радует. А тебя это очень волнует – то, за чем ты меня застал?
Не знаю,
отвечаю я.
Думаешь, у меня ледяная кровь? – Она задает этот вопрос как ни в чем не бывало, но я понимаю, как важен для нее ответ.
Интересно, каково это – вырасти в семье криминального авторитета:
Ты всегда знала, кем тебе придется стать, вот и стала.
Помнишь, еще в детстве,
на губах ее появляется тень улыбки, которая, впрочем, никак не вяжется со взглядом,
ты думал, что я буду заключать сделки, наживать врагов, подставлять и лгать. Ты говорил, что уедешь из страны, будешь путешествовать по свету. А теперь ввязался в подобные дела.
Выходит, я ошибался.
Ты уже давно ведешь эту игру, Кассель. Долгую и опасную игру.
Не думал, что все так обернется. Приходилось то одним заняться, то другим. Наводить порядок. Кто-то ведь должен был помочь Мауре, и в курсе был только я, так что мне ничего другого и не оставалось. А потом пришлось не дать Баррону примкнуть к Бреннанам. И еще нужно было самому прекратить…,
тут я умолкаю, потому что не в силах договорить. Я просто не в силах сказать, что мне нужно было унять свое стремление быть с нею. Как я был близок к тому, чтобы с ним не совладать.
Ладно, завязывай,
Лила с силой машет руками – словно такие очевидные вещи и говорить-то не стоило. – Ты сделал все, что считал нужным сделать, но у тебя пока остался выход, так и выходи. Брось федералов. А если они откажутся тебя отпустить, пустись в бега. Я помогу. Поговорю с отцом. Посмотрим, может, он сумеет как-то облегчить ситуацию с твоей матерью – хотя бы до тех пор, пока ты со своими делами не разберешься. Не позволяй им манипулировать тобой.
Не могу я завязать,
отворачиваюсь и смотрю на облезающие обои над мойкой. – Не могу. Дело слишком важное.
Настолько, что ты готов рискнуть жизнью непонятно ради чего?
Неправда. Я вовсе не…
Но ты в этом не виноват. Черт возьми, в чем, по-твоему, ты настолько провинился, что плюешь на самого себя? – Лила повышает голос; она встает, обходит стол и толкает меня в плечо. – Почему ты решил, что должен решать чужие проблемы – даже мои?
Нипочему,
качаю головой и отворачиваюсь.
Из-за Джимми Греко, Антанаса Калвиса и остальных? На самом деле я их знала, негодяи были редкостные. Без них мир стал лучше.
Не пытайся меня утешить,
говорю я. – Ты же знаешь, я этого не заслуживаю.
Почему не заслуживаешь? – Кричит Лила – можно подумать, что слова рвутся откуда-то из глубины ее живота. Ее рука сжимает мое плечо, она старается заставить меня посмотреть на нее.
Но я не смотрю.
Ты,
говорю я, вставая. – Из-за тебя.
Некоторое время мы оба молчим.
То, что я сделал…,
начинаю я, но нормально закончить фразу никак не получается. Начинаю снова:
Я не могу себя простить… и не хочу себя прощать.
Опускаюсь покрытый линолеумом пол и произношу слова, которых в жизни не говорил:
Я убил тебя. Я помню, как убивал тебя. Я тебя убил. – Эти слова опять, опять и опять срываются с моих губ. Голос дрожит. Дыхание прерывается.
Но я жива,
Лила опускается на колени, так, что мне приходится смотреть на нее, видеть ее. – Я же здесь.
Делаю глубокий судорожный вдох.
Мы живы,
говорит она. – У нас получилось.
Мне кажется, что я сейчас распадусь на части. – Я ведь облажался по полной, да?
Теперь очередь Лилы избегать моего взгляда. – Я бы не позволила Данике поработать надо мной,
говорит она медленно и осторожно, так подбирая слова, будто, если хоть одно из них окажется неверным, все погибнет. – Но я не прекращала тебя любить. Потому что всегда тебя любила, Кассель. Еще с детства. Ты должен помнить: я разгуливала в нижнем белье на собственном дне рождения.
У меня невольно вырывается смех. Прикасаюсь к уху, которое она тогда проколола – дырочка уже заросла – и пытаюсь представить себе мир, в котором не я один испытываю чувства. – Не думал, что это значило…
Потому что ты идиот,
говорит Лила. – Полный идиот. Когда чары рассеялись, я не могла допустить, чтобы ты понял, что у меня по-прежнему остались чувства. Я думала, что они вообще были только у меня.
Лила переплела пальцы и с силой их сжимает; кожа перчаток туго натянута на костяшках. – Ты был добрым. Всегда был добрым. Я решила, что ты притворяешься, будто любишь меня – а потом больше не смог притворяться. А я не могла допустить, чтоб ты думал, что в этом все еще существует необходимость. Поэтому, думая о тебе, я втыкала себе в руку ножницы или ручки – что находила. Пока ты не попадался мне на глаза, я могла сосредоточиться на этой боли. Но при этом все равно хотела видеть тебя.
Я не притворялся, Лила,
говорю я. – Никогда. Знаю, как все это выглядело – то, что я попросил Данику заставить тебя ничего не чувствовать. Но я поцеловал тебя до того, как узнал, что наделала моя мать, помнишь? Поцеловал, потому что очень долго хотел это сделать.
Лила качает головой:
Не знаю.
В ту ночь, в твоей комнате в общежитии… Лила, ты была под действием чар,
говорю я. – А мне было почти наплевать на это. Было здорово, потому что ты вела себя так, будто действительно испытывала ко мне чувства, и мне приходилось постоянно себе напоминать, что все не взаправду – и порой меня переполнял восторг. Мне хотелось скрыть, как мне стыдно. Я понимал, что это неправильно, но все равно не мог остановиться.
Ничего,
говорит Лила. – Это ничего.
Но я бы ни за что не стал…
Знаю, Кассель,
произносит она. – Мог бы и объяснить.
И что бы я сказал? Что правда хочу быть с тобой? – Спрашиваю я. – Что просто не могу доверять самому себе? Что я…
Лила склоняется ко мне, и ее губы прикасаются к моим. Еще ни разу в жизни я так не радовался тому, что меня заставили умолкнуть.
Закрываю глаза, потому что даже видеть ее сейчас – это слишком.
Чувствую себя человеком, жившим на хлебе и воде и внезапно попавшим на пир. Или так, будто меня так долго держали в темноте, что я начал бояться света. Сердце так бьется, что готово выпрыгнуть из груди.
Мягкие губы Лилы скользят по моим. Я тону в одном поцелуе за другим. Мои пальцы движутся вдоль ее щеки, к ложбинке на шее, и Лила стонет, прижавшись к моим губам. Кровь бурлит, собираясь внизу живота.
Лила проворно развязывает мой галстук. Отстраняюсь, чтобы взглянуть на нее – она улыбается и одним ловким движением вытягивает его из-под воротника.
Поднимаю брови.
Лила, смеясь, поднимается с пола и протягивает мне руку, чтобы помочь встать. – Давай,
говорит она.
Я встаю. Почему-то рубашка выбилась из-за пояса брюк. Потом мы снова целуемся, и, спотыкаясь, поднимаемся по лестнице. Лила останавливается, чтобы сбросить ботинки, держась за меня и за стену. Сбрасываю пиджак.
Лила,
говорю я, но больше слов не нахожу, потому что она начинает расстегивать мою белую рубашку.
Рубашка падает на пол в коридоре.
Вваливаемся в мою спальню, в которой я тысячи раз представлял себе ее, где думал, что потерял ее навеки. Теперь эти воспоминания кажутся расплывчатыми, их важность затмевает проворная рука Лилы, затянутая в прохладную кожу, которая ласкает мой живот и напряженные мышцы плеч. Шумно втягиваю в себя воздух.
Лила делает шаг назад, чтобы зубами стянуть с себя перчатку. Перчатка падает на пол, и я провожаю ее глазами.
Ловлю обнаженную руку Лилы, целую пальцы – и Лила удивленно поднимает на меня глаза. Покусываю основание ладони, и она испускает стон.
Когда я тоже снимаю перчатки, руки у меня дрожат. На языке чувствую вкус ее кожи. Меня трясет, как в лихорадке.
Если завтра придется умереть, когда за мной придут федералы, то это станет моим последним желанием. Это. Вид ее ресниц, трепещущих на щеках, когда ее глаза закрыты. Пульс на ее горле. Ее дыхание на моих губах. Все это.
Мне приходилось быть с девушками, которые мне нравились, и с теми, к кому я был равнодушен. Но я еще ни разу не был с той, кого люблю больше всего на свете. Я ошеломлен этим, переполнен страстным желанием, чтобы все было как надо.
Мои губы спускаются по ее шее и движутся вдоль шрама. Ее ногти впиваются в мою спину.
Лила высвобождается, чтобы стянуть через голову блузку, и швыряет ее на пол. Лифчик у нее голубой, украшенный кружевными бабочками. Потом она возвращается в мои объятья, губы ее раскрываются, кожа невероятно мягкая и теплая. Глажу ее обнаженными руками, и ее тело изгибается, прижимаясь ко мне.
Дрожащими пальцами она расстегивает мой ремень.
Ты уверена? – Спрашиваю я, отстраняясь.
В ответ она делает шаг назад, заводит руки за спину и расстегивает лифчик, бросив его рядом с рубашкой.
Лила,
беспомощно мямлю я.
Кассель, если заставишь меня объясняться, я тебя убью. В буквальном смысле. Придушу твоим же галстуком.
Кажется, он остался внизу,
изо всех сил стараюсь вспомнить, что же я хотел сказать, а Лила подходит ко мне и снова принимается целовать. Ее пальцы ерошат мои волосы, притягивая меня к себе.
Несколько быстрых шагов, и мы валимся на кровать, сбросив на пол подушки.
У тебя что-нибудь есть? – Спрашивает Лила в мое плечо; ее обнаженная грудь прижимается к моей. Каждое слово заставляет меня содрогаться; с трудом удается сосредоточиться…
Но все равно не сразу удается понять, что она имеет в виду. – В бумажнике.
Знаешь, я не слишком часто этим занималась,
голос ее дрожит, словно она вдруг занервничала. – Как бы всего однажды.
Можем остановиться,
я замираю и делаю судорожный вдох. – Мы должны…
Если остановишься,
отвечает Лила,
я тоже тебя убью.
И я продолжаю.
Глава тринадцатая
Проснувшись, вижу солнечные лучи, проникающие сквозь грязные стекла. Вытягиваю обнаженные пальцы, ожидая, что они прикоснутся к теплой коже, но вместо этого натыкаюсь на скомканное одеяло. Лила уже ушла.
«Я всегда любила тебя, Кассель».
Моя кожа живет воспоминанием о ее ладонях. Потягиваюсь, разминая кости. Такой свежей головы у меня еще в жизни не было.
Улыбаясь, разглядываю потрескавшуюся штукатурку на потолке и представляю себе, как Лила, крадучись, выходит из комнаты, пока я сплю. Задерживается на миг, чтобы поцеловать меня, ни оставив ни записки, ни чего того, что обычно оставляют в таких случаях. А как же иначе? Она не хотела показаться сентиментальной. Оделась в ванной, побрызгала на лицо водой. Держа в руках ботинки, в одних чулках бежит по лужайке. Украдкой возвращается в роскошный пентхауз, пока ее отец, криминальный гений, не заподозрил, что его дочь провела ночь в доме у парня. В моем доме.
Не могу удержаться от улыбки.
Она любит меня.
Теперь, пожалуй, можно спокойно умереть.
Иду в спальню родителей, роюсь в вещах и нахожу видавшую виды кожаную сумку, в которую складываю пару футболок и самые нелюбимые свои джинсы. Паковать то, что мне нравится, нет смысла, потому что я понятия не имею, куда Юликова меня повезет – и увижу ли я еще раз все эти вещи. Бумажник и удостоверение засовываю под матрас.
Задачи у меня простые – выяснить, не собирается ли Юликова меня подставить, сделать дело, чтобы Паттон больше не смог вредить маме, и вернуться домой.
А потом, пожалуй, видно будет. Никаких бумаг я не подписывал, так что официальным членом организации не являюсь. Можно уйти, если захочу. По крайней мере, мне так кажется. Ведь речь идет о федеральном правительстве, а не о криминальном семействе с клятвами на крови и метками на горле.
Конечно, хоть я и не агент, мне все равно придется иметь дело с теми, кому просто необходим имеющийся у меня талант.
Представляю себе, как после школы стану жить сам по себе в Нью-Йорке, буду работать официантом и поздно ночью встречаться с Лилой за чашкой кофе. И никто не будет знать, кто я. Никто не будет знать, на что я способен. Будем приходить в мою крошечную съемную квартиру, пить дешевое вино, смотреть черно-белые фильмы и сетовать на свою работу. Лила расскажет мне о мафиозных войнах и о разных прочих подобных вещах, а я…
Качаю головой, удивляясь самому себе.
Вместо того, как погружаться в мечты о невозможном будущем, лучше пойти на отработку. В противном случае не удастся даже закончить Уоллингфорд.
Взглянув на часы на своем телефоне, вижу, что у меня есть примерно полчаса. Этого хватит, чтобы вернуться в общежитие, забрать Сэма и решить, что же мы скажем от лица Мины. Времени в обрез, но больше и не надо.
Иду к машине, закинув на плечо сумку, и тут звонит мобильник.
Это Баррон. Открываю телефон. – Привет,
удивленно говорю я.
Брат старается говорить отстраненно:
Я тут кое-что нарыл.
Останавливаюсь, прислоняюсь к капоту «Бенца», зажав в кулаке ключи:
И что же именно?
Когда ты мне рассказал о дельце с Паттоном, я уговорил одну подругу одолжить мне удостоверение и порыл ся в кое-каких файлах. Ты был прав. Это подстава, Кассель. Тебя должны накрыть.
Холодею с головы до ног:
Меня хотят арестовать?
Баррон смеется:
Самое смешное в том, что тебе дадут превратить Паттона в тостер или еще во что – чтобы прикрыть собственные огрехи. А потом, типа, появятся с оружием наготове – можно подумать, Паттон съехал с катушек не по их вине. Сами же наворотили.
Смотрю на лужайку. С деревьев облетели почти все листья, остались лишь голые стволы да черные ветки, тянущие к небу длинные пальцы бесконечных рук. – О чем это ты?
Подручные Паттона позвонили федералам, едва прознали, что мама над ним поработала. Не будь она такой растяпой, ты не попал бы в беду.
У нее просто не было времени на то, чтоб сделать все как следует,
говорю я. – И вообще, политика – не ее стихия.
Ну да, в общем, я вот о чем: я прочитал отчеты – целая сага о долбанном провале. Когда помощники Паттона позвонили федералам, то пригласили санкционированного правительством мастера эмоций, чтобы «подправить» губернатора. Но, видишь ли, в правительстве навалом ГИГИшных придурков, которых научили использовать свои способности лишь в самом крайнем случае, так что присланный ими агент не особо знал, как это делается.
Он поработал над Паттоном, чтобы тот ненавидел и боялся маму, полагая, что эти сильные чувства сотрут все, что она сделала. Но вместо этого Паттон стал совершенно неуправляемым. То есть вообще никаким. Сплошные вспышки гнева и истерические рыдания.
С содроганием думаю о том, каково это, когда тебе внушают два противоположных чувства одновременно. Когда понимаю, что именно об этом просил Данику, становится еще хуже. Любовь и безразличие, борющиеся друг с другом. Не знаю, что могло случиться. Думать об этом – все равно что заглядывать в бездонную пропасть, в которую чудом не шагнул впотьмах.
Баррон продолжает:
Теперь главное, что нужно для принятия второй поправки – заставить мастеров, являющихся видными членами общества, ее поддержать. Видные члены общества вызываются добровольцами на проведение проверки, и тогда все остальные имеют бледный вид, но зато программа выигрывает. Безопасно. Гуманно. Проблема в том, что Паттон решил, что настало время стать безумным. Он уволил всех, у кого результат теста окажется положительным. А потом начал просить госслужащих, чтобы они тоже проверились. Ухитрился неслабо на них надавить. Хотел, чтоб распустили те отделы, в которых работают агенты с повышенным уровнем гипергаммаизлучения.
Вроде подразделения Юликовой,
думаю о ней и об агенте Джонсе. – Но над ними у Паттона власти нет.
Говорю же тебе, это просто комедия ошибок,
заявляет Баррон. – Конечно, он ничего не может поделать. Но может угрожать, что расскажет прессе, как над ним поработали против его воли. И, как по-твоему, поступил в такой ситуации премудрый Командный Бог?
Понятия не имею,
отвечаю я. Телефон вибрирует – поступил еще один звонок – но я его игнорирую.
Они отправили еще одного мастера эмоций, чтобы тот исправил все, что сотворил с мозгами Паттона первый.
Могу поспорить, все получилось,
смеюсь я.
Ага, как же. Паттон его убил. Вот так все и получилось.
Убил? – Поскольку это Баррон, он, возможно, если и не лжет, то несколько преувеличивает. Но его рассказ проливает свет на то, что не рассказала мне Юликова. История Баррона – путанная, полная ошибок и случайных совпадений. Сам будучи лжецом, отлично знаю, что ложь высшей пробы всегда проста и ненавязчива. Просто та реальность, какую мы желали бы видеть.
Ну да,
отвечает Баррон. – Агента звали Эрик Лоуренс. Женат. Двое детей. Паттон задушил его, когда понял, что агент пытается над ним работать. Здорово, да? Так что теперь на совести федералов губернатор-убийца, а высшее начальство велит им привести весь этот бардак в божеский вид, пока не разразился крупный скандал.
Делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю. – Ну, трансформирую я Паттона, и что дальше? Наверно, меня арестуют. Мотивы у меня есть – благодаря маме. Потом посадят в тюрьму. Какой в этом прок, если они хотят, чтобы я на них работал? В тюрьме это никак не получится – по крайней мере, возможности будут весьма ограничены. Трансформировать других заключенных. Превращать сигареты в золотые слитки.
Отличная идея, Кассель,
хвалит Баррон. – Но ты ничего не понимаешь. Им не просто нужен козел отпущения – как только ты станешь преступником, которого уже не защищает та сделка о неприкосновенности, тебя лишат гражданских свобод. Тебя будут контролировать. Полностью. Они получат оружие, которое так жаждут заиметь.
А ты выяснил, где состоится покушение? – Спрашиваю я, открывая дверцу машины. Меня охватывает оцепенение.
В понедельник, выступление в окрестностях Кэрни, на месте бывшего концлагеря. Рядом поставят шатры. Федералы привлекут кучу охраны, но что с того, Кассель? Ты туда не поедешь.
Однако придется ехать. Если откажусь, Паттон останется безнаказанным, а мама пострадает. Может, моя мать и не святая, но все равно лучше, чем он.
И еще я не хочу, чтобы безнаказанными остались и федералы.
Поеду,
говорю я. – Слушай, спасибо за помощь. Знаю, ты вовсе не обязан был, но это очень кстати – надо же знать, во что именно я ввязываюсь.
Отлично, езжай. Покажись и провали дело. И что они сделают – устроят тебе хорошую выволочку? Все ошибаются. Все равно ты вечно лажаешься.
Меня просто подставят еще раз,
говорю я.
Но теперь ты предупрежден.
Я уже был предупрежден,
отвечаю. – И по-прежнему не понимаю, что происходит. Потом, кто-то же должен остановить Паттона. У меня есть такая возможность.
А то,
говорит брат. – Кто-то должен. Но не тот, кого подставили. Не ты.
Федералы мне пригрозили, что, если откажусь, они займутся мамой. Лучше уж так – ведь Паттон ее убьет. Уже пытался.
Чего? Как это?
В нее стреляли, а она не захотела сообщать нам. Я бы и раньше тебе сказал, но когда мы разговаривали в прошлый раз, ты ни с того ни с сего бросил трубку.
Но Баррон не обращает внимания на мои слова. – Она цела?
Думаю, да. – Пристегиваю ремень безопасности. Потом, со вздохом, включаю зажигание. – Слушай, мы должны что-нибудь предпринять.
Ничего мы предпринимать не будем. Я уже исполнил свою роль, проверив все эти файлы. Подумаю лучше о себе. И тебе советую.
У меня есть план. – Вентилятор наполняет машину холодным воздухом. Включаю обогрев, и кладу голову на руль. – Ну, не совсем план – так, наброски. От тебя требуется только следить за Паттоном. Выясни, где он будет в понедельник, и постарайся задержать, чтобы он опоздал на выступление. Ради мамы. Навещать меня в тюрьме не обязательно.
Тогда и ты для меня кое-что сделай,
после паузы говорит брат.
Шансы на то, что я проверну это дельце и сумею выкрутиться, настолько малы, что меня даже не очень волнует, в какой злодейский план жаждет втянуть меня братец.
Практически освобождение.
Ладно. Я согласен. Но позже. Сейчас я немного занят. – Бросаю взгляд на часы на приборной доске. – Если честно, мне очень некогда. Пора ехать в Уоллингфорд. Уже опаздываю.
Позвони, как закончишь там,
говорит Баррон и вешает трубку. Кидаю телефон на пассажирское сиденье и выезжаю на дорогу, жалея, что мой единственный план зависит от двух людей, которым я доверяю меньше всего на свете – от Баррона и от меня самого.
В десять минут одиннадцатого въезжаю на школьную парковку. Зайти в общежитие некогда, так что хватаю телефон и по дороге думаю, а не позвонить ли Сэму, чтобы принес фотографии Уортона. Но, едва я вспомнил про эти снимки, меня охватывает подозрение, будто я что-то упустил. В кафе я сказал, что Мина, скорее всего, хотела, чтобы мы увидели фотографии, но не просто показала их нам. Она устроила так, чтобы мы непременно сделали копии.
Холодок ужаса бежит по моей спине. Мина хотела, чтобы Уортона шантажировал кто-то другой. Другой человек должен был заявить, что сделал эти снимки и потребовать денег. Но мы не обязаны это делать. Нужно просто притвориться.
Вот дурак. Какой же я дурак.
Пока я думаю обо всем этом, телефон в моей руке звонит. Это Даника.
Привет,
говорю я. – Я сейчас немного занят. Опаздываю на отработку, а если заработаю еще одно взыскание…
В ответ она издает жуткое рыдание, и слова застревают у меня в глотке. – Что случилось? – Спрашиваю я.
Сэм узнал,
захлебываясь слезами, говорит она. – Что я встречаюсь с твоим братом. Утром мы вместе занимались в библиотеке. Все было хорошо. Не знаю, я хотела его видеть… и понять, осталось ли что-то между нами, если почувствую…
Угу,
я торопливо иду по лужайке, надеясь, что Уортон еще не ушел из кабинета. Надеясь, что ошибся насчет планов Мины. Надеясь, что Сэм сейчас сжигает эти снимки – хотя ему наверняка не до того, он в отчаянии – а если даже и нет, то у него совершенно нет причин подозревать неладное. – Думаю, он переживет.
Бесполезно говорить о том, что они и расстались-то потому, что ни один из них не мог пережить обиду. Сэм будет злиться на Данику, а еще больше – на меня, за то, что не рассказал о Барроне. И, если честно, вполне заслуженно.
Нет, слушай. Я на минутку вышла, а когда вернулась… ну, должно быть, Баррон прислал мне смс. А Сэм ее прочел – и все остальные тоже. Начал на меня орать. Просто ужас какой-то.
Ты как? – После паузы спрашиваю я.
Не знаю,
судя по голосу, Даника с трудом сдерживается, чтобы снова не разрыдаться. – Сэм всегда был таким милым и заботливым. Даже не думала, что он способен так злиться. Я испугалась.
Он тебя ударил? – Открываю дверь административного корпуса, лихорадочно соображая.
Нет, ничего такого.
Направляюсь к лестнице. Все кабинеты пусты. Громкое эхо моих шагов разносится по коридорам. Не считая этого, царит тишина. На выходные все разъехались по домам. Мое сердце пускается вскачь. Уортон ушел, а Мина, скорее всего, уже успела ему рассказать, что мы с Сэмом хотим его шантажировать. Он бросится к нам в общежитие и там непременно найдет снимки… и, чего доброго, пистолет. Он найдет пистолет.
Сэм раскидал все свои книги, а потом вдруг стал таким холодным, таким отстраненным,
говорит Даника, хотя мне уже трудно сосредоточиться на ее словах. – Можно подумать, внутри него что-то сломалось. Он сказал, что должен с тобой встретиться, и ему плевать, что ты не пришел. Сказал, что решит все раз и навсегда. Сказал, что у него есть…
Погоди. Что? – Миг – и я весь внимание. – Что там у него есть?
Этажом выше раздается выстрел – его эхо разносится по безлюдному зданию.
Не знаю, что я ожидал увидеть, ворвавшись в кабинет Уортона, но только не Сэма с деканом, борющихся на старинном восточном ковре. Уортон ползет по полу к пистолету, который, по-видимому, отлетел в сторону, а Сэм пытается ему помешать.
Бросаюсь к оружию.
Когда я направляю ствол на Уортона, тот оцепенело смотрит на меня. Седые волосы торчат во все стороны. Сэм со стоном обмякает. Тут до меня доходит, что красное пятно, окружающее моего друга вовсе не рисунок ковра.
Вы в него стреляли,
я не верю своим глазам.
Прости,
выдавливает Сэм сквозь стиснутые зубы. – Я облажался, Кассель. Облажался по полной.
Все будет хорошо, Сэм,
говорю я.
Мистер Шарп, вы опоздали на двадцать минут,
заявляет с пола декан Уортон. Наверное, у него шок. – Если не хотите еще больших неприятностей, предлагаю вам отдать оружие.
Шутите, да? Сейчас вызову скорую. – Подхожу к массивному письменному столу. Вижу фотографии Мины – они лежат поверх прочих бумаг.
Нет! – Уортон рывком встает, хватает телефонный шнур и выдергивает его из розетки. Декан тяжело дышит и смотрит на меня стеклянными глазами. – Я запрещаю. Категорически запрещаю! Вы не понимаете. Если совет директоров об этом узнает… Вы просто не понимаете, в каком затруднительном положении я окажусь.
Представляю себе,
вынимаю из кармана мобильник. Набирать номер и не сводить пистолет с Уортона довольно-таки трудно.
Уорртон делает шаг ко мне. – Нельзя звонить. Уберите телефон.
Но вы его ранили! – Ору я. – Ни с места, или буду стрелять!
Сэм снова стонет. – Больно, Кассель. Очень больно.
Такого допустить нельзя,
говорит Уортон. Потом снова смотрит на меня. – Я скажу, что это вы! Скажу, что вы оба явились сюда, чтобы меня ограбить, поспорили, и вы в него выстрелили.
Уж я-то знаю, кто в меня стрелял,
заявляет Сэм. Морщась, пытается встать. – Я же не скажу, что это был Кассель.
Это не имеет значения. Чей это пистолет, мистер Шарп? – Спрашивает Уортон. – Бьюсь об заклад, что ваш.
Неа,
отвечаю я. – Я его украл.
Декан недоуменно глазеет на меня. Он привык к хорошим мальчикам в аккуратных костюмах, которые поиграют немного в хулиганов, а потом делают, что им велят, и внезапное подозрение, что я вовсе не такой, совершенно сбивает его с толку. Потом губы его кривятся. – Именно. Всем известно, из какой вы семьи. Кому поверят – вам или мне? Я уважаемый член общества.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |