— Что происходит?
— Мы не можем его найти. У вас есть какие-либо сведения о том, где он может быть?
— Нет. Знаю только, что несколько месяцев назад он развелся. Кажется, он жил у родственников.
— Что за родственники?
— Понятия не имею. Да что происходит?
Брикс сказал в телефон:
— Хартманн говорит, что Хольк живет у родственников. Где именно — неизвестно.
Он закончил звонок. Хартманн посмотрел на часы на стене: было двадцать минут восьмого.
— Если вы считаете, что это Хольк, то почему не отпустите меня?
Направляясь к двери, Брикс махнул охране:
— Отведите его обратно.
— Я прошу вас! Скоро начнется заседание! — Он сопротивлялся охраннику, который пытался ухватить его за плечи. — Вы знаете, что я никого не убивал! — крикнул он в спину Бриксу. — Не надейтесь, что я все забуду, когда выберусь отсюда, Брикс.
Высокий коп остановился в дверях.
— Вот что я предлагаю, — сказал Хартманн, наклоняясь к нему через стол. — Вы меня отпускаете немедленно. Я не предпринимаю никаких мер в связи с преследованием, необоснованным арестом, незаконным обыском и вторжением в дом. Я мог бы устроить вам ад на земле… Но я обо всем забуду.
Брикс слушал.
— Взамен вы сохраните в тайне все, что я вам рассказал. Это личное. Глубоко личное. Никаких утечек прессе, никаких намеков на попытку самоубийства. Вы заявите, что моя невиновность подтвердилась и я освобожден, точка.
Брикс сделал глубокий вдох, приложил к щеке длинный палец.
— Через неделю я могу стать мэром города. Полиции и мэрии лучше быть в хороших отношениях, и я предлагаю начать их налаживать прямо сейчас. — Он протянул руку. — Вы согласны?
— Оставайтесь здесь, — сказал Брикс.
Он вышел и приказал дежурному объявить в розыск Лунд и ее машину.
Холька нигде не было. Лунд снова спустилась в подвал. Держа фонарик в левой руке и пистолет в правой, она медленно двигалась вперед, освещая темные углы.
Здесь стоял запах сырости, пыли и машинного масла. Инструменты на полках вдоль стен, уложенные друг на друга деревянные поддоны, наполовину разобранный двигатель, каркас то ли шкафа, то ли еще какой-то мебели — начатый и недоделанный, из необработанных досок торчат шурупы, рядом молоток и пила.
Никаких признаков Холька.
Она шла мимо мешков с цементом, стопок кафеля и кирпичей. «Глок» в ее руке дрожал. Она никогда не стреляла из него, если не считать тренировок на полигоне. Белый луч фонарика прыгал в такт шагам. Пусто.
Какая глупость, думала она. Нельзя было приезжать сюда одной. Почему она не позвонила Майеру, почему не позвала на помощь?
Почему?
Лунд не знала ответа на этот вопрос. Просто она такая, какая есть.
Женщина, которая исключительно своим трудом добилась ранга старшего комиссара в отделе убийств и держалась на этой работе благодаря результатам, а не интригам или каким-нибудь идеям равенства полов, которые в душе презирала.
Она была хорошим полицейским. И хорошей матерью. Из тех, кому не все равно.
И все же она была сейчас одна, и, возможно, так будет всегда. Белая ворона. Странная женщина в нелепой одежде, дурацким хвостиком на затылке и огромными пытливыми глазами, которые стремятся проникнуть в самую суть.
Она приехала одна, потому что подспудно хотела этого. Хотела быть первой. Ей нравилось видеть их лица уже потом, когда они приходили вслед за ней.
Обычно это получалось.
Луч описал еще одну дугу. В углу ряд округлых форм — ванны и раковины, унитазы и биде.
Лунд разочарованно чертыхнулась, повернулась, зашагала к выходу, полная решимости позвонить наконец Майеру и злясь на себя за то, что была так неосторожна и импульсивна.
Какая-то тень метнулась в темноте слева направо.
Правая рука с пистолетом осталась неподвижной. Желание нажать на курок никогда не было ее первой реакцией и никогда не будет. Сначала она хотела поговорить. Хотела знать.
— Хольк…
Снова движение в темноте. Она различила мужской силуэт с каким-то крестообразным предметом в руке, похожим на средневековое оружие, узнала баллонный ключ.
Вот он ближе. Слишком близко.
Она не столько увидела, сколько услышала, как его рука замахнулась по дуге.
Пистолет поднялся, но не высоко и не быстро.
Он отпрыгнул в сторону, и ее ослепила вспышка света, бьющая навстречу лучу ее фонарика.
Удар пришелся Лунд по голове, она рухнула на голый пол.
Это был бар на Бредгаде, буквально в двух шагах от торговой улицы Стрёгет. Сто крон за порцию виски, да и за пиво почти столько же.
Пернилле сидела у барной стойки, бросив сумку на соседний стул. Третья остановка за ночь. Везде она заказывала крепкий алкоголь.
Так же как в молодости, когда ничто по большому счету не имело значения. Когда она могла ускользнуть из-под родительского надзора, сбежать туда, куда ее не пускали, а там посмотреть, куда приведет ее ночь.
Рядом с ней уселся мужчина, который в прежние времена вызвал бы у нее только презрительный смех: полный, самодовольный, загорелый, в костюме на размер меньше, чем следовало бы. Но он угощал.
— У меня своя фирма, — говорил он, заказывая напитки. — С нуля начинал.
Это был бар при гостинице, кроме них, посетителей не было. Местные сюда не ходили, только приезжие, застрявшие в городе на ночь, заглядывали скоротать вечер.
— Отдал делу целых пять лет жизни. — Он был норвежцем. — У меня тридцать служащих, филиал в Дании и производство во Вьетнаме.
На стене работал телевизор. В новостях обсуждали новый поворот в ходе выборов в мэрию.
Он придвинул свой стул поближе к ней, заметил, что она поглядывает на экран.
— Ужасная история. В Осло тоже много о ней писали.
— Сегодня вечером городской совет проголосует по вопросу о снятии кандидатуры Троэльса Хартманна на пост мэра, — говорил диктор. — В ближайшее время ему будут предъявлены обвинения по делу Нанны Бирк-Ларсен, однако наши источники сообщают, что…
Он прикоснулся к ее руке:
— Вы много путешествуете? — Мужчина хохотнул. — Говорят, жизнь ничто без путешествий. Но это сказано не о деловых поездках. Двадцать дней в месяц… — Он приподнял бокал в немом тосте в ее честь. — Но иногда в таких командировках выпадает шанс пообщаться с приятной дамой в приятном баре. Не так уж плохо.
Он улыбался ей и был близок к откровенному заигрыванию.
Она сделала большой глоток. Напиток ей не очень нравился. Ей вообще все перестало нравиться: сыновья, Лотта, Тайс. Замкнутая в бесконечном поиске, в охоте за объяснением, причиной, ее жизнь превратилась в жуткий, вязкий кошмар. Она не могла спать, не могла есть, не могла смеяться, не могла думать.
Пернилле вспоминала себя в юности, симпатичную девушку, которая порхала из бара в бар на темных и грязных улицах Вестербро, дразня молодых шалопаев, пока не нашла того, кого искала.
Ничто не имело значения. Ни тогда, ни сейчас.
Она посмотрела на сидящего рядом мужчину. Интересно, каким он был в юности? Тщеславным, смазливым, слабым. И послушным.
— Пойдем к тебе в номер, — сказала она.
Норвежец онемел от неожиданности.
Пернилле встала, взяла сумку. Он сглотнул, схватил со стойки ключ от номера.
— Запишите на мой счет, — крикнул он бармену и побежал за ней.
Номер оказался довольно тесным. Двуспальная кровать, гладкий полированный стол и вся остальная обстановка того дурного вкуса, который так привлекает декораторов гостиниц.
Он суетился, нервничал, возился с ключом, судорожно искал выключатель на стене.
На кровати лежала одежда — рубашка, трусы. Он сгреб все в охапку, сунул в шкаф.
— Не ждал гостей… Хочешь выпить?
Спальня Нанны, пожалуй, такого же размера, только здесь все такое безликое. Вот и хорошо — значит, ничего не запомнится.
— Когда я был студентом, то работал барменом в «Гранд-отеле» в Осло.
Он поведал об этом так, будто это было величайшим достижением — вроде основания собственной фирмы и открытия завода во Вьетнаме.
В мини-баре нашлось две бутылочки джина и одна тоника. Он поставил все на крошечный журнальный столик, разлил алкоголь по стаканам.
— Ха! Вот видишь! Я еще не потерял сноровку.
Нет, все-таки у Нанны комната побольше, решила она. Это просто коробка, и внутри нее мужчина с неясным пятном вместо лица. Место вне ее жизни.
— Джин-тоник, прошу. Правда, безо льда и без лимона.
Он много и быстро говорил — был пьянее, чем она думала.
И она, наверное, тоже, несмотря на ощущение необыкновенной ясности и устремленности к цели.
Коктейль оказался в ее руке. Она не пригубила его, не хотела.
Она думала о Тайсе. О грубом, резком Тайсе, который не знал ни манер, ни красивых слов. Никаких деликатных продуманных прикосновений, только прямой и непосредственный физический контакт.
И все же… Было в нем нечто чувствительное, даже нежное. Должно было быть. Иначе почему она полюбила его, и вышла за него замуж, и родила от него трех детей?
Норвежец был другим.
Алкоголь в руке, алкоголь в дыхании, он встал рядом с ней, провел рукой по ее длинным каштановым волосам, влажным от дождя. Погладил ее щеку бледными пальцами.
Попытался поцеловать.
Стакан выпал из ее руки, жидкость расплескалась по мягкому гостиничному ковру.
— О, прости. — Он был не столько разочарован, сколько встревожен. — Я не слишком-то опытен в таких делах.
А вот это ложь, подумала она.
— Я подумал, что мы… — Он пожал плечами. — Извини.
Он поднял стакан, убрал в мини-бар. Когда он выпрямился, то увидел ее уже лежащей на кровати.
На его лице растерянность и надежда. Симпатичный. И безымянный.
Совсем не такой, как Тайс, который и помыслить бы не смел открыть дело в какой-нибудь стране вроде Вьетнама. Он и десяти-то работникам с трудом платил, не то что пятидесяти.
— Хочешь, налью тебе еще? — спросил он.
В ответ она произнесла слова, которые не срывались с ее губ уже много лет, и адресовались они всегда одному и тому же человеку:
— Раздень меня.
Он глупо хихикнул:
— Ты уверена? То есть… ты какая-то…
Она закрыла глаза. Откинула голову, приоткрыла рот. И улыбнулась.
Поцелуй. И потом он оказался на ней, возился, щупал, прижимал к шее мокрые от джина губы, дышал слишком часто, будто убеждал себя в чем-то.
Пернилле лежала на широкой кровати на спине, отдавшись его рукам, пока он отчаянно боролся с ее темно-синим платьем. Она надела его сегодня утром, чтобы пойти на кладбище и опустить в бурую землю урну с прахом Нанны. Ей это платье больше не нужно.
Тайс Бирк-Ларсен доел суп, собрал те вещи, что у него остались, осмотрел раны и выпросил несколько кусков пластыря. А потом надел свой алый рабочий костюм, набросил черную кожаную куртку.
Седой смотритель приюта наблюдал за ним.
— Вы точно не хотите побыть у нас? Здесь, конечно, не «Рэдиссон»…
— Спасибо, что помогли. Я должен идти.
Рукопожатие — твердое, решительное.
— Пожалуйста. К вашим услугам. — Смотритель собирал постельное белье с койки. — Однажды я тоже потерял кое-что, — сказал он. — Сейчас неважно что и почему. Но так случилось.
Было уже почти девять вечера. Бирк-Ларсен натянул свою черную шерстяную шапку.
— Жизнь потеряла смысл. И чувство вины толкало меня на ужасные поступки. Я ненавидел себя.
Он вручил Бирк-Ларсену зажигалку и пачку сигарет.
— Оставьте себе. Я ненавидел саму жизнь. Но сегодня я понимаю: во всем была цель.
Бирк-Ларсен раскурил сигарету.
— То, что казалось концом, обернулось началом.
По маленькой комнате, пропахшей перегаром и немытыми мужскими телами, растекалось облачко табачного дыма.
— Господь посылает нам испытания с умыслом. Конечно, нам этого не понять, пока мы барахтаемся по шею в дерьме.
— С умыслом? — переспросил Бирк-Ларсен и не смог удержаться от ухмылки.
— О да. У Него есть план — для вас, Тайс, для меня, для всех. Мы идем по пути, который был предопределен для нас независимо от того, знаем мы об этом или нет. То, что ждет нас в конце…
Бирк-Ларсен глубоко затянулся. Он больше не хотел слушать этого человека. Ему не нравилось, как тот смотрит на него, требуя ответов.
— Скажите что-нибудь, Тайс.
— Что я должен сказать? — рявкнул он и тут же устыдился своего резкого тона. — До встречи с женой, до рождения детей я совершил много дурного. — Его глаза сверкнули. — Вам такое даже и не снилось. Я причинял людям страдание, потому что считал, что они это заслужили. Я… — Его узкие глаза зажмурились от боли. — Хватит, не могу больше.
На каждой стене комнаты висело по распятию — измученный худой человек смотрел сверху вниз на каждого, кто переступал этот порог, в каком бы состоянии он ни был.
— Это было давно. — Тайс указал пальцем на мученическую фигуру Христа. — Но этот парень ничего не забывает, я думаю. Так что приговор просто отложили, и я получил небольшую отсрочку, чтобы пожить с семьей. Теперь мое время истекло.
Слишком много слов. Он снова затянулся сигаретой, смаргивая слезы, выжигаемые горьким дымом.
— Тайс, не все еще потеряно, я уверен в этом. Есть что-то, что может дать вашей семье надежду и утешение.
— Да-а, — протянул Бирк-Ларсен. — Кое-что есть. — Он поднял глаза на седого смотрителя. — Только вряд ли это утешение можно назвать христианским.
Впервые за вечер тот не нашелся что сказать.
— Доброй ночи, — пробормотал Бирк-Ларсен и вышел наружу, в сырую холодную ночь.
Она очнулась от резкой боли в затылке. Увидела, что лежит на полу подземного гаража. Попыталась встать, но едва смогла пошевелиться: руки и ноги были связаны. Теперь в гараже горел свет. Рядом с ней стоял белый «универсал», чуть дальше недоделанный шкаф и столярные инструменты.
Она ерзала на бетонном полу, вдыхая вместе с пылью запах моторного масла и опилок. И сигаретного дыма.
Сумела перевернуться на другой бок, нашла глазами крошечный красный огонек, мерцающий в черной тени. Дождалась, пока зрение приспособилось к темноте после света.
Хольк сидел на чем-то вроде большой канистры из-под бензина и дымил сигаретой.
Надо говорить, решила Лунд. Оружия нет, ничего нет.
— Развяжите меня, Хольк. Вы знаете, у вас ничего не получится.
Он не отвечал.
— Давайте же.
Ни звука.
— Мы сможем что-нибудь придумать.
Ее слова звучали жалко, нелепо.
— Я знаю, вы не хотели…
Он продолжал курить, поглядывая то на нее, то на предметы в гараже.
— Полиция легко отследит, где я.
Хольк швырнул что-то из своего темного угла. Прямо перед ней приземлился ее мобильный телефон, разбитый и неработающий.
— Полагаю, вам хочется узнать, — сказал он.
— Развяжите меня.
Он рассмеялся:
— Как же мы с вами поступим? Если я расскажу вам…
Она тяжело дышала в неудобной позе.
— Нет, правда. — В его голосе послышалось холодное любопытство. — Мне интересно. Если я все расскажу вам, мне придется вас убить. Если не расскажу… — Он отбросил сигарету в ее сторону. Окурок с шипением приземлился прямо в масляную лужу. — То все равно убью. В таком случае…
— Развяжите меня, Хольк.
Он нагнул голову, будто прислушивался:
— Здесь так тихо. Прекрасный район, согласны?
Он встал, приблизился к ней.
— В полиции знают, куда я поехала, — быстро сказала Лунд. — Они уже едут сюда.
Он вынул из кармана бумажник, замер, что-то разглядывая.
— У вас есть дети?
Ее трясло. От холода. И страха.
Он подошел еще ближе, присел перед ней на корточки, показал ей бумажник:
— Так у вас есть дети? У меня двое.
Девочка и мальчик, весело смеются, рядом с ними женщина — улыбается в объектив.
Хольк осторожно погладил лицо каждого на снимке пальцем.
— Моя жена. — Его голова качнулась из стороны в сторону. — Моя бывшая жена. Она не разрешает мне часто видеться с ними.
— Хольк…
— Вы хотели знать. Вы повсюду совали свой нос и задавали вопросы. И смотрите, к чему это привело. — Он постучал себя в грудь. — Вы обвиняете меня? Меня? Я никогда и никого не хотел убивать. Да и никто не хочет. Я не хотел. Даже ту маленькую грязную шлюшку.
— Йенс…
— Этот Кристенсен доставал меня. Слизняк. Хотел денег. Место повыше. Хотел… — Дикая, безумная ярость исказила серое, унылое лицо Холька. — Мне это и так уже слишком дорого обошлось.
— Знаю, — сказала она, пытаясь снизить накал страстей. — Вот поэтому нам и нужно поговорить. Вы должны развязать меня. Мы все обсудим.
— Да.
Надежда!
— Я бы очень этого хотел.
— Давайте так и поступим. Развяжите меня.
— Но не все так просто, да?
— Хольк…
Он осмотрелся:
— Я знал, что вы поймете.
Он направился к белому «универсалу», поднял дверцу багажника.
Лунд подергалась, ничего не добилась, стала лихорадочно думать.
Затем он вернулся, схватил ее за куртку, потащил по грязному полу.
На бетоне осталась разбитая гарнитура от телефона.
— Подождите, Хольк! — крикнула она. — Меня отследят, у меня два мобильника.
Они уже были возле машины. Он что-то искал — оружие? Чтобы избить ее до потери сознания. Потом в багажник. В реку. Точно как Нанну.
— Это был мой личный телефон, не служебный.
Он обернулся.
— Я же говорила. Они уже едут. В машине остался служебный телефон.
— Где?
Она замолчала.
Он взял в руку гаечный ключ, занес над ней и повторил уже громче:
— Где?
— В сумке.
— Не уходите никуда, — сказал Хольк и засмеялся.
Минута, максимум две. Лунд, извиваясь, ползла через гараж обратно к каркасу шкафа, рядом с которым были сложены инструменты.
Никакого второго телефона не было. Не было и волшебного маячка, чтобы привести полицию в этот пустынный, темный, полуиндустриальный район на окраине города, где Хольк жил в одиночестве в квартире при недостроенном складе, принадлежавшем его родственникам, которые на зиму перебрались в Кейптаун.
Сумка была набита жвачкой, бумажными носовыми платками, мятными конфетами и разным хламом.
Он вывалил все на сиденье патрульной машины и копался в этой куче, с каждой потерянной секундой приходя во все большее раздражение. Рванул на себя дверцу бардачка. Ничего не нашел там, кроме «Никотинеля» и парковочных билетов.
Он не знал, зачем показал ей фотографию жены и детей. Не знал, почему не убил ее сразу, почему не бросил окровавленный труп в багажник «универсала», не увез его в далекий лес, где можно было бы найти речку или канал и столкнуть машину вместе с Лунд в тухлую воду, и никто бы ничего и никогда не узнал.
Потеряно. Невидимо. Забыто.
Хольк еще раз проверил содержимое ее сумки.
Он не собирался убивать Олава Кристенсена. Но гаденыш не оставил ему выбора. Такова жизнь, она не предлагает выбора, перед тобой только длинная дорогая, которая с каждым прошедшим днем становится лишь уже и темнее.
— Сука, — прошипел Хольк, захлопнул дверь машины и пошел обратно к черному спуску, ведущему в гараж и к Лунд.
Молоток. Стамеска. Гвозди, шурупы, болты.
И ножовка.
Она потянулась связанными руками и ухватила рукоятку дрожащими от напряжения пальцами, подтащила к ногам, зажала полотно коленями и стала тереть об зубцы пластиковый хомут, стягивающий лодыжки.
Послышались шаги. Он возвращается, с чем-то возится в темноте у входного проема.
Она попыталась представить, что он делает.
Этот человек все продумывает заранее. Ему нужно подготовиться. Спланировать.
Звуки: шуршание полиэтилена.
Черный пакет, чтобы спрятать тело в багажнике.
Клацанье металла — словно кто-то бьется на клинках.
Ножи? Или еще что-нибудь режущее, в пару к гаечному ключу, чтобы ни в одной мелочи не отступить от задуманного.
Шаги.
Хольк вышел на освещенное место. Правым локтем он прижимал к телу большой черный мешок для мусора, а руками разматывал рулон промышленного скотча. Нанну бросили в реку живой, но у нее хотя бы не был заклеен рот, и она могла кричать.
Хольк подошел к машине со стороны багажника. Остановился, стал оглядываться.
— Сука! — крикнул он.
И снова завертел головой в разные стороны, не веря, что так сглупил.
Потом достал из багажника фонарик, щелкнул выключателем.
Яркий одноглазый луч искал ее, как охотник ищет раненую лань. Белый сноп света рыскал вправо и влево, вправо и влево.
Как долго это уже длится? Пять минут, десять?
В подземном гараже не существовало такого понятия, как «время». Только вооруженный мужчина и женщина, которую он искал в полумраке. Лунд пряталась за бетонными колоннами, затаив дыхание, стараясь не издавать ни звука. И убеждала себя, что угрозы, которыми она пыталась остановить Холька, не были такими уж пустыми, как могло показаться. Кто-то непременно найдет ее, несмотря на то что она приехала сюда одна, никому ничего не сказав, даже Майеру.
Ее найдут.
Может быть.
Может быть.
Он ходил возле сваленных кучей мешков цемента, светя фонариком в пол. Лунд вдруг увидела свой пистолет — он лежал там, где она его уронила, когда Хольк оглушил ее ударом гаечного ключа. Серый металл тускло поблескивал недалеко от белого «универсала».
Ждать и надеяться? Или рискнуть и победить? Она понимала, что вопрос риторический. Выбора на самом деле не было.
Хольк прошел в другой конец подвала. До пистолета четыре шага, не больше. Может, Хольк не заметил его. А может, настолько был уверен в своей власти и безопасности, что не нуждался в ином оружии, кроме собственной силы.
Лунд решилась.
Оказалось, до него не четыре шага, а пять. Она почти дотянулась до пистолета, когда увидела Холька. Он стоял, скрытый темнотой, и ждал.
Пистолет был приманкой для дураков, догадалась она в тот момент, когда Хольк левой рукой схватил с пола «глок», а правой ударил ее по голове. С криком она опрокинулась на холодный бетон.
Пыль во рту. Горечь и страх. Цепляясь за грязный пол, она с трудом встала на колени и увидела прямо перед носом дуло своего пистолета.
Неожиданно сзади раздался какой-то звук, и в подвал ворвался еще один луч света.
— Стоять, Хольк!
Не узнать этот голос было невозможно.
Инстинктивно Лунд шевельнулась навстречу ему. Ботинок Холька немедленно вонзился ей в живот. От боли она скорчилась. И краем глаза увидела его. Этот был тот редкий случай, когда он делал то, чему его учили. Стойка Вивера: руки вытянуты вперед — правая с оружием вытянута, левая полусогнута и поддерживает правую под локоть, оружие наведено на цель.
— Опусти пистолет, — приказал Майер.
Хольк, покачиваясь, стоял над ней, нацелив «глок» в голову Лунд.
— Брось пушку, Хольк.
Лунд сжалась в комок, она не смотрела на Холька. Она думала о Марке. И о Бенгте. И о Нанне Бирк-Ларсен.
— Немедленно брось чертову пушку! — заорал Майер.
Хольк не двигался. Он не собирался бросать пистолет. Это вариант — погибнуть от руки копа. И забрать с собой другого.
— Хватит, Хольк! Оружие вниз. Сам на пол, живо!
Он смотрел на нее, она каким-то образом почувствовала его взгляд. И подняла на него глаза.
«Глок» медленно опустился к бедру Холька. Его затрясло. В широко раскрытых глазах ужас и обреченность.
— Скажите моим детям… — выговорил он и медленно, с невероятным усилием, поднес пистолет к ее виску.
Три быстрых выстрела взорвали тишину в пустом пыльном гараже. Она видела, как он трижды дернулся, видела боль и муку в его глазах. Его отбросило назад, и он осел безвольной грудой на пол.
Она опустила голову и ждала.
Приближался Майер — медленно, по правилам. Фонарик направлен на Холька, оружие наготове.
Лунд скосила глаза на неподвижное тело. Искала взглядом движение. Ничего.
Через десять минут медики зашивали Лунд рану на затылке. Тело Холька уложили в мешок, сквозь швы сочилась кровь.
Посреди моря синих огней и завывания сирен стоял, прислонившись к своей машине, Ян Майер и судорожно курил. Рука с сигаретой заметно дрожала.
Он смотрел на Лунд и думал: сколько могло быть вариантов финала? Существуют ли какие-то другие слова, другие стратегии? Или дорога вела только в одну точку, прямо к неизбежному концу?
Подъехал Леннарт Брикс. Синий плащ, бежевый клетчатый шарф, элегантно обернутый вокруг шеи. Как будто только что из оперы.
Осмотревшись, он спросил у Майера:
— Как вы узнали, куда ехать?
Майер опять глянул на Лунд, она с бесстрастным лицом сидела в окружении врачей.
— Так же как Лунд: позвонил его бывшей жене.
Брикс протянул вперед правую руку ладонью вверх. Его кожаные перчатки тоже неплохо бы смотрелись в вестибюле оперного театра.
Майер докурил сигарету, отбросил окурок в темноту, поднялся и вынул из кобуры свой «глок». Проверил обойму — она была пуста, взял пистолет за рукоятку и, дулом вниз, вложил Бриксу в руку.
— Будет проведено расследование, как положено.
— Ага.
— О результатах вам сообщат. Надо будет рассказать родителям девушки. — Он похлопал Майера по спине. — Отличная работа. А теперь поезжайте домой спать.
Хартманна отпустили в десять вечера. Когда он забирал свои вещи, Лунд была через коридор от него, ее осматривал еще какой-то врач.
— Вы ничего не хотите мне объяснить? — спросил Хартманн у Брикса.
— Нет. Вы будете расписываться в получении вещей?
Хартманн забрал галстук и часы, поставил подпись на листе бумаги.
— Наш уговор в силе? — спросил он осторожно.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |