Подвижничество (общий взгляд) 9 страница

Не за долго до кончины Феофана, злые люди, ища у старца денег, били его, сорвали волосы на голове и бороде, горящею головнею опалили все его тело, и, оставив едва живым, ушли, Феофан три дня лежал полумертвый, изнемогая от голода и холода, и до конца своей жизни уже не мог совершен­но оправиться. Стран­ным для приходящих казал­ся этот престарелый отшель­ник – без бороды, без волос на голове, с пришиблен­ным хребтом, с избитым телом.

Но близок был конец его жизни. Однажды свет осиял его келью и ему явил­ся иеросхимонах Иисус Голгофский: «радуйся, брат», сказал он, «скоро наступить твой конец». Он имел еще некое видение, возвещав­шее ему смерть, но с уверен­ностью говорил, что доживет до лета. Старца не страшила мысль о близкой смерти: он желал ея; но порою смущало его представление о строгости суда Божия и высот иноческих обетов. Он успокаивал­ся упованием на мило­сердие Божие к ка­ю­щимся грешникам скорбя о слабой жизни некоторых из братии, безпоко­ил­ся и о сво­их учениках, как бы они не соблазнились худыми примерами. С утешением он видел во сне двух почив­ших пустын­ников, подвизав­шихся на Муксальмском острове. Имена их: Антоний и Феодосий. «Мир тебе о Господе, возлюблен­ный брат наш», сказали они старцу. «Не скорби о братии, живущей в обители; в нынешнее время много прельщений и нападений: спасаяйся, да спасет свою душу. И в учениках тво­их нет еще ничего подвижнического; они подобны прочим». Феофан, призвав сво­их учеников, велел им усугубить пост и молитву.

В тяжком положении Феофан провел зиму и был взят весною в Соловецкий монастырь. У него открылась горячка и всякая пища казалась ему горькою.

К болезнен­ному одру его стекалось много посетителей, что возмущало его покой. Пред наступление Петрова поста, когда угасали последние остатки жизни в Феофане, он был перенесен в келью своего ученика Антония. Три дня пролежал в келье старец и, по желанию своему, был приобщен св. Таин. Обратясь к ученику своему Антонию, он сказал: «вот, чадо, наступает час моей кончины, час более всех дней моей жизни тяжелый и страшный, в который откроет­ся сокровен­ное, котораго трепетали и праведные; болезнь более всех болезней, время полное ужаса и страха». Старец стал озираться, как бы страшась кого то, потом, просил ученика своего покадить в келье ладаном. Феофан разстал­ся с жизнию и предал дух свой Богу 1819 года июля 26-го дня, 75 лет от роду. Прах его похоронили внутри обители, близ часовни преподобного Германа, с восточной стороны. В настоящее время могила его находит­ся в церкви преподобнаго Германа, пред иконостасом, против местного образа Божией Матери, у царских врат.

Старец Наум

Про­исхождение. – Сиротство. – Прибытие на Соловецкий остров. – Поступление в монастырь. – Послушание. – Облечение в рясу. – Перемещение в Анзерский скит. – Изгнание. – Воз­вращение. – Должность при св. мощах. – Вторичное изгнание. – Прибытие в Кемь. – Воз­вращение в Соловецкий монастырь. – Посещение его архиереями. – Наставления. – Прозорливость. Наставления. – Замечатель­ный случай. – Болезнь.

Старец Наум, по про­исхождению корел, родил­ся в Кемском уезде, Архангель­ской губернии, близ Камен­ного озера, в селении того же имени, около 300 верст от Соловецкого монастыря. Родители его, Пахомий и Мавра, были простые и бедные поселяне. Они скончались, оставив Наума в ран­нем детстве. Сиротство сделалось для него лучшим наставником, предохранив­шим его от увлечений, свой­с­т­вен­ных юности, приучив­шим к терпнию и труду, утвердив­шим в правилах христианской нрав­с­т­вен­ности и вложив­шим в его чистую душу любо­вь к Богу. Призвание к иноческой жизни он не раз получал в сон­ном видении. «Мне часто являлись в сновидениях», разсказывал он впоследствии, «добрые старцы в монашеском одеянии, которые звали меня куда то с собою; я не видал еще в то время иноков, но, побыв в монастыре, узнал, к какому чину принадлежали являвшиеся мне таин­ствен­ные посетители, и куда они меня приглашали».

Промысл Божий руководил отрока Наума к предназначен­ному ему жребию. Один достаточный корел, по фамилии Немчинкин, содержал на Соловецком острове в аренде звероловную тоню, у Реболдской пристани, в 15 верстах от монастыря, и здесь ежегодно летом занимал­ся ловлею морских зверей, возвращаясь на зиму домой. Этот человек возъимел сострадание к бездомному своему соплемен­нику, принял Наума к себе на пропитание и, летом 1791 года, привез на Соловецкий остров. В то время Науму было 14 лет от рождешя. С полным усердием он трудил­ся целое лето в пользу своего благодетеля; но, при наступлении зимы, не захотел возвратиться с ним на родину, пленив­шись красотою и безмолвием обители и сгорая желанием остаться навсегда между иночеству­ю­щими. Наум был принят в монастырь в каче­с­т­ве богомольца, и с величайшею охотою начал трудиться в простых послушаниях, на него возлагаемых. Впрочем, летом он опять поступил на звериный промысел к своему благодетелю Немчинкину, который заплатил за него государ­с­т­вен­ные подати, а на зиму возвратил­ся в монастырь. Такие переходы с монастырского послушания на частный промысл он долженъ был делать и в последу­ю­щее годы, доколе монастырское началь­ство, убедив­шись в его способности к иноческой жизни, приняло на себя плату за него государ­с­т­вен­ных повин­ностей. С этого времени спокойно и без тревог потекла жизнь смирен­ного юноши в монастырской тиши.

В летнее время Науму, как опытному в звероловстве, поручали ловлю морских зверей в Сосновой губе, на север от монастыря. Разсказывают, что если попадалось ему много зверей, то, соединяя заботу о выгодах обители с чувствами своего доброго сердца, он нескольких животных отпускал опять на волю. По зимам он трудил­ся в монастырском кожевен­ном заводе, употребляя свободное время на изучение русской грамоты, которою не занимал­ся в детстве.

Много лет он провел в этих трудных послушаниях, как бы незамечен­ный никем, без всякаго вознаграждения и поощрения, не имея даже особой кельи для упокоения и молитвы. В 1801 году он целое лето жил на Секирной горе, сторожа приход английских кораблей, по случаю разрыва с Англиею. Но никогда слово недоволь­ства и ропота не сходило с его уст, потому что он сам не замечал за собою никаких заслуг, достойных внимания. Главными чертами его характера были всегдашнее спокойствие духа, кротость и незлобие.

Для опытных подвижников он уже казал­ся человеком высокой жизни. Так старец Феофан, 25 лет прожив­ший в пустыне, по прибытии в монастырь, спрашивал: «кто у вас Наум? покажите мне его: он стро­ить себе прекрасную палату». Оба подвижника виделись между собою, но беседы их остались тайною для других.

1819 года, чрез 28 лет по вступлении в монастырь, Науму дозволено было архиманд­ритом Павлом ношение рясы. Радовал­ся труженик этому своему видимому причислению к иноческому чину. В то время он был при просфорне. Когда же при архиманд­рите Макарии было учреждено при Анзерском ските постоян­ное чтение Псалтири, Наум был определен к этому послушанию, с назначением, кроме того, в должность псаломщика и с поручением ему некоторых обязан­ностей по скит­скому хозяйству. Здесь он получил уже уголок, где каждую ночь, пред ликом Божией Матери, совершал свои молитвословия и коленопреклонения. Две только книги он имел у себя: Псалтирь, по которой отправлял молитвословия, и Ле­с­т­вицу преподобного Иоан­на Ле­с­т­вичника, по которой учил­ся подвижничеству.

Мирно и покойно потекла было жизнь Наума в среде малаго стада на пустын­ном острове. Но вскоре постигло его искушение, которое, впрочем, послужило к его славе. При новом настоятеле было усмотрено, что Наум проживает в монастыре, не имея увольни­тель­ного свидетель­ства от своего сель­ского общества; решено было выслать его на место житель­ства. В уповании на промысл Божий, без малейшего прекословия, Наум покорил­ся своей участи; посадили его в карбас и отправили с попутчиками поморцами. Противный ветер принудил плавателей остановиться у Заяцкого острова. Проходит день, другой, неделя; ветер не сменяет­ся; еще неделя – ветер тот же. Смущен­ные корабельщики признали причиною такого неблагополучия присутствие с ними Наума, и решились отвезти его обратно в монастырь. Таким образом, он опять возвратил­ся на Соловецкий остров, а поморцы, с переменив­шимся ветром отправились домой. Такое событие, удивив всех, послужило явным знаком покровитель­ства Божия изгнан­нику, который и был отпущен опят в свой скит.

Снова тихо и спокойно потекла жизнь подвижника в Анзерской пустыне. Разделяя с братиею все труды, он соединял с ними добровольные подвиги иноческого самоотвержения. По прежнему он любил уединяться для безмолвного богомыслия и слезных молитв; по ночам, по возможности сокращал время телеснаго успокоения; никогда не мыл­ся в бане; от рождения не пил ни вина, ни пива, ни чаю, не носил теплого платья, не имел даже срачицы, доволь­ствуясь одним рубищным подрясником и ветхою рясою, которых, конечно, не взял бы и нищий, если бы нашел брошен­ные на дороге. Он имел обыкновение не только летом купаться в морской воде, но весьма часто и зимою, обнажен­ный, опускал­ся в снег, или в ледяную прорубь, не опасаясь подвергнуться болезни.

Молитвен­ные подвиги до того умягчили сердце подвижника, что он постоян­но проливал слезы умиления, особен­но в церкви, во время по­учений. «Ты плачешь, о. Наум; что же я не могу плакать?» говорил ему один молодой инок. «Придет время, придет», отвечал Наум, едва сдерживая слезы.

Впрочем, в это время Наум еще не пользовал­ся полным вниманием со стороны сво­их собратий, избегая и сам поводов к человеческому почтению, и воспитывая в себе чувство смирен­но­мудрия. Однажды вечером привезли в скит с рыболовной тони два карбаса сельдей, и все вышли для чистки и соления рыбы. Наум являет­ся последним, так что, оскорблен­ный такою медлен­ностью, распорядитель упрекнул его в лености и пригрозил изгнанием из монастыря. «Ты прежде меня выедешь», отвечал с улыбкою Наум, и, принявшись за дело, начистил гораздо более рыбы, чем другие. Через год распорядитель действи­тель­но навсегда оставил Соловецкий монастырь.

В 1826 году Соловецким настоятелем определен архиманд­рит Новгородскаго Кирилловскаго монастыря Досифей. Он был Соловецкий пострижен­ник; во дни новоначалия трудил­ся вместе с Наумом в звериной и рыбной ловле и обучал его тогда русской грамоте. Новый настоятель, прибыв в скит, едва узнал в хилом и изнеможден­ном старце, одетом в рубище, быв­шего своего сотрудника, 36 лет безропотно трудив­шегося на пользу обители. Призвав его в монастырь, архиманд­рит Досифей уволил его от обязатель­ных трудов и поручил ему чтение синодика в церкви преподобных Зосимы и Савватя и возжение лампад в часовнях преподобных Германа и Иринарха. 27 лет, до самой кончины, как неугасимая свеча, простоял Наум на определен­ной ему службе при гробах св. Чудотворцев Соловецких, не изменив и здесь образа своей жизни, не смотря на преклон­ныя лета свои. Церковь Преподобных никогда не отопляет­ся и зимою, а Наум, во время самых сильных морозов, никогда не надевал теплой одежды и по прежнему носил только подрясник и рясу. Иногда с чувством сострадания замечали ему: «батюшка, вед ты застыл;» но он с улыбкою отвечал: ничего; за то не дремлет­ся». Будучи свободным от общих послушаний, Наум, однакоже, в оста­ю­щееся от богослужения и келейных молитв время, не позволял себе быть в праздности. Зимою он занимал­ся заготовлением дров и деланием для сетей деревян­ных поплавков. Этими поплавками постоян­но была наполнена его келья, так что едва оставалось место для прохода. Для летних трудов он имел в разных местах пять неболыних, им самим устроен­ных, огородов, из которых ближайший был под окнами кельи, а дальше в разстоянии версты от монастыря. Здесь, как неутомимый муравей, он трудил­ся ежедневно; сеял ячмень и овес; сажал разныя овощи. Но редко он вкушал от плода рук сво­их, раздавая все братии и презжав­шим корелам. Постоян­ными сожителями его был петух и кот; из них первый заменял ему часы и, конечно, служил символом бодрствования и духовнаго трезвения. Сон Наума был очень короткий: днем он никогда не спал; ночью же за час до утрен­няго пения будил сво­их соседей звоном в колокольчик, повешен­ный в корридоре. Постелею служила ему простая доска в полторы четверти шириною, а изголовьем – полено. Пребывая в постоян­ных трудах, Наум не держал продолжи­тель­ных постов, но воздержание его можно наз­вать постоян­ным постниче­с­т­вом. Не имея в келье ничего съестного, он в трапезу ходил ежедневно к обеду и ужину, но пищи употреблял весьма немного. Когда же предлагал­ся белый хлеб, то от своей части, вкусив немного, онъ разделял соседям сво­им, выражая этим свое брато­любие; принять такую частичку редкие не вменяли за счастье.

Так подвизал­ся Наум, мирно приближаясь к концу своей жизни. Промысл Божий, посыла­ю­щий благо­честивым людям, для очищения их добродетели, разныя искушения, испытал и этого раба Божия вторичным изгнанием. В 1834 году про­изводилась ревизская перепись, и правитель­ство потребовало поверки увольни­тель­ных документов всех прожива­ю­щихъ в обители. Увольни­тель­ное свидетель­ство Наума хотя имелось в монастыре, но в то время не нашлось между прочими документами. Монастырскому началь­ству не захотелось входить в переписку с правитель­ством по делу о старце, более 40 летъ подвизав­шемся преподобно. И вот на страстной неделе, в велишй четверг, взяли Наума и посадили в карбас для отправления в город Кемь, к уезду котораго он принадлежал по рождению. Прибыв в Кемь, он однако же вовсе не думал заботиться о деле, для котораго сюда прибыл, а, выйдя на берег, отправил­ся в церковь к вечерней службе и, переночевав в одном доме, по звону колокола, опять поспешил на церковную молитву; так и в следу­ю­щее дни. А по проше­с­т­вии Светлаго праздника обратил­ся к труду, для приобретения себе пропитания. Хотя монастырские друзья его собрали складчиною для него до 20 рублей, поручив деньги проводнику, но Наум не хотел пользо­ваться чужим достоянием; также и не хлопотал о приобретении себе увольнения. Некоторые граждане и купцы кемские, знав­шие о его благо­честии, сами приняли участие в его положении и приобрели для него формальный акт, свидетель­ству­ю­щий о давнем увольнении его в Соловецкий монастырь для поступления в монаше­с­т­во. Чрез две недели бургомистр ратуши привез его обратно в монастырь. 9-го мая, сверхъ всякаго чаяния, братия опять увидали в монастыре Наума; радости и лабзаниям не было конца. Так возвратил­ся Наум в любимую свою келью и снова обратил­ся к прежнимъ занятиям. По прежнему неопусти­тель­но он ходил в церковь к богослужению и никто не запомнил, чтобы он когда либо оставил одну какую службу. Бывало только, что он иногда не поспевал к началу утрени, и в такомъ случае, называя себя ленивым и нерадивым, обыкновен­но говорил: «заспал­ся я сегодня и не слыхал благовеста, хотя в самомъ деле за часъ до утрени будил других от сна. Бывало также, замедлив на дальних огородах, приходил поздно и к вечернему богослужению. Если кто нибудь в таком случае, шутя, замечал ему, – «ну, так что ж?» отвечал он с улыбкою на такой дружеский упрек, «и ты небольшую в сравнении со мною получишь мзду; ибо Владыка и последних награждает наравне с первыми».

При всем старании старца укрыться от людей и быть незнаемым, его посещали многие великие и малые мира. Два архиерея – олонецкий Игнатий и архангель­ский Варлаам, в бытность свою в Соловецком монастыре, посещали его келью. Преосвящен­ный Игнатий, обратив внимаше на полен­ницу обделан­ных поплавков, сказал старцу: «вот ты, отец, труждаешься неутомимо, а я провожу жизнь в лености и бездеятель­ности», на что Наум отвечал: «нет, владыко святый, твои труды весьма велики и бого­угодны; и меня особен­но радует то, что ты начал учить наших священ­ников корель­скому языку, чтобы они могли учить наших земляков на корель­ском наречии; русский язык редкие из них понимают. Это хорошо; до тебя этого не было». Во время такой беседы зашумел сидев­ший за дровами петух, и преосв. Игнатий спросил: «для чего у тебя петух?». «С ним жить, владыко, очень полезно: как он запоет ночью, вот и вспомнишь Петра Апостола, как он гласом петела пробудил­ся к плачу о своем грехе...». Преосвящен­ный весьма по­любил старца и приходил к нему в другой раз для прощания. Преосвящен­ный Варлаам питал особое расположение к старцу и посылал к нему просфоры и письма, прося молитвен­ной помощи в управлении вверен­ною ему паствою.

Наум не имел дара слова, но простые и краткие наставления его, взятия с опыта, исполнен­ные силы и духа, про­изводили глубокое впечатление на того, кто искрен­но искал у него совета. «Келья – та же пустыня», говаривал Наум сету­ю­щим о пустын­ном безмолвии. В самом дел, живя в многолюдстве, он, кроме своей, не бывал ни в одной брат­ской келье; любя одинаково всех, не питал ни к кому особен­наго пристрастия; и постоян­но погружен­ный в заботу о своем спасении, ко всему казал­ся равнодушным. При таком настроении, действи­тель­но, и среди людей можно быть, как в пустыне.

«Читай Псалтирь, одну Псалтирь», советовал он ученым и неученым, и не похвалял чита­ю­щих много книг. Видно, что он был вполне проникнут учениемъ о Псалтири великих отцев Церкви, как изложено в предисловии к церковному изданию книги псалмов.

Находящимся в послушаниях и не имеющим возможности бы­вать при церковных службах, Наум говорил, что «с памятью о Боге усердное отправление всякого труда равно церковной молитве; то и другое равно благо­угодно Богу и нам полезно». Наемных людей, живущих за монастырем, и от утра до ночи занятых работами, он увтещавал, вставъ от сна, полагать с молитвою к Богу какое либо число поклонов. Вероятно, и сам старец поступал так в первые три года монастырской жизни. Всем вообще инокам и мирянам, спрашивав­шим у него, как спастись, обыкновен­но говаривал: «спрашивай у своей совести, слушайся ея, и она наставит тебя на путь спасения».

С любезностью приветствуя новопострижен­ных, он увещевал их с внешним пострижешем власов отложить все пожелания и страсти тела и души, – «очи удалять от празднословия и клеветы, чрево от невоздержания; руки от худых дел, а ноги чтобы знали два пути – в церковь и к послушанию, и особен­но оберегать ум и сердце от греховных помыслов, и таким образом всецело про­славлять Бога в душах и телесах наших».

Наум считал иноческую жизнь выше мирской, и первую называл царством, а последнюю состоянием рабства. «У монахов два царства: они царствуют здесь, и по смерти надеют­ся царство­вать», так восклицал он, при виде иноков, свободных от многопопечи­тель­ности мирской и от всяких соблазнов и поводов к греху, в тихом пристанище служащих Богу в подвигах молитвы.

Испытав в жизни своей скорбь и тесноту, Наум обладал особен­ною способностью утешать изнемога­ю­щих под бременем напастей и искушений. «Не скорби, брат; бедами и искушениями мы идем в царство небесное». Скорби он уподоблял буре, которая времен­но шумит, но скоро сменяет­ся тишиною и спокойствием.

По­учи­тель­ны были его наставления боримым плот­скою похотью. В назидание им Наум разсказывал, какою ценою безстрастие досталось ему самому: «раз привели ко мне женщину, желав­шую поговорить со мною; не долго была моя беседа с посети­тель­ницею, но страстный помысл напал на меня и не давал мне покоя ни днем, ни ночью, и при том не день или два, а целых три месяца мучил­ся я в борьбе с лютою страстью. Чего не делал я? Не помогали и купания снеговые. Однажды, после вечернего правила, вышел я за ограду полежать в снегу. На беду заперли за мною ворота; что делать? Я побежал кругом ограды к другим, третьим монастырским воротам; везде заперто. Побежал в кожевню, но там никто не живет. Я был в одном подряснике и холод знобил меня до костей; едва дождал­ся утра и чуть жив добрал­ся до кельи; но страсть не утихала. Когда настал Филиппов пост, я пошел к духовнику, со слезами исповедал ему свое горе и принял епитимью; тогда только, благодатью Божиею, обрел я желаемый покой».

Очистив дух свой молитвою и постом, Наум удосто­ил­ся видений и обладал даром прозорливости. Однажды пред утренею он шел с фонарем к часовне Преподобного Германа для возжения лампады и сподобил­ся видеть самого Угодника идущим в мантии и клобуке от соборного храма в свою часовню; вслед за ним вошел Наум, но уже никого не видел. Поняв кого видел сво­ими глазами, он всех увещевал ежедневно приходить к гробам св. Чудотворцев и цело­вать их раки. Из многих опытов прозрения Наума представим вниманию читателей некоторые.

В 1847 году весна была необычно холодна, в июне от полярных ветров море кругом Соловецких островов все еще было покрыто сплошным наносным льдом, и богомольцы, в другое время прибыва­ю­щие в монастырь в начале мая, еще не появились. Однажды – это было 9 июня – архиманд­рит Димитрий, во время молебна Преподобным, стоя подле рак Угодников, в печали о бого­любцах плакал. Наум, по обязан­ности своей, читал канон Угодникам. Заметив слезы настоятеля, он спросил его тихо: «о чем, брат, плачешь?» «Как же не плакать», отвечал архиманд­рит, «видно за мои грехи Бог не дает тепла, и богомольцы страдают в море, истомят­ся, быть может, и воротят­ся домой, не побывав у Преподобных». «Полно, брат, малодуше­с­т­во­вать», возразил Наум, и, указав в каноне Преподобным слова в 3-й песни: утешите напасти и бед смущение, продолжал: «видишь, им дана благодать помогать и спасать страждущих в бедах; они и пекут­ся о сво­их поклон­никах, которые с верою и любо­вию стремят­ся к их святым мощам; и вот увидишь, что завтра же будут здесь все богомольцы». Потом прибавил: «каково-то в Анзерах? как будто тесно; гостиница не велика и келий мало; пожалуй, и хлеба не хватит; напрасно зимою не послали муки побольше.» С изумлением слушал архиманд­рит слова старца, которые однако же в точности исполнились. Богомольцы в числе не менее двух тысяч, отправив­шиеся из Архангель­ска в море на карбасах и встречен­ные на пути льдами, с большим трудом добрались до Анзерскаго острова; там в двух скитах гостиницы, кельи и все помещения переполнились гостями; встретилось и другое неприятное обстоятель­ство: народ на половину был без хлеба; скудные скит­ские запасы на прокормление неимущих истратились в два дня, а в монастырь послать за хлебом не было возможности. Тогда нашел­ся один смельчак, который с багром в руках, перескакивая с одной льдины на другую, перебрал­ся на Соловецкий остров и принес в монастырь весть о печальном состоянии богомольцев. Эта весть получена вечером в тот день, в который про­исходила беседа Наума с настоятелем. Немедлен­но подана была из монастыря помощь, и на другой день богомольцы прибыли в монастырь.

По существу­ю­щему обыкновению, жертвуемый береговыми жителями молодой рогатый скот отпускает­ся в остров на вольное кормление, в продолжение всего лета. Однажды летом Наум приходит к намест­нику и с настойчивостью просит, чтобы немедлен­но озаботил­ся осмотром быков, пасущихся на острове. «Заботимся мы», говорил он, «о своем телесном спокойствии; надо позаботиться и о скоте; пустили молодых быков без всякого присмотра; легко случиться может, забредут куда либо и погибнут». Просьба старца осталась, однако, неисполнен­ною. Спустя неделю, намест­ник, встретив­шись с Наумом, спросил: «что же, нужно пересчитать быков?» Покачав головою, старец отвечал: «теперь поздно». Что же оказалось? В одну из береговых изб, в 15 верстах от монастыря, в которой монастырские работники имеют пристанище во время уборки сена, зашли семь лучших молодых быков, и, поворачиваясь внутри, затворили за собой дверь и здесь от голода и жажды погибли.

В 1848 году монастырское началь­ство распорядилось поместить годовой запас куплен­ной ржи, вместо амбаров, стоящих за монастырем, в одну из камен­ных башен, находящуюся в смежности с мель­ницей. Науму такое распоряжение весьма не нравилось. Когда же оно приведено было в исполнение, то он предлагал деревян­ный потолок башни заменить кирпичным сводом. «Бог весть», говорил он, «иногда сквозь доски польет­ся ручьем вода на рожь, и она негодна будет на муку, а разве для солода». Думали, что старец заботит­ся о предохранении ржи от дождя; но крыша и потолок башни находились в исправном состоянии, и потому, с этой стороны не виделось никакой опасности для хлебного склада. Но в том же году, в одну зимнюю ночь, вне монастыря, подле той самой башни загорел­ся лесопильный завод, а потом и шатер над башней и потолок над рожью; и вот, при тушении пожара, потекла вода ручьями на рожь, так что несколько сот четвертей ее нужно было обратить в солод.

Одна благо­честивая архангель­ская купчиха, вдова пожилых лет, имев­шая взрослых сына и дочь, пришла к Науму для благословения и назидания. Купчиха поклонилась ему до земли. «Богу должно кланяться, а не корельцу», сказал ей старец, и, отложив из висев­шего над дверьми кельи снопа три ячмен­ные колоса с зерном, подал ей, говоря: «вот тебе благословение; теперь их побереги, а после, когда будет нужно, сей, и от плода их корми сво­их дочерей». Неприятно было слышать такое наставление благо­честивой вдове, не имев­шей намерения вступать в супруже­с­т­во; однако же старческое слово оправдалось. Чрез 20 лет эта вдова поступила в монаше­с­т­во и впоследствии состояла игуменьей в Шенкурском монастыре, где от возделывания земли пропитывала духовных дщерей.

Наум не дожил до быв­шего бомбардирования монастыря Англичанами, за два года пред тем переселив­шись в жизнь иную; но он предвидел опасности и беды, угрожав­шие обители, и предсказывал их в неясных намеках.

Еще в 30-х годах, когда стро­ились за монастырем деревян­ные гостиницы на возвышен­ных холмах, Наум замечал, что лучше бы было стро­ить их под горою; тогда не задела бы их буря, не коснулась бы молния. Одна из этих гостиниц более всех зданий пострадала во время бомбардирования, быв прострелена ядрами, как решето. В 1848 году, когда Россия, вспомоществуя Австрии, вступила в брань с Венгрией, Наум не переставал твердить о войне с Англичанами. Вероятно, и самые дальновидные политики в то время не гадали еще о восточной войне.

За год до смерти особен­но усилились его попечения о сохранении монастыря от какой то великой опасности. Он начал нередко выходить на крепостную стену, даже в ночное время, и встреча­ю­щимся говаривал: «как бы хорошо было, если б заложить все эти окна (амбразуры) толстыми кирпичами, а по стене, вместо деревян­ной крыши, сделать камен­ную сводом, и покрыть дерном. Бог весть, что случиться может?»» говорил он в пояснение сво­их опасений; вдруг взволнуют­ся стихии, загремят громы, посыплет­ся град, налетят молнии – далеко ли тут от беды?» О сбережении хлеба он говорил: «хорошо бы хлеб схоронить в лес; выкопать там большую яму, ссыпать в нее хлеб и закрыть досками и дерном». После бомбардирования, в ожидании нового от неприятеля нападения, действи­тель­но, согласно с советом старца, хлеб свезен был в лес, и одна половина его положена в амбар, а другая в яме.

О сохранении рогатого скота, содержимого за монастырским проливом на Муксальмском острове, в 9 верстах от монастыря, он говорил: «лучше бы вам коров перевести на здешний остров, сделав для того из бревен большой плот, а для помещения их устро­ить широкую из досок загородку». «Для чего же», возражали ему слышав­шие, – «там коровам гораздо привольнее и покойнее». «Ну, да после и опять туда же перевезли бы их», отвечал старец. Действи­тель­но, по предречении Наума, во время опасности скот былъ перевезен с Муксальмы на большом плоту на Соловецкий остров и помещен в загородке.

«Завистливо смотрят эти Англичане на наших быков», говорил он одному иноку. Эти слова относили к тому, что Англичане, по торговым делам плава­ю­щие мимо Соловецких островов, могут видеть пасущийся по берегам скот. Но недавние события показали, что слова старца имели смысл предречения. Во время войны, Англичане, действи­тель­но, желали пользо­ваться монастырскими быками, и отправили в монастырь парламентера с требованием скота; получив же отказ, послали настоятелю пулю, думая подейство­вать на него угрозою.

Месяца за три пред смертью, идучи от вечерни, Наум остановил­ся на паперти Преображенского собора, и, обратив­шись лицом на запад, долго смотрел вверх, как бы поражен­ный каким то ужасным созерцанием, и со слезами сказал: «очень жарко здесь будет».

Свои предречения о будущих опасностях Наум, обыкновен­но, заключал благоговейною предан­ностью воле Божьей и несомнен­ною надеждою на Его мило­сердие: «Бог милостив, и Угодники Божии сохранят свою обитель от беды и погибели».

Сохранилось в памяти потомства несколько случаев, показыва­ю­щих, что Наум имел прозрение дел человеческих, в тайне совершаемых, и нередко обличал согреша­ю­щих, желая тем обратить их на путь покаяния и исправления. Однажды у двух братьев в разных кельях, после вечерни, было по собеседнику; между прочим празднословием речь клонилась к осуждению настоятеля, будто слабо управляет монастырем и проч. На другой день подходит Наум к одному из иноков и говорит: «о чем вчера вечером была у тебя беседа? Что архиманд­рит у нас слаб? Управлять не умеет? Мы с тобой лучше управили бы монастырем? А знаешь ли, что несть власть, аще не от Бога?» и проч. Изумлен­ный обличением, брат просил прощения. «Бог простит», отвечал Наум, и подошел к другому иноку, в том же виновному, и стал говорить ему тоже. Но этот инок, имея пылкий нрав, оскорбил­ся обличением старца и с горячностью стал доказы­вать справедливость сво­их мнений о настоятеле, высказан­ных им вечером. «Ну, так увидим», сказал Наум, «как будущий настоятель сломит твои рога». Не прожив года при новом настоятеле, этот инок был выслан из монастыря за строптивый характер.

Один из монашеству­ю­щих разсказывал о себе следу­ю­щий случай. «В бытность свою послушником, я похитил у одного богомольца несколько чаю и остал­ся вне всякого подозрения; но оказалось, что, кроме Бога, есть и люди, зна­ю­щие о моем проступке. Вскоре встретил­ся я с Наумом, который, обращаясь ко мне с веселым видом, ласково заметил: «а что брат, ныне попиваешь чаек, и теперь у тебя его вдоволь, да спокойно ли у тебя на сердце?» Сказав это, старец медлен­но отошел от меня».

Дата добавления: 2015-08-28