Сергей Григорьевич Максимов 9 страница

– И что же вы будете делать, если вас, такую красивую, опять потащат в какую-нибудь служебную машину? – язвительно поинтересовался Фитин.

– Стрелять, – не моргнув глазом, ответила Ангелина.

– Ваша школа? – предположил Павел Михайлович, глядя на Суровцева.

Своим молчанием Суровцев не оставил ни у кого сомнений в том, чья это школа.

Замысел грядущей операции ещё только складывался в голове генерал-лейтенанта Суровцева. Он не знал детали, но осознавал главное: сложившуюся обстановку нужно использовать максимально продуктивно. А именно, таким образом, чтобы абвер Канариса впредь даже не помышлял оказывать на него давление. То, что на него это давление пытаются оказывать, да ещё через его причастность к золоту Колчака, что напоминало прямой шантаж, он уже не сомневался. Нужно было так напугать немецких агентов, чтоб в ближайшее время у них даже мысли не возникало приближаться к нему близко. Англичане…

Будучи уверенным, что Серова они будут использовать, не посвящая бывшего капитана второго ранга в конечные свои планы, он примет предложение о встрече. Учитывая, что в Москве сейчас находится Райнер, а также будучи уверенным в том, что англичане пользуются данными из ведомства Канариса, можно было подумать уже о том, чтобы не только прекратить его успешную карьеру основного убийцы Распутина, но и попробовать перевербовать его. Сделать это можно достаточно просто, зафиксировав для англичан многолетнюю связь английского связника Серова с немецким агентом Новотроицыным, чем как минимум, дискредитировать Райнера.

И немцы и англичане, был он уверен, установят давнее знакомство двух бывших белогвардейцев ещё по Крыму. «В любом случае можно будет поднять большую муть, чтоб в этой мутной воде ловить свою рыбу. Не всегда же этим заниматься исключительно английской разведке», – думал Суровцев. Находясь в кабинете Эйтингона, он отдавал распоряжения Демьянову:

– Передайте нашему немецкому гостю: пусть убирается к чёртовой матери обратно за линию фронта. Пусть вас и Новотроицына с собой прихватит. Я, скажите, не желаю иметь дело с идиотами. И постарайтесь, чтобы уже сегодня мой ответ узнали в Берлине.

– А если он будет настаивать на встрече? – задал крайне важный вопрос Демьянов.

– Он и будет настаивать. Скажите, если у него «горит» и он располагает свободным временем, то я могу уделить ему только три минуты для разговора в антракте, на спектакле в театре. Другое время, передайте, мне не принадлежит. И вообще, хорошенько напомните, что моя должность предполагает хорошую охрану и постоянное за мной наблюдение. Ты в свою очередь, – говорил он уже Ангелине, – скажешь Серову, что я также готов встретиться с ним в это же время. В антракте. Во время того же спектакля.

– Мы с тобой идём в театр? – удивилась Ангелина.

– А если мы не получим санкцию руководства на операцию? – в свой черёд спросил Эйтингон.

– Если не получим, – сказал генерал, – мы с женой до окончания войны в театр точно не попадём.

Чтобы не связывать себя очередью в гардеробе, супруги оставили верхнюю одежду в автомобиле. Впрочем, зимней гражданской одежды у Суровцева и не было. Никак не находил времени, чтобы ей обзавестись. Как не находил и особого желания это сделать. По лёгкому морозцу, в сопровождении Черепанова, который был в чекистской форме, быстро прошли от машины в помещение Театра Красной армии. При ярком свете гигантских люстр, в отлично сшитом костюме Суровцев сейчас был больше похож на дипломата, на актёра академического театра, даже на иностранца, нежели на советского генерала. Миниатюрная Ангелина в вечернем длинном платье с песцовым манто на плечах оттеняла его, даже и в гражданском костюме, достаточно мужественный облик. Черепанов следовал в нескольких шагах от этой красивой пары.

Проходя под руку с женой в просторное фойе театра, Сергей Георгиевич пытался вспомнить, когда в последний раз присутствовал на театральном представлении. Было это в Томске. Восемь или девять лет тому назад. Постановка была посредственной и запомнилась только тем, что в одной из ролей выступал актёр по фамилии Алвегов. И был тот Алвегов не кто иной, как сосланный в Томск бывший князь Александр Владимирович Голицын. В первых рядах на том спектакле сидели томские партийные чиновники с жёнами.

Они, как дети, всерьёз считали, что самые лучшие места в театре находятся в первых рядах. Им хотелось хорошенько рассмотреть настоящего аристократа, коих в тридцатые годы в стране можно было пересчитать уже по пальцам. Самолюбие властей предержащих тешилось тем, что перед ними на сцене лицедействовал бывший князь. Как, впрочем, и тем, что заведующим литературной частью Томского драматического театра в то время являлась ещё одна отечественная знаменитость, уже из новой волны ссыльных – известный, но опальный драматург Николай Эрдман – автор сценария знаменитого кинофильма «Весёлые ребята» и двух пьес, запрещённых к постановке по всей стране.

При входе в зал увидели Демьянова с программкой спектакля и с театральным биноклем в руках. Бинокль в данной ситуации означал присутствие в театре немецкого агента-ревизора. Тогда как программка значила наличие где-то рядом с ним Новотроицына. Вокруг было много военных. Первые ряды огромного зрительного зала принадлежали им. Это было понятно. Было не понятно другое: откуда среди остальной публики столько молодых людей призывного возраста?

Даже если предположить, что какая-то часть из них переодевшиеся в гражданские костюмы военнослужащие, сотрудники НКВД и военной контрразведки, то всё равно гражданских было неприлично много для военной поры. Работников спецслужб при более пристальном рассмотрении можно было уже различать по более скромным костюмам похожего кроя, по недорогим рубашкам и галстукам, а главное, по обуви. Суровцев не был знаком с пьесой Михаила Булгакова «Зойкина квартира», где аристократ Абольянинов заметил переодетому чекисту, что «желтые ботинки ни в коем случае нельзя надевать к смокингу». Но и он непроизвольно обратил внимание на несоответствие приличных чекистских костюмов с неприлично изношенной, разношёрстной и разноцветной обувью, которая была представлена то солдатскими ботинками, то даже летними штиблетами на ногах некоторых зрителей. Ботинок жёлтого цвета, правда, не было, но кое у кого под брюками навыпуск угадывались офицерские сапоги с высокой голяшкой.

Примечательным было и старшее поколение мужчин в зале. Военные, в основном старшие офицеры. Многие в сопровождении адъютантов или охранников. Среди гражданских – сосредоточенные даже здесь, ответственные работники советских государственных учреждений, а ещё производственники с усталыми, воспалёнными от бессонницы глазами. Но были и улыбчивые, подвижные, хорошо одетые, скользящие среди толпы как в родной стихии труженики советской торговли. Кое-кто из них уже переоделся в форму со знаками различия военных интендантов самых различных рангов.

Рядом с ними крутились матёрые московские спекулянты с золотыми перстнями на пальцах. Глядя на эту, последнюю, категорию зрителей, как и до революции, можно было лишь повторить: «Кому война, а кому мать родна». Но главным было то, что мужчин средней возрастной категории сопровождали исключительно молодые женщины. И это были явно не жёны. Жёны этих людей в самом начале войны большей частью были отправлены в эвакуацию.

По этой простой причине на Суровцева с Ангелиной никто не обращал особого внимания. Что одновременно и радовало, и раздражало Сергея Георгиевича. Он чувствовал сейчас свою причастность не к самой лучшей части нового русского общества. Видел он и то, что и другие присутствующие военные с нескрываемым раздражением смотрят на гражданских мужчин. А что сделаешь? Ничего не сделаешь. Кому война – кому мать родна… Похожее чувство неприязни испытывала и молодая жена генерала. Но её неприязнь была больше направлена на представительниц одного с нею пола.

Многие женщины были просто вызывающе, преступно хороши и красивы. Они были какой-то одной категории и породы. Принадлежали к той части женского сообщества, которую приличным словом не называют, несмотря на некую их претензию на элитарность. В нынешнем времени это было нечто среднее между дореволюционными содержанками и женщинами лёгкого поведения в одном лице. Они точно чувствовали, что их привлекательность и красота быстро теряют свою цену в окружающем мире. Они понимали, что их с каждым месяцем и годом начинают теснить молодые, и потому уже более успешные, подрастающие конкурентки.

А мужчин из-за войны становится всё меньше и меньше. И если в мирное время последние боролись за их внимание и часто прилагали неимоверные усилия, чтоб завоевать их благосклонность, то во время войны всё было с точностью до наоборот. Нет, конечно, это не относится ко всем женщинам великой страны. На фронте и в глубоком тылу напрягавшим силы, надрывавшимся в непосильной работе женщинам было не до веселья и не до нарядов. Но здесь, в столичном театре, сверкали бриллианты. Дорогие меха оттеняли красоту плеч и изящество рук. Сверкали белозубые улыбки, окаймлённые кровавой помадой накрашенных губ. И плевать было этой части публики на реки крови, заливавшей поля сражений, и на такой же кровавый пот, проливаемый даже в глубоком тылу. И пока одни рвали живот на производстве или в несколько слоёв за последние годы устилали своими мёртвыми телами поля боёв, другие жили своей мирной, отдельной от честного большинства жизнью.

Спектакль оказался примечательным. В основу пьесы драматург Александр Гладков положил историю девицы-кавалериста Александры Дуровой. Может быть, в другом настроении Суровцев и посмотрел бы спектакль с интересом. Но в нынешнем своём расположении духа он не увлёкся ни игрой актёров, ни замечательной музыкой, ни занимательным водевильно-опереточным сюжетом пьесы. Именно эта опереточность и водевильность его и раздражала. Он прочёл мемуары Дуровой ещё кадетом и навсегда запомнил строки о неимоверных тяжестях службы для женщины в уланском полку.

Но на огромной сцене, на которой уместился бы и батальон солдат, девушка-кавалерист Сашенька Азарова успешно выдавала себя за молодого корнета и в составе партизанского отряда гусар задорно громила наполеоновскую армию. А юный голос героини выводил залихватский куплетец:

Меня зовут юнцом безусым,

Но это право, это право всё равно.

Зато не называют трусом!

«Давным-давно, давным-давно, давным-давно», – в цыганской манере подхватывал гусарский хор. Пьеса так и называлась – «Давным-давно». А воображение генерала Суровцева рисовало совсем другие, не давние, картины партизанских действий. Советские кавалерийские части, даже входя в редкие прорывы фронта, почти бессмысленно метались внутри полного окружения, при выходе из которого теряли до двух третей личного состава. А то и вовсе не выходили вследствие полного уничтожения противником.

О партизанских отрядах из местного населения стало возможно говорить только через год после начала войны. Театральные партизаны своим бравым видом начинали его уже злить. И лишь эполеты и погоны на плечах персонажей вызывали у него смешанное чувство удовлетворения и тихой радости. Он не мог не отметить историческую точность художника спектакля. Гусары в отличие от других русских воинов действительно эполет и погон не носили. Костюмы соответствовали исторической правде. Теперь он стал в этом разбираться не хуже настоящего военного историка.

Судьба пьесы была более чем примечательная. Премьера состоялась в блокадном Ленинграде. По воспоминаниям очевидцев, спектакль в постановке Николая Акимова по своему культурно-историческому значению находился в одном ряду с первым исполнением в героическом городе Седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича. Московская премьера «Давным-давно» в постановке Николая Охлопкова предвосхищала грядущую победу. Публика реагировала восторженно и бурно. Аплодисменты следовали за каждой сценой, иногда даже за маленьким эпизодом.

Буфет театра оказался таким же гигантским, как всё в нём. Было несколько буфетных стоек, но это не спасало публику от длинных очередей. Стоя в одной из них, опять увидели Демьянова. В руках у него по-прежнему был бинокль, но не оказалось программки. Это могло означать, что ревизор устраняется от встречи. Черепанов с Ангелиной обменялись тревожными взглядами.

Для Суровцева такой поворот событий не стал неожиданностью. Немец оказался в данной ситуации на высоте: быстро понял, что ни о какой встрече, тем более о серьёзном разговоре, в этих стенах речи идти не может. Суровцева теперь интересовало другое: где Новотроицын, и явился ли на встречу Серов? Увидел среди публики того и другого. Бывший белогвардейский полковник занимал место за столиком в той части буфета, где обслуживание производилось официантами и по ресторанным ценам. К той же ресторанной части направлялся и бывший капитан второго ранга со своей спутницей – высокой, красивой блондинкой, которая оглядывалась по сторонам, точно кого-то искала.

– Давай-ка, займись вместе с Демьяновым немцем, – приказал генерал Черепанову, – по второму варианту.

– Есть, – ответил чекист и быстро отправился к выходу.

– Тебе не нравится спектакль? – спросила Ангелина.

Стоявшая в очереди впереди них полная дама в длинном тёмном бархатном платье резко обернулась.

– Лина, – с удивлением произнесла она, – Брянцева, кажется…

Не успела Ангелина ответить, как бархатная дама своим крупным носом с горбинкой, сверху вниз и обратно, точно измерила небольшой рост Ангелины. Затем, закинув голову вверх и чуть в сторону, с каким-то вызовом, неприятным гипнотизировавшим взглядом тёмных как уголь глаз посмотрела на Суровцева.

Ангелина молчала. Молчал и Суровцев. С этой женщиной в бархатном платье он был примерно ровесник. И точно так же, как она заподозрила в нём бывшего офицера, точно так же и он увидел в ней женщину с комиссарским или чекистским прошлым. Увидел он и чисто женское раздражение быстро увядающей дамы, злобно отмечающей не столь быстрый процесс старения мужчины-ровесника.

Молоденькая Ангелина рядом с Суровцевым только разжигала в ней неожиданно возникшую, неприкрытую неприязнь к незнакомому человеку. Смелая, вызывающая агрессивность во взгляде по отношению к генералу говорила о том, что ей доводилось общаться с людьми самого высокого ранга и положения. А ещё, казалось Сергею Георгиевичу, она в другое время расстреляла бы его своей собственной рукой. Дай только ей на то волю.

Трудно сказать, чем закончилось бы это молчаливое противостояние, но вдруг откуда-то со стороны неожиданно появился молодой стройный брюнет. Он остановился от неожиданности и вдруг бросился с объятиями к Ангелине:

– Лина! Линочка, ты куда пропала? Никто из наших не знает, где ты. Здравствуйте, – поздоровался молодой человек с женщиной в бархатном платье.

Орлица натянуто улыбнулась молодому человеку. Покровительственно ему кивнула. «Вероятно, они втроём старые знакомые. Скорее всего, с довоенной поры», – понял Суровцев.

– Здравствуйте, – запоздало поздоровался молодой человек с генералом.

– Здравия желаю, – по-военному сдержанно ответил Сергей Георгиевич.

Суровцев вышел из очереди. Ему сейчас было совсем не до того, чтобы заводить новые знакомства. По сдержанной реакции жены на нежданную встречу он понял, что и она не испытывает большой радости от нечаянной встречи.

– Я пройду в ресторан. Жду тебя там. Честь имею, – откланялся он незнакомой даме и молодому человеку.

– Ты, я вижу, составила прекрасную партию, – провожая цепким взглядом стройную фигуру Суровцева, проговорила дама. – Кто твой избранник?

– Генерал, – кратко ответила молодая женщина.

– Прекрасно. Прими мои поздравления. А я было считала тебя из этих… Из парашютисток с веслами…

– Та девушка, с которой лепили скульптуру «Девушка с веслом», погибла на фронте, – сухо заметила в ответ генеральская жена.

– Да? Жаль, – равнодушно отреагировала дама.

– А ты где? Чем занимаешься? – продолжал спрашивать молодой человек.

– Служу стенографисткой, – неопределённо ответила Ангелина.

– А наши – кто где. Давид вернулся с фронта. Он очень много пережил…

– А ты почему не на войне? – сухо поинтересовалась Ангелина.

– Так язва, Линочка. Язва проклятая… Ты тоже – язвочка…

Через минуту Суровцев и Серов оказались вместе за одним столиком в ресторанной части зала, ограждённой от буфета невысоким деревянным парапетом с многочисленными цветочными горшками на нём. Южная зелень небольших пальм точно отсекала одну часть общества от другой. Привилегированная часть располагалась в ресторане. Ангелина с блондинкой, пришедшей на встречу вместе с гостем из Англии, тактично и благоразумно оставили мужчин беседовать без свидетелей.

– Я необычайно рад вас видеть и крайне признателен вам за эту встречу, – действительно с радостью в голосе начал разговор Серов.

– Я также рад вас видеть живым и здоровым, Виталий Григорьевич. Начну с того, что ваше поручение позаботиться о ваших родителях мне выполнить не удалось. Григорий Александрович и Клавдия Ильинична наотрез отказались покидать Крым. Что там потом творилось, вы, наверное, знаете, – достаточно хмуро вступил в разговор Сергей Георгиевич.

– Накануне я пытался навести справки. Советский МИД обещал помочь.

– Не обольщайтесь. В таком деле Министерство иностранных дел – не помощник.

– А как ваши тётушки?

– Погибли.

– Примите мои соболезнования.

– Выкладывайте начистоту, что англичане вам поручили?

– Встретиться с вами и установить контакт. Сообщить вам о том, что с вами желает встретиться человек по имени Освальд Райнер.

– Прекрасно. Доложите, что контакт установлен. А теперь обратите внимание на военного в дальнем углу зала.

Серов оглянулся. Когда Суровцев снова увидел лицо бывшего капитана второго ранга, то не смог не отметить, что лицо гостя залила бледность.

– Это Новотроицын? – изумлённо спросил Серов.

– Представьте себе, перелетел линию фронта с немецкой стороны. Можно сказать, тоже установил со мной контакт. Англичанам будет нелишне узнать, что вы его здесь сегодня видели. Когда, кстати, вы в последний раз виделись с нашим знакомым Николаем? – насторожённо спросил Сергей Георгиевич, заметив слишком быстрый момент узнавания Серовым Новотроицына, который достаточно сильно изменился за двадцать с лишним лет.

– В Испании встречались, в тридцать шестом году. Как-то мне неуютно в этой обстановке, – заново оглядев помещение ресторана, заметил Серов.

«А то, – подумал Суровцев, – так и задумывалось. Правда, в расчёте на появление здесь немецкого “ревизора”, который всё же, вероятно, решил не рисковать и не явился для беседы». «Любопытно было узнать и про участие Новотроицына в испанских событиях», – ещё подумал он. Вслух сказал другое:

– Не забудьте доложить о золоте Колчака, как о вопросе по-прежнему тёмном. Речь о нём с вами наверняка вели. Намекните, что оно, скорее всего, по-прежнему ждёт своего часа. А теперь уходите. Думаю, здесь могут произойти совсем не театральные сцены проверки документов, а то и арестов. Хотя, может быть, и обойдётся. Как связаться со мной, вы теперь знаете. Через жену. Кажется, я ничего не упустил…

– Я хотел бы вас спросить, что вы думаете о моём непростом нынешнем положении? – спросил Серов.

– Думаю, что есть какая-то закономерность в том, что английская разведка испытывает обострённый интерес к русским морякам. Колчака в своё время избрали не случайно на роль верховного правителя… Русские моряки – люди чести. Потому и прямые, как палки. Потому и предсказуемые. Англичане уверены, что вы не оставите желание послужить России, чем бы вы ни занимались и где бы сейчас ни служили. Поэтому не пытайтесь с ними хитрить. Скажите им прямо, как было, что генерал Суровцев куда подальше вас не послал, но особо встречаться дальше не разбежался. Вы же помните эту аксиому: для англичан все остальные жители планеты – туземцы. Что бы они вам ни говорили, что бы вам они ни обещали – не верьте. А теперь ступайте.

– Я хотел бы остаться в России.

– Я не могу вам этого рекомендовать. Точно так, как англичане используют вас и бросят, скорее всего, похожим образом поступят по отношению к вам и наши нынешние соотечественники.

– Жаль. Но вы мне не дали сказать самого главного, – нетерпеливо проговорил Виталий Григорьевич.

– Я слушаю вас.

– Райнер сейчас находится в театре.

Это был тот самый случай, когда даже тщательно продуманная операция может пойти не совсем по тому сценарию, который для неё писался. Что было говорить об операции, которая с начала до конца была похожа на импровизацию. В какие-то секунды Суровцев осознал и понял, что точно так, как он сам создавал неудобную обстановку для сегодняшних встреч, его английский оппонент позаботился о неудобствах для него самого. Осознавать это было не только неприятно, но и мучительно. По той простой причине, что к встрече с ещё одним английским разведчиком за один вечер он не был готов.

Антракт заканчивался. Зрители покидали буфет и ресторан. Но далеко не все. В огороженном пространстве не было ни одного свободного столика, и по суете официанток было понятно, что посетители не только принимали заказанные блюда и напитки, но и делали новые заказы, собираясь провести второе действие спектакля отнюдь не в зрительном зале. В пространстве между пальмами на парапете Суровцев разглядел Райнера, стоявшего у буфетной стойки. Чёрный смокинг англичанина не только контрастировал с костюмами окружающих, но и ясно указывал, что этот человек в смокинге – иностранец. Англичанин сделал знак рукой то ли Суровцеву, то ли Серову. Поставил на стойку полупустую кофейную чашечку и двинулся к входу в зал ресторана.

Основной убийца Распутина был по-прежнему подтянутым и энергичным. Выглядел он моложаво. Той нарочитой утончённой моложавостью, которой отличаются увядающие гомосексуалисты. Он подошёл к столику и точно протолкнул перед собой волну изысканного запаха дорогого одеколона. Не сказав ни слова, присел и лишь тогда только поздоровался на хорошем русском языке почти без акцента, обращаясь исключительно к генералу:

– Здравствуйте, коллега.

– Вы теперь тоже генерал? – иронично поинтересовался Суровцев.

Англичанин рассмеялся. Смех его оказался сухим и неприятным для слуха. Видимо, он сам хорошо об этом знал, поэтому почти сразу прекратил смеяться.

– Русский юмор всякий раз поражает своей грубой парадоксальностью, – заявил он серьёзно.

– Куда парадоксальнее юмор еврейский, – заметил англичанину Сергей Георгиевич. – Как, кстати, этот юмор сочетается теперь с тонким английским юмором?

– Традиционно хорошо. Зачем вы спрашиваете? Вы же это прекрасно сами знаете.

– Думаю, что и Гитлер сумел в полной мере оценить такой коктейль из разной юмористики. Чего стоит только ваш финт с перелетевшим через Ла-Манш соратником Гитлера – Гессом…

– У немцев всегда плохо обстояли дела с юмором, – совершенно серьёзным тоном сказал Райнер, давая понять, что намерения шутить дальше у него нет.

– Я вас покину, – вставая из-за стола, благоразумно проговорил, заодно и попрощался, Серов.

С уходом моряка со стороны могло показаться, что, точно два бойца перед решающей схваткой, русский и англичанин сейчас не видели и не слышали никого, кроме самих себя. Не взглянув даже в сторону уходящего бывшего капитана второго ранга, они неотрывно смотрели в глаза друг другу, точно боясь пропустить опасный выпад соперника. Видевшиеся до этой встречи не более двух-трёх раз, ещё до революции и Гражданской войны, они и более чем через двадцать лет после этого могли бы смело утверждать, что знают друг друга почти всю жизнь.

– Надеюсь, в этот раз вы не приехали в Россию с намерением убивать всякого, кто подумает о заключении сепаратного мира с немцами? – нарушил молчание русский.

– После всего, что немцы натворили в России, вряд ли здесь найдётся такой безумец. Но, как говорится, ближе к делу, – точно демонстрировал свой замечательный русский язык англичанин. – Вы правы, нам известно о вашем посещении Финляндии осенью сорок первого года. Как известно и о безумной цели вашего визита, – приступил к серьёзной части разговора английский разведчик, точно и не заметив ухода Серова. – Вы вели речь о сепаратных переговорах. Таким образом, у меня есть все основания для вашего убийства, – не удержался и опять улыбнулся он самой что ни на есть английской улыбкой.

Суровцеву не доставили удовольствия ни первое, ни второе заявление англичанина. Нужно было любым способом сбить спесивую самоуверенность, даже наглость, Райнера, и русский генерал ринулся в атаку…

– А нам известно, – в свой черёд сказал он, – что теперь у Великобритании зреет серьёзное намерение заключить свой сепаратный мир с той частью немецкого генералитета, которая занята подготовкой покушения на Гитлера. Вы уже решили, где и когда будете убивать немецкого вождя? Может быть, и нам, со своей стороны, пора кого-нибудь убить?

Это была импровизация чистой воды, целиком построенная на личных умозаключениях и предположениях Суровцева. Но как это часто бывает в уличной драке, неподготовленный, импровизированный, казалось бы, удар оказался не только неожиданным, но и необычайно сокрушительным для привыкшего к победам на ринге соперника. Английская белозубая улыбка точно искривилась гримасой зубной боли. Затем и вовсе пропала с лица гостя. Будто Райнер и правда только что хорошо получил по зубам кастетом в тёмной подворотне.

Суровцев понял, что не столь и бредовым оказалось его предположение о том, что если среди немецкого генералитета есть англоманы, то неминуемо возникнет заговор против Гитлера. То, что Райнер не стал даже оспаривать его слова, говорило о многом… Об очень многом и сверхважном…

– Потом, пора бы и вам лично испытать, что такое кинжал или пуля в спину. Впечатления, уверяю вас, потрясающие, – продолжал закреплять свой успех Сергей Георгиевич.

– Вы мне угрожаете? – побледнев, спросил англичанин вдруг с прорвавшимся сильным английским акцентом.

– Безусловно. Вы мне не один раз пытались устроить тайное английское убийство… Теперь я сгораю от желания предложить вам чисто русские, открытые, варианты расправы: нож грабителя, удавку насильника, чекистскую дыбу. Можно что-нибудь ещё более варварское, экзотическое и экстравагантное одновременно… В Сибири среди простого народа до недавнего времени существовало любопытное наказание за некоторые тяжкие виды преступлений… Про ерша для насильников-содомитов не слышали?

– Что это? – негромко спросил Райнер.

– В таёжной реке ловится небольшого размера колючая и скользкая одновременно рыбка ёрш и живая забивается в задний проход преступнику, – быстро сказал Суровцев и замолчал, предоставляя собеседнику самому додумывать последствия такой изощренной народной казни за изнасилование, а также за некоторые виды краж, грозившие первым переселенцам в Сибирь голодной смертью.

Было не понятно, что произвело на иностранца более ужасное впечатление – неожиданная осведомлённость русского о подготовке покушения на Гитлера или же описание азиатской варварской казни. С большим трудом преодолев ужас, смешанный с брезгливостью, Райнер сумел взять себя в руки.

– Сами того не подозревая, вы упростили мне выполнение моей задачи. Я больше не представляю английскую разведку, – с видимым облегчением сказал англичанин.

– Освальд, не морочьте мне голову. Если вы намерены вести разговоры о тайных организациях масонского или партийного толка, я прерву нашу беседу, – не скрывая раздражения, заявил генерал.

– Я представляю людей, чьи интересы находятся выше интересов не только государств и тайных обществ. Людей, для которых даже деятельность разведок многих стран, как и правительства этих стран, всего лишь инструмент для воплощения собственных замыслов.

– Мы взрослые люди и знаем, что слова и обещания в нашем мире, вне своей общности, ничего не стоят, – устало произнёс Суровцев.

– Вы лишены своей общности. Вам же предлагают такую общность. По-своему, я вам даже завидую, – вернул он себе прекрасный русский без акцента. – Я только приблизился к кругу избранных, благодаря личным заслугам, и это стоило мне немалого труда и риска. Но я вряд ли займу более высокое положение, чем вы. Если я смог стать человеком состоятельным, то вы можете быть человеком и уважаемым, и очень, очень богатым. Даже иметь власть. Вам ничего сейчас не стоит оказать и самые значительные личные услуги и, в отличие от меня, внести значительный материальный взнос.

– Вы имеете в виду золото Колчака? – предположил Суровцев.

– Вы правильно меня поняли. Вы не можете не задумываться о своей дальнейшей судьбе на родине. Я предлагаю вам со временем достойно её покинуть.

А вот это было уже интересно и ново. Одно дело предполагать и совершенно другое дело разговаривать с тем, кто, по его словам, представляет частицу глобального заговора против России, которому до сегодняшнего дня несколько столетий с момента возникновения. Если, конечно, англичанин сейчас не блефует. Так или иначе, но бьёт он по больному… Он, Суровцев, действительно человек без своего класса, почти полностью истреблённого за последние годы.

Суровцев со всей очевидностью понимал и то, что в англосаксонских мозгах Райнера, как и в мозгах людей, которых он сейчас представлял, просто не укладывается, как это возможно – иметь прямое отношение к огромному количеству золота и даже не попытаться его присвоить. И если совсем недавно его раздражала тупая самонадеянность немецких разведчиков, уверенных в его ненависти к родной земле, то теперь в неменьшей степени выводила из себя заумь иностранных заговорщиков, всерьёз считавших, что русский офицер и генерал, в силу невзгод и горестей, обрушившихся на его родину и на него лично, напрочь растерял все лучшие качества русского офицера.

Дата добавления: 2015-08-28