Захарова Мария Васильевна:. 15 страница

Мужчина продекламировал несколько строк из оды, написанной в годы ее юности одним из претендентов на руку вейнгарской дочери. В них ее глаза сравнивались с глубокими горными озерами, а волосы с лунными нитями, сплетенными самой Траисарой. Раса зарделась. Это было настолько давно, будто в другой жизни.

- Полно вам, - смущенно прошептала Лураса, растерявшись и не зная, как реагировать. Ее взгляд заметался по залу в поисках предлога закончить разговор, но ничего подходящего не находил, а просто встать и уйти, Раса считала невежливым.

- Простите. Я не хотел вас встревожить, - извинился мужчина, заметив ее неловкость, на что Лураса ответила благодарным взглядом, искренне желая, чтобы вернулась былая непринужденность. Общение подобного рода тяготило ее.

Пока дочь вейнгара делала вид, что вслушивается в слова баллады и прятала стеснение за бокалом вина, к коменданту подошел слуга с бегающим в испуге взглядом и что-то обеспокоенно зашептал тому на ухо. Раса заметила, как кровь отхлынула от мужского лица, как плотно сжались губы, а в глазах зажглось тревожное волнение. Резким кивком комендант отпустил докладчика, а сам внимательно осмотрел зал, наполненный гостями. В итоге взгляд его остановился на дочери, ведущей беседу с женой начальника комендантской канцелярии, и уже не отрывался от нее.

В попытке сообразить, что же так расстроило коменданта, Лураса также оглядела зал. Ничего интересного или неожиданного ее взгляду не открылось. Разбившиеся на кучки гости, жеманные и льстивые улыбки, косые взгляды и тихий шепот - обыденность высокородного собрания, и только напряженная поза, в которой застыл комендант, недвусмысленно заявляет об обратном. В тот момент, когда женщина практически убедила себя в необходимости открыто поинтересоваться о случившемся, в нее проник знакомый, до боли родной и, несмотря на собственный отказ, безумно ожидаемый, немой призыв.

Сердце остановилось. Лураса вскочила на ноги. Звон упавшего бокала привлек к ней заинтересованные взоры гостей, но женщина не видела их. Не замечала. В безрассудной надежде ее взгляд метался по залу, выискивая знакомые призрачные силуэты. Антаргин - бурлило в крови.

Глава 25

Капля за каплей... одна за одной... Размеренный стук по крыше... как жизнь, как биение сердца, как резкое, сиплое дыхание.

Отображение сути ее бытия, воспроизведенное непогодой, такое же верное и правильное, как горестное стенание ветра за окном, рвущие небеса вспышки и раскаты, стонущие деревья и дождь - долгий, унылый дождь, изливающийся с небесных высей.

Щемящая тоска и беспросветная боль - две сестры-напасти, призванные питать и усугублять друг друга, оплели ее жизнь незримыми путами. Они, сплетясь в неразрывном объятии, пустили корни в ее душе, настолько крепкие и глубокие, что задушили всю радость и веселье, когда-либо имевшиеся в глубинах ее существа. Начисто вытеснили веру и вконец вытравили надежду, оставив видимой и доступной лишь стойкую, не убиенную поросль саднящей печали, удобренную осознанием: ничего нельзя изменить.

Все что ей осталось - скорбеть; по покинувшим мир Алэамам, по отрекшимся от матери детям, по никчемной угасающей жизни, огонь которой, так и не нашел в себе сил разгореться, не смог превратиться в яркое, очищающее пламя, не сумел опалить.

И Кимала скорбела. Она оплакивала жестокосердие первооснов, так и не пожелавших простить или даровать возможность искупления, сокрушалась над глупостью людскою, над стремлением человеческого сердца к запретному, над желанием получить больше, чем предназначено судьбой. Как несостоявшийся сосуд, Кимала горевала об осиротевшем мире, покинутом и забытом Даровавшими жизнь. Как избранная в Хранящие чистоту, печалилась о жестокой участи постигшей сестер-служительниц. Как мать, отринутая взращенными чадами, убивалась над собственной никому не нужной любовью, что со временем истерлась, как подошвы ритуальных сандалий, увяла, как сорванный цветок, и превратилась в далекое видение - одно из многих.

- Кануло... Все кануло, - прошептала женщина, вслушиваясь в стенающую песнь ветра и дробный стук капели.

Дождь отступал вместе с ночью, и хмурые сумерки постепенно размывали воспоминания. Не стало юной девы, упоенно восхваляющей красоту и силу стихий. Померкла глубокая синева детских взоров. Звонкий смех близнецов затих среди отвесных скал. Рассыпался прахом букет первоцвета. Исчез его головокружительный аромат, растворившись в запахах сырой земли и омытой водой хвои. Только дрожь, слезы и одиночество остались рядом с ней в сизом мареве близящегося рассвета. Привычная пустота гнала прочь краски былого, напоминая, что в новый день она войдет сиротливым бобылем, не имеющим ничего, кроме полуразвалившейся хижины и ноющих от старости костей. Что даже минувшее уже не принадлежит ей. Что оно стало частью изысканной, изнуряющей пытки, приходящей под рвущую душу мелодию непогоды.

Поежившись, Кимала выбралась из кокона шкур и напитала хворостом очаг. Женщина знала, что скоро пламя выгонит из ее ветхого жилища сырость и мерзлоту, а вот с горечью, впитавшейся в каждую вещь, не сможет справиться никогда. Всякий раз, перешагнув порог, она будет ощущать вязкий привкус печали. Будет видеть таящиеся в полумраке воспоминания, ожидающие возможности выползти из углов и уволочь ее мысли назад, в гиблое, неизменное прошлое. Станет перешагивать их, будто не замечая, до тех пор, пока низкие, клокочущие тучи не коснутся зеленеющих крон и, готовясь пролиться очередным дождем, не застонут низким рокотом назревающего грома.

Обо всем этом Кимала знала наперед и давно смирилась с неизбежным. Миновать начертанные на карте судьбы дороги не удавалось никому. Однажды выбранное направление следовало пройти до конца, даже если принятое решение в итоге оказалось ошибочным. Свое бывшая служительница Алэам считала именно таковым - ошибочным, необдуманным, глупым.

Убедившись, что ненасытный огнь с жадным треском накинулся на предложенную ему пищу, Кимала облачилась в повседневную одежду и застелила постель. Привычным жестом рука пробежалась по шкуре, поглаживая и расправляя, в то время, как глаза видели две пары маленьких ручонок, утопающих в мягкой шерсти и стремящихся наперегонки привести в порядок неприбранное ложе.

Неужто были они в ее жизни? Правдиво ли тепло детских головок, что она иногда ощущала на своей груди? С годами Кимала начала сомневаться в реальности былого, и только в ночи подобные минувшей, утрачивала подозрительность к собственным воспоминаниям. В непогоду они становились явью.

Робкий стук в дверь сошел бы за трение ветвей кустарника об остов старого дома или же за хлопанье широких крыльев небесной птицы над покосившейся крышей, если бы не тихое покашливание, донесшееся до хозяйки жилища из-за ненадежной облупившейся преграды.

В недоумении, с изрядной долей опаски Кимала воззрилась на вход в собственную обитель. Гости на пороге ее хижины явление не частое и всегда неожиданное. За долгие лета по пальцам пересчитать можно, а так чтобы поутру, да после дождя - вовсе дело неслыханное, - мысленно проговаривала женщина, через шаг замирая и поглядывая на дверь. Войдут? Не войдут?

Итогом ее промедления стали очередные хрипы и столь же робкий стук в дверь - не то скребок, не то порождение нахлынувшего страха. Решившись, Кимала взялась за затвор.

- Кого там непогодой принесло? - вопросила она, теребя задвижку, скорбно висящую на проржавевшей петле и давно не выполняющую своей роли.

Оголодавшего зверья Кимала не боялась, а вот людской злобы опасалась со времен погребения сестер.

- На порог с чем? С добром или умыслом?

- Добром, - раздалось за дверью, и бывшая служительница Алэам боязливо отперла затвор.

На крыльце ее жилища стояли две женщины, вымокшие насквозь, дрожащие, и отчего-то широко улыбающиеся.

- Входите, коли с добром, - посторонилась Кимала.

С благодарными кивками путницы переступили порог. По давней традиции поклонились хозяйке и осенили себя округлым знамением Даровавших жизнь, отчего избранная в Хранящие чистоту недоуменно нахмурилась. Слишком давно она не видела подобного приветствия. В ближайшем селении Огненных уж много кругов, как отринули древние обычаи, и ныне здравствовались лишь поклонами, да словами.

"Коль нет с нами Алэам, так нечего и благодати желать", - ответил ей старейшина, когда Кимала впервые не увидела привычного благословляющего жеста.

Ответив пришлым в том же духе, Кимала показала им, где развесить плащи и проводила женщин к очагу, греться, а сама принялась очищать котелок, с намерением заварить трав и напоить горячим своих неожиданных гостей. Суетясь по хозяйству, она то и дело поглядывала на путниц, раздумывая, откуда они и как оказались у ее порога, но вопросов не задавала, ожидая, что женщины сами начнут разговор.

Дождалась, когда подносила к огню наполненный водою котелок, и чуть было не выронила ношу, настолько неожиданными для нее стали произнесенные слова. Подобного обращения к себе Кимала не слышала со времен служения в храме, и уже не думала, что услышит когда-либо. От "предназначенная в сосуды Хранящая" сорвавшегося с уст незнакомой женщины, у самой Кималы учащенно забилось сердце и перехватило дыхание, а от танцующего в очаге пламени повеяло почти забытым душевным теплом, будто сама стихия протянула к ней свои руки.

***

"Что-то изменилось", - уже который день эта мысль не давала Лутаргу покоя, и сейчас, наблюдая за застывшей мраморным изваянием фигурой в белых одеждах, он все больше убеждался в своих предположениях. Некое, едва уловимое напряжение появилось в Нерожденном, но видимого резона для него молодой человек не находил. Или не замечал, в силу незнания, где именно искать причины преображения рианитского божества.

С тех пор, как в подземелье белокаменной башни между ними была заключена договоренность, Риан ни разу не заговорил с Лутаргом, ни пытался воздействовать на рьястора, словом не делал абсолютно ничего, будто и сам Лутарг, и его дух в одночасье перестали интересовать Неизменного. Почти сразу после отданного тресаирам приказа, мужчина перепоручил заботу о молодом человеке двум молчаливым девам, а сам исчез и не давал о себе знать долгих четыре дня, на протяжении которых Лутарг основательно извелся, ибо не находил себе места от волнения за Литаурэль.

Выведать что-либо у безгласных прислужниц ему не удалось. На все вопросы и требования странного гостя своего повелителя они отвечали бегающими взглядами и еще ниже склоняли головы, отчего в молодом человеке просыпалось желание схватить их за плечи и хорошенько встряхнуть, дабы избавить от раболепия.

Не получалось у Лутарга оставаться равнодушным к добровольному уничижению. Мужскому ли, женскому - не суть. Все одно! В равной мере будоражище и отталкивающе!

Стоило бывшему каменщику узреть подобное, внутри у молодого человека давали трещину старейшие барьеры, возведенные им еще в каменоломнях по возвращении из каморки хозяина. Именно тогда, добравшись до горла предводителя эргастенских мальчишек, избитый, окровавленный, со сломанными ребрами, вывихом стопы и неудержимой жаждой победить, он поклялся себе, что никогда больше не станет унижаемым. Что ни один человек на свете не принудит его склониться и забыть и собственных чувствах, мыслях и желаниях. Что сам не будет заискивать перед людьми и не позволит другим угодничать пред собой, пусть даже они окажутся сломленными чужой, более сильной волей.

Но, несмотря на желание, вывести храмовых служительниц из добровольного подчинения Лутаргу не удалось. Безропотная покорность настолько прочно засела в них, что молодому человеку пришлось смириться с неизбежным и оставить все, как есть. За долгие четыре дня проведенные в рианитском святилище, он услышал от дев - вернее от одной из них - единственную короткую фразу: "Великий Неизменный ожидает господина у ворот храма".

Как, чуть позднее, выяснил Лутарг сие приглашение стоило трактовать от обратного. Он сам, десяток служителей и два десятка снаряженных в путь верховых ждали появления Риана на протяжении получаса под пристальными взглядами собравшихся на площади людей. На этот раз явление Нерожденного подданным разительно отличалось от уже виденного Лутаргом. В простых кипенных одеждах он предстал пред ними на гарцующем снежном жеребце, и только обязательная черная маска говорила о том, что ее носитель не совсем обычный человек.

Уже тогда рубящий жест, которым мужчина оборвал громогласное приветствие толпы, показался молодому человеку странным. Почему-то казалось, что Нерожденный падок до народной любви. Его отказ от демонстрации последней наталкивал на тревожные мысли, и чем дальше, тем неспокойнее становилось у Лутарга на душе.

По тому, как их маленький отряд во главе с Рианом, провожали местные жители, молодой человек сделал вывод, что Неизменный редко покидает пределы собственного святилища. Обожание вкупе с неверием светилось на лицах рианитов, когда они наблюдали за конным шествием, а в тех, кому посчастливилось оказаться в непосредственной близости от жеребца Нерожденного, вспыхивало столь бурное ликование, что Лутарг поражался крепости их сердец, способных выдержать столь неистовую радость. Даже в Антэле на церемонии посвящения в руаниданы он не ощущал такого буйства людских эмоций, как здесь при появлении Риана.

Именно с этими мыслями Лутарг последовал за братом Нерожденной, когда служители храма, сопровождавшие процессию по улицам города, остановились у широко распахнутых въездных ворот, на том закончив свой путь, а верховые пришпорили коней, чтобы не отстать от своего божественного правителя, пустившего жеребца в галоп.

Так начался путь Лутарга в неизвестность. Третий день бешеной скачки подошел к концу, а он все также ничего не знал ни о цели путешествия, ни о местонахождении Литаурэль, и только одно не являлось для молодого человека тайной - случилось нечто, пошатнувшее душевное спокойствие Риана.

"Нечто сулящее неприятности", - решил он для себя, отведя взгляд от фигуры Неизменного. Осталось понять, что именно и чем это может грозить лично ему.

Глава 26

О чем только не думали гости коменданта Анистелы, собравшиеся в парадной зале дворца вейнгара. О минувшем застолье с избытком яств и вреде чревоугодия. О подслушанной сплетне или сознательно оброненной фразе, призванной разбудить чье-то любопытство. Об опустевшем бокале и неудобной обуви, трущей ноги. О балладе сказителя, глубине его голоса, изысканном вкусе вина и фруктов - о многом и разном, но только не о тех, кто, миновав дворцовую стражу, колеблющимися видениями шествовали по освещенным коридорам замка.

Они появились с голубыми всполохами заплясавшими на острие огненных языков. Черными тенями прошли сквозь обжигающее пламя и зубья каминной решетки, чтобы престать пред собравшимися в своем ужасающем величии и всколыхнуть в их душах отложенный до поры страх.

С истошным воплем: "Каратели!" - несколько дам бесчувственными кулями повалились на пол. Некоторые ошеломленно застыли, не веря собственным глазам и боясь сделать шаг. Другие - и таких оказалось больше всего - путаясь в собственных одеждах, наступая на шлейфы платьев соседок, спотыкаясь и заламывая руки, спешно отбегали от незваных гостей. В панике они налетали друг на друга, переворачивали изящные стулья, натыкались на мягкие пуфы, обезумевшими от страха глазами ища места возможного прибежища, способного утаить их присутствие в этой зале от пришлых. Мужчин, считающих своим долгом ринуться на помощь дамам, практически не нашлось. В большинстве своем, забыв о благородстве, они пятились от шисгарских призраков, стремясь отойти как можно дальше, и не обращали внимания на оставляемых без защиты женщин. Среди немногих, кто повел себя иначе, был комендант. Невзирая на непосредственную близость карателей к своей замершей в испуге дочери, он устремился к девушке и укрыл ее от взглядов шисгарских всадников собственным телом. Помимо него трое преданных мужей оттесняли своих любимых от нежданного бедствия, и один, совсем еще юный кавалер, держал в своих объятьях лишившуюся чувств деву.

Хруст битого стекла под ногами, стоны и вскрики, надломленное дребезжание последнего аккорда, взятого сказителем в момент появления карателей, сопровождали стремительный бег Лурасы через залу. В общей суматохе на дочь вейнгара никто не обратил внимания. Никто не попытался остановить ее, преградить путь или как-то удержать. Занятые собственным спасением гости коменданта Анистелы не видели, как женщина оступилась и, потеряв равновесие, стала оседать на пол, как призрачные руки одного из карателей подхватили ее, не позволив упасть. Не слышали в общем гомоне обращенных к ней слов: "Осторожнее! Антаргин мне этого не простит". Не уловили ее ответный шепот: "Рада тебе, Сальмир". Ни один из гостей не заметил, как ведя за собой мужчин, повсеместно признанных грозой тэланского народа, дочь почившего вейнгара покинула праздничную залу, оставив взбудораженных людей оглядываться в поисках подступающих к ним шисгарцев.

Для них - оставшихся в помещении - каратели исчезли так же неожиданно и необъяснимо, как появились. Давний страх застлал всем глаза, сокрыв саму причину прибытия шисгарцев. Он заставил тэланцев погрузиться в воды паники, утонуть в боязни, захлебнуться в ее холодных глубинах, не позволив уразуметь очевидное - ни один их них не был целью шисгарцев. Никто не заинтересовал оплетенные голубоватым свечением тени, а та, ради кого они явились, по собственной воле пришла к ним в руки.

Позднее, многие из присутствовавших в тот день на обеде у коменданта задавались вопросом, а правда ли, что они столкнулись в "голубой смертью" и избежали ее пагубного прикосновения. Верно ли то, что призрачные мужчины прошли через огонь и открылись их взорам? Реально ли увиденное ими, или все это чья-то глупая, жестокая шутка?

Как ни странно, мнения оказались схожи. Искренне мнящих себя счастливчиками среди приглашенных не нашлось, а потому жутковатое явление решено было отнести к неуместным шуткам, о которых предпочтительнее не вспоминать в открытую. Виновника отыскивать не стали, то ли боясь опровергнуть собственные измышления, то ли не желая попусту тратить время. Коменданта не расспрашивали, опасаясь его недовольства, а сам он не посчитал нужным делиться тем, что происходило в замке после отбытия последнего гостя, ибо не до конца доверял собственным глазам.

***

Семь дней провела Литаурэль в небольшом горном селении, присматриваясь к жителям и сторонясь их ответного внимания. От дома Хитары девушка не отходила, только если сама хозяйка не звала ее с собой воды набрать или короб с травами отнести. Знакомство свела столько с Утагой и Рамитой, да и то по их собственному желанию. На все вопросы женщин относительно того, кто она, откуда явилась и какими путями нашла дорогу к их селению, Лита отвечала уклончиво. В большинстве своем ссылалась на спутанные болезнью воспоминания, мол помнит, как с соплеменниками ехала на перевал, как началась гроза и полил дождь, а дальше сплошной туман. О Нерожденном и тресаирах не обмолвилась ни словом. Про духов также не рассказывала, не была уверена, стоит ли доверять этим людям и не отпугнет ли их подобное знание. Только прислушивалась к их разговорам, приглядывалась к обывателям, и думала, как быть дальше.

Впрочем, отвечали ей схожей подозрительностью. Несмотря на явное добродушие и словоохотливость хозяйки, приютившей ее в своем жилище, Хитара не спешила делиться тайнами сведениями. После того первого дня, когда знахарка расспрашивала Литаурэль о Великих Девах и поняла что пришлая о них не слышала, вопросы у женщины иссякли. И не только вопросы, с ответами также образовалась определенная сложность. На все, что хоть как-то касалось загадочных Дев и возможности покинуть селение, Хитара откликалась туманным: "Все знание от Великих. Коли дадут, тогда и разберешься". Эта необъяснимая таинственность существенно пугала Литу. С каждым новым днем она все больше чувствовала себя пленницей.

Вздохнув, Истинная оторвалась от созерцания занавеси, скрывающей вход в каморку с лекарственными травами, и допила уже остывший чай. Смахнув со стола крошки и ополоснув кружку, девушка вышла на крыльцо. Уже почти стемнело, и на небе зажглись яркие огоньки первых звезд. Взгляд Рожденной с духом остановился на одной, самой сочной, зависшей над кромкой далекого пика. Она подмигивала, вспыхивая и затухая, и словно звала за собой, обещая указать путь, по которому столь яростно желала пройти Литаурэль. Девичьи мысли устремились к братьям, воскрешая в памяти лицо каждого. Затем метнулись к Перворожденному, и по взгляду рьястора перешли на Лутарга.

Как он? Где? Идет ли за ней? Ищет? Один за другим вопросы пронеслись в ней и, оставшись без ответа, улетели на крыльях ночной птицы, вспорхнувшей с крыши и прорезавшей тишину визгливым криком.

Лита зябко поежилась. В душе всколыхнулся страх.

- Продрогла, пади. Не день уж.

Задумавшись, она не услышала шагов Хитары, а потому вздрогнула в испуге, подпитываемом снедающим ее беспокойством.

- Малость только, - Литаурэль посторонилась, пропуская хозяйку в дом, но знахарка заходить не стала:

- Покров накинь, со мной пойдешь, - велела она смурным голосом, на что Лита отреагировала немым изумлением.

Так поздно она из дому еще не выходила.

- Что стоишь? Иди. Ждут нас, - поторопила пришлую Хитара.

Рожденная с духом послушалась. Найдя одолженный знахаркой платок, Лита торопливо обмоталась им на манер местных женщин, и поспешила за лекаркой, уверенно шагающей по направлению к чернеющей полосе деревьев. Сердце тревожно билось в груди, когда они петляли среди массивных стволов, сперва взбираясь по косогору, а затем спускаясь по каменистой тропе.

Шум ниспадающей воды и треск поленьев приветствовали женщин, едва те вышли из-под сени шелестящих на ветру крон. Пламя четырех костров взметнулось, дохнув жаром. Сноп искр устремился к небесам. Озадаченная Литаурэль застыла, окидывая взором открывшийся вид. Идеально ровный круг поляны. Вертикаль стремящейся в небеса скалы, и низвергающиеся источники, струящиеся по камню. Стройный ряд деревьев, отделяющих косогор от гладкости равнины. Поросль невысокой травы под ногами. Громада плоского камня по центру и обступившие его одиннадцать фигур. Все словно высажено, вылеплено и расставлено чьей-то искусной рукой. Девушка с восхищением выдохнула.

- Не бойся. Расспросить тебя хотим только. Не боле, - успокоила девушку знахарка, по-своему истолковав ее замешательство.

Литаурэль кивнула, делая уверенный шаг вперед. Страха она не испытывала, только любопытство и еще нечто сродни свербящему нетерпению приблизиться, будто что-то важное ожидало ее в центре этой поляны.

Когда Хитара проходила мимо костра, она бросила в огонь горсть какого-то порошка, отчего пламя загудело, взвихрилось и окрасилось в лиловый цвет. Лита споткнулась, завороженная. Средь взмывших ввысь языков ей почудился пристальный взгляд рдеющих глаз на бледном полупрозрачном лице, окруженном пламенеющим облаком волос.

- Что ты видишь? - вопрос знахарки вывел Литаурэль из легкого ступора.

Она встряхнулась, моргнула и ответила:

- Ничего, - удивительный образ растаял в лиловых сполохах.

- Идем, - хмыкнула в ответ Хитара.

- Зачем я здесь? Кто они? - спросила Истинная, ступив в очерченное кострами пространство. В нем было как-то по-особому тепло, и даже пахло иначе - свежестью морского бриза с едва уловимым ароматом высушенных солнцем розовых лепестков.

- Что ты чувствуешь? - слова Хитары облетели Литаурэль порывом ветра. Ласковое прикосновение бриза сменилось покалыванием ночной свежести, тончайшее благоухание роз вытеснил терпкий аромат хвои.

- Прохладно, - отозвалась Рожденная с духом и, в доказательство, обняла себя руками, а подумав, добавила: - Вы не ответили.

- Идем.

Хитара повела девушку дальше. Они обошли плоский валун, прошли между женщинами, молчаливо наблюдающими за их действиями, приблизились к скале.

- Умойся, - велела знахарка, указав Литаурэль на каменную чашу, в которую стекала струя из невидимого источника.

Поняв, что не получит объяснений пока не выполнит все требования, Истинная склонилась, чтобы зачерпнуть воды. Вопреки ожиданиям кожу обожгло кипятком, и Лита затрясла руками, чтобы остудить ошпаренные пальцы. Слова обиды, готовые сорваться с губ, были отсрочены строгим велением Хитары.

- Еще. - Сухо, напряженно, взыскательно.

Литаурэль качнула головой, отказываясь. Руки непроизвольно сжались в кулаки. Пальцы пульсировали от ожога.

- Ну же, не бойся. Вода излечит, - не обращая внимания на нежелание своей подопечной, настаивала знахарка. Теперь в ее голосе сквозили ласковый призыв и убежденность, что ничего страшного не случиться.

Лита задумалась, прикусив губу. Она прислушалась к себе, к врожденному чутью Истинной, и поняла, что Хитара искренне верит в то, что говорит. Рискнув, девушка потянулась к каменной чаше. Дрогнувшие пальцы соприкоснулись с покрытой рябью поверхностью, нежданно оказавшейся остужающе свежей. Не раздумывая более, Литаурэль погрузила саднящие руки в прохладную воду, позволив ей смыть неприятные ощущения.

- Ополосни лицо, - вновь попросила Хитара, и Лита, зачерпнув пригоршню, коснулась ладонями разгоряченных щек.

Сдавило грудь, забилось тело в бурной стремнине, оплели прозрачные руки потока нечаянную добычу и вытолкнули на поверхность. "Свободная вода", - прожурчал поток, поднося к берегу податливое тело. "Желанная твердь", - стелясь травою, благоуханием отозвалась земля. Литаурэль шумно глотнула воздух.

- Что это было?! - взволнованно прошептала Рожденная с духом, все еще ощущая давление в груди и слыша шелест клонящихся на ветру трав.

- Ступай к алтарю, - Хитара улыбнулась и, развернув девушку лицом к огнищу, чуть подтолкнула ее вперед.

Все еще не пришедшая в себя Литаурэль, послушно пошла вперед. Женщины, преграждавшие ей путь к камню, расступились, как только тресаирка вошла в незримый круг. Налетевший порыв ветра взметнул их одежды, захлопал длинными юбками, заиграл широкими рукавами, но Истинная этого не видела, зачарованная танцем искр над гладкой черной поверхностью. Они то складывались в острие скалистого пика, то расцветали бутоном или раскрывались крыльями бабочки, то стекали непоседливым ручейком, чтобы затем вновь заплясать вершинками благодатного пламени.

Зрелище завораживающее. Все остальное меркло пред ним, сметалось шквальным ветром, терялось в черноте ночи.

Готовым сосудом Литаурэль приближалась к игривым огонькам, с единственной мыслью, с одним важнейшим желанием, пульсирующим внутри - коснуться. Все что ей требовалось - стать частью этого танца, влиться в него еще одной искоркой, дополнить блистающий хоровод тем светом, что горит в ее душе. Разделить с ними сущность духа.

Всем сердцем тянясь к замысловатому узору, Лита не слышала взволнованный шепот Хитары, не осознавала слов "Твоя правда, Минага", не замечала обступивших камень женщин, не зрела их соединенных рук. Она смотрела, как вытягивается искрящийся силуэт, как обретает форму колеблющаяся фигура, как лиловыми всполохами восстает из камня великая огненная стихия - одна из древнейших основ ее самой.

Глава 27

Багрянец закатного солнца почти утонул в недрах Дивейского моря, когда опальный вейнгар с небольшим отрядом эргастенских гвардейцев очутился у подножья скалы, венчаемой громадой Шисгарской крепости.

Спешившись, Матерн вскинул голову, чтобы уткнуться взглядом в сумеречную высь. Все говорило, что она там - карты, лента заброшенного тракта, с которой всадники недавно свернули, даже дребезжащая струна страха в его груди вопила о близости проклятого места, но... Надвигающаяся ночь надежно скрывала от выискивающих взоров человека монолитный остов, превращая и башенные пики, и зубья крепостных стен в рваные скосы лишенных растительности вершин. На мгновенье на лице мужчины отразились бурлящие в душе эмоции - смесь боязни и нетерпения, желания получить и отказаться от задуманного - а затем, губы его поджались, и резким кивком головы Матерн скомандовал привал.

Верховые, терпеливо ожидающие приказа командира, засуетились. Довольное пофыркивание лошадей, лишившихся седоков, хруст веток под ногами, возня со сбруей, ругательства и просто тихие разговоры оживили сень деревьев. Над головами раздалось хлопанье крыльев потревоженных птиц, пронзительные крики и клекот. Трисшунские горы приветствовали наездников.

Обведя взглядом близстоящих, узрев их суетливую торопь, рожденную желанием поскорее устроиться на привал, сын Кэмарна подозвал одного и, перебросив ему поводья собственного жеребца, вновь посмотрел ввысь.

В непосредственной близости от оплота карателей идея с захватом Лурасы и ее обменом на помощь рианитов, перестала казаться столь разумной и воплотимой, как за стенами Эргастенского замка. Сейчас Матерна одолели сомнения, и даже родная тэланская земля, на которой он стоял, не помогала справиться с ними. Сердце билось в хаотичном ритме вопросов, что рождал взбудораженный ум. Они проносились мимо, тревожили, страшили, требовали развернутого ответа.

В глубоком недовольстве собой, мужчина сжал кулаки. Он знал, что шисгарцев не будет в крепости. Что никто никогда не видел их на стенах замка. Что появляются они лишь единожды в год - в месяц белого флага, а он уже давно миновал, но...

Подниматься к каменной громаде не хотелось. Противное "вдруг" скреблось под кожей. Дрожью прокатывалось желание отступить.

Дата добавления: 2015-08-28