Дорога Бог знает куда книга для брата 15 страница

(Кен Смит)

Или в другом вагоне последней, насквозь пустой подзем­ки, идущей от Хитроу, где я однажды ехал наедине с каким-то полупьяным, получокнутым мужичком, который все старал­ся обратить на себя мое внимание диким ревом и скверными гримасами и при этом обзывал меня почему-то Джеком Лон­доном, и брызгал слюной, я прочитал над окном стихотворе­ние Кольриджа:

Мороз вершит свой сокровенный труд в безветрии полнейшем. Крик совенка так громок — чу, и вновь! как прежде, громок. Мое семейство отошло ко сну, и я совсем один, что так созвучно сокрытым думам: разве только рядом малыш мой в колыбели дышит мирно. И вправду — тишь. Такая, что мешает, смущая мысль мою своим предельным, чужим безмолвьем. Море, лес, холмы и край наш людный! Лес, холмы и море с бесчисленными данностями жизни неслышимы, как сны!⁴⁰

Блик, лучик поднебесного света, солнечный зайчик в смут­ные твои думы... Паутина лондонского метро, фаллопиевы трубы чрева города, по которым скользит и мчится в неиз-

⁴⁰ Перевод мой.

вестность какая-то еще не сбывшаяся возможность настояще­го бытия, хотя бы иногда, о Господи, пронизанная светом и счастьем откровенной слезы...

Так легко превратить поэзию в идол, не угадав в ней от­раженного света, так легко стать наркоманом известности, когда, будучи на время отлученным от света прожекторов и от журнальных страниц, начинаешь терять человеческий облик от страшной и кромешной ломки честолюбия, требующего ежедневной порции популярности...

Нет, уж если печататься, то в подземке. Я хочу быть рядом с кем-то, когда вагон остановится во тьме...»

Когда я вспоминаю, брат, как писал это четыре года назад, я понимаю, что во мне что-то происходило. При всем внеш­нем великолепии моего существования, при всей открытости мира на все четыре стороны до самой Австралии, при всем знании языков и всех визах в паспорте я был на пороге потери самого себя. Моя жизнь себя исчерпала, та жизнь, в которой я писал стихи и придумывал дервишей, чтобы объяснить себе собственные метания. Тоска духовной смерти накатывала на меня, и только свет закатной японской вишни и облетающие ее лепестки намекали мне на возможность другой жизни. Но ведь и эта вишня в палисаднике на улице Элм Бэнк Гарденс была декоративной и, значит, придуманной для украшения реальности...

Да, я и раньше догадывался, что та реальность, которую я считал настоящей и в которой жил с детства, на самом деле вторична. Но только путешествие по миру убедило меня: да, она вторична, и ждать от нее нечего, если жить ею одной.

И тут случилось чудо.

Однажды вечером, когда я смотрел по телевизору ново­сти о продолжавшемся уже неделю мятеже заключенных в

Ровиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

английской тюрьме Стрейнджуэйз⁴¹, раздался телефонный звонок. Трубку взяла оказавшаяся в доме Маргарет: мне не было в этом никакой необходимости, кто мог звонить мне, кому я был нужен в этой стране? Это был английский звонок, в английском доме, по английским делам.

Спрашивали хозяйку дома, но она была во Франции. В лю­бых других обстоятельствах разговор был бы исчерпан. Но что заставило Маргарет сказать в трубку незнакомому человеку, что в доме есть гость из России? Никто ее об этом не спраши­вал, и по английским правилам это было просто немыслимо. Потому я и считаю это чудом, которое случилось потому, что должно было случиться. Меня вдруг пригласили к телефону, и Маргарет передала мне трубку.

Человек на другом конце провода поинтересовался, отку­да именно я приехал, и пригласил меня на следующий день посетить Ахмадийскую мечеть. Мне ничего не говорило слово «Ахмадийская», но всякий повод выбраться из дому был инте­ресен, и я согласился, и повесил трубку.

Наутро за мной заехали на машине и повезли в мечеть, которая оказалась неподалеку, в Патни. Первое, что я увидел там, это был девиз Общины:

«ЛЮБОВЬ КО ВСЕМ, НЕНАВИСТЬ - НИ К КОМУ»,

и с первого дня я так заинтересовался этим исламом, что оставил все текущие дела и принялся за перевод Ахмадийских книг, которые меня попросили перевести.

Я встретился с Халифом Общины Хазратом Мирзой Тахи-ром Ахмадом, проговорил с ним два часа и к своему все возрас­тающему интересу обнаружил, что на мир мы смотрим почти

⁴¹ Strangeways, то есть Чужие Пути.

одинаково. В нашем разговоре было много нового для меня, и об этом я расскажу позже. Важно было то, что я сразу втянулся в работу и начал учиться исламу, еще не понимая, что учусь.

Я все еще думал, что просто перевожу книги, но содержа­ние их оказалось настолько ясным, поразительным и познава­тельным, что я скоро убедился: мое присутствие в Общине не случайно.

Лимит моего проживания в гостях у Мари Броксап подхо­дил к концу, но Халиф попросил меня задержаться в Англии, чтобы помочь Общине с переводами на русский. Мне сказали, что я могу пожить в Исламабаде, и я, естественно, сперва поду­мал, что речь идет о пакистанском Исламабаде. Но оказалось, что речь идет о том самом Ахмадийском участке английской земли, о котором ты уже знаешь... И я переехал из Барнса в этот суррейский Исламабад, который тогда увидел впервые, совершенно еще не предчувствуя, что буду счастливо и сози­дательно трудиться здесь долгие годы...

Я еще мало что предчувствовал, но — в этой тихой обите­ли с широким полем и старыми черными елями, стоящими между длинными деревянными домами, мне вдруг очень за­хотелось поработать. Как мне хочется сейчас по-настоящему, во всех подробностях вспомнить свое тогдашнее состояние! От него мало что осталось, кроме одной крошечной странички из моего звукового дневника, которая так странно звучит сейчас, по прошествии времени:

«Ночь на пятнадцатое апреля. Исламабад, под Лондоном. За окном дождь. Во время ужина, на который меня здесь пригла­сили, я слышал, как китайская девочка нараспев читает Коран.

Я приехал сюда на пару дней поработать над переводами книг Ахмадийи. Во вторник у меня на БИБИСИ дискуссия с товарищем из Иерусалимского университета — об исламе.

Равиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

Недавно прошла предпасхальная Благая Пятница⁴², и я перед отъездом сюда сказал Томасу вслух: «Томас, давай по­стараемся стать благими».

Стукнуло мне в голову, чего я ищу: независимости духа. Все эволюционные структуры живы именно тем, что они неза­висимы, но живут в единстве природы. Люди же должны быть независимы, но жить в Единстве Бога».

За первую неделю в Исламабаде я перевел единым духом, почти без сна, четыре небольшие книжки по исламу.

Содержавшиеся в них притязания Общины все еще каза­лись мне неимоверными. Больше всего поразило меня твер­дая и уверенная убежденность, что весь мир в будущем станет исламским.

ЧТО-О-О?!

Незадолго до того я посмотрел по телевизору какой-то очередной псевдохудожественный фильм про мусульманских террористов, один из которых, сидя за рулем захваченного Боинга, вещал, глядя на лежащую вокруг пустыню: «Пророк сказал, что в грядущем в мире не будет ничего, кроме ислама... Это будет прекрасно, как ветер пустыни, сметающий все лиш­нее на своем пути....»

Неужели же непримиримый аскетизм ислама, как суховей, снесет и уничтожит все наследие человечества, не отвечающее исламу?! — подумал я тогда в своем невежестве, не понимая, что если человек живет в духовной чистоте и умеет отличать добро от зла, он уже живет в исламе, хотя и не осознает этого. И разве не преподала мне урок Турция, бережно сохранившая

⁴² Чистая Пятница.

на своей территории наследие всех цивилизаций, начиная от античной?

Но понять предстояло еще очень многое.

Ахмадийская Община утверждала, что именно ей, а не другим мусульманским течениям, суждено совершить в мире духовную революцию и привести весь мир к Единобожию. Она утверждала, что является Общиной, основанной самим Обетованным Мессией всего человечества, и потому является не только Общиной истинных мусульман, но и истинных хри­стиан — в том исламском и предвечном монотеистическом смысле, которому учил сам пророк Иисус.

Она, эта Община, духовно соперничала со всем миром, бросая философский вызов всему колоссально многооб­разному, непредставимо мощному и неслыханно богатому истеблишменту.

Учить мир, как жить? Да ведь учили уже. Но она, неболь­шая Община, бросала вызов не только средневековому басно­словному пониманию ислама; она бросала мирный духовный вызов всем религиям по всей планете, не исключая и христи­анства, каким оно стало в начале четвертого века после Ни-кейского собора, канонизировавшего догмат Троицы.

Такая претензия заслуживала, по крайней мере, внима­ния и попытки понять, на чем же она основана. Как и у тебя, у меня тогда еще был готов ярлык по любому поводу: от боль­шого ума, надо полагать. Но то, что мусульмане-ахмади дей­ствительно делают то, что говорят, и живут так, как учат жить других, заставило меня начать разбираться в их образе жизни и философии без готовых ярлыков.

Это была Община, где люди действительно не только гото­вы пойти на мученичество за свою веру, но и постоянно при­нимают это мученичество.

Ровиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

Фанатики? Да нет, это были улыбающиеся, умные и рас­судительные люди.

Община действительно никогда не отвечает насилием на насилие, веря, что после пришествия Обетованного Мессии сам Бог вмешался в дела мира, и потому насилие в делах веры окончательно стало бессмысленным.

Непротивленцы? Да нет, они понимают, что насилию нельзя позволять торжествовать. Они понимают, что Аллах дал им право за самозащиту, но Он же в Коране говорит, что простить — лучше для них.

И они прощают — вопреки всему, потому что главное для них — жить так, как угоднее Аллаху.

Лицемеры? Обманщики? Нет, потому что они действи­тельно жертвуют всем, что имеют, и это продолжается уже бо­лее ста лет безо всяких земных выгод.

Я еще поверял алгеброй гармонию, которую увидел, но разговаривая с людьми, с которыми так щедро свела меня судьба, уже понимал, что при всем нашем человеческом раз­личии, суть и цель жизни у нас едина: служение...

И сомнения в собственной нужности на земле стали понем­ногу оставлять меня, потому что я работал сверх сил, но от меня не убывало — впервые в жизни. Внутреннее чувство второго рождения говорило мне, что я поступаю правильно, и впервые я получал от труда ясное удовлетворение, потому что понимал: этот труд в вечной и каждодневной нужности своей — бесконе­чен, и чтобы завершить его, я просто обязан быть бессмертным.

Осмысленность моему ежедневному труду стало придавать именно это грядущее бессмертие, которое я осознавал в себе с каждым новым днем все сильнее и внятнее...

А ведь я еще даже не начинал молиться, потому был еще только на пути в Австралию, в сиднейскую миссию, о которой уже рассказал тебе.

Эта реальность бессмертия, до которой нельзя было до­тронуться, и которую можно было разглядеть лишь сердцем, стала становиться для меня Первичной Реальностью. И в на­ступающем свете этой первой и единственной настоящей ре­альности мне уже не нужен был придуманный мною дервиш... Он уходил от меня в мир вторичной реальности, чтобы фило­софствовать там и тогда, когда это ни к чему не обязывает...

Потому что я понял: вера существует не лично для челове­ка. Вера — это обязательство, которое человек берет сначала перед Богом, а затем — перед другими людьми.

Пусть, сказал я себе, мой дервиш грядет своим путем, «по­добно носорогу», по словам Ницше...

Не существует истины для одного человека — той едино­личной истины, которую я так искал всю жизнь, скитаясь по городам и странам.

Истина принадлежит всем, но для этого нужно найти брат­ство, которое совместно несет Истину другим.

Такое братство легко узнать, если найдешь. Это братство людей, которые живут так, так говорят. Я нашел его благодаря простому земному чуду и тогда простился с дервишем, кото­рый говорил правду, но не понимал ее.

Это был дервиш моего «я», который упрямо не хотел идти одним путем с другими людьми, потому что думал, что все они идут не туда.

Это было, надо сказать, недалеко от коранической истины, которая говорит, что большинство никогда не бывает право. Община, в которую привело меня чудо, была Общиной мень­шинства в исламском мире⁴³. Более того, это была Община,

⁴³ Бурный рост Ахмадийской мусульманской Общины в последние годы свидетельствует, что это — не навсегда.

Равиль БУХАРАЕВ

которую остальной исламский мир считает еретической, поэ­тому принадлежность к ней была чревата многими осложне­ниями не только в каком-нибудь далеком от меня Пакистане, но и родном отечестве, в дедовском татарском исламе...

Стоило ли идти против течения, если бы я не осознал, что наконец нашел то, что искал, и ради чего можно пожертвовать мнением всего остального мира? Нельзя сказать, чтобы меня не мучил этот выбор.

Но перед тем, как я вступил в Общину, в том же самом лес­ном английском Исламабаде мне приснился сон. Это было под утро, уже осенью, после прилета из Австралии и после того, как я начал молиться пять раз в день и уже многое знал об Ах-мадийском учении... Это был странный и вещий сон.

Мне приснилось, что я молюсь на втором этаже старинной казанской мечети Марджани. Там было много других людей, которые совершали Сунну, то есть личную часть намаза, перед тем, как встать в ряды для совершения совместной молитвы.

И вот я понимаю, что все люди молятся в сторону михраба, то есть, смотрят в том направлении, в каком положено им смо­треть, а я один молюсь по направлению к витражному окну, из которого на меня проливается поток солнечного света...

Во сне я спрашиваю себя, почему я смотрю не туда, куда все остальные? И —понимаю: ах да, я ведь нахожусь в путеше­ствии, поэтому мне по правилам ислама можно смотреть туда, куда я еду; туда, откуда идет этот ослепительный свет...

Тут раздается Азан — зов на совместную молитву, и я встаю в ряд с другими, и внезапно обнаруживаю, что я — совершенно голый, только голова прикрыта. Но мне почему-то не стыдно, хотя вокруг много людей.

Более того, пространство мечети в этом сне какое-то при­чудливое; оно пересечено поверху галереями, на которых

Дорога Бог знает куда

почему-то стоят какие-то татарские старушки в белых плат­ках. А я не стыжусь своей наготы перед людьми, словно я мла­денец...

Одна лишь мысль у меня в голове: как же это я стою перед Аллахом совсем нагой?

Я рассказал Халифу об этом странном сне. И получил от­вет, что никто не может надеяться заново родиться в вере и на­чать путь к Единству прежде, чем не сбросит с себя все одежды прошлого и не предстанет перед Ним в скудости и наготе свое­го существа.

Так, во сне, я понял, что у меня нет больше иллюзий. На­стала другая реальность, в которой нужно было не только ро­диться, но и жить заново, искупая проступки прошлого, от ко­торых только Аллах может избавить человека.

НЕЧТО О СОВПАДЕНИЯХ

Ты скажешь, вольно ему говорить о другой реальности лю­дям, для которых не существует реальности помимо их соб­ственной. У них нет другого мира, помимо того, в котором они уже набили себе шишек и как-то обжились.

Они, как и ты, скажут, что я принимаю за чудеса простые совпадения, которых много в жизни каждого человека. Я не стану никого убеждать в обратном. Если бы я перечислял в этой книге все так называемые совпадения, в которых я теперь вижу дорожные знаки моего Пути, ты подумал бы, что я хочу убедить тебя чудесами. Нет, не хочу.

Чудеса существуют — их только нужно осознать как чудеса. Единство, еще раз повторю, не нарушает установленных им самим законов. Но Единство может подать знак человеку.

С тех пор, как я решился ступить на Путь, которым сейчас, как мне верится, иду вместе со всей Ахмадийской мусульман-

Ровиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

ской Общиной и на который зову тебя и всех людей, не утра­тивших еще души, вся моя жизнь состоит из так называемых совпадений и исполнения сокровенных желаний.

Я вылетал в Индию из лондонского аэропорта Гатвик в ночь под католическое Рождество. Гатвик поновее Хитроу и намного больше: между его внутренними аэровокзалами хо­дит монорельсовый поезд с просторными вагонами. Отсюда вылетают во все концы света: в Австралию я летел тоже отсю­да. Сам понимаешь, что иммиграционная, то есть погранич­ная, служба в Гатвике весьма многочисленная...

И вот, приключения мои начались с того, что выпускавший меня из страны иммиграционный служащий, поглядев на мой желтый выездной листок, который обязаны заполнять перед отлетом из страны все пассажиры с «прочими» паспортами⁴⁴, вдруг спросил:

— Вы — ахмади?

Очень странный это был вопрос для иммиграционного служащего, который вправе спросить тебя о чем угодно, кро­ме, вообще говоря, вероисповедания... Но уж если спросили, я ответил, что да, я ахмади...

— Я тоже ахмади, — смущенно улыбаясь, произнес он.

Это было неслыханно! Встретить собрата в иммиграцион­ной службе, наверняка единственного среди тысяч и тысяч ее служащих, да и встретить не просто так, а вылетая в Дели-Кадиан на ахмадийское столетие!

Назови это совпадением. Отдавая мне паспорт, он сказал:

— По-хорошему завидую вам. Вспомните меня в своей мо­
литве в Кадиане. Салам алейкум!

' Теперь это правило отменено.

— Салам алейкум ва рахматулла! — попрощался и я, все еще не веря, что такое совпадение может произойти наяву. Но с той самой минуты я уже знал, что путешествие мое сложится наилучшим образом, и впоследствии, уже мчась в такси через пенджабскую ночь, чреватую выстрелами и минами на доро­ге, я не усомнился ни на секунду: я знал, что не погибну там и тогда, и знал это наверняка.

В Боинге, на борту которого я девять часов летел в Дели, произошло еще одно совпадение: моим соседом через про­лет оказался еще один ахмади, господин Наим, впоследствии ставший моим добрым другом. Это было совпадение потому, что сам авиабилет в Дели достался мне чудом.

Я, конечно, мечтал попасть в том далеком году в Кадиан. И когда мне без моей просьбы предложили полететь туда, я с ра­достью согласился. Это было перед моим отлетом в Венгрию, куда я должен был отправиться, чтобы мне вручили членский билет венгерского ПЕН-Клуба. Две поездки почти накладыва­лись одна на другую, к тому же неожиданная проблема была в том, что в Англии только что отменили систему, при которой, выезжая из страны до срока окончания визы, ты мог получить отметку в паспорте, по которой тебя впустили бы вновь. Сле­довательно, мне нужно было получать в Венгрии новую бри­танскую визу, что было непростым делом.

Итак, я собирался в Венгрию, надеясь, что до отъезда мне достанется билет и в Дели, но, увы, билетов экономического класса не оказалось, и организторы извинились передо мной, сказав, что полечу в другой раз. Я принял это со смирением и отправился в Венгрию.

В Будапеште я подал документы на новую британскую визу и наудачу попросил многоразовую, хотя было очевидно, что человеку с улицы и одноразовую-то получить будет трудно.

Ровиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

Вдруг прилетело известие, что каким-то чудом мне все же вы­пал билет в Дели, одному из множества ожидавших! Но воз­никала еще одна проблема: как вернуться в Англию всего на один день, чтобы опять не потерять визу при вылете в Индию? Опять, что ли, подавать на визу уже в Дели? Как на это посмо­трят в посольстве и дадут ли визу такому попрыгунчику? Так я ломал голову, уже решив переночевать ночь транзитом в бри­танском аэропорту, и тут мне выдали визу и — многоразовую, можешь себе представить...

Если ты еще не устал от совпадений, я расскажу еще об одном, совсем уж поразительном. Я уже сказал, что отправил­ся в Будапешт за членским билетом венгерского ПЕН-Клуба, куда меня приняли как человека, пишущего венки сонетов на венгерском языке. Тогда я еще не был знаком с его директо­ром, чудесным человеком и замечательным венгерским дра­матургом Миклошем Хубаем. Это бьш прекрасный случай по­знакомиться и подружиться, что мы и сделали, и расстались очень довольные: он — моими венгерскими стихами, я — та­ким приятным знакомством.

И вот, в тот же вечер я получил от него записку следующе­го содержания:

Дорогой Равиль!

Как только вы ушли, мне позвонила из Венеции мадам Мишель Кампаньоло, генеральный секретарь Европейско­го Общества Культуры, и спросила, не знаю ли я такого Равиля Бухараева, который в письме к ней представился как член венгерского ПЕН-Клуба. Я сказал, что, конечно, знаю и дал самые лестные рекомендации. Она чрезвычайно заинте­ресовалась вашей работой. Приходите в понедельник, и мы вместе перезвоним ей.

Искренне ваш, Миклош Хубай 258

Вот это было действительно совпадение из совпадений!

Дело в том, что в том году я нечаянно сделал открытие относительно исторического происхождения казанской баш­ни Сююмбеки, вокруг которой так много легенд и слухов, сводящихся к тому, что башню построили в семнадцатом веке русские военные инженеры. Мое открытие, о котором здесь подробно писать не место, состояло в том, что башню спроектировал в пятнадцатом веке итальянский архитектор, что отодвигало ее постройку во времена до взятия Казани Ива­ном Грозным со всеми вытекающими отсюда последствиями для состояния татарской культуры и цивилизации в ту ренес-сансную эпоху.

Сделав это открытие, я по наивности разослал десять писем по адресам различных культурных обществ Европы с одной и той же стереотипной просьбой — помочь мне поехать в Ита­лию для проверки кое-каких гипотез на месте. Я думал, что все сразу так и ухватятся за такое открытие: еще бы — расширить географию Кватроченто до самых пределов Азии!

Одно такое письмо я на удачу отправил и в Венецию.

И вот где застал меня ответ на мое письмо! Не приди я тог­да познакомиться с Миклошем Хубаем, что бы ответил он на звонок из Венеции? Ведь он совершенно ничего не знал обо мне до нашего личного знакомства, и мое членство в ПЕН-Клубе Венгрии еще не было достаточно широко известным. Но в результате этой цепи невероятных совпадений я сразу по­сле Индии оказался в Венеции по приглашению мадам Компаньоло, и так исполнилось еще одно мое сокровенное желание...

А на остальные девять писем отовсюду пришли вежливые И холодные отказы. И что удивительного, если даже в Казани моя гипотеза никого не заинтересовала?

Ровиль БУХАРАЕВ

Дорога Бог знает куда

Возвращаясь напоследок к тому совпадению, что в пере­полненном Боинге изо всех трехсот с лишним пассажиров я оказался рядом с моим ахмадийским собратом, хочу рас­сказать тебе притчу, услышанную в том полете от господина Найма:

Приснился одному человеку сон, что идет он рядом с Го­сподом по пустынному песчаному берегу моря, и проходят перед его взором картины его прошлой жизни...

И вот, посмотрел человек назад и видит, что тянется за ними по песку двойная цепочка следов: одни следы — его собственные, другие следы — Господа его.

И, сопоставляя с этими следами картины своей смерт­ной жизни, убедился человек, что в самые отчаянные, тяж­кие, безысходные часы, дни, месяцы и годы его свершившегося бытия двойная цепочка следов превращается в одинарную, и второй след исчезает...

И возопил человек к Богу:

— Что же это, Господи! — зарыдал он, — когда мне быва­
ло хорошо, Ты всегда был рядом со мною, а когда постигала
меня беда и отчаяние, Тебя не было рядом! Где же справедли­
вость Твоя!

— Бедный сын мой, — тихо ответил ему Господь, — в эти
минуты, дни, месяцы и годы я ведь тащил тебя на Себе...

Часть третья,

в которой автор вновь оказывается в Индии и рассуждает о Последних Временах и о том, что в мире нет ничего, кроме ислама, если, конечно, правильно понимать, что такое ислам...

ПОСЛЕДНИЕ ВРЕМЕНА

Итак, брат, я опять летел куда-то и опять на Боинге авиа­компании Бритиш Эйруэйз... Летать-то на большие расстоя­ния нам с тобой не в диковинку — летали мы и в Магадан, и в Петропавловск-Камчатский.

Полеты для нас — дело привычное, как привычно и то, что, летя на восток, долгие часы наблюдаешь в иллюминатор на­ступление рассвета...

Все вокруг спят или дремлют, а ты глядишь в багровеющее, разделенное горизонтом небо, и думаешь о том, что же такое Время, особенно, если летишь в завтра... Изредка промерцают под крылом огни города, словно брошенное и остывающее ко­стрище; земля внизу темна и таинственна, словно и не родина это вовсе, а неведомая планета...

Часто, впрочем, бывало и так, что под крылом самолета расстилался безбрежный океан, а мерцающие внизу горо­да назывались действительно, как инопланетные: Банкгок, Куала-Лумпур, Тайбей... Но ощущение от дальнего перелета на восток всегда одно и то же: долгое, бесконечно долгое на­ступление зари...

Досужие умы, привыкшие осмеивать отсталость и консер­ватизм исламских воззрений, потешаются и над расписанием пятикратной молитвы, вопрошая: ну, а что если мусульманин живет где-нибудь на Чукотке? Если день продолжается пол­года, что же, полгода ждать заутренней молитвы? Ведь по

Равиль БУХАРАЕВ

правилам мусульманин должен произнести свою заутрен­нюю молитву за час до рассвета...

Опять убийственная логика, но — поверхностная, как и все убийственное. Для того, чтобы понять предписания ислама, нужно хотя бы попытаться понять их. А вот чтобы попытать­ся, нужно обратиться к первоисточникам, которых в исламе только два: Священный Коран и Сунна, то есть образ действий Святого Пророка Мухаммада, мир и благословения Аллаха да пребывают с ним.

Нет в Исламе ничего косного, именно потому, что это — мировоззрение и состояние людей размышляющих.

Дата добавления: 2015-08-28