Верховная власть алан (I - X вв. ) 11 страница

Выше мы уже рассматривали характерные черты развития аланской племенной конфедерации в IV – VI вв. – процесс оседания кочевников, этнической миксации, проникновения в горы и предгорья Большого Кавказа. В связи с этим, подчеркивалась роль потестарной организации, обеспечивавшей механизм саморегуляции аланского общества. В процессе формирования стратифицированного общества центральная власть, в лице верховного вождя, способствовала, по мере роста численности и экономических достижений, территориальной экспансии аланского этнического массива. Предпринятая попытка проследить динамику развития общества в VI – IX вв. приводит к вполне определенному заключению. Развиваясь в тесном взаимодействии с переходившими к оседлости степными общностями, аланы предгорий не только не утратили своей этнической определенности, но напротив, сумели расширить территорию своего обитания, закрепить в составе своего объединения кавказоязычные группы горной зоны, отстоять свою традиционную культуру, и соответственно, укрепить свое этническое самосознание, которое поддерживалось возрастающей тенденцией к сплочению и политической консолидации.

Важные сведения относительно географического положения Алании конца I тысячелетия сообщает Масуди (X в.). В своем труде «Луга золота и рудники драгоценных камней» – Масуди помещает алан между Сариром на востоке и кашаками на западе [25, с. 204 – 206]. Что касается восточной границы, то соседство Алании с Сариром подкрепляется сообщением Масуди о том, что жители дагестанского владения Гумик «живут в мире с царством Алан». Можно предположить, что в этом факте отражено самое непосредственное территориальное соседство не только в X в, но и в хазарское время. Эти данные Масуди хорошо подкрепляются топографией аланских катакомбных могильников Ичкерии [77, с. 216].

Согласно довольно убедительной версии ряда исследователей, восточная часть Алании была этнической территорией современной иронской группы осетин. «Заселение овсами-аланами предгорий современной Чечено-Ингушетии и продвижение их в горы в районе Дарьяльского ущелья привело к тому, что в местной восточнокавказской этнонимике за ними закрепился этноним хрий-хириол, ставший самоназванием восточной группы осетин ирон. За освоенной ими страной удерживалось наименование Хиран-Ихран-Ирхан, превратившееся в собственно овсской среде в Ирае-Иристон» [56, с. 20 – 21]. По версии А.В. Гадло восточная часть Алании в VIII – IX вв. простиралась от р. Урух до р. Сулак.

Западная граница Алании, как уже отмечалось, находилась восточнее Нижнего и Среднего Прикубанья, занятых адыгским этническим массивом. Аланские катакомбные могильники, высеченные в скалах доходят до р. Большая Лаба [77, с. 215]. За Большой Лабой они неизвестны, однако по признанию исследователей, раннесредневековые археологические памятники Краснодарского края изучены еще слабо, и будущее может несколько изменить наше представление о расселении западных алан.

На некоторых из перечисленных обстоятельств, позволяющих косвенно свидетельствовать о формировании на Северном Кавказе аланских протогосударств, мы уже останавливались выше. Речь идет о росте населения (демографический «взрыв» VI в.), эволюции религиозной системы (усиления роли военного божества), наличие протогородов (археологические данные по аланским городищам).

Легитимизация новых форм власти. Институализация власти потребовала серьезных перемен и в идеологической сфере. Анализ структур верховной власти некоторых северокавказских обществ в период классообразования показывает большую схожесть в формировании образа сакрального лидера. Новая власть, в особенности зарождавшаяся верховная власть, нуждалась в идеологической санкции. С одной стороны, трансформация общественных институтов, складывание социальной стратификации, изменение характера власти по мере складывания вождества на месте прежней рыхлой племенной структуры, требовали обоснования в глазах общества, еще не утратившего многих представлений, свойственных развитому родовому обществу. С другой стороны, престиж военного предводителя, поначалу основывавшийся на его личных достоинствах, его авторитете в социуме постепенно стал подменяться авторитетом и престижем занимаемой им общественной должности, переносимым на того, кто ее занимает [68, с. 242]. Последнее обстоятельство находилось в непосредственной связи с двумя факторами. Во-первых, авторитет вождя стал связываться с некими присущими ему возможностями, превышающими обычные человеческие способности. Во многих позднепервобытных обществах выработались представления о потенциально опасной, магической силе власти и о том, что только вожди и их родственники обладают набором специфических качеств, позволяющих правильно распорядится властью, установить контакты с потусторонним миром, чтобы добиться благоприятствования своему обществу со стороны сверхъестественных сил [163, с. 28].

В этом плане показательна история хазарского общества. Как известно, Хазарское государство выросло из военно-административного подразделения Тюркского каганата, а после крушения каганата в 651 г. превратилось в независимое политическое образование, чему в немалой степени способствовало утверждение во главе хазарского объединения потомков сакрализированного у тюрок каганского рода Ашина. Этот род сохранился в Хазарии до середины X в., однако наиболее высоко его значение в социальной структуре хазарского общества было до середины VIII в. В начале VII в. в хазарском обществе возникла кризисная ситуация, связанная с борьбой двух группировок – «князей»-старейшин и военачальников («те, кто одерживали победы на войне») [129, с. 23 – 25]. Конфликт разрешается появлением у хазар кагана из рода Ашина, которому отводится роль третейского судьи. «И поставили люди страны одного из мудрецов судьей над собой, и назвали они его на хазарском языке каганом…» [18, с. 115].

Таким образом, во главе хазарской конфедерации, которая выступает как реальная политическая сила уже в первых столкновениях народов Кавказа с арабами в 40-х годах VII в., оказывается каган, представитель не местной, а тюркской аристократии. Как носитель сакральной силы, понятной с позиции традиционной языческой религии кочевников, он отвечал идеалам родоплеменной аристократии - «князей», а как политический символ некогда могущественной Тюркской державы, к тому же не имевший социальной опоры внутри хазарской общности, он устраивал группу военной аристократии. В целом, появление сакральной фигуры кагана во главе Хазарской конфедерации делало ее наследницей державы тюрок, способствовало ее консолидации, определяло ее политические претензии и обеспечивало престиж.

Ситуация сложившаяся внутри хазарского племенного объединения, сведения о которой сохранились в хазарских памятниках «еврейско-хазарской переписки», не является исключительной для кочевых и полукочевых обществ Предкавказья. Аналогичная ситуация назревала также и в среде ближайших соседей хазар савиров, где после смерти вождя конфедерации Балаха власть была захвачена его вдовой Боарикс, пытавшейся несмотря на противодействие группы старейшин, с помощью Византии превратить свою власть в наследственную [55, с.87 – 88].

Вторым фактором в процессе легитимизации власти явилось распространение такого рода возможностей («сверхчеловеческих») не только на вождя, но и на его родственников. Вследствие этого постепенно усиливается тенденция к сохранению власти и должности в рамках одной родственной группы. Нечто подобное происходило внутри Оногуро-Булгарской конфедерации. Здесь представитель одного из аристократических родов Кубрат с помощью Византии сумел расправиться с захватившей власть проаварской группировкой и создал мощную державу, в которой попытался хотя и не совсем удачно, закрепить правление за представителями своего рода [129, с. 27]. С одной стороны, здесь отражается субъективное стремление правителя благоприятствовать своим потомкам и родственникам. С другой стороны, в этом процессе просматривается определенная необходимость, поскольку именно вождю гораздо проще было передать своим потомкам те качества, которые были необходимы для управления обществом. И, наконец, в этом заключался важный объективный стабилизирующий момент: узаконенное ограничение доступа к власти (должности) благодаря традиционным нормам приводили к некоторому снижению внутренних конфликтов в борьбе за власть, что в целом способствовало гармонизации потестарно-политических отношений в обществе.

Обоснование происходивших в обществе перемен, легитимизация новых форм власти и отношений власти происходили нередко, хотя и отнюдь не всегда, путем ее сакрализации. Формы и степень ее могли быть разными, но существо оставалось единым. Верховный правитель воспринимался как связующее звено между коллективом и миром сверхъестественного, будь то боги или духи предков, поэтому наделен благодатью, а иногда и харизмой, вплоть до способностей творить чудеса [68, с. 243].

На вождей или первых «царей» возлагали ответственность за плохой урожай, плохую погоду и другие стихийные бедствия. При этом исходили из того, что власть «царя» над природой, подданными и т.д. осуществлялась посредством волевых актов. Если имели место засухи, голод эпидемии, бури, народ связывал эти напасти с поведением своего властителя. За это его наказывали и смещали. В таком поведении народа нет ничего непоследовательного. Если правитель является воплощением божества, он должен хранить свой народ. Скифские «цари», например, воспринимались как личное воплощение всего социального организма. В лице «царя» скифов совмещались две функции – мирской власти и высшего, божественного знания [85, с. 161 – 164].

Выше, мы приводили сведения источников, характеризующих деятельность аланского вождя VI в Саросия, в период правления которого отмечается возрастающее значение Алании во внешнеполитических связях на Северном Кавказе. Не совсем ясным для исследователей остается повод, благодаря которому он смог выдвинуться в единоличные лидеры.

Несомненно, что формирование, начиная со второй половины VI в., протогосударственного образования, на базе западноаланской конфедерации, явилось результатом социально-экономического развития аланского социума. Такой финал представляется закономерным итогом: дифференциация населения, раскол элиты, прогрессирующее наступление новой, военной по происхождению, аристократии на позиции старой родоплеменной знати. Стимулировало этот процесс участие алан в ирано-византийских войнах. Тем не менее, для процесса генезиса верховного вождя, коим по нашему мнению являлся правитель Западной Алании Саросии, не хватало одной, но важной составляющей. Возможно, что фактором, способствовавшим его возвышению, могло быть стихийное бедствие.

Согласно источникам, в середине VI в. в Византии, Персии и у многих «варварских» народов распространилась эпидемия чумы. В империи чума держалась 4 месяца, унося множество жизней; «смертность стала возрастать более и более, так что в день умирало до пяти, даже до десяти тысяч человек и более» [34, с. 257, 260]. Если аланы входили в число «варварских» народов (по Прокопию), у которых свирепствовала чума, то Саросий мог воспользоваться этим обстоятельством. Причина насильственной замены «царя» новым правителем кроется в том, что «царь» одновременно являвшийся и магом-жрецом (от него зависело благополучие полей и стад), в какой-то момент, как полагали, начинал терять свою магическую силу, что грозило бедствием всему народу. Поэтому его заменяли более «способным» преемником [73, с. 81 – 83]. М. Блок, в своем исследовании целительной мощи франкских правителей приводит слова А. Марцеллина о сакральности королевской власти у германцев: «Короли у них носят общее имя «гендинос», и по старинному обычаю теряют свою власть, если случится неудача на войне под их командованием или постигнет их землю неурожай» [48, с. 130]. Конечно, родоплеменной вождь, которого сместил Саросий, не был еще столь сакрализованной фигурой, но он в какой-то мере был «повинен» в неурожаях и болезнях. Следовательно, Саросий мог использовать распространение чумы для устранения конкурента.

Вполне естественно, что действия такого правителя и его окружения должны были восприниматься общественным сознанием как получившие своего рода божественную санкцию. Это представление, естественно, распространялось постепенно и на любые новшества, происходившие в социально экономической сфере, включая привилегии верхушечного слоя, имущественное и социальное неравенство и эксплуатацию. «Служа символом общества, гарантом его целостности и благополучия, сакральный правитель был очень действенным средством укрепления новых, надплеменных, потестарных структур, непосредственно предшествующих появлению политической власти» [68, с. 243 – 244].

В то же время табу, складывавшиеся вокруг личности правителя, создавали с одной стороны, возможности, а с другой – реальные пути для возникновения высшего социального слоя: позднейшей служилой аристократии, «царских» людей, (при всей условности этого термина), связанных с правителем не только и даже не главным образом узами кровного родства. Эти перемены протекали параллельно с формированием новых ценностных ориентаций в массовом сознании.

Именно потому, что сакральная власть способствовала стабилизации предклассовых общественных структур, т.е. прежде всего вождества как формы институализации власти, она может быть прослежена у большого числа народов, как по письменным свидетельствам, так и по данным этнографии.

3.2. Потестарные структуры алан в VIII – X вв.

3.2.1. Аланские вождества в системе северокавказских обществ

Генезис аланских протогосударственных объединений происходил в соперничестве не только внутри каждого из них, но и между соседними, параллельно складывавшимися предгосударственными и раннеклассовыми обществами на Северном Кавказе. Этот процесс осложнялся еще неравномерностью исторического развития, зависящего от порой незначительных колебаний в условиях среды и иных сопутствующих обстоятельств. Так, во второй половине VI в. (576 г.) аланы, а также все гуннские кочевые союзы формально подчинились Тюркскому каганату, а с возникновением в середине VII в. в степях Предкавказья мощного Хазарского каганата попали в политическую зависимость от него.

В VII – VIII вв. Северный Кавказ являлся ареной арабо-хазарских войн, в которых аланы последовательно выступали на стороне последних. Арабская угроза была общей для всех народов Северного Кавказа, это рано почувствовали на себе восточные аланы. На них, на первых в 662 – 663 гг. напали арабы, пришедшие из Грузии через Дарьяльский проход. Аланы оказали ожесточенное сопротивление. В первой половине VIII в. арабы прорываются и на Северо-Западный Кавказ. После похода Джарраха они дважды прошли через Абхазию, форсировали Клухорский перевал и нанесли каганату неожиданный удар с фланга, в Западной Алании. Необходимость обороны от войск халифата, видимо, заставила хазар экстренно создавать в горах Кавказа на отдалении от своих основных земель систему укреплений, наподобие Дербентского и Дарьяльского. Недавние кочевники, незнакомые со строительством, они обратились за помощью к своим союзникам аланам. С участием последних было выстроено огромное (площадью до 25 га) Хумаринское городище, возвышающееся над современным черкесским аулом Хумара [83, с. 79 – 80].

Взаимоотношения хазар с аланами не определялись четко оформленными господством и подчинением. Скорее всего, они отличались двойственностью; определенная зависимость алан от Хазарии, возможно, проявлялась в использовании последних строителями крепостей, в которых и сами аланы должны были нуждаться. Возвращаясь к намеченной теме исследования – формированию предгосударственных объединений на базе западного и восточного ЭСО, следует отметить в связи с алано-хазарскими отношениями, что западные аланы действовали более независимо от хазар, проводя самостоятельную политику (хотя и в русле хазаро-византийской отношений). Эти данные подтверждаются автором «Хронографии» Феофаном (VIII в.).

По мнению С.Г. Зетейшвили, усиление каганата особенно сказалось на восточных аланах, попавших в определенную зависимость от хазар [11, c. 85]. Причины этого понять нетрудно – восточные аланы располагались вблизи Дарьяльского прохода, имевшего очень большое стратегическое значение в период арабо-хазарских войн. Однако жизнь вдоль Терека не прекращалась, по мере усиления арабо-хазарских войн усиливались и центростремительные силы восточных алан. В VIII – IX вв. восточная Алания – достигла высокой степени консолидации, а ее владельцы стали наиболее верными союзниками Хазарского каганата.

Таким образом, социально-политическое развитие как западной, так и восточной Алании во второй половине I тысячелетия происходило, как было уже отмечено, в контексте соперничества и противостояния с параллельно складывавшимися раннеклассовыми обществами. Собственно именно это соперничество, столь зримо выходившее на передний план и столь очевидно создававшее то напряженное поле, ту обстановку внешней угрозы, которая ускоряла процесс эволюции отставшей периферии, длительное время воспринималось в качестве основы для выдвижения военной функции едва ли не на первое место в процессе складывания основ государственности.

Современная наука, как уже отмечалось, уделяет немало внимания военной функции ранних протогосударств, роли войн и завоеваний. В некоторых случаях, как это хорошо известно, именно завоевания приводили к возникновению протогосударств, там, где прежде их не было. В частности, исследователями признается формирование вождеств на основе синтеза и генезиса кочевнических и земледельческих структур. Военная функция в этих случаях играла роль первотолчка, катализатора, ускорявшего развития процесса.

В раннесредневековый период на Северном Кавказе военные столкновения были частым явлением. Больше того, они были, в некотором смысле, обязательным условием успеха и процветания. Лидер вождества, хотя и считался причастным к сакральной благодати главной линии своего клана и носил соответствующий высокий ранг, всегда ощущал слабость и неустойчивость своего статуса в связи с нестабильностью образования, только что возникшего и постоянно подвергавшегося опасности со стороны соперников – соседних северокавказских обществ.

Естественно, что, будучи ответственным за процветание и справедливую редистрибуцию в рамках вождества, он был заинтересован в укреплении своей власти и упрочении своего влияния. Однако, стремясь к максимализации экономической функции, он был ограничен теми скромными возможностями, который представлял ему характерный для северокавказского региона экологический оптиум, включая и ограниченные возможности ирригационного земледелия. Логический выход из этих ограничений – экспансия. Именно на этот путь вождь обычно и становился (и не случайно специалисты подчеркивают, что во многих случаях борьба шла не столько за земли, сколько за обрабатывающее их население). Завоевание и присоединение даже небольшой территории с обложением данью ее населения может дать доход, вполне достаточный для существования вождя с его дружиной [119, с. 165].

Разумеется, из этого не следует, что функцией такого вождя становились исключительно только война и военное дело. Все экономические, политические и ритуальные функции также были по-прежнему сосредоточены в его руках – в этом смысле в простом вождестве не было специализации и бюрократизации. Однако занятие и статус воина, равно как воинские успехи в вождестве такого типа, становились едва ли не наиболее престижными, как-то и было в большинстве позднепотестарных, военно-иерархических по характеру, обществ. Именно удачливые воины первыми выделялись как страта в социальной структуре, именно они, прежде всего, приобретали право на земельные владения в тех развитых вождествах, где такие владения начинали становиться символом знатности и богатства.

В этом отношении интересно сообщение Феофана о западноаланском владыке-полководце начала VIII в. Итаксисе. Согласно Феофану, Юстиниан II в период своего правления (705 – 711 гг.) послал спафария Льва, будущего императора Льва III Исавра в Аланию, с целью организовать вторжение алан на территорию Абхазии, которая к тому времени подобно Лазике и Иверии приняла покровительство Арабского халифата. Аланы, согласно источнику, имели владыку по имени Итаксис [52, с. 167]. Очевидно, что он, как и Саросий, был верным союзником Византии, а местом его действий была Верхняя Кубань.

Социальный статус Итаксиса нашел противоречивую оценку у исследователей: одни рассматривали его как титул, соответствующий понятию «маркграф» – порубежный, пограничный граф [77, с. 231]. По интерпретации Ю.А. Кулаковского, Итаксис один из аланских царей VIII в. «Аланы в ту пору жили под управлением национальных царей и принимали участие в международных отношениях вполне независимо от хазарского каганата» [21, с. 51]. Согласно Феофану, Итаксис действительно выступает самостоятельным и независимым от хазар властителем. Источник именует его неопределенно – «владыка», однако вряд ли можно согласиться с Ю.А. Кулаковским, что Итаксис – царь алан в аспекте социальном.

Вероятнее всего, что Итаксис был правителем западноаланского социума – социально-политической организации уровня вождества. Все приключения Льва в основном происходили поблизости от страны апсилов и абазгов. Это дает основание думать, что он не выходил за пределы западной части Алании. «Алания», по источнику, начиналась сразу же за Кавказскими горами, апсилы и авазги были ее соседи – путь в Аланию шел через Апсилию. По нему между Аланией и Авазгией существовало постоянное движение купцов.

Войны с арабами, ведшиеся почти столетие в горах и предгорьях Большого Кавказа, а после их прекращения все возрастающее давление со стороны феодализирующейся хазарской аристократии, не могли не сказаться на положении аланского социума. Одним из важнейших показателей изменения социальной характеристики горной зоны, по мнению археологов, является отсутствие (или значительное сокращение по сравнению с предшествующими периодами) в погребальных комплексах VIII – IX вв. оружия [74, с. 35].

Этот факт наталкивает на следующие выводы, относительно процессов происходивших в этот период. Рассмотренные выше пути институализации власти в аланском обществе подготавливали складывание, в конечном счете, организации политической. Притом процесс шел этот тем активнее, чем быстрее нарастали и чем острее становились противоречия между массой рядовых общинников и социальной верхушкой. До поры до времени сохранение пережиточных форм общинно-родовой демократии, в особенности представление о племенном единстве и обычае взаимопомощи достаточно эффективно маскировали складывавшиеся отношения эксплуатации. Но они же и препятствовали и повышению ее нормы, так как хотелось бы социальной верхушке, превращающейся в протокласс эксплуататоров [68, c. 244].

Сделать это было особенно трудно в аланском обществе, которое шло к политической организации через военно-демократические, а затем через военно-иерархические формы власти: в таком обществе каждый свободный был воином. Поэтому одним из важнейших и непременных условий формирования власти политической было постепенное сужение круга лиц, имевших доступ к оружию и военным предприятиям. Погребальные памятники горной области Северного Кавказа VIII – IX вв., таким образом, свидетельствует о том, что горные общины к этому времени утратили свой военно-демократический быт и превратились в связанные только родовой и территориальной близостью производственные коллективы, из которых окончательно выделились воины-профессионалы, оторвавшиеся от общин и ставшие теперь опорой нарождающейся политической власти.

Известно, что верхи Хазарского каганата с конца VII в. старались опираться на иноплеменные дружины, включая аланские, и вскоре военная аристократия алан заняла здесь ведущие позиции. В 764 г. в Закавказье вторглись хазары, во главе которых стоял некий Астархан; «он был главнокомандующим хазарской армии и предшественником беков, позже занявших первенствующее положение в Хазарском государстве, возвышаясь над самим каганом»[134, с. 72].

К VIII в. специалисты относят возникновение дружинного культа. С этого же времени бытуют амулеты в виде коня и всадника. Они составляют примерно 15% всех найденных в северокавказских древностях амулетов и встречены в 10% комплексов, содержащих амулеты [61, с. 44]. Специалистами высказывается мнение, что амулеты каким-то образом связаны с военной дружиной, точнее с местом в дружинной иерархии. Амулеты в виде взнузданного и оседланного коня или же всадника, встречающиеся по преимуществу в мужских захоронениях, вероятно, свидетельствуют о принадлежности воина к «царской дружине», нечто вроде гвардейского знака [90, с. 87]. Кроме того, в VIII - IX вв. происходят изменения в мужском поясном наборе, получившем распространение в предыдущий период. Отличившиеся воины, занимавшие видное общественное положение, носили пояса, украшенные десятками орнаментированных (часто серебряных) бляшек, накладок, наконечников [166, с. 199].

Среди многих интересных памятников VIII – IX вв. особое место занимает яркий аланский некрополь у с. Мартан-Чу в Чечне. Главным образом, внимание привлекают погребения № 10, 13, 15, 16, отличающиеся богатством погребального обряда: золотые, серебряные украшения, разнообразная посуда и оружие (сабля, ножи, секиры, топоры). Особый интерес представляет инвентарь погребения № 10, наиболее богатого [122, с. 62 – 87]. Золотые серьги с жемчужными подвесками; золотые пластины головного убора различных форм; серебряные пуговицы; золотые перстни с сердоликовыми вставками; бронзовые браслеты; обложенные серебряным листом ножны; железная сабля и кинжал в ножнах; кожаная сумка с ремешком, украшенная серебряными бляшками; серебряные с позолотой пряжки мужского пояса неполный перечень наиболее богатого мартанчуйского погребения. Несомненно, что здесь был похоронен один из представителей военно-аристократической верхушки.

Знать в военном отношении все меньше зависела от рядовых соплеменников. Со своей дружиной и слугами она могла предпринимать самостоятельные набеги и походы. В какой–то мере это отвечало и интересам рядовых производителей, ибо они не могли одновременно быть и сельскими производителями и воинами.

В VIII – IX вв. в социальном плане в Алании происходят заметные изменения, четко отразившиеся и в поселениях. Общепризнанно, что среди всех категорий археологических памятников остатки поселений содержать в себе наиболее концентрированную и важную историческую информацию [64, с. 39]. В этот период в равнинной и предгорной зонах Центрального Кавказа возникла система укрепленных каменными стенами и башнями аланских городищ. Они были зрительно связаны между собой, отличались небольшими размерами, использованием естественно укрепленных мысов и останцев, употреблением камня для крепостных стен. Сплошной площадью они занимали пространство от Урупа на западе до линии Пятигорск-Гунделен-Каменномостское-Герменчик-верховья Чегема на востоке. Из выявленных на сегодняшний день т.н. «каменных городищ» алан, до сотни памятников приходится на предгорные районы, а на горные – около двух десятков; концентрация их увеличивается с запада на восток.[70,с. 143 – 150].

На Ставропольской возвышенности и в долинах Кумы, Терека и Сунжи много т.н. «земляных городищ». Для них выбирали мысы с обрывистыми берегами, а основную часть поселения с напольной стороны снабжали системой рвов и валов. Среднее расстояние между наиболее близко расположенными крепостями составляло всего 1,9 км. Не случайно в начале X в. Масуди систему аланских городищ охарактеризовал как сплошной ряд поселений [25, с. 205].

С усилением социальной стратификации и идущим по нарастающей процессом классобразования возрастает роль личности аланского аристократа. Последнего заботят не только проблемы накопления богатств, сосредоточения власти в своих руках, но и соображения престижности, нашедшие отражение в замковой архитектуре. Если в архитектурном отношении замки связаны с местной традицией, то в плане социальном они представляют материальное воплощение социальной стратификации аланского общества. «Лаконизм, суровость, тяжесть объемной пластики средневекового замка, в результате «внутренней речи», путем сопоставления с другими факторами, многочисленными ассоциациями информируют нас и о могуществе владельца и о характере общественных взаимоотношений» [94, с. 75].

Рассматривая их в совокупности, с примыкающими к ним поселениями, специалисты отмечают яркую особенность морфологического соотношения тех и других: замки возвышаются над жилищами простых общинников, господствуют над поселением, отделенные от него отвесными обрывами скальных выступов [111, с. 138]. Таким образом, намечается типичная для раннесредневекового периода тенденция к укреплению «княжеской» резиденции и обособлению ее от жилищ рядовых соплеменников посредством всякого рода рвов, валов, защитных стен, рельефа самой местности.

3.2.2. От вождества к раннеклассовому обществу. Механизм реализации власти

Военная функция, при всей ее значимости, а порой и преобладании, в общем, и целом не могла вытеснить и заменить остальных: в конце концов, для того, чтобы некоторые грабили или покоряли и брали дань, кто-то должен был создавать определенные излишки. И не случайно забота об обеспечении все возрастающего количества избыточного продукта была основной функцией аланских вождей – тех самых, у которых война и военное дело были в столь большой чести. Одним словом, экономическая, административно-экономическая функция здесь также играла заметную роль: протогосударство-вождество уже с самых ранних форм и этапов своего существования выступало, прежде всего, как редистрибутивная структура, основной целью существования которой была оптимизация системы производства, снабжения и распределения.

Дата добавления: 2015-08-27