Верховная власть алан (I - X вв. ) 5 страница

Прямых свидетельств о структуре верховной власти в сарматских племенах в первых веках нашей эры нет. Но, суммируя отрывочные сведения различных источников, можно попытаться ее реконструировать. Античные авторы в социальной структуре ранних алан чаще всего употребляют термин «скептух». Выше уже приводилось сообщению Тацита – в противоборстве с Арменией царь Грузии Фарасман «поднимает сарматов, скептухи которых, приняв подарки от обеих сторон, по обычаю своего племени, отправились на помощь и к той, и к другой» [20, Т. 1, с. 170]. Как видно, отдельные скептухи действовали независимо друг от друга и вполне самостоятельно заключали союзы. Термин «скептухи» К. Ган переводил как «князья» [7, с. 115], Ю. Кулаковский – как «державцы» [21, с. 11]. Очевидно, имелись в виду родовые старейшины, родовая знать.

По сообщению Страбона, «скептухами» управлялись и некоторые другие кавказские племена (ахеи, зихи, гениохи), причем, по его словам, «эти скептухи сами зависят от владык или царей», в то время как по Тациту, скептухи у сармато-алан не имели над собой каких-либо царей. Они самостоятельно заключали соглашения об оказании помощи – одни иберам, другие парфянам. Иначе говоря, кавказские аланы не составляли одного целого политического объединения в первые века нашей эры, а жили племенами и родовыми группами, в структуре верховной власти которых важное место занимали представители традиционной элиты, по терминологии Тацита – «скептухи».

Упоминания о представителях традиционной элиты сармато-аланского общества мы встречаем в сочинениях других авторов, а также в данных археологии. Надпись на серебряной чаше из уникального погребения сарматского скептуха. у села Косика Астраханской области исследователями напрямую связывается с военно-политической историей сарматов I в. н.э., возможно с участием алан в событиях 35 – 36 гг. в Закавказье. На участии именно алан, после детального анализа античных источников, настаивает С.М. Перевалов, а вслед за ним и Ф.Х. Гутнов [182, с. 203 – 210; 63, с. 123 – 125]. Другие исследователи (В.В. Дворниченко, Г.А. Федоров-Давыдов, Ю.Г. Виноградов) занимают более осторожную позицию В реконструированном Ю.Г. Виноградовым переводе надпись гласит: «Царю (скептуху) такому-то, сыну такого-то от царя Артевазда: Ампсалак сделал» [124, с. 159]. Характер бытового сопровождающего инвентаря позволяет говорить о высоком социальном статусе погребенного.

Интересны данные эпиграфических источников. В 1984 г. в средневековой базилике в Мангупе (Крым) была найдена каменная плита I в. н.э. из Ольвии с сохранившимися надписями. Один из фрагментов упоминает о посольстве к «величайшим царям Аорсии» [2, 163]. Проведенные в последнее время исследования, основанные на нумизматическом материале, позволяют отождествить «царей» Аорсии с именами Фарзоя и Инесмея (Ю.Г. Виноградов, А.В. Симоненко). В то же время ряд авторов считают не бесспорной аорское происхождение царей, настаивая на их возможном аланском происхождении (А.С. Скрипкин, С.А. Яценко). Фарзой и Инесмей (возможно отец и сын) являлись предводителями крупного сарматского племенного союза в Северном Причерноморье.

Таким образом, «управленческая» аристократия в аланском обществе занимала в первые века нашей эры, ведущие позиции. Косвенно это подтверждают данные армянских источников V в. К элите аланского общества I – III вв. они, помимо «военных чинов», причисляли «царей», «дворцовых чинов» и нахараров, особо отделяя последний термин от военных вождей [3, Вып. I, с. 31 – 34, 41 – 46].

Судя по закавказским источникам, военной аристократии также принадлежит видное место в аланском обществе. Специализация на военной деятельности отмечается персонально. В числе известных аланских вождей I в. н.э. упоминаются Базук и Амбазук; сведения о них встречается в грузинских и армянских хрониках. «Братья-голиафы», как характеризуют их источники, привели с собой северокавказские дружины для совместного с Грузией похода на Армению. Грузинская летопись упоминает и о других вождях у древних овсов. В царствование Амазаспа (182 – 186 гг.) аланы вторглись в Грузию. В единоборстве Амазасп убил несколько овских богатырей, на другой день – самого главного из овсов Хуанхуа, а на третий день одолел самого «царя овсов» [10, c. 17]. В царствование Мириана (265 – 342 гг.) аланы совершили вторжение в Грузию под предводительством Фероха и Кавция [51, c. 130]. Среди аланских военных вождей II в. упоминается Барлах – согласно армянским источникам «предводитель аланского войска».

В описании алано-армянских взаимоотношений во II в. Мовсесом Хоренаци упоминается аланский предводитель Баракад. Его личность связана с возможным наличием у алан в структуре верховной власти института «второго царя». Согласно источникам, после смерти аланского «царя» Шапуха, знавшего Баракада и его товарищей, у алан «воцарился» Гигианос (Дадианос) Он узнал, что некоторые бывшие аланские военачальники много лет назад отправились в Армению вместе с царевной Сатиник и живут там, исповедуя христианскую веру. Аланский вождь отправляет в Армению отряд опытных воинов во главе с полководцем Барлахом, уже упоминаемым выше. Задача, поставленная перед ним, – убедить Сукиасянцев вернуться обратно в Аланию, а если они не захотят это сделать предать всех мечу. Барлах выполнил поручение: разыскав гору, где находились «святые», он предложил им вернуться [167, с. 30]. Происходит любопытный диалог между Барлахом и Сукиасом, где последний подтверждает, что он из Алании и что он был «вторым сановником государства».

В названии должности «второй после царя» отображено изменение субординации «царя» и военного вождя по сравнению с предшествующим периодом. Последний не только полководец, но и «второй царь» [3, Вып. I, с. 43 – 46]. Данный институт существовал у многих народов. В древней Картли, согласно Страбону, второе после царя лицо – также верховный судья и полководец [37, с. 475].

Следует отметить, что среди специалистов нет единства относительно данных армянских агиографических источников о социальной структуре аланского общества в первых веках н.э. Так, сведения «Жития» и «Мученичество Воскянов», иллюстрирующих картину внутренних противоречий и борьбы за власть аланских «царей», В.А. Кузнецов, ссылаясь на мнение армянских исследователей о том, что данные этих источников имеют фольклорную основу, склонен характеризовать как острые междоусобицы между аланскими родоплеменными вождями [77, с. 231].

В то же время М.К. Джиоев не разделяет чрезмерную архаизацию общественного строя алан. Сопоставляя сведения «Мученичеств» с данными других источников, в частности Тацита, об общественном строе северокавказских аорсов и сираков, о социальном статусе их царей во время войны 49 г. н.э., исследователь делает следующие выводы: 1) аланский царь в «Мученичествах» – это не обычный родоплеменной вождь, а наследственный правитель, стоящий во главе иерархической лестницы. Люди, прибывшие в Армению с «царевной» Сатиник, являлись представителями высшей аланской знати, окружавшей царя и в силу зависимого от царя положения, составляли свиту царевны; 2) военачальник Барлаха, прибывший в Армению во главе аланского отряда, не просто вождь, стоящий на более низком уровне по отношению к верховному вождю, а состоящий на службе у царя военачальник; 3) подтверждением существования государственных структур, а также царской дружины в Алании являются слова из «Мученичества Сукиасянцев» о том, что новый царь Дадианос «взялся за пересчет войска» [143, с. 54].

В целом, похожего мнения придерживается С.А. Яценко – уровень социально-экономического развития ранних алан он счел возможным считать «более высоким, чем у их предшественников – европейских сарматов». Анализируя данные погребений донских алан, которые исследователь считает самыми богатыми в истории кочевых народов, С.А. Яценко приходит к выводу, что масштаб социальных контрастов в аланском обществе был колоссальным. Показателем высокого социального статуса Алании первых веков н.э., по мнению автора, служит брак царевны Сатиник с царем Армении. Род Сатиник будто бы считался «божественного происхождения и знатнее армянского: власть передавалась в нем от отца к сыну» [212, с. 68; 181, с. 86].

М.К. Джиоев и С.А. Яценко предполагают наследование именно царской власти. Это мнение было оспорено Ф.Х. Гутновым, который считает, что источники не дают основания для такого заключения. Согласно Мовсесу Хоренаци, противники рода Сатиник «завладели их землей». Армянский полководец Смбат, придя на помощь брату Сатиник, «опустошил землю его врагов». Следовательно, здесь речь идет о двух автономных этно-социальных организмах (ЭСО), а не о едином государстве. Несомненно, что данные события закавказские источники связывают с аланами, жившими в районе Дарьяла – на Владикавказской равнине [24, с. 109 – 116; 55, с. 164 – 165], в то время как С.А. Яценко – с донскими аланами. Следует согласиться с точкой зрения Ф.Х. Гутнова и В.А. Кузнецова, характеризующих общество ранних алан как военно-демократическое (военно-иерархическое). Что же касается аланской «царевны» Сатиник и принципа наследования власти членами ее рода, то, как справедливо замечает Ф.Х. Гутнов, сведения об этом дошли до нас в древнеармянских агиографических памятниках (двух «Житиях» и «Истории» Мовсеса Хоренаци), которые имеют свою специфику, и буквально следовать их текстам нельзя [63, с. 224].

На наш взгляд, уровень социального развития аланского социума первых веков н.э. вряд ли мог соответствовать государственному устройству. Известно, что политическая интеграция и последующее возникновение ранней государственности зависят от многих внутренних и внешних факторов, к числу которых наиболее часто относят благоприятные экологические условия, производящее хозяйство, плотность народонаселения, развитую технологию, ирригацию, войны, завоевания, внешнее давление, культурное влияние, внешнюю торговлю, кастовую эндогамию и др. Поэтому, мнение известного кочевниковеда Н.Н. Крадина, исследовавшего стадиальное развитие кочевых обществ, вполне приложимо к ранним аланам – «по большому счету ведущие внутренние предпосылки политогенеза (экология, система хозяйства, демографический оптимум) в отличие от оседло-земледельческих обществ у номадов не способствовали складыванию государственности. Государство не было необходимо кочевникам для решения внутренних проблем. Централизованная организация власти у номадов возникала исключительно для разрешения внешних задач: для получения земледельческо-ремесленной продукции посредством внешнеэксплуататорской деятельности и/или для противостояния давлению со стороны земледельческих цивилизаций» [218, с. 11].

Возможно, какие-то ранне- и протоаланские ЭСО Средней Азии могли достичь стадии ранней государственности. Однако, мигрируя на запад, аланы вряд ли могли сохранить свою политическую организацию. Подобно тому, как под ударами сарматов рухнула государственность причерноморских скифов, так и ранние аланы под давлением обстоятельств утратили не только свою прежнюю территорию, но и социальную организацию [63, с. 224]. В качестве альтернативы политической структуры алан первых веков н.э. можно предложить термин кочевая империя – сложное общество, организованное по военно-иерархическому признаку, занимающее относительно большое пространство и получающее необходимые нескотоводческие ресурсы, как правило, посредством внешней эксплуатации (грабежи, война и контрибуция, вымогание «подарков», неэквивалентная торговля, данничество и т.д.).

Взаимоотношения традиционной и военной знати. Взаимоотношения «управленческой» и «военной» аристократии складывались по-разному. Дружинники и другие приближенные вождя, используя свои не зависимые от традиции материальные возможности, все тот же авторитет организованной силы, с успехом соперничали со старой знатью за власть и влияние, причем, в случае необходимости, военный вождь мог обязать последнюю считаться со своей волей [68, с. 234].

Конечно, традиционная знать оказывала определенное сопротивление, в отдельных случаях оно могло быть весьма упорным, но если новые люди не покушались на их собственность и в то же время представляли надежный противовес возможному недовольству рядовых общинников, дело оканчивалось той или иной формой компромисса.

В кочевнических обществах, где размежевание людей по социально-экономическому интересу отличалось неизжитыми полностью родоплеменными связями старой (родовой) и новой служилой знати всякий раз приходилось маневрировать в сложной системе общественных отношений, достигая желаемого лишь в итоге использования бесконечно разнообразных связей с окружающей социальной средой [172, с. 93]. Все социальные конфликты между верхушкой общества и простыми скотоводами решались в рамках осуществления экзоэксплуатации. «Поголовно вооруженная» рядовая масса непосредственных производителей прямо принуждалась поступаться прибавочным трудом в форме военных служб в пользу родоплеменной знати [162, с. 69].

Так, например, могущественные скифы-кочевники, около начала VII в. до н.э. распространившиеся в Причерноморье из Азии, заняли ведущее положение в историческом процессе Восточной Европы, покорили многие местные племена и, усилившись за их счет, создали достаточную базу для экономических связей и значительных перемен в социальной и политической структуре собственного общества. Социальной основой скифского политического образования был широкий слой свободных скотоводов и земледельцев, вероятно, обязанных сильной верховной властью к несению военной службы, и исполнению различных повинностей. Можно полагать, что ни верховная власть (в лице военных), ни родоплеменная аристократия открыто не покушались на хозяйственную самостоятельность мелких производителей, но обедневшие скифы, очевидно, попадали в кабальную зависимость к собственной знати или добровольно пополняли ряды войск и работников царского «домена» [171, с. 111].

И все же эксплуатация основной массы населения в кочевых обществах нередко была сравнительно слабой, прикрывавшейся традицией родоплеменной солидарности. Потребность в сохранении военно-политической организации, основанной на родоплеменной структуре и участие в военных действиях большинства боеспособного населения, наряду с другими причинами сильно ограничивала возможность интенсивной эксплуатации [205, с. 252]. Вообще «военной демократии» как форме управления обществом присуща противоречивость, свойственная всей эпохе. Безусловно, и военный вождь, и совет старейшин в первую очередь выражали интересы племенной верхушки. Но было бы чрезмерным упрощением предполагать, что они также не выражали интересов всего общества. Отсюда двоякое значение грабительских войн и миграций, роль которых особенно возросла на данном историческом этапе.

Подобно своим генетическим предкам, сарматы, а затем аланы предпочитали решать свои внутренние проблемы за счет захватнических войн. Эти войны усиливали власть, богатство и влияние родоплеменной верхушки, но они же на время сглаживали противоречия внутри общества, как бы выносили их вовне, решая эти противоречия за счет соседей. Словно повторяя скифов, вторгавшихся в Переднюю Азию, аланы ознаменовали свое появление на исторической арене целой серией походов в Закавказье и Мидию.

Изнурительные миграционные передвижения, переселения, многочисленные военные столкновения не только давали толчок к консолидации номадов в крупные племенные союзы, но и отрывали большинство сарматских племен с исконных территорий кочевания. Так, миграция сарматов за период III – I вв. до н.э. была, по признанию К.Ф. Смирнова, наиболее крупной и связанной с политической активностью племенных союзов во главе с языгами, роксоланами и аорсами [89, с. 115 – 123].

Изменение в ходе миграции племенных территорий, вероятно, постепенно вело к изменению отношения к месту обитания в системе племенных ценностей. Естественно предположить, что носителем духовного отношения и почитания к исконной земле обитания могла быть, прежде всего, родовая элита. Она стремилась стоять на стороне своих племенных традиций, ибо традиции эти были одной из важнейших основ ее авторитета. Идея движения вряд ли могла найти в ее среде широкое распространение и признание, особенно в самом начале миграции, если только какие-то события на исконных землях не подрывали основы ее элитарности (оскудение земель, военные столкновения и т.п.) [118, с. 23].

Тем не менее, идея движения кочевников, в основу которой был положен экзополитарный способ производства, со временем оказалась способной объединить и рядового сармата, и предводителя дружины, и представителя наследственно-родовой элиты. Скорее всего, выразителем идеи движения была военная элита, так как военные столкновения, сопровождающие миграции, служили определенным обоснованием для укрепления ее авторитета и власти. Именно в эпоху миграции и переселений изменялись взаимоотношения между представителями традиционных властных структур и военной элитой в пользу усиления последней.

О военных вождях эпохи Великого переселения народов сообщают нам классические авторы. В Галлии, в начале V в. упоминаются две самостоятельные орды во главе с Гоаром и Респендиалом. В V в. мы также видим ряд аланских rex, например, Аддака, разбитого вестготами при Тарцете (в Испании) и убитого в этом сражении, Сангибана, владевшего г. Орлеаном и принимавшего участие в Каталаунской битве на стороне римлян, и др. [21, c. 29 – 45; 47, с. 81 – 83; 186].

Власть аланского вождя держалась на его умении организовывать военные походы и перераспределять «подарки», доходы от торговли и набегов на соседние страны. Давая подданным возможность обогатиться за счет военной добычи, и распределяя между ними дары Боспора и городов Причерноморья, глава аланской конфедерации получал от них право на монопольное осуществление внешнеполитической деятельности и международных контактов. Важную роль в структуре власти играла индивидуальная харизма правителя, которая во многом зависела от его удачи как военного предводителя, от его щедрости, от его умения «наладить контакт» с силами природы и, наконец, от его внешнеполитического статуса.

Обзор некоторых раннеаланских памятников (на Нижнем Дону, Кубани), отличающихся богатством захоронения, свидетельствует о значительном положении, которое стремилась занять военная аристократия в социальной структуре ранних алан. На протяжении эпохи военной демократии традиционные институты управления претерпевали значительные изменения, как изменялись и отношения между военными вождями и родоплеменной верхушкой. Важный момент изменения структуры управления у алан в начале IV в. зафиксировал Аммиан Марцеллин: «Судьями они выбирают тех, которые отличаются долгое время на войне» [7, с. 191]. Это указывает на серьезное наступление военной аристократии на позиции родоплеменной знати.

Сходные процессы можно проследить на материале германских племен I – IV вв. н.э. в Западной Европе. В I в. до н.э. – II в. н.э. возникающая королевская власть была выборной и неустойчивой и пока еще служила выразительницей интересов всего племени в целом, а не только племенной знати. В III – IV вв., когда племенные союзы германцев заняли определенные территории, возникли более или менее устойчивые образования с усложнившейся социальной и политической структурой [203, с. 93]. У готов важность совета племенного союза сохраняется, однако королевская власть, основой которой послужило исполнение функций военного руководителя, имеет тенденцию к усилению. Сравнение лучше видно при рассмотрении источников.

Детальное описание структуры верховной власти в германских племенах I-го века н.э. оставил Тацит. «Царей они выбирают из наиболее знатных, вождей – из наиболее доблестных… вожди начальствуют над ними, скорее увлекая примером и вызывая их восхищение, если они решительны, если выдаются достоинством, чем наделенные подлинной властью. Впрочем, ни карать смертью, ни налагать оковы, ни даже подвергать бичеванию не дозволено никому, кроме жрецов… О делах менее важных совещаются их старейшины, о более значительных – все» [20, Т. 1, с. 356 – 359].

В более поздний период, например, у вестготов в IV в. источники отмечают совмещение королями сразу нескольких функций. Атанарих выступает как военачальник, в его ведении – подготовка к военным действиям перед началом войны, он сооружает укрепления, ставит боевую задачу командирам отдельных отрядов. В то же время Атанарих, обладая судебными функциями и руководя внешними сношениями, играет важнейшую роль в религиозной жизни племени, организовывая преследования христиан [160, с. 68].

По-видимому, процесс борьбы между традиционной родоплеменной знатью и новой аристократией, военной по происхождению, носил универсальный характер и заканчивался, как правило, победой новой аристократии, а старая оттеснялась на второй план. В аланском обществе к началу V в. в руководство выдвинулись представители новой аристократии – багатары, исполнявшие функции военного лидера. А.В. Гадло и В.А. Кузнецов сравнивают титул «багатар» с названием профессиональных воинов – тарханов тюркских племен.

Д.С. Коробов, рассматривая динамику развития социальной организации аланских племен Северного Кавказа на протяжении I тысячелетия, на основе имеющегося археологического материала отмечает более глубокий уровень социальной дифференциации в обществе именно в первый период, выразившийся в устройстве дорогих по трудозатратам усыпальниц индивидуального захоронения и роскошных по богатству инвентаря погребений военных вождей эпохи Великого переселения народов [217, с. 19]. В последующий период – V – VII вв., общество выглядит более однородным.

К таким же выводам пришел С.И. Безуглов. Исследовав позднесарматские богатые захоронения в степном Подонье, как могилы представителей высшего социального ранга, он отметил «принципиальные различия в культовой практике социальных верхов по сравнению с предыдущим периодом» [112, с. 113]. Объясняется это не только этнографической разностью рассматриваемых групп знати, но и социальным происхождением, различием социальных функций, уровнем взаимоотношений с военно-иерархической средой – т.е. факторами, которые характеризуют процесс формирования стратифицированного общества. Погребения высшей аланской знати в это время резко обособлены от основного массива могил по всем определяющим характеристикам, связанным с погребальным обрядом и инвентарными наборами. Рядовое население хоронили в грунтовых ямах, тогда как знать погребали в глубоких, тщательно высеченных в глине катакомбах. Если «рядовые» погребения ираноязычных племен исследованы пока слабо, то изучение элитных курганов продвинулось гораздо дальше. Их раскопки «приводят к ошеломляющим открытиям, к большим комплексам разнообразных находок, информирующих о степени социально-экономической развитости общества, об уровне его культуры, искусства и духовной жизни» [63, с. 163]. Раннеаланское общество в социальном отношении было очень сильно поляризовано. С одной стороны элита, которая оставила «самые богатые захоронения в истории кочевых народов» [212, с. 68]. На другом полюсе этноса были рядовые аланы, лично свободные, но весьма бедные люди, которые не могли положить в могилы своих родственников украшенное золотом оружие, предметы роскоши в «бирюзово-золотом» стиле, китайские зеркала – просто потому, что в их повседневном обиходе не было этих предметов. В интересующую нас эпоху среди кочевых народов, как верно отметил Н.Н. Лысенко, только хунны имели столь же стратифицированное в социально-политическом плане общество [220, с. 57]. В хуннской степи столь же обычны могилы рядовых скотоводов с нищенским инвентарем.

Отрыву военной аристократии от рядовой массы населения в первой половине I тысячелетия способствовало освоение аланами новых территорий на равнине и в предгорьях Центрального Кавказа. Смешение с коренными жителями привело к замене родового принципа организации поселений и формирования воинских контингентов на территориальный. Этот процесс еще более усилился после гуннского нашествия, которое коренным образом изменило относительно стабильную этнополитическую обстановку в Предкавказье, привело к перемещению больших масс населения, установлению доминирования кочевых племен [61, с. 34]. Эти события конца IV – середины V вв. затронули некоторые группы алан, возможно уже живших оседло на равнине и в предгорьях Северного Кавказа. В их среде, судя по погребальному обряду, уже имела место глубокая социальная стратификация.

Глава 2. Этнические процессы и организация власти (VI – VII вв.)

2.1. Седентаризационные процессы в аланском обществе

2.1.1. Взаимоотношения ираноязычных кочевников с автохтонным населением Северного Кавказа. Освоение аланами гор и предгорий

В историко-археологическом изучении Северного Кавказа накоплен значительный материал, освещающий историю появления ирано-язычных кочевников на юге России, проблему взаимоотношений степняков с местным автохтонным населением, освоению ими гор и предгорий Большого Кавказа. Благодаря исследованиям А.А. Миллера, М.В. Покровского, К.Ф. Смирнова, Е.И. Крупнова, В.И. Марковина, В.Б Виноградова, Е.П. Алексеевой, М.П. Абрамовой, В.А. Кузнецова, В.Б. Ковалевской и др. сформулированы интересные идеи и обобщения, успешно решены многие немаловажные по своей значимости вопросы. Вместе с тем, более глубокого анализа заслуживают такие аспекты этносоциальной истории северокавказских алан периода после Великого переселения народов, как:

механизм синтеза двух хозяйственно-культурных типов;

усиление внутрирегиональной интеграции в середине I тысячелетия под давлением обширного конгломерата тюркоязычных племен;

процесс оседания кочевников-алан, формирование политического объединения предгосударственного типа.

Обозначенные процессы напрямую связаны со сложившейся на Северном Кавказе, в раннее средневековье, интеграционной системой этносоциальных связей. Развиваясь, эта система привела к трансформации некоторых северокавказских обществ от в значительной степени аморфных, гетерогенных объединений к этносоциальным организмам предгосударственного типа, с усложнением иерархической надлокальной системы управления обществом [130, c. 22].

В исследовании намеченной темы немаловажным является определение этапов, иллюстрирующих традиционные отношения горцев и степняков – те этнообразующие факторы, которые сыграли в центрально-кавказском регионе решающую роль в формировании раннесредневекового аланского общества.

Хронология взаимоотношений с автохтонным населением. Взаимоотношения ираноязычных племен южнорусских степей с аборигенами Северного Кавказа имеет свою глубокую предысторию. Уходя корнями в эпоху бронзы, в сарматское время эти связи резко усиливаются, превращаясь в обычную норму жизни аборигенов края [156, c. 57]. В своем развитии контакты ираноязычных кочевников и местных племен прошли три стадии. В скифо-савроматское время – период отдельных, спорадических связей; в сарматское время – период враждебных отношений и военных столкновений; в аланское время – период мирных отношений, наиболее активная этническая миксация.

Длительное время обитание ираноязычных скифов в степной и предгорных зонах Северного Кавказа не признавалось. Большая роль в изучении проблемы освоения региона скифскими племенами, особенности их взаимоотношений с местной кобанской средой принадлежит Е.И. Крупнову [79]. В настоящее время, благодаря исследованиям В.Ю. Мурзина, С.В. Махортых, В.М Батчаева, Петренко В.Г, Мошинского А.П. и новым археологическим данным установлено, что степи Предкавказья, включая Прикубанье, являлись ареалом формирования скифов с начала VII в. до н.э. Более того, по мнению некоторых скифологов, здесь находилось загадочное «царство Ишкуза» ассирийских письменных источников, откуда скифы предпринимали свои походы в Переднюю Азию. В настоящее время на Кавказе известно более 100 скифских памятников VII – V вв. до н.э.

В непосредственной близости от скифов обитали (в зоне гор и предгорий) аборигенные племена кобанской культуры, сформировавшиеся еще в доскифское время. О наличии широких контактов скифов с аборигенами говорят данные археологии, свидетельствующие о совпадении ареалов памятников скифской и кобанской культур в пределах Центрального Кавказа. «Кобано-скифское внутрирегиональное контактирование принципиально важно для осмысления этногенеза осетинского народа, органически связанного с процессом иранизации части аборигенного кавказского населения» [168, c. 155]. Кобано-скифское контактирование V – IV вв. до н.э. дает основание говорить о начале этноязыковой иранизации и начавшемся процессе этнической миксации (появляются подкурганные захоронения со смешанными чертами). Горные районы оставались в это время зоной обитания автохтонов, испытавшей лишь некоторое влияние культуры скифов [221, с.42]. Интересна концепция В.Б. Виноградова и Я.Б. Березина: в конце VII – начале VI вв. до н.э. какая-то племенная группа (состав этнически пестрый), участвовавшая в переднеазиатских походах скифов, при возвращении закрепилась у предгорий, в центре Предкавказья. Дальнейшее этническое развитие этой группы шло за счет включения в свой состав и «переработки» как выходцев из кобанских племен, так и савроматских групп, существовавших здесь в VI – V вв. до н.э. В результате вырастает новый этносоциальный организм, имеющий двуединую ирано-кобанскую основу. Исследователи его называют пра- или предаланским [123, c. 30 – 32].

Дата добавления: 2015-08-27