Верховная власть алан (I - X вв. ) 8 страница

Следует также отметить, что выявленное ранее исследователями существование различных направлений торговых связей, связанное главным образом с существованием на Северном Кавказе двух аланских ЭСО (западного и восточного), получило в последнее время подкрепление на массовом материале. В Восточной Алании караваны шли через перевалы, главным образом, через т.н. «Аланские ворота», а также через Мамисонский перевал и по Дигорскому ущелью. К этому времени относится возведение в горах, на этих торговых путях, укреплений, стен и ворот, следы которых сохранились и до наших дней. «Это обеспечивало обладателям названных сооружений господствующую роль в торговых сношениях юга с севером» [86, с. 42]. Этим путем, через перевалы, находившиеся под контролем Сасанидского Ирана, попадали в Центральное Предкавказье сасанидские геммы (основная их часть происходит из Северной Осетии), сердоликовые бусы, серебряная посуда и монеты [90, с. 85].

Очевидно, что аланы извлекали немалые выгоды из функцио-нировавшего на их территории международного торгового пути. Не заплатив пошлину, иноземные купцы не смогли бы беспрепятственно миновать узкие ущелья и горные перевалы. Пошлина уплачивалась натурой, в которой ведущее место принадлежало шелку. Исследованиями А.А. Иерусалимской установлено китайское, византийское и среднеазиатское происхождение оседавших в Алании шелков, причем около 50% их было согдийского производства [152, с. 55 – 78].

В караванной торговле, на этом пути, важную роль играл начальник каравана. Он не только субсидировал купцов, но и сам шел с караваном, возглавляя его охрану. Поэтому главы почти всех территорий (в том числе аланская верхушка), через которые проходили важные торговые магистрали, были заинтересованы в безопасной проводке караванов по контролируемой ими земле. В свою очередь, купцы всячески задабривали местных владык, помимо уплаты пошлин, вероятно, преподносили им «сувениры». Интересно в этой связи отметить, что в памятнике юридической мысли Ирана «Сборнике Ишобохта» (VIII в.) среди основных опасностей, подстерегавших караваны, названы море, огонь, враги и власть [139, c. 89].

Пошлины с купцов, очевидно, были очень значительными. Пример «паразитарного» государства, ведшего транзитную торговлю и вошедшего в историю только благодаря исполнению функций таможенной заставы на важнейших торговых путях между Хорезмом и Западной Европой, Персией и Русью, Византией и Волжской Булгарией, являла собой Хазария.

Аналогичная картина, судя по археологическим находкам, наблюдалась и в раннесредневековой Алании. В руках владетелей перевалов и дорог оседали, в виде пошлины, даров, платы за проводников и коней предметы торговли – византийские монеты, шелка (византийские, сирийские, египетские, финикийские, согдийские и китайские), стеклянная посуда (Египет, Сирия), некоторые типы стеклянных и каменных бус (Египет, Индия), китайские картины на шелке, одежда [90, c. 86]. Наиболее полные наборы украшений находят в погребениях (могильники VI в. Байтал-Чапканский в Черкессии, Кугульсий у Пятигорска, Верхне-Рутхинский у сел. Кумбулта; у сел. Гойты и Алды в Кабардино-Балкарии и др.) [142, c. 628].

Интересные данные, связанные с караванной торговлей и образом жизни аланской элиты, дают нам этнографические материалы исследования верхней одежды. Это восточного типа халаты с каймой из узорчатого шелка и частично туники византийской формы, декорированные шелковыми орнаментами. Тогда же начали зарождаться черты современного горского костюма типа черкески [90, c.87-90]. Штаны, являющиеся типично кочевнической деталью одежды, заправлялись в мягкие сапоги, затянутые у щиколоток тонким ремешком с инкрустированными накладками и пряжками. Одежда элитной части общества была яркой, узорчатой и роскошной. Достаточно сказать, что полностью сохранившийся кафтан из Мощевой Балки сшит из такой шелковой ткани, которую в Иране использовали только для одежды шаха [90, c. 87].

Военная мощь алан использовалась соседними владельцами для охраны торговых магистралей. Так, в Стырфазском могильнике на территории Грузии найдены искусственно деформированные черепа, явно относящиеся к аланскому этносу [77, c. 181]. Аланскими признаны катакомбы, исследованные сотрудниками Жинвальской экспедиции [146, с. 107 – 123]. К этому следует добавить 14 захоронений того же периода из с. Едыс Южной Осетии. Среди сопровождающего инвентаря выделяются 3 серебряные сасанидские монеты Хормизда IV (579 – 590 гг.) и Хосрова II (590 – 628 гг.) [144, с. 198 – 209].

Р.Г. Дзаттиаты обратил внимание на факт обнаружения аланских памятников в определенных местах – торговых центрах Восточной Грузии [146, c. 121]. Не исключая возможности переселения в эти пункты аланских купцов и ремесленников, археолог больше склоняется к признанию алан-переселенцев воинами, специально нанятыми центральной властью для охраны торговых путей и торгово-экономических центров.

Исследования антропологов и археологов показывают, что внешнюю торговлю можно рассматривать как один из способов конкуренции элиты за высокий статус, который приводил к повышению позиций более удачливых вождей и к формированию широкой сети династических браков, вассальных и союзнических отношений. Правители, чьи вождества и ранние государства были расположены в стороне от главных торговых артерий, вели войны за возможность контроля ключевых пунктов обмена [164, с. 21 – 31].

Таким образом, в период раннего средневековья в Восточной Европе протекание социально-экономических процессов определялось требованиями дальней торговли или стимулировалось ею. Привлечение верхушки местного общества к участию и тем более контролю над отдельными участками торгового пути приводило не только к возможностям быстрого обогащения, но и вело к ускорению имущественной и социальной дифференциации как общества в целом, так и самого нобилитета, приводя к иерархизации знати и, кроме того, – вызывало перемещение знати к ключевым пунктам пути и ее сосредоточение в уже возникших или вновь основываемых ею поселениях, которые, тем самым, приобретали положение не только торговых и ремесленных, но и административных центров. В зонах крупных торговых путей создавались благодаря этому предпосылки для более интенсивного социально-политического развития, нежели в сопредельных, подчас населенных тем же этносом землях, не имевших связи с торговой магистралью.

2.2.2. Дифференциация воинского сословия. Военно-дружинная знать в процессе политогенеза

В процессе генезиса и становления раннеклассового общества у алан очень важным являлось возрастание значения военной деятельности. Эта тенденция, получившая начало на ранних этапах политогенеза, обусловила появление военно-иерархических структур, служивших действенным механизмом институализации власти. Надо полагать, что категория воинов была прослойкой, довлеющей над остальной частью этноса, особенно в эпоху классообразования. Значение воинского контингента не могло ограничиваться выполнением только оборонительных или захватнических функций. Эта была наиболее мобильная и восприимчивая к внешней среде часть общества, ее квинтэссенция.

Среди дружинников Северного Кавказа в раннесредневековый период уже существовала определенная иерархия. По археологическим материалам VI – VII вв., можно представить себе аланского воина и проследить дифференциацию войска (дружины) в целом. Аристократия предстает в виде тяжеловооруженных всадников с длинными прямыми мечами сарматского типа, кинжалами с боковыми выступами у основания рукояти, сложным луком с набором крупных железных черешковых наконечников стрел, копьем с ланцетовидным наконечником, булавой, арканом [90, c. 86]. Всадники и, возможно, кони были одеты в кольчужную броню, что внешне «роднит» их с катафрактариями у античных авторов. Хотя, несомненно, в военном деле, в частности, в тактике, по сравнению с предыдущим периодом произошли определенные изменения.

Военно-потестарные структуры алан в VI – VII вв. Организация военных предприятий. Сведений о предводителях аланских дружин второй половины I тысячелетия, по сравнению с предыдущим периодом, мало. На помощь приходят данные о военных организациях у народов Северного Кавказа. Используемые материалы относятся к одной эпохе и отражают единый синхростадиальный процесс. Вероятно, о вождях и дружинах сообщает Агафий Миринейский в описании ирано-византийского противоборства на Кавказе в середине VI в. По его сведениям, у римлян находился «отряд тяжеловооруженных наемников» из савиров – около двух тысяч, «которыми предводительствовали Балмах, Кутилзис и Илагер, знаменитейшие у них люди» [13, c. 323].

Прокопий Кесарийский сообщает об одном «из знатных людей у лазов, по имени Тердет, который у этого народа носит название так называемого «магистра»…» «Магистр» – высший византийский титул, присваивавшийся членам неимператорских фамилий [33, с. 403]. О военном лидере цанаров Феодоре, ставшем предводителем благодаря своим личным качествам («он же смелый и на все способный»), повествует Агафий Миринейский. Во главе 500 тяжеловооруженных соотечественников он отличился при обороне г. Фасиса, сдержав натиск превосходящих сил персов. Эти события относятся к середине VI в. Историк приводит интересный эпизод, характеризующий Феодора как предводителя. Его воины решили выйти навстречу многочисленному противнику. Феодор «вначале сдерживал своих и запретил вылазку, обвиняя их в безрассудстве. Когда же те не послушались приказания, он сам присоединился к большинству, хотя и неохотно. Он пошел с ними на неприятеля, чтобы не показаться трусливым, по этой одной причине отказываясь от благоразумия. Предприятие это ему отнюдь не нравилось, но он хотел быть его участником, чем бы оно ни закончилось» [13, с. 325-326].

Данный сюжет весьма точно передает личные качества военного предводителя. В обществах, где лидерство функционировало главным образом в военной сфере, основными качествами лидерами считались агрессивность, смелость и военный талант. В этом смысле, Феодор был обречен на безрассудную вылазку, ибо не решиться на нее, – означало показать себя трусом, что автоматически лишало его лидерства.

У алан профессиональные конные воины имели особый социальный статус. Их привилегированное положение фиксируется по богатству инвентаря в погребениях. Так, наиболее богатые могилы аланских воинов-аристократов отличаются многообразием форм украшений, предметов вооружений, изделий из золота и серебра, стеклянной посуды, костей домашних животных и т.д. Например, среди катакомб в с. Чми катакомба № 11 особо выделяется наличием в могиле двух ниш и черепа лошади, богатством сопровождающего инвентаря: украшенный золотом меч, стеклянная, деревянная посуда, другие социально маркирующие предметы. По мнению С.С. Куссаевой, эти данные говорят о «имущественном или социальном неравенстве в обществе» [219, с. 114 – 116]. Для нас захоронение представителя военно-дружинной знати важно, в первую очередь, как показатель социальной дифференциации внутри войска (дружины).

Определенное место в аланском войске отводилось пешим воинам из числа свободных общинников-алан. Вместе с коренным населением Северного Кавказа они составляли основу «народного ополчения». На присутствие в аланском войске воинов из числа местных племен могут указывать восходящие к позднекобанским формам виды вооружения (боевые топоры, кинжалы). Мобилизация большого ополчения осуществлялась в редких необходимых случаях, когда опасность могла угрожать всему социуму. Участие в особо крупных военных кампаниях надолго отрывало общинников от хозяйства, семья же рисковала потерять своих наиболее трудоспособных членов. В условиях, когда аланское общество переживало процесс оседания и перехода к земледельческой форме хозяйства, военные походы переставали отвечать интересам широких кругов свободного населения [134, с. 68].

Однако походы в сопредельные территории не были единственным видом военной деятельности в этот период. Определенный интерес представляет организация обороны в период освоения аланами гор и предгорий, связанная со строительством укреплений и крепостей.

На господствующих и труднодоступных участках возвышались небольшие по размерам сторожевые крепости, которые визуально связаны между собой «в цепь» и, таким образом, в топографии расположения памятников вырисовывалась довольно выразительная система, в которой каждая долина выступала отдельным звеном в общей цепи укрепленных и взаимосвязанных населенных пунктах. В крепостях, вероятно, располагались небольшие гарнизоны, предназначенные для несения военной службы – охраны населенных пунктов и прилегающих территорий, торговых караванов, проходящих по этим территориям, а также контроль над дорогами и перевалами. Естественно, что организационные функции в этих мероприятиях осуществлялись представителями военной знати. Возможно, в тот период для обозначения лица, выполнявшего военно-потестарные функции в отдельно взятой системе поселений, употреблялся термин œлдар.

В Алании была целая серия крепостей, расположенных на перевальных дорогах [154, с. 102]. В период ирано-византийских войн аланы контролировали крепость Бухлоон на земле мисимиан [77, c. 94]. Стратегически важная крепость Бухлоон была передана аланам Византией для выдачи субсидий северокавказским народом за участие в войнах на стороне византийских войск. Наряду с военными крепостями аланы пользовались сторожевыми форпостами. Такие посты были открыты в различных местах Алании. В восточных районах Алании, в зоне распространения земляных городищ, для сторожевых постов использовались высокие естественные холмы и скальные останцы. Обычно эти форпосты располагались в более или менее удобных для наблюдения местах на наиболее опасных направлениях. Как справедливо замечал И.М. Чеченов, главная опасность для алан раннего средневековья исходила из степи [207, с. 67]. Наблюдательные посты на естественных местах открыты в различных районах Кисловодской котловины и на Урупе [173, с. 54]. В случае опасности с наблюдательно-сторожевого поста подавались световые или дымовые сигналы на городище. В этом случае все население готово было отразить нападение неприятеля.

В крупных городах и крепостях, где дислоцировались гарнизоны, имелись коменданты. Кроме решения военных вопросов, связанных с обороной крепости или городища, на них могли возлагаться какие-то хозяйственные функции. В случае войны коменданты подчинялись военным командирам (œлдарам) и принимали самое активное участие в проведении оборонительных операций. На существование у алан должности коменданта гарнизона указывает хроника «Дербент-намэ» в рассказе о стране Ирхан, которую А.В. Гадло убедительно связал с восточной Аланией [128, с. 121].

Главенствующее положение воинского контингента, профессионального воинского коллектива, поддерживалось не только внутренними силами, но и обязательно должно было проявляться и проявлялось внешне разнообразными атрибутами и знаками. В этой связи определенное значение приобретают воинские поясные наборы, распространение которых на Северном Кавказе относят к V в. н.э. [146, с. 107 – 123].

Пояс в понимании средневекового человека – своеобразная часть воинской экипировки, достаточно специфичная и значащая. Ему придавалось особое значение как символу принадлежности его хозяина к воинскому сословию, т.е. к особой группе или касте, выполняющей определенные функции в обществе.

Исследуя значение воинских поясных наборов у алан, Р.Г. Дзаттиати прослеживая аналогии, приходит к интересным выводам. Значение пояса было велико и в средневековой Европе. Отличительным знаком рыцаря служили: перевязь, рыцарский пояс и золотые шпоры. Пояс и перевязь, как символы военного сословия, можно встретить в литературе уже в тот период, когда германцы заняли место римских легионов. В житии мученика Архелая времен Константина Великого святой прославляется за то, что обратил в христианство многих воинов, которые при этом сняли свои пояса. Фридрих Барбаросса в 1187 г. запретил ношение рыцарского пояса «сыновьям духовных лиц и крестьян» [146, c. 108 – 109].

Особая роль пояса, его семиотический статус нашли отражение в фольклоре. Так, «дополненный оружием, пояс в кочевой среде был обязательным атрибутом посвященного в воины. В тюркском мире он служил одним из социально дифференцирующих маркеров. В отличие от представителей среднего сословия, хазарские воины – всадники с молодых лет получали право носить боевой пояс. «Количество блях и наконечников на нем определяло общественную значимость владельца, будь то юноша или мужчина» [146, c. 109]. Чем выше статус, тем роскошнее поясные украшения. В этом плане выделяется, например, поясной набор из катакомбы № 6 Тарского могильника (Северная Осетия). На шести одинаковых фляжках изображен всадник в диадеме, стреляющий из лука повернувшись назад. На наконечнике пояса, выполненном в аналогичной манере, изображена битва того же персонажа со львом. По-мнению Т. Габуева, автора находок, вещи явно в иранских традициях или выполнены в Иране [43, с. 10].

Находки наборных поясов воинов-дружинников на Северном Кавказе не являются редким фактом. В одной только Северной Осетии, не говоря уже о всем регионе, поясных пряжек насчитывается до полутораста экземпляров [158, c. 52 – 54]. Исследователи совершенно справедливо считают их аланскими. То же самое можно сказать и о деталях поясных наборов. Из могильников Центрального Предкавказья происходит около 2000 деталей поясов, особенно выделяются захоронения в Северной Осетии у селений Тарское, Кобан, Кумбулта, Рутха, Чми, Балта. В Закавказье поясные наборы VI – VII в., с разнообразными пряжками, накладками и наконечниками, появляются вслед за распространением их на Северном Кавказе. Их распространение связано с процессом освоения аланами гор и предгорий Большого Кавказа, и инфильтрацией отдельных групп, в результате разнообразных контактов, в Закавказский регион.

Другая специфическая особенность аланской культуры раннего средневековья – это обилие и разнообразие металлических амулетов. Они имеют лишь небольшое количество аналогий в одновременных им памятниках на территории Евразии, где их появление мы можем рассматривать как результат связей с Кавказом. Специалистами высказывается мнение, что амулеты каким-то образом связаны с военной дружиной, точнее с местом в дружинной иерархии [90, с. 87].

Военная аристократия в системе управления северокавказских обществ (VI – VII вв.) Как уже было отмечено выше, военно-иерархические структуры были одним из распространенных и действенных механизмов институализации власти. В связи с этим, определенное значение приобретает анализ институтов военных лидеров, вождей. При всей близости этих терминов между ними имелась разница. Лидерами или предводителями назывались лица, занимавшие руководящий неформальный пост, достигнувшие его благодаря личным качествам и успехам. Термин вождь применялся лишь к лидерам, которые занимали фиксированную должность по наследственному или псевдонаследственному праву [210, с. 69]. Собственно, процесс постепенного превращения лидера в вождя и составляет, по мнению Л.Е. Куббеля [73, с. 98 – 99], процесс институализации власти в самом обобщенном виде.

Значения функций военного лидерства в процессе классообразования нашло отражение и в письменных источниках. Так, возвышение потомков «осетинской ветви Сидамонов» «Памятник эриставов» связывает с осуществлением ими военного руководства: «если куда предпринимались походы, они становились предводителями сражающихся и не находилось никого, кто мог бы сразится в противоборстве с Ростомом. И возлюбил его весь народ цхразмис-хевский» [29, с. 45].

В VI – VII вв. на Северном Кавказе серьезные социальные перемены происходили во многих социумах. Согласно источникам в Дагестане «Ануширван выбрал царей и назначил их, предоставив каждому из них шахство над отдельной областью… заключил с ними мир, обязав платить подати» [5, с. 13]. Некоторые историки полагали, что это свидетельство возникновения феодального государства. Однако в данном случае речь, скорее всего, идет о существовании в Дагестане VI в. налога (дани для уплаты победителям), но не ренты; во главе дагестанских ЭСО того времени стояли «правители», подобно «соцарствущим архонтам» в Алании. В начале VII в. архаические институты управления в Северном Дагестане перерождаются в единоличную власть военно-политического вождя конфедерации [130, с. 16 – 17].

Значения функций военного лидерства видно также на примере союза гуннских племен в конце VII в. В отношении Алп-Илитвера, главы военной аристократии, источники употребляют разнообразные термины: «полководец и великий князь гуннов», «великий князь», «высокопрестольный князь». Его власть, в этот период, по существу распространялась на все сферы жизни гуннов. «Великий князь» начинал войну и нередко сам возглавлял войска, вел переговоры и заключал договоры с правителями. [55, с. 144 – 146].

Острый конфликт между родовой («князья страны») и военной («тот, кто одерживал победы на войне») аристократией наблюдался в среде тюркской общности в 20-х гг. VII в. Конфликт разрешился компромиссом: глава военной аристократии («хазар-тархан») сохранил свое положение, но верховная власть сохранилась за сакрализованным родом Ашина, представителя которого около 630 г. провозгласили каганом хазар [216, с. 20 – 20].

Несомненно, что в структуре власти аланского общества в этот период также происходят определенные изменения. На рубеже 40 – 50-х гг. VI в. социальный переворот произошел у западных алан. В результате, старая родоплеменная знать («соцарствующие архонты») была отстранена от управления. Укреплению социального статуса военной знати, помимо прочего, содействовали арабо-хазарские войны, в которых аланские дружины выступали на стороне хазар. Следует отметить, что верхи каганата с конца VII в. старались опираться на иноплеменные дружины, включая аланские. Вскоре и здесь военная аристократия алан заняла ведущие позиции. В 764 г. в Закавказье вторглись хазары, во главе которых стоял некий Астархан; «он был главнокомандующим хазарской армии и предшественником беков, позже занявших первенствующее положение в Хазарском государстве, возвышаясь над самим каганом»[134, с. 72]. Анализ М.И Артамонова, а позднее и В.А. Кузнецова, показал, что «астархан» – не личное имя, а титул «тархан асов» [44, с. 244 – 246; 77, с. 159].

Военная аристократия начинает играть ведущую роль в системе управления обществом; реально именно на ее собраниях и пирах обсуждались важнейшие дела. Параллельно шел процесс обогащения дружинной знати. Не последнюю роль в доходах знати играли приношения соплеменников. Даже если эти дары (не подать и не дань) действительно были добровольными, то легко допустить, что в случае нежелания кого-либо выказывать подобное уважение вождю, такой человек рисковал навлечь на себя месть и опалу. Вероятно, в материальном отношении дары были не обременительными, но сама традиция делиться ими с вождями являла собой способ перераспределения материальных благ между рядовым населением и нобилитетом. Знать, вожди, дружинники отличались от основной массы свободных как своим образом жизни, воинственным и праздным, так и немалыми богатствами – их земельные владения были более крупными, чем владения остальных свободных [66, с. 115 – 117]. Богатство военной аристократии, в том числе и земельные владения, также увеличивались за счет наступления на позиции старой родоплеменной знати.

Имеющийся материал свидетельствует о сложных процессах, протекавших в аланском обществе VI – VII вв., связанных с изменением в структуре верховной власти, перерождением архаических институтов управления в единоличную власть военно-политического вождя конфедерации. Следует согласиться с мнением А.Р. Чочиева, что «все основные сословия поздних обществ, сложились на структурной основе древней военной организации и ею детерминированы» [99, с. 230]. Отражением военно-иерархического уклада прошлого, а также следствием экономического значения военного промысла вообще являются социальные термины позднесредневекового периода: œлдартœ, уœздантœ, фœрсаглœгтœ, уацœйрагтœ. Г.Е Афанасьев, проанализировав социальную структуру аланского общества по материалам салтаво-маяцкой культуры, также выделяет в нем два социальных слоя – œлдар и œфсад – «народ»или «войско» [46, с. 50] Термин œлдар, тесно связанный у алан с военной деятельностью, свидетельствует о возросшей роли в структуре управления военно-потестарных институтов в период формирования общества предгосударственного типа.

2.2.3. Верховная власть и эволюция религиозной системы алан

Для изучения структур верховной власти в поздепотестарном обществе алан важным представляется освещение некоторых вопросов религиозной жизни аланского социума, связанных с реорганизацией языческого пантеона в пользу усиления культа военного бога во второй половине I тысячелетия. Этот период в истории аланского общества характерен также проникновением и распространением христианской идеологии, главным образом в среде привилегированных слоев.

Христианство – государственная религия и возможность его принятия была связана с наличием определенных условий. Среди них главное – сложение социальной организации государственного или предгосударственного типа, с наличием общественной силы заинтересованной в насаждении христианства как идеологии социального смирения. Христианство стало проникать к аланам и постепенно завоевывать позиции уже в V – VII вв. Установившееся к V в., прочное территориальное соседство алан с христианским миром привело к тому, что они оказались вовлечены в дипломатическую войну, которую христианство вело против кочевничества.

«Антикочевнический» налет приобрел даже эпос, хотя агрессивный дух его остался прежним: компромисс идеологии кочевничества и оседлости, судя по религиозному пантеону осетин, складывался в условиях явного преобладания установок воинственности. Несмотря на усилия поколений миссионеров, христианские догмы стали лишь внешним приложением к исконной религии алан. Слово чырыстон (христианин) стало в осетинском языке обозначением миролюбия и кротости, и этот факт отражает специфику восприятия аланами христианства. Они понимали его как учение, противоположное их исконной религии, в которой единственной добродетелью признавалась добродетель силы: принятое в христианстве учение о смирении и о грядущем справедливом воздаянии толковалось в рамках прежней установки возмездия, трактовавшейся как «обязательность мести», открывающая дорогу в рай. В конечном счете, эта установка сводилась к социальной норме права сильных, более всего проявившейся в историческую эпоху, получившую у самих осетин названия тыхы дуг – «эпоха силы», фыдрœстœг – «лихое время», «лихолетье» [99, с. 262].

В исторической науке принято считать, что эволюция религиозной системы тесно связана с эволюцией общественного строя. В этой связи, определенный интерес вызывает возможность рассмотреть данный процесс в аланском обществе, где в завершающий период классообразования знать во все большей мере стремилась подчинить своим интересам языческие культы.

Наиболее ранние сведения о языческом пантеоне предков осетин содержатся в «Истории» Геродота. «Скифы почитали только следующих богов. Прежде всего – Гестию, затем Зевса и Гею (супруга Зевса); после них – Аполлона и Афродиту Небесную, Геракла и Ареса. На скифском языке Гестия называется Табити, Зевс – Папай, Гея – Апи, Аполлон – Гойтосир, Афродита – Аргимпаса. У скифов не в обычае воздвигать кумиры ихрамы богам, кроме Ареса» [8, с. 201]. Геродот подчеркивал, что скифы чтят только этих богов. Цифра 7, видимо, не случайна. По сообщению анонимного автора V в., город Феодосия в Крыму на аланском языке назывался «Ардавда», что означает «семибожный». В.Ф. Миллер отмечал в Галиате (Осетия) святилище «авд-дзуар» (семь богов). Таким образом, семибожный пантеон был древним общеарийским пантеоном. Сохраняя семибожную схему, каждый индоиранский народ заполнял ее своим содержанием [136, с.162].

Ведущее место у ираноязычных племен занимал культ солнца. Скифы геродотовой поры приносили ему в жертву лошадей. «Смысл этого приношения, – писал Геродот, – таков: самому быстрому из богов они отдают самое быстрое из смертных существ». «Массагеты, – отмечал Страбон, – признают за божество только солнце и приносят ему в жертву лошадей» [37, 4, с. 221]. Солнцу поклонялись и аланы. Армянский поэт XIII в. Фрик считал это характерным признаком алан: «алан, что солнце чтит» [2, с. 338].

Помимо обычного названия солнца «хур» осетинский сохранил его культовое наименование: «хурзарин» (солнце золотое). Значение культа солнца ярко предстает при рассмотрении аланских солнечных (солярных) амулетов. Последние всегда имеют вид круга или колеса.[90, с. 87].

По Геродоту, во главе скифского пантеона стояло женское божество Табити – державная богиня, владычица земли и воды, животных, птиц и рыб, покровительница конной скифской знати. На золотом перстне V в. до н.э., принадлежащему скифскому «царю» Скилу, изображена сидящая на троне богиня с зеркалом в руках. Такой сюжет встречается на многих изделиях скифского искусства. Нередко перед сидящей богиней с зеркалом изображен скифский вождь. «Эти сцены символизирует получения власти царем от божества» [49, с. 22]. В лице «царя» скифов совмещались две функции: мирской власти и высшего, божественного знания [97, с. 46 – 47]. Мовсес Хоренаци приписывает аланской царевне Сатиник слова о том, что ее родственники являлись «потомками» богов» [1, с. 234 – 255]. В данном случае перед нами в «чистом» виде социальная функция религии, ибо высшее божество выступает покровителем правящего клана, а «цари» – его воплощением на земле.

Дата добавления: 2015-08-27