Верховная власть алан (I - X вв. ) 2 страница

В какой мере военный фактор влиял на специфику процесса институализации власти в эпоху классообразования? Надо признать, что его воздействие было весьма существенным.

Во-первых, война являлась средством своеобразного отбора, в котором преимущество оказывалось на стороне тех групп, которые обладают наиболее сильной централизованной организацией. В свою очередь, группы, имеющие такую организацию, стремятся к сулящим им выгоды войнам чаще. Известный иранист Р. Фрай, исследуя традиционную организацию власти у кочевых народов в связи с представлением о царственном племени или роде, главенствующем над остальными, заметил, что традицию можно проследить не только на материале скифского общества («царские» скифы – скифы-пахари), но и на особом положении, которое занимали кушаны в конфедерации племен, завоевавших Греко-Бактрию [95, с. 217]. Из обширного числа древнегерманских племен, участвовавших в Великом переселении народов и разрушении находящейся в кризисе Западно-Римской империи, историками издавна упоминались франки, вандалы, вестготы, бургунды как наиболее централизованные общества с повышенной агрессивностью племенной верхушки, которые и создали первые «варварские» государства на отвоеванной территории.

Во-вторых, войны могут вызвать концентрацию населения в целях наступления или обороны, что при наличии других благоприятных факторов также может способствовать развитию и укреплению центральной системы управления. Последнее утверждение можно проследить на примере германского племени вестготов, в упомянутой уже эпохе Великого переселения народов.

После нападения гуннов на готов, часть из них ушла с Атанарихом в область у подножия Карпат, многие же готы, под руководством различных вождей, перешли на Римскую территорию и объединились против империи в один мощный союз племен. Объединение оказалось более прочным, чем союзы других германских племен, и объяснялось постоянными военными столкновениями вестготов, а также уровнем внутреннего развития вестготского общества, прежде всего социальной дифференциацией и заинтересованностью знати в создании обширного племенного союза [160, с. 66]. В многочисленных исследованиях, затрагивающих проблему генезиса ираноязычных племен в Восточной Европе, неоднократно подчеркивалось, что миграция сарматов на Запад в III – I вв. до н.э. была связана с политической активностью крупных племенных союзов с достаточно высокой степенью консолидации – аорсов, сираков, языгов и роксолан, а позднее и алан [89, с. 115 – 123; 91, с. 99 – 102; 80, с. 67].

В-третьих, войны и связанные с ними миграции, переселения и завоевания вели за собой форсированное разобщение внутри традиционной общественной структуры, ослабление кровнородственных связей и укрепление связей территориальных. На примере кочевников древности и средневековья можно проследить роль военного фактора в разложении традиционной общественной структуры, появлении и укреплении территориальных связей. Этому процессу в равной степени способствовали и другие факторы – индивидуализация труда и развития частнособственнических начал.

В силу специфических условий кочевого хозяйства каждая отдельная, самостоятельно производящая продукт, но пользующаяся для выпаса скота неделимыми общинными пастбищами семья выступала в качестве мельчайшей клеточки более крупного социального организма – кочевой общины, в свою очередь входившей в состав более широкого кочевнического объединения – рода, племени. Эти социальные организмы составляли своеобразные замкнутые миры, сцементированные внутренней связью и управляемые старейшинами с непререкаемой патриархальной властью; миры, в рамках которых производство материальных средств существования и производственных отношений совершалось путем простого, но непрерывного их возобновления [171, с. 119].

В целях самозащиты от внешней опасности скотоводы степей соединялись в группы ближайших сородичей и тем самым поддерживали довольно прочные родовые связи. Но экономический потенциал кочевого хозяйства, как известно, ограничен, а скот рано или поздно становится частной собственностью, поэтому социальные процессы в скотоводческих обществах развиваются ускоренно. Необходимость расширения экономической базы приводит к столкновениям с соседними племенами. Борьба за благоприятные условия существования усложнялась естественным приростом населения и теми социальными процессами, становление которых было детерминировано развивающимся институтом частной собственности [180, с. 87].

Относительно высокий прирост населения при традиционном, единственно возможном способе производства объективно толкал кочевнические общества к прямому захвату соседних земель. По мере того, как описанные процессы набирали обороты, родовым связям кочевников приходилось выдерживать сильнейшую проверку на прочность. Выделилась зажиточная прослойка общества, которая прямо принуждала рядовую массу непосредственных производителей к повинности в форме военных служб [172, с. 93], и этот безвозмездный прибавочный труд служил для кочевой знати главным средством присвоения результатов труда (дани) у населения завоеванных областей.

Одновременно расширялся процесс укрепления территориальных связей, в большей степени связанный с тем, что кочевое общество было заинтересовано в создании постоянной военной силы, которая обеспечивала бы и безопасность существования, и расширение экономической базы. Появилась прослойка индивидов, целиком занимавшаяся военной деятельностью. С самого начала дружина создавалась вне рамок традиции, и ее членов объединяли не родственные и не общинные связи. «Основой здесь служили профессиональная военная деятельность, ориентация на военный грабеж как главный источник средств к существованию, дополнявшийся личной преданностью удачливому предводителю» [73, с. 147].

В целом подвижность, воинственность и частые перемещения кочевников способствовали созданию этнической неоднородности племенных объединений. Поэтому вряд ли общность интересов не только племенных, но и родовых коллективов строилась на базе кровного родства; скорее, это были новые социальные организмы, облаченные в старые формы родовой структуры, которые подкреплялись или освещались реальной или мнимой традицией происхождения от одного предка. Так, например, движение тюркского массива гуннов представляло перемещение не монолитного этносоциального образования, а слабосвязанных между собой политически кочевых объединений, рвавшихся к захвату пастбищ степного Предкавказья. Их борьба с владевшими степью ираноязычными племенами сопровождалась с обеих сторон распадом старых общинно-родовых и племенных союзов и возникновением новых, в том числе включавших как мигрантов, так и аборигенов [130, с. 13].

В-четвертых, успешные войны способствовали общественной стратификации и укрепляли позиции руководящего слоя не только в плане престижа, но и в материальном отношении. Подобный исторический материал нам демонстрирует эпоха Великого переселения народов.

Во главе готского племенного союза стоят должностные лица, которых античные авторы именуют королями – reges, власть которых была основана на исполнении функций военачальника. Наличие дружинников у королей, вождей и знатных людей способствовало росту роли знати в общественной жизни. Король Атанарих (IV в.) занимается подготовкой военных действий, сооружает укрепления, ставит боевую задачу командирам отдельных подразделений, посылает войска «…за пределы Готии для вмешательства в междоусобную войну в Римской империи» [160, с. 68]. Атанарих обладает судебными функциями, ему принадлежит руководство внешними сношениями, он исполняет некоторые функции религиозного характера.

На основании имеющихся данных можно предположить, что в руках готских королей, вождей и родовой знати сосредотачивались, очевидно, значительные богатства. Важным источником обогащения готской знати были военные походы против римских провинций и против соседних варварских племен. Готские короли и вожди с начала IV века получали жалованье от римского правительства, когда несли службу федератов Империи [14, с. 94]. О накоплении значительных сокровищ знатью свидетельствуют клады, найденные на территории, которую вестготы занимали в IV веке. Обычно с Атанарихом связывают клад из Петроссы, в котором среди золотых сосудов и различных украшений имеется кольцо с рунической надписью gutani. Другой подобный клад, принадлежавший некоему готскому королю или вождю, был найден в Трансильвании. Этот клад содержал золотые кольца, медальоны, фибулы и другие украшения [160, с. 63; 187, с. 33].

Как уже было отмечено выше, война являлась неотъемлемой характерной чертой всей длительной эпохи разложения первобытных отношений. Будучи важным фактором этого процесса, война могла играть большую или меньшую роль, в зависимости от местных условий. Возможно, наибольший демократизм был присущ в эпоху классообразования именно тем обществам, у которых война стала регулярной функцией народной жизни, а в походы, завоевания и переселения вовлекалось большинство их членов; рядовой общинник, имевший оружие и знавший, как с ним обращаться, не был идеальным объектом для эксплуатации [205, с. 127]. Но особенно велика роль войны в процессе институализации власти была в жизни древних германцев, сарматов и тюрков. Повышенная агрессивность их родоплеменной верхушки, помимо общих благоприятных условий, могла определяться тем, что процесс освобождения основного производителя от средств производства в этих обществах только еще начинался, и это побуждало знать искать внешние источники обогащения.

1.2. Этносоциальная характеристика алан в начале н.э.

1.2.1. Некоторые черты экономического развития ранних алан

До гуннского вторжения ираноязычные кочевые племена в течении многих столетий безраздельно господствовали на необозримых степных пространствах Европы. На рубеже IV – III в. до н.э. начинается массовое передвижение сарматов, стимулируемое экономическими потребностями экстенсивного кочевого хозяйства и развитием новых социальных институтов – оформлением так называемой «эпохи военной демократии». Самые сильные и многочисленные сарматские союзы племен, издавна жившие в Заволжье и Южном Приуралье, быстро передвигаются на запад в Предкавказье, Северное Причерноморье, до нижнего Дона и Дуная. К рубежу нашей эры эта миграция завершается установлением полного господства сарматов в Северном Причерноморье, которое из Скифии, римскими писателями, переименовывается в Сарматию [89, с. 115 – 123].

Первым постоянным занятием воинственных сарматов было кочевое скотоводство, вторым – непрерывные столкновения с соседями: горными кавказскими группами, греко-римскими оседло-земледельческими, торговыми и ремеслеными центрами, наконец, с непримиримыми родственниками из числа многочисленных кочевых племен. Сарматы – это воинственные кочевники, которые, по меткой характеристике Тацита, «живут на повозке и коне» [19, с. 222] и которых более поздний историк Эннодий (V в.) упоминает как извечных номадов, «переселяющихся с места на место» [40, с. 304]. «Отец географии» Страбон рисует еще более колоритную картину жизни сарматов: «Их войлочные палатки прикреплены к кибиткам, в которых они живут. Вокруг палаток пасется скот, молоком, сыром и мясом которого они питаются. Они следуют за пастбищами, всегда по очереди выбирая богатые травой места, зимой на болотах возле Меотиды, а летом на равнинах» [38, с. 281].

Следует отметить, что такая характеристика древних авторов вполне применима к ранним аланам: экстенсивная форма кочевого хозяйства, основанная на иррациональной эксплуатации пастбищ вплоть до их вытаптывания, требовала непрерывного передвижения с места на место, и в поисках пастбищ, для своего скота, сарматы колесили по степи от Урала до Дуная. Нетрудно представить себе движущуюся по бескрайней равнине кочевую сарматскую вольницу: окутанные тучами пыли стада, охраняющие их воины с длинными мечами и тяжелыми копьями в руках, женщины и дети с нехитрым скарбом, в покрытых шкурами и войлоком повозках на скрипучих деревянных колесах.

Кочевой скотоводческий мир достаточно подробно изучен в целом ряде фундаментальных исследований. Из отечественных исследователей советского периода достаточно назвать работы В.В. Бартольда, Б.Я. Владимирцова, С.А. Плетневой, Г.Е. Маркова, Л.Н. Гумилева, С.Г. Кляшторного, А.М. Хазанова. Из современных «номадистов» внимания заслуживают исследования Н.Н. Крадина, Е.И. Кычанова, Т.Д. Скрынникова. Накопленный материал позволяет смоделировать следующую схему трансформации кочевого скотоводческого общества. Производственные силы кочевых обществ относятся к натуральной системе, в которой естественные факторы производства доминируют над искусственными, а живые формы труда – над овеществленными. Кочевое скотоводческое хозяйство представляло собой природный процесс, специфически контролируемый в рамках человеческой деятельности, однако его основа была детерминирована экологическими и биологическими факторами [162, с. 64].

До известного времени данная структура находится во внутреннем равновесии: она обеспечена достатком природных ресурсов, не отягощена соперничеством с соседями, а имущественная дифференциация едва намечается. Но экономический потенциал кочевого хозяйства, как известно, ограничен, скот рано или поздно становился частной собственностью, поэтому социальные процессы в скотоводческих обществах развивались ускоренно, быстро созревали противоречия между базисом и надстройкой. Необходимость расширения экономической базы вызывала столкновения с соседними племенами. Эти военные столкновения с кочевыми и оседло-земледельческими обществами были издержками экстенсивной формы ведения хозяйства – т.н. «таборное кочевание» [84, с. 14].

С многолетними длительными засухами, ежегодно повторяющимися морозными многоснежными зимами или даже с неблагоприятными для кочевания климатическими изменениями кочевники могли успешно бороться только путем перекочевки на новые места. Кроме того, на стадии «варварского состояния» кочевого социума особенно чувствовалось давление избытка населения на производительные силы [172, с. 89]. Рост численности населения объективно толкал кочевнические общества к прямому захвату естественных условий производства (неистощенных пастбищ) и средств существования, произведенных оседлыми соседями.

Формирование военно-демократических, военно-иерархических, военно-олигархических структур, по сути дела, и было последней из упомянутых выше форм «увеличения производительности труда» у кочевников [162, с. 65], в том числе и у ранних алан на Северном Кавказе. В качестве тезиса можно выдвинуть предположение – с помощью военного дела ранние аланы стремились преодолеть ограниченность своего экономического потенциала, однако развитие военной организации, в конечном итоге, только углубляло их внутренние противоречия. Выделилась зажиточная прослойка общества, которая прямо принуждала рядовую массу непосредственных производителей поступаться прибавочным трудом в форме военных служб, и этот безвозмездно присвоенный труд служил для кочевой знати главным средством также для присвоения труда и дани у населения завоеванных областей [172, с. 93].

Разумеется, не только номады существовали за счет войны. Однако во всемирной истории именно у кочевников внешнеэксплуататорская деятельность и экзополитарный способ производства проявлялись наиболее ярко. Насильственное изъятие необходимых для них продуктов земледелия из соседних оседло-земледельческих обществ было одним из важнейших способов адаптации номадизма к окружающему миру [162, с. 65]. Эта адаптация могла осуществляться несколькими способами, начиная от нерегулярных набегов и грабежей и заканчивая экспансией с дальнейшим установлением отношений «суперстратификации» (навязываемый вассалитет, данничество, взимание контрибуции). В процессе установления «суперстратификации» кочевой социум, выполняя карательно-принудитель-ные функции, выступал в качестве «надстройки» над оседлоземледельческим «базисом».

Подобные процессы можно проследить на материале ираноязычных кочевых племен Северного Кавказа первых веков нашей эры. К началу I в. н.э. достигает расцвета сирако-меотский племенной союз, охвативший почти всю территорию Северо-Западного Кавказа. В литературе имеется подробная характеристика этого союза, «гегемоном» в котором выступали кочевники-сираки [125, с. 24; 149, 49 – 56]. Многочисленность войска и военные доблести аорсов составляли огромный экономический и политический потенциал, с которым вынуждены были считаться соседние народы, и даже такой сосед, как Боспорское царство, нередко заключавшее с ними военно-политические союзы, платило им дань. Кроме того, часто выступая союзником Боспорского царства, верхние и нижние аорсы находились в самых тесных торговых и политических связях с античными городами Северного Причерноморья, в частности, с таким торжищем, как Танаис, получая в обмен на продукты скотоводства и захваченных рабов или в качестве платы за военную поддержку Боспорского царства предметы, свойственные оседлому образу жизни: ткани, оружие, украшения, серебряные сервизы для вина, драгоценные украшения конской сбруи [209, с. 35].

Среди отечественных алановедов высказывалась мысль о том (как вариант этногенеза), что аланы вызревали в недрах аорской конфедерации сарматских племен [126, 195, 196]. Этому могли способствовать не только численность и военно-политическое могущество, но и экономический фактор, в частности, роль торговли у сарматских племен. Аорсы являлись активными участниками караванной торговли, сопровождая караваны индийских вавилонских купцов, включая тем самым древние народы Восточной Европы в знаменитую мировую артерию, так называемый «Шелковый путь», простиравшийся от ханьского Китая до Римской Империи. Именно благодаря этим связям в Нижнем Поволжье, в Прикамье, Прикубанье и Боспорском царстве «…появляются изделия ханьского Китая: шелковые ткани, нефритовые скобы от ножей, зеркала и другие изделия дальневосточного происхождения» [209, с. 34]. Естественно, что аорсы могли брать пошлину с купеческих караванов за проезд по контролируемой ими территории, или плату за осуществление охранных функций [124, с. 162].

С середины I тыс. до н.э. функционировал так называемый «степной путь», описанный Геродотом: начинаясь в Танаисе, он шел вверх по Дону, поворачивал к Оренбургу и южнее Уральских гор шел к Алтаю и верховьям Иртыша. Позже, со II в. до н.э., «степной путь» из Китая через Среднюю Азию направлялся в область Яньцзай и далее к античным портам Северного Причерноморья. Таким образом, «благородная» верхушка алано-аорского общества имела все возможности считать себя таковой не только политически, но и экономически. Оседание богатств, поступавших по «степному пути», дополнялось поступлением ценных товаров из стран Ближнего Востока, о чем уже говорилось выше.

На сегодняшний день у специалистов нет единства в вопросе о стадиальной природе кочевников. Несмотря на потенциально позднепервобытный характер номадизма, а также возможное присутствие в кочевых обществах в качестве отдельных подсистем государственного (политарного), рабовладельческого, феодального и азиатского способов производства, наиболее развитые из социальных организмов кочевников – скотоводов не могут быть соотнесены ни с одной из имеющихся моделей производства доиндустриальных общественных формаций. В настоящее время преобладает мнение, что для кочевых обществ характерны особый способ производства – номадный и самостоятельная линия социальной эволюции. Основной чертой номадного способа производства являлась экзоэксплуатация (внешняя эксплуатация, экспансия). В истории номадизма экзополитарный способ производства географически был ограничен европейскими степями, Северной Африкой и Передней Азией, где, с одной стороны, кочевникам противостояли не акефальные первобытные общества, а централизованные государства и империи и, с другой – скотоводы обладали верховыми животными, которые имели огромное военно-стратегическое значение.

1.2.2. Особенности социальной организации

Античная традиция с момента знакомства с аланами главной отличительной чертой их считала воинственность. Лукиан назвал их народом «у Понта, не знающего покоя среди непрерывных войн». Об их свирепости писал Сенека. «Страстны к грабежам, искусны и привычны в сражении накинуть аркан» – Гегесип [2, с. 44]. «Сарматы не живут в городах и даже не имеют постоянных мест жительства, они вечно живут лагерем, перевозя свое имущество и богатство туда, куда привлекают их лучшие пастбища или принуждают отступающие или преследующие враги; племя воинственное и непокорное, и до того жестокое и свирепое, что даже женщины участвуют в войнах наравне с мужчинами» – заявляет Помпоний Мелла [70, с. 79].

Действительно, этноним «аланы» неизменно ассоциируется с образом профессиональных воинов, живущих исключительно «добычей своей плети». Практически все письменные источники упоминают алан в контексте участия в военных действиях, отмечая их мастерство и мужество. Археологические материалы изобилуют предметами вооружения, позволяющими достаточно чутко уловить все изменения, происходившие в комплексе аланского снаряжения.

Война и военная специализация жизнедеятельности общества в среде ираноязычных племен очень рано стали значимыми. Набеги на соседей, оседлых и кочевых, с целью обогащения, угон пленных, частые военные походы (балцы) были характерной чертой образа жизни многочисленных ираноязычных племен, включая и алан. Были ли войны одним из способов существования кочевников, их «постоянным промыслом», их постоянным и неизбежным военно-кочевым состоянием? Существует много точек зрения о том, какие способы решения проблемы экономической нестабильности степняков преобладали – мирные или военные. Виновниками конфликта могли быть как номады, так и их оседлые соседи. Как правило, государства древнего мира широко привлекали кочевников к военным действиям для решения локальных конфликтов. Так, например, в античной традиции сразу несколько авторов зафиксировали аланский (сарматский) поход 35 г. н.э. в Закавказье. И Тацит, и Иосиф Флавий в описании войны Иберии с Парфией, отмечая активное участие в ней сарматских племен на стороне обеих воюющих сторон, в то же время упоминают, что кочевники были вовлечены в конфликт иберийско-албанской стороной при помощи «подарков»[20, Т. 1, с. 170; 15, с. 275; 2, с. 131].

Вопрос нуждается в исследовании и, прежде всего, в сопоставлении «постоянного промысла» кочевников с характерной для них племенной формой социальной организации общества.

Несомненно, что в эпоху классообразования именно племя предстает перед нами как важнейшая социально-потестарная общность. С племенем этого типа были органически сопряжены военно-иерархические структуры, как органы институализации власти. Выделявшаяся племенная знать стала одной из главных составляющих в процессе классообразования, противостоя рядовым соплеменникам [68, с. 228]. Появление такой новой племенной знати, включая и случаи возможного превращения в нее прежней общинно-родовой аристократии, было непосредственно связано с возросшей потестарной и военной ролью племени.

Эти процессы, с одной стороны, прямо обуславливались разрушением некогда обычной замкнутости общин по мере расширения производства и обмена, что требовало увеличения размеров социально-потестарных единиц. С другой стороны, в том же направлении действовала и все возрастающая потребность в укреплении таких единиц из-за непрерывно расширявшихся масштабов грабительских военных предприятий – выстоять в одиночку изолированная община просто не могла [172, с. 151].

Разрушение и трансформация общинной системы у кочевников происходили иначе, чем у земледельческих народов, и обуславливались экстенсивной формой ведения хозяйства. Скотоводческая экономика предполагала рассеянную, пространственную структуру кочевого общества. Главные экономические функции выполнялись небольшими самостоятельными общинами номадов [73, с. 66]. Первоначально кочевая община, основанная на родственных связях с широко развитой взаимопомощью и подчинением интересов индивидуума интересам коллектива, выглядела вполне самостоятельной – она была обеспечена достатком природных ресурсов. Эти первобытные коллективы напоминали миры, в рамках которых производство материальных средств существования совершалось путем простого, но непрерывного их возобновления.

Первые противоречия возникали не внутри общинного организма, а между разными коллективами. Кочевое скотоводство требовало больших пастбищных пространств, освоение которых приводило к столкновению с соседними кочевыми группами. Будучи способной защищать свои интересы в спорах с такими же небольшими производственно-социальными объединениями, родовая община оказывалась беспомощной перед лицом более многочисленной и военизированной кочевой орды [171, с. 119].

В целях самозащиты от внешней опасности скотоводы степей объединялись сначала в группы ближайших родичей, а со временем и в более крупные структуры, внутри которых ускорялось дробление старых общностей. Весь этот процесс сопровождался ускоренным разрушением традиционных кровнородственных связей и утверждением связей территориальных [68, с. 215], то есть, в конечном счете, разложением прежних социальных структур.

Ко времени такого возрастания важности племенного, т.е. надобщинного яруса социальной структуры род уже, повсеместно, в большей или меньшей степени подвергся делокализации и не мог служить ни основой, ни препятствием для интеграции общин в более крупные структуры – племена, построенные, по существу, уже на принципиально новой основе [68, с. 229]. Они основывались уже не только на кровнородственных связях в их патрилинейном облике, сколько на общественно-политических интересах, естественно вытекавших из экономических условий [104, с. 66].

Одновременно с форсированным разложением традиционных общественных структур и ослаблением кровнородственных связей шел процесс укрепления связей территориальных. Подвижность, воинственность, частые перемещения кочевников способствовали созданию этнической неоднородности племен. Общность интересов не только племенных, но и родовых коллективов строилась уже не на принципе кровного родства, а на сходстве образа жизни, выраженном в активной внешней политике [178, с. 209]. Однако окружающим миром они воспринимались как монолит. Так, например, обширный конгломерат многочисленных ирано-язычных племен юга России зачастую обозначался у древних авторов общим названием «сарматы». Начиная с IV в. степные пространства Предкавказья осваивают разноплеменные тюркоязычные кочевники – акациры, савиры, болгары, тюрки, хазары, которые объединялись в недолговременные (кроме хазар) конфедерации при непрерывной борьбе отдельных племен за главенство.

Тенденция объединения племен в крупные союзы и конфедерации была вызвана усложнением общественных отношений, связанным с ростом частной собственности и имущественного неравенства, все более усиливавшимся стремлением к захвату чужих богатств и чужих территорий. Наиболее ярко эта тенденция проявлялась при соприкосновении кочевых племен с такими крупными очагами цивилизации, как Китай, Индия, Иран и Римская империя на западе.

Надо заметить, что статус участников этих объединений или союзов племен, по-видимому, не был равноправен. Господствующее племя, которому подчинялись или от которого находились в зависимости остальные партнеры, давало название и всему объединению. Так было с савроматами, языгами и роксоланами, сираками и аорсами, а впоследствии с аланами. В отношении последних большинство современных исследователей склоняется к мысли, что аланы были не моноэтничным, а полиэтничным военно-политическим образованием, которое окончательно сложилось в восточноевропейских степях и в котором собственно аланы играли роль консолидирующей силы. Прямые указания на это содержатся в письменных источниках: «…за рекой Танаис, составляющей границу между Азией и Европой, тянутся бесконечные степи Скифии, населенные аланами… они мало-помалу постоянными победами изнурили соседние народы и распространили на них название своей народности. «…Разделенные таким образом по обеим частям света, аланы (нет надобности перечислять их различные племена), живя на далеком расстоянии одни от других, как номады перекочевывают на огромные пространства; однако с течением времени они приняли одно имя и теперь все вообще называются аланами за свои обычаи, образ жизни и одинаковое вооружение» [4, с. 303 – 305]. Вместе с аланами могли прийти и другие народы, выходцы из восточно-скифского мира. В состав нового объединения кочевников во главе с аланами вошло, вероятно, и местное сарматское население волго-донских степей, например, какая-то часть аорсов [195, с. 165].

Анализ данных по скотоводческим племенам Азии показывает большое сходство в принципах общественной организации кочевников, военно-политический характер их объединений. Как свидетельствуют восточные хроники, в ходе войн и междоусобиц у хунну сложилась своеобразная военно-племенная организация: 24 племени возглавлял верховный вождь – шаньюй, который управлял с помощью ближайших родственников и старейшин. Каждому из них подчинялись тысячники, сотники, десятники. Кочевали хунну племенными подразделениями, состоявшими из семей владельцев скота [175, с. 80]. Можно полагать, что особенности исторического развития кочевников привели к сложению у хунну военной структуры на основе общинно-племенной организации.

Дата добавления: 2015-08-27