Допризывник. 3 страница

− Как можно без скандала и неприятностей от этого избавиться? − спросил я его.

− Способ всего один − идти в школу сержантов. Но предупреждаю, что в школе будет во много раз тяжелее, чем в полку, несравнимо тяжелее.

− Трудности меня не пугают. Но как мне это сделать, к кому обратиться?

− Доложить ротному, он доложит по команде, а там уже высокое начальство будет решать. Скорее всего, это решат на Мандатной комиссии.

Так я и сделал, доложил своему ротному, старшему лейтенанту Гурковскому.

− Я доложу по команде. Идите, занимайтесь.

Напряженно я ждал ответа, но его все не было. А до распределения оставалось совсем немного. Осталось только принять Присягу и пройти Мандатную комиссию. Так называли ту самую комиссию, которая и решит, кого куда распределят. А главное: будет решать, кого можно оставить в полку, а кого нет. Но по каким критериям нас будут отбирать? Этого никто не знал, хотя все понимали, что не по оценкам в аттестате зрелости. Тут требовалась зрелость совсем другого рода.

Присяга.

Сколько еще солдатского пота нужно пролить до этого дня, сколько пар подков поизносить, сколько подметок истоптать. Присягу все учат наизусть, не один раз рассказывают ее сержанту и командиру взвода, друг другу. У каждого она, что называется, от зубов отскакивает. Присягу всегда читают, х отя, если честно, то в этот момент солдат не видит в дрожащей в его руке Присяге ровным счетом ничего. Но каким-то чудом эта папка с текстом Присяги в левой руке, правая − до судорог в пальцах сжимает автомат Калашникова, помогает не сбиться во время этой торжественной минуты. Сбиться во время принятия Присяги − большего, нет не позора, а несчастья, с солдатом случиться просто не может. Присяга – это самый торжественный, кульминационный момент всего начала воинской службы. Но до принятия Присяги еще полмесяца. Нужно подтянуть строевой шаг, приемы с оружием, выучить основные статьи Устава внутренней и Устава караульной служб. Наконец, нужно просто нау ч иться есть солдатский хлеб, в прямом и переносном смысле. Нужно сжиться с мыслью, что служба, эта форма – это твоя жизнь на ближайшие три года. Нужно понять, что служба никогда не была медом, что это тяжелый труд и нелегкая ноша.

В один из дней, выйдя из столовой после обеда, мы с удивлением увидели, что рядом с трибуной, в тени сосен стоит военный оркестр. Музыканты были в таких же, как и у нас, темно-синих погонах. Зачем нас поджидал на плацу военный оркестр, догадаться было совсем не трудно.

− Давно бы так, под музыку все же веселее маршировать, − сказал кто-то. Но сержанты, уже знавшие, что к чему, помалкивали и ухмылялись. Быстро кончился послеобеденный перерыв.

− Сроиться! − пронеслось по плацу.

Оркестр тоже построился рядом с трибуной, музыканты готовили инструменты. Справа стоял барабанщик с огромным барабаном. Весь учебный пункт построился на плацу перед трибуной, на которой уже стоял полковник Косолапов, рядом с ним начальник штаба полка полковник Красовский, еще несколько офицеров штаба.

− Кремлевцы к Присяге должны научиться хорошо ходить торжественным маршем, в том числе и под оркестр. Какой же торжественный марш во время принятия Присяги без оркестра. Вы должны научиться ходить так, чтобы не осрамиться, − сказал полковник Красовский. − Я уже много лет в армии и хочу сказать вам, что день Присяги вы будете помнить всю свою жизнь.

− К торжественному маршу! Поротно! Равнение направо! Шагом ма-а-арш!

Грянул, неожиданно очень громко, оркестр. Командир роты, старший лейтенант Гурковский впереди, задает темп шага. Идем неслаженно, вразнобой, это понимаем даже мы − новобранцы, но лучше у нас пока не получается. Мне повезло, что Гурковский был моим командиром роты в учебке, командиром взвода в полковой школе сержантов, и командиром взвода в полку, когда я уже был командиром отделения. Это был мой первый командир. За два года совместной службы он научил меня не только военной науке.

Оркестр не утихал часа два. И все это время мы усиленно маршировали то поротно, то повзводно, но чаще всего по отделениям, построившись в шеренгу. Так нас учили держать равнение, слушать ритм оркестра. Сержанты пятились рядом со строем, повторяя ритм шага взмахом руки, хотя мощным Бум-Бум-Бум единый ритм задавал барабан. «Выше ногу! Тяни носок! Колено не сгибать! Равнение, равнение держать! Кто задробил? Слушать шаг! Выше ногу, не меньше двадцати сантиметров положено по Уставу. Тверже ногу ставить! Не дробить! Как один человек должны идти!» − непрерывно требовали сержанты. Наконец оркестр перестал играть, музыканты чистили мундштуки и сливали из труб конденсат, но огромный барабан не останавливался ни на секунду. Его непрерывное «Бум−Бум−Бум» разносилось над плацем еще громче. Поначалу это было даже приятно. Но когда в таком ритме прошел день, два, три, четыре… Оркестр играл нам десятки знаменитых военных маршей, но почему-то чаще других играл Кавалергардский марш. Эту мелодию, именно то звучание, я запомнил на всю жизнь, она врезалась в память навсегда. Когда оркестр обрывал мелодию и только барабан продолжал свое «Бум-Бум-Бум», казалось, что ничего ненавистнее этого барабана нет на свете. А над строем снова и снова: «Выше ногу! Тяни носок! Крепче шаг! Ногу ставить четко, не шлепать! Держать равнение! Не растягивать строй!». Вздох облегчения проносился над строем, когда, наконец, барабан замолкал, а нам давали десять минут на перекур и оправку. Ноги уже слушались плохо, колени не хотели выпрямляться, они тряслись от усталости, ступни горели огнем. И так до самого ужина. К концу второй недели мы уже ненавидели этот оркестр, и особенно, этот Кавалергардский марш. В последний день перед Присягой уже не было чистой муштры, а шли репетиции торжественного прохождения поротно. В этот день на плацу присутствовал и командир полка, полковник Конев: коренастый, ниже среднего роста мужчина, лет пятидесяти, с высоким упрямым лбом под волнистыми волосами, и абсолютно невыразительными блеклыми глазами. Но когда нас построили на плацу, и командир полка скомандовал:

− К торжественной встрече Знамени полка! Смирно! Равнение направо! − строй вздрогнул и замер, устремив единый взгляд туда, откуда должны вынести Знамя полка, этот символ воинской славы, доблести и чести, верности своему долгу и преданности Родине.

− Вынести Полковое Знамя!

Оркестр заиграл встречный марш. Три знаменосца: в центре офицер со Знаменем, два сержанта с автоматами по бокам, пронесли Знамя полка вдоль строя и стали во главе построения. Это наша первая встреча со Знаменем части. Кто скажет, что у него в этот момент не пробежали мурашки по спине, тот или говорит неправду, или патологический циник. Знамя нес стройный, красивый старший лейтенант, с безупречной, я бы даже сказал, щегольской выправкой. Старшего лейтенанта звали Толстой Лев Николаевич. Он действительно был праправнуком великого русского писателя. Мы были напряжены и готовы, хоть и к тренировочному, но первому в нашей жизни прохождению со Знаменем полка.

Через некоторое время, уже капитана Толстого, назначили заместителем коменданта резервной дачи в Домодедово. Когда-то это имение Григорию Орлову подарила Екатерина Вторая. Прошло много лет, и уже после событий 1991 года я встретил имя, уже полковника Толстого, в статье газеты «Известия»: «Полковник Толстой рассказывает». В статье речь шла о Форосе, комендантом которого в то время был полковник Толстой. Он не предал своего Президента, и этого ему не простила новая российская власть. Сейчас генерал-майор Толстой, дослужив в Украинской армии до пенсии, живет в Ялте.

«А ведь мой ротный смог бы ничуть не хуже пройти со Знаменем полка, но он не праправнук Льва Толстого…», − вдруг пришло мне в голову.

Так неожиданно зародилось во мне это чувство уважения и восхищения человеческими и профессиональными качествами моего первого командира, которое даже сейчас, через сорок лет, не стерлось из памяти, не выветрилось.

Вот и день Присяги. Все начищены и наглажены, пострижены, хотя и стричь-то еще нечего. Как по заказу, день выдался светлый, солнечный. Выметенный до последней соринки плац сиял чистотой. В центре плаца знаменосцы со Знаменем пока, легкий ветерок колышет полотнище, открывая на мгновение, вышитое желтыми буквами, название полка. Все волнуются, и офицеры тоже − они за своих солдат. Не произошло бы из-за излишнего нервного напряжения какое-нибудь ЧП. Полковник Косолапов громко читает первую фамилию, солдат идет строевым шагом туда, где стоят знаменосцы со Знаменем полка. Майор подает ему папку с текстом Присяги и он, срывающимся от волнения голосом, читает: «Вступая в ряды Вооруженных сил…»

Постепенно волнение уменьшилось, все идет четко и быстро, но вот происходит что-то непонятное: полковник Косолапов снова прочитал ту же самую фамилию − Краснобаев. В строю заметное оживление.

− Это не ошибка. В нашем полку давняя традиция: в каждом призыве в полку служат братья-близнецы, − пояснил полковник Косолапов.

Вот уже последний солдат отходит от Знамени и становится в строй. Теперь − торжественный марш, к которому мы столько готовились. Сегодня все музыканты в гражданских костюмах − потом, после обеда, мы поймем почему. На принятие Присяги приехал комендант Кремля генерал-лейтенант Веденин. Он стоит в центре трибуны, и во время прохождения держит руку в коричневой лайковой перчатке на уровне подбородка, ладонь лодочкой. У генералов − свое кокетство. А может, он и не может поднять руку выше, ведь ему уже за шестьдесят. Говорили, что его привез с собой из Киева Хрущев, что они давние друзья. После торжественного марша генерал произнес короткую речь. Он говорил о нашем долге, о почетной обязанности, той ответственности, которую нам оказали Партия и Правительство. Тут он поднял над головой обе руки со сжатыми кулаками, которые до этого момента держал за спиной и, подняв тон на целую октаву, продолжил:

− Во главе с нашим дорогим, любимым Никитой Сергеевичем Хрущевым!!! Ура!!!

Мы ответили громким и протяжным троекратным ура! На этом торжественная часть закончилась, нас повели на праздничный обед в столовую, где уже давно были наши мысли... Что же нам приготовили повара? Обещали нас порадовать. Сержанты уже нас оповестили, что весь этот день, до самой вечерней поверки мы свободны, в пределах военного городка, конечно. Оркестр расположился на спортивном комплексе, еще издалека было слышно, что играет оркестр отнюдь не надоевшие нам марши, а современные мелодии. Вскоре вся учебка собралась вокруг оркестра, который играл одну популярную мелодию за другой, но из традиционного советского репертуара. Было ясно, что оркестр играет просто классно.

− Конечно, марши играть вы умеете хорошо, а что-нибудь, что сейчас модно, вы можете сыграть? − осмелев, спросил один из новобранцев

− Что, например?

− А вот эту песню вы знаете? − и называл последнюю новинку западной эстрады, которую на нашем радио услышать было невозможно. Оркестр сыграл заказанную мелодию, без всяких нот. Да еще как сыграл! Оркестр играл все, что заказывали наши знатоки той, «забугорной» музыки. Но вот музыканты отложили инструменты, пришло время для перекура. Разговор оживился, пошли вопросы: кто вы, откуда...

− Наше официальное название: Образцово-Показательный оркестр Комендатуры Московского Кремля. Главная наша работа: встречать высоких гостей во время Государственных визитов. Оркестр должен уметь играть Гимны более сотни стран, причем играть так, как это играется в самой стране. Не то может получиться международный скандал, плохое исполнение могут воспринять как неуважение. Свою функцию мы выполняем совместно с ротой Почетного караула, которая в полк не входит и располагается не в Кремле.

− А вы тоже в Кремле находитесь?

− Да, в Кремле.

− А где же вы там репетируете? Ведь это же целый оркестр, все слышно будет...

− Мы располагаемся в Троицкой башне, там и репетируем. Из-за ее толстых стен ничего не слышно.

Вскоре мы уже знали, что в оркестре все закончили Консерваторию, что оркестром руководит подполковник Смущенко. От нашей былой предвзятости из-за тех «проклятых» маршей не осталось и следа. И тогда, там, на скамейках спортивного городка, музыканты пообещали нам, что будут давать такие концерты по нашим заявкам и в полку. И они действительно, не реже двух раз в год, давали такие концерты в нашем полковом актовом зале. Заявки подавались заблаговременно. Эту дружбу солдаты очень ценили. Думаю, что и музыканты играли нам не потому, что им приказали.

Присяга позади, теперь для всех важно пройти другой, не менее серьезный экзамен.

Мандатная комиссия.

Про мандатную комиссию мы были наслышаны много. Она должна была решить, кто останется служить в полку и в какую роту попадет, а кто поедет в другую часть. И главным критерием при этом будет не наша строевая подготовка, и не умение хорошо стрелять. Не скажу, что мы ее боялись, но опасались всяких неожиданностей. «Кто безгрешен, тот первым пусть кинет в меня камень…». Кому-то хотелось попасть к земляку во взвод, земляк всегда защитит от «стариков» − термина «деды» тогда не было. Кто-то хотел бы на пищеблок, так как до армии работал поваром в ресторане, а кто-то уже прознал, что в полку есть строительная рота, и даже взвод связи, и хотел бы попасть туда. Не все стремились попасть в строевую роту, у каждого был свой интерес. Мы все были такими молодыми и такими разными, со своим неуемным энтузиазмом, со всеми своими достоинствами и недостатками, со всей юношеской доверчивостью и наивностью. И, увы, уже и хитростью.

Мы стоим в коридоре у двери, за которой работает Мандатная комиссия. Уже стали вызывать по алфавиту, по одному, через небольшой промежуток времени, что-то наподобие лыжного раздельного старта. Вот, наконец, прозвучала моя фамилия, не без робости вхожу в комнату. Сразу у входа, справа, сидит незнакомый майор, небольшого росточка и непривычно приветливый и улыбчивый. Рядом с ним − уже знакомый майор из штаба, который работал с нами весь карантин, он протянул приветливому майору мое личное дело, тот положил его перед собой, не раскрывая его, как и тот старлей в военкомате.

− А, почему, Гуцко, у тебя отец не был на фронте? − спросил он, не переставая приветливо улыбаться, но пытливо глядя мне в глаза.

От неожиданности у меня забило дух. Я ждал любой другой вопрос, но не такой. И откуда он знает мою фамилию. Я точно вижу его впервые, и на личное дело он даже не взглянул. Меня словно парализовало: стою и не знаю, что ответить. Конечно, я знал, что мой отец всю войну был дома. Но почему его не взяли на фронт? Об этом я даже не задумывался, значит, так нужно было, я никогда об этом отца не спрашивал. Стою, растерянно глядя то на одного, то на другого майора, так и не зная, что же ответить. Тут на помощь мне пришел штабной майор:

− А он этого просто не знает, − и они лукаво улыбнулись друг другу.

− Да, я не знаю почему.

«Что и говорить, ловко они меня окатили ушатом ледяной воды. Хорошенький вопрос прямо с порога! Кто такой этот майор?». Что-то написав в моем личном деле и расписавшись, майор передал его дальше по ходу стола, все еще глядя на меня и продолжая улыбаться. Нельзя было понять, шутит он с тобой или изучает, или ты ему уже наскучил.

− Хорошо, проходи туда,− и майор указал на главный стол, за которым сидел командир полка и его заместители.

− Товарищ полковник, рядовой Гуцко по вашему приказанию прибыл, − докладываю, как учили, громко и четко.

− Так это вы Гуцко? Мне доложили о вашем желании пойти в полковую школу. А почему вы хотите пойти в школу сержантов? Думаете, там легче будет?

− Никак нет, товарищ полковник. Я знаю, что в школе будет намного тяжелее, чем в полку. Мне кажется что, став сержантом, я смогу принести больше пользы, обучая молодых солдат.

− Но я тут вижу, что у вас всего девять классов образования. Почему? У нас в полку все только со средним, и даже с незаконченным высшим образованием.

− После девятого класса я пошел учиться в двухгодичное ремесленное училище, и с отличием его окончил. Учиться одновременно еще и в вечерней школе можно было, но я не хотел аттестат с тройками, поэтому не успел до армии окончить школу.

− Но вы собираетесь дальше учиться?

− Конечно, товарищ полковник, обязательно. Буду поступать в институт.

Командир полка повернулся к начальнику штаба, полковнику Красовскому, который в это время внимательно изучал мое дело.

− Как у него прошел курс молодого бойца? − спросил он у Красовского.

− Отлично по всем предметам, по дисциплине замечаний нет.

− Вы ведь украинец? − вдруг спросил Красовский.

− Чистокровный,− ответил я, еще не понимая, к чему это он.

− А разговаривать на украинском языке вы умеете?

− Конечно могу, это мой родной язык.

− Родной язык, это тот язык, на котором вы думаете и разговариваете, − поправил меня полковник. − Скажите что-нибудь по-украински.

Глаза его излучали неподдельный интерес. А я стоял перед тремя полковниками, и от волнения никак не мог придумать подходящую фразу. Красовский пришел мне на выручку:

− Например, перечислите месяцы года на украинском.

− Сичень, лютый, березень, квитень, травень,… − без запинки перечисляю месяцы.

Непривычное название месяцев и еще более непривычное произношение позабавили полковников. А с меня это сняло то напряжение, с которым я сюда вошел.

− Хорошо, идите. Мы решим, как с вами быть. Ваш командир доложит наше решение.

Выйдя из комиссии, я узнал, что тот приветливый майор − начальник Первого отдела полка, фамилия его Анохин. А тот старший лейтенант в темно-синих погонах, что беседовал со мной в военкомате − его помощник. Солдатская «спецслужба» тоже работает исправно… Нам всем придется часто незримо с ними сталкиваться, иногда беседовать, а некоторым и тесно сотрудничать… Не догадывался я тогда, что майор Анохин совсем не про отца хотел у меня спросить. Он хотел удостовериться, знаю ли я, что один дядя моего отца, Иван Петрович, в тридцать седьмом был расстрелян Властью, которую я должен был теперь охранять. А второй дядя, Антон Петрович через год был осужден на десять лет лагерей и сгинул в ГУЛАГе. Еще двоих их братьев, Григория и Михаила, выселили вместе семьями за пределы области. Мой прадед попал под раскулачивание, хотя ни одного наемного работника у него не было. Ничего этого я тогда не знал. Из всех мужчин семьи один отец избежал репрессий. Возможно, его спасло то, что у него было трое маленьких детей: пяти, трех лет и одного года. Скорее всего, его и в армию не призвали, так как боялись, что он в первом же бою перебежит к противнику. Отец пережил три года оккупации и не стал предателем. Но он был тогда так напуган произошедшим с самой благополучной семьей округи, что боялся рассказать об этом нам, своим детям. Теперь я понимаю, что он правильно сделал. Неизвестно, как смогли бы мы, его дети, жить с таким грузом на душе. Я до сих пор не понимаю, почему меня оставили в полку с такой «объективкой».

Я с нетерпением ждал решения. Прийти в полк с клеймом отвергнутого самозванца − перспектива незавидная. Кто служил, тот поймет, о чем речь. Тут в полумраке коридора ребята делились впечатлениями от комиссии. Мой сосед по строю, парень из Ленинграда, наклоняясь поближе, не столько с испугом, сколько с восторгом стал рассказывать:

− Представляешь, только вошел, а тут у порога, справа, майор сидит, посмотрел на меня и говорит на всю комнату: «А, оружейник! Ну, проходи, проходи». − У меня все опустилось от неожиданности... И откуда он узнал?! Мы втроем смастерили малокалиберный пистолет, очень хотелось опробовать, но не в лесу, а в деле, так сказать. Собрались, пошли на соседнюю улицу, стали затевать драку, не для того, конечно, чтобы стрелять в кого-то, а так для куража, попугать ребят с соседнего двора. Не успела завязаться драка, как подкатил воронок, и нас всех отвезли в отделение. Там составили протокол и отпустили всех по домам. Пистолет был у меня, но как только подъехала милиция, я выбросил его в снег. Вроде никто не видел, но когда мы вернулись с милиции, пистолет найти не смогли. Я уже и забыл про эту историю. Кто же мог ему рассказать, ведь об этом знали только мы, трое друзей. Откуда он мог об этом узнать? − все недоумевал парень.

Вышел мой ротный, старший лейтенант Гурковский и, озаряя меня своими крупными, на выкате, добрыми и умными глазами, с улыбкой, сказал:

− Ты зачислен курсантом в полковую школу. Поздравляю!

Меня поразило явное сопереживание моего ротного за мою судьбу. Чем я отблагодарил его потом? Это долгая, в целых два года история − и еще плюс ровно сорок лет. О моем первом командире я буду еще не раз рассказывать. О большом человеке коротко не расскажешь. Он, сам того не осознавая, оказал на мое восприятие жизни, на отношение к делу, которое делаешь, огромное влияние. Профессионализм высшей пробы − это главное его качество, как командира.

Полковая школа.

В военном городке осталась только полковая школа сержантов. Мой ротный в учебке, старший лейтенант Гурковский, теперь стал моим командиром взвода, а я теперь стал уже не рядовой, а товарищ курсант. Еще до принятия Присяги среди сержантов, которые должны были остаться командирами отделений и замкомвзводами в школе, стал циркулировать слух, что начальника школы, подполковника Унишкова переводят в Управление. Они говорили о назначении капитана Иванова, его заместителя, на должность начальника школы, как о стихийном бедствии.

Унишков был командиром, который умел сочетать в себе высокую требовательность к курсантам с уважительным к ним отношением, это был интеллигентный, незаурядный человек. И вот этого, безусловно, любимого всеми командира, от нас забирали. Заместитель начальника школы, капитан Иванов, был полной противоположностью подполковнику. Многие сержанты высказывались, что не могут, не должны такого человека назначить на ключевую в полку должность. Каждый из нас думал о тех долгих месяцах, которые предстоит прослужить под его началом.

Курсанты пытливо всматривались в его мощную фигуру, в которой не было ни малейшего намека на интеллигентность. Высокий бычий лоб, волнистые темные волосами, аккуратно зачесанные назад, рысий взгляд прищуренных глаз из-под густых бровей, узкие, стянутые в едва заметную ухмылку садиста, губы, тяжелый, с ямочкой подбородок. Крупные черты его лица были подстать всей его крепкой фигуре. В нем пугала не суровость, а именно эта ухмылка, сходившая с его губ только в минуты большого гнева, да еще этот рысий прищур глаз. Он был из породы тех, кто никогда и ни в чем не сомневается. Это был характер. Пусть со звериной хваткой, хищный, мстительный, жестокий, но характер. «Если и сержанты так обеспокоены, значит, есть от чего. Но пути назад нет, да может он и не будет так свирепствовать, став начальником школы?». Разговоры эти закончились в одно из утренних построений школы. Обычное построение, все как всегда, но мы все неведомо каким чувством поняли, что вот сейчас оно случится, то самое событие, от которого так резко, неузнаваемо, изменится наша жизнь на ближайшие десять месяцев. До дня окончания школы, до того дня, когда мы перестанем быть в подчинении у этого человека в погонах капитана. Школа уже построена, но обычно командовавшего построением, капитана Иванова нет, а командует старший лейтенант Панченко, командир первого взвода. Это был тихий, и, казалось, без эмоций офицер, в длинной, как у Дзержинского шинели, всегда с планшетом через плечо. Он сам никогда не «разносил» своих подчиненных, не гонял не по делу, но требовал строго. Оказалось, что этот тихий и бесстрастный с виду человек был единственным поклонником нового начальника школы. Он просто боготворил его. Лед и пламень −жизнь построена на контрастах. Тем, чего не хватало в характере старшего лейтенанта, он восхищался в другом человеке.

− Школа! Смирно! Равнение налево!

Из своего кабинета вышел подполковник Унишков. Он принял доклад и, пройдя несколько шагов вдоль строя, остановился, окинул прощальным взглядом строй. Капитан Иванов стоял рядом с подполковником, в шаге − сбоку, в шаге − сзади, как и положено по субординации, уже зная, о своем назначении.

− Представляю вам нового начальника полковой школы. Благодарю всех за добросовестную службу. Желаю всем успехов в службе и личной жизни. Я продолжу службу в Управлении. До свидания, товарищи, − неожиданно тепло и взволновано, совсем не по военному, закончил подполковник и торопливо ушел в, уже не его, кабинет.

А у нас начались наши школьные деньки под командованием Иванова. На следующий день Иванов пришел в новеньких погонах майора. От новых погон он даже в плечах стал шире, походка стала увереннее, но ярче погон сияло лицо Иванова. Он изо всех сил старался скрыть свою радость (вполне естественную), но у него это не получалось. Таким его лицо мы видели в первый и последний раз. После занятий − занятия неприкосновенны – новоназначенный начальник полковой школы собрал нас в Ленинской комнате и стал рассказывать свою биографию. Начал он издалека, от самых, что называется, корней:

− Родился я в Сарастовской губернии, − окая поволжским говорком, начал он рассказывать свою биографию. − Хлебопашцем был. Потом в Армию забрали. Когда отслужил срочную службу, остался служить сверхсрочно. За хорошую службу направили меня на командирские курсы «Выстрел». По окончании курсов присвоили мне звание младшего лейтенанта, − подробно докладывал он нам, окая по-крестьянски, явно гордясь тем, что он нам рассказывал. − Потом поступил в военную Академию, которую окончил с отличием, − подвел он итог с особым удовлетворением.

− Не хлебопашцем, а хлеборезом он был, − криво ухмыляясь, зашептал над моим ухом Десятов. − Он хлеб и масло нарезал в хлеборезке.

В моем представлении этот человек как-то сразу ассоциировался по характеру и по внешнему облику с капитаном шхуны из повести Джека Лондона «Морской волк». Я смотрел на него и единственное, что в нем мог разглядеть, его бычью физическую силу, которой хватило бы на троих, густо замешанную на фанатизме и настырности. А за окном уже был на исходе октябрь, с его непролазной грязью и слякотью. Старшиной школы стал тот самый сержант, который так нещадно «снимал стружку» со своего взвода на учебке. Не было дня, чтобы он не заставил своих солдат по нескольку раз перестелить постель и набить на одеяле стрелки, прежде чем он разрешал им лечь. Потом он начинал их отчитывать за плохо подшитые подворотнички, потом − за плохую строевую, потом за то, что… И так до самого отбоя, и ежедневно. Это отнюдь не был деревенский Вася, − его действительно звали Василием, − который дорвался до власти. Все было гораздо проще и печальнее: старшина Кравцов давно решил поступать в одно из военных заведений. Ему нужна была безупречная характеристика для поступления в это элитное военное училище, а должность старшины давала ему возможность готовиться к вступительным экзаменам в те часы, когда курсанты были на занятиях. У замкомвзводов такой возможности не было, у них не было свободной ни минуты, до самого отбоя. Став старшиной, он изменился: оставался строгим, но справедливым командиром, уже редко «равнял» кого-либо на всю казарму, но в школе была идеальная чистота. Этот парень знал, чего хотел, он знал, как нужно показать себя, чтобы заметили.

О чистоте в школе и о том, как мы учились мыть полы, стоит рассказать подробнее. Полы в казарме были из кафеля. Только, если на всех других этажах кафель в центре длинного казарменного коридора был выложен темно-коричневой дорожкой, а по краям был светло-коричневым, то на этаже сержантской школы цвет кафеля был слегка другой. Дорожка была светло-коричневой, а по краям кафель был белый. Пол в казарме мылся отделениями по очереди, после отбоя. Невозможно забыть, как впервые мы мыли этот почти стометровый коридор. Мыть нужно было щетками для натирания паркета, естественно с мылом, а потом тряпкой собрать мыльную пену и протереть досуха. В конце всей этой процедуры чистоту пола проверял командир отделения, потом работу принимал старшина. Если старшина Кравцов на всем протяжении коридора находил, хотя бы одну, черную полосу − пол перемывался заново. От начала и до конца. До сих пор помню время, за которое мы вымыли пол в первый раз: за один час и сорок пять минут. Пол сверкал чистотой, но в мыле были мы.

Пройдет всего месяц, тем же отделением будем безукоризненно мыть тот же пол за… пятнадцать минут. Оказывается, что, безусловно, грязный к ночи пол, ведь по нему в течение дня ходило сто шесть пар курсантских сапог, совсем не обязательно с одинаковым усердием тереть щеткой на всей его огромной площади. Достаточно тщательно потереть мыльной щеткой только черные, нашарканные за день полосы, они особенно были видны на белом кафеле. Нам всем очень хотелось узнать, какой же это Макаренко придумал такой пол, не майор же Иванов? Простая наука, но до нее доходишь солдатским потом и мозолями. В одно из утренних построений вышел старшина и своим всегда бодрым, неизменно иронично-строгим тоном, наклонив голову слегка назад и набок, спрашивает:

Дата добавления: 2015-07-25