— Ты почти ненавидишь их? — с удивлением спросила Лиза.
— Не почти, — с горечью ответила Катя. — Его мать покончила с собой, а отец не захотел жить дальше, сын — ведь это совсем не важно, — сейчас была не та ситуация и не то время, когда стоило ворошить обиды прошлого, но она и, правда, не могла простить родителей мужа. Как можно не любить своего ребенка, чтобы оставить его одного?
— Ты права, как можно, — повторила Лиза, а Катя поняла, что последнюю фразу она произнесла вслух. — Я успокаиваю себя нелепыми мыслями, что Алексей слишком несговорчив, чтобы сдаться, что у него слишком много неоконченных дел, что он не может вот так… — она не могла даже заставить себя произнести это слово «умереть» — не увидев своего сына или дочь, не узнав мой секрет, — Лиза замолчала, уже привычным движением смахнув слезу.
— Ты ведь так и не знаешь, кто там? — Катя дотронулась до живота подруги.
— Не знаю, через четыре дня собиралась на УЗИ, — прежние планы казались далекими, словно их составляли посторонние люди. — Я бы хотела девочку, с девочками все как-то понятно, но для Алексея я бы хотела сына. Не знаю, почему. Думаю, ему, как каждому мужчине, хочется сына. Никогда не забуду твоего Сергея в роддоме, растерянного, счастливого, когда ему показали Арину, а он закричал «Классный пацан, на меня похож!», — Лиза улыбнулась и заплакала еще сильнее. — Как бы я хотела, чтобы Алексей тоже пережил все это.
— Он переживет, обязательно переживет, — Катя прижала подругу к себе, желая ее утешить и понимая, что все бесполезно, желая увидеть скорее своего мужа, обнять его, позволить утешить себя.
Лиза смотрела в одну точку, иногда легко улыбаясь своим мыслям, вспоминая что-то особенное, что бывает между двумя любящими людьми, как бы каждый из них ни пытался отрицать очевидное.
— Наверное, я должна настаивать, чтобы ты поехала в гостиницу, отдохнула, но я не буду. Я же знаю, ты не поедешь, — сказала Катя.
— Не поеду, — замотала головой Лиза. — Я не поеду никуда отсюда.
— И я бы не поехала. Как ты себя чувствуешь?
— Нормально. Я тебе говорила, меня не беспокоит последние месяца полтора ничего, иногда болит спина и к вечеру слегка отекают ноги, но это ерунда.
— И адски хочется есть? — для Кати, родившей близнецов, вечное чувство голода было неотъемлемой частью беременности.
— Последнее время, да, — согласилась Лиза. — И, знаешь, макарон, тортов и гамбургеров.
— Держи, — Катя вытащила из сумки Hermes огромный диетический батончик и протянула его подруге.
Лиза невольно улыбнулась.
— Не смейся, когда я бываю с детьми, у меня в сумке и не такое найдешь, — мягко заметила Катя. — Впрочем, скоро сама узнаешь.
Катя она отошла к автомату с чаем и кофе, а когда вернулась, увидела, что Лиза закрыла глаза, откинувшись в неудобной позе на спинку жалкого дивана, а в противоположном конце комнаты так и сидела, замерев, словно оглушенная, Анастасия Манн — партер одной из лучших лондонских юрфирм, красивая женщина и, очевидно, спутница Корнилова в этой трагической поездке. Катя была ей абсолютно ничего не должна и недолюбливала ее из-за профессиональных вопросов, но вечное желание всем помогать взяло верх.
— Анастасия, я хочу вам чем-то помочь, — сказала Катя, присаживаясь на подлокотник Настиного кресла.
— Ваша подруга, да? — пересохшими губами прошептала Настя.
— Да, Лиза моя подруга, — просто ответила Катя.
— Беременная ребенком Корнилова, — продолжала Настя.
Катя решила, что ей нечего на это ответить — Настя и сама правильно все поняла.
— И пока она где-то мучилась от токсикоза и растяжек, хотела ночью колбасы и абрикосов, он развлекался со мной, — Настя замолчала. — Они одинаковые, все абсолютно все, — продолжила она, вероятно, вспомнив о чем-то, далеком от отношений с Алексеем. — Я знала, что у меня эпизодическая роль, но не думала, что играю отрицательную героиню, — Настя задрожала, закрыв глаза и сразу став старше. Катя сняла с плеч шаль и накинула ее на узкие плечи той, что еще пару минут она считала хищницей и мегерой, а сейчас видела в ней только усталую женщину, разочаровавшуюся еще раз.
— Я ничем не помогу Алексею, а ждать здесь известий — право Лизы. Помогите мне уехать в Лондон, — Настя показала свои забинтованные руки. — Там дочь и мама, мне нужно к ним.
— Хорошо, — почти прошептала Катя. Ей было жаль эту женщину, которая здесь, и правда, была не нужна, но которую ждали детские объятия и материнский укор в тысяче километров отсюда. — Вы можете полететь на том же самолете, на котором прилетела сюда я. Я только позвоню и все устрою.
Лиза еще трижды подходила к этой почти космической палате, в которой лежал Алексей, вглядывалась в знакомые черты в надежде увидеть хотя бы крошечное изменение к лучшему — изменений не было, время словно застыло для него, а, значит, и для нее. Боже, Лизе даже казалось, что Алексей не дышит, но врач объяснил, что причина — в искусственной вентиляции легких.
Как же так? в одну страшную минуту твоя жизнь теряет привычное содержание и смысл, и самыми важными становятся почти абсурдные слова: отек мозга, эскаротомия, некрэктомия, пересадка кожи. Она не хочет даже знать, что все это значит, но она должна знать. Выясняется, что отек мозга спадает и давление нормализуется — это хороший знак, на левой руке и частично на туловище ожоги третьей степени, сами они не заживут, а, значит, потребуется пересадка кожи. Следующие сутки будут критическими, а потом, если все будет хорошо, Алексея можно перевозить в другую больницу. Думал ли он, самоуверенный и жесткий циник, что посторонние люди будут говорить о нем, как о неодушевленном предмете: можно перевозить или нет, стоит ему дышать самостоятельно или нет. Боже, как больно и страшно! — Лиза прислонилась лбом к холодному стеклу, — больно смотреть на него и страшно отвести глаза. Глупо, конечно, но Лизе кажется, что, пока она смотрит на Алексея, она будто заставляет его жить. Редкая самонадеянность, ведь она даже не смогла заставить его с ней поговорить.
Лиза бросила взгляд на часы — половина пятого, почти утро, совсем скоро приедут родители Алексея и Дорофеев. Вдобавок к трагедии сына старшим Корниловым еще придется осмыслить ее состояние, потому что Лиза ничего скрывать и не собиралась, она и так слишком долго это скрывала.
— Мадам, думаю, вам лучше уйти отсюда, — на ломаном английском произнесла подошедшая совсем юная медсестра, — Мы будем делать некоторые манипуляции с вашим мужем, наверное, вам лучше не видеть это.
Лиза вздрогнула, представив, что еще предстоит Алексею.
— Что? — пересохшими губами произнесла она.
— Ничего страшного, — ответила девушка, отчего-то слегка покраснев. — Обычные процедуры, которые мы делаем для бессознательных больных.
Лиза развернулась и пошла в сторону комнаты, где оставила Катю, Алексею и правда бы не понравилось, если бы она видела в нем бессознательного больного.
За тонкой дверью слышались приглушенные мужские голоса и женские всхлипы — они приехали, вздохнула Лиза и резко открыла дверь.
— Лиза, — Катя кинулась к ней, словно хотела защитить, — Приехали родители Алексея, Марина и Сергей.
Лиза вежливо кивнула, а что ей оставалось делать, разве были какие-то правила приветствия родителей мужчины, ребенка которого ты ждала втайне от него, и который боролся за жизнь в сотне метров отсюда?
— Несколько неожиданно! — прокомментировал Сергей, окидывая Лизу внимательным взглядом.
— Я же вам говорила! — слишком громко заявила Марина, обращаясь к матери и отцу, а потом подняла на Лизу глаза, в которых были боль и сочувствие.
Лизина новость была сенсацией несколько секунд, затем вошел врач, и все внимание переключилось на него — уже известные Лизе факты, которые будучи услышанными во второй раз, отчего-то перестали казаться такими страшными. Ожоги: тридцать процентов второй степени, двадцать — третьей, необходима пересадка кожи, ушиб головного мозга, но отек спадает и компрессия уменьшается, а, значит, искусственная кома не понадобится, глаза и позвоночник в норме, легким пока требуется искусственная вентиляция. Состояние стабильно тяжелое, но максимум через двое суток, если динамика сохранится, пациент будет готов к перевозке.
Лиза взглянула на мать Алексея, у нее было мокрое от слез лицо и обреченный взгляд, Светлана Геннадьевна думала, что теряет единственного сына. К ней прижалась Марина, давясь беззвучными всхлипами. Отец Алексея стоял посреди комнаты, словно не понимая, как это могло произойти с его сыном. Дорофеев одной рукой обнимал Катю, а другой в неловком сочувственном жесте касался старшего Корнилова. Словно кадр моментальной съемки, в которой у каждого кто-то был, а Лиза совершенно одна. Катя резко дернула плечами и освободилась от объятий мужа, шагнула к Лизе и обняла ее за плечи.
— Ты видишь, ему на самую-самую малость лучше, — прошептала она на ухо подруге.
— Брюссель или Лондон? — резко спросил отец Алексея у Сергея. Дорофеев бросил взгляд на Катю, та усадила Лизу в кресло и только потом ответила:
— Лондон, ожоговый центр принцессы Анны, один из лучших в мире. Они готовы принять Алексея в любую минуту. Самолет с медицинским оборудованием зафрахтован.
— Хорошо, — коротко ответил Сергей и вопросительно посмотрел на Дмитрия Петровича. Было невыносимо видеть страдания Корниловых и не иметь возможности помочь, представлять боль Алексея, который всегда был самым близким другом и даже чем-то больше.
— Значит, Лондон, — кивнул Корнилов-старший и вышел, Сергей направился следом за ним.
Катя присела рядом с Лизой на краешек кресла, держа ее за руку так крепко, словно та могла убежать.
— Я хочу пойти к нему, — почти шепотом произнесла Светлана Геннадьевна и медленно встала.
— Подождите, чуть позже, — Лиза шагнула навстречу, потянув за собой Катю. Наверное, матери не следовало видеть то же, что и несуществующей жене. — Там какие-то манипуляции, меня просили ненадолго уйти. Вас позовут, когда закончат.
Светлана Геннадьевна бессильно опустилась на диван, Лиза растерянно замерла — она была совсем чужой и как будто ненужной здесь. Они заберут Алексея в Лондон, и она даже не увидит его, но она ведь не может без него. Господи, у нее даже нет английской визы, старая закончилась, а новая пока была не нужна, а, значит, Лиза даже быстро не сможет поехать к нему.
— Лиза, думаю, мне еще нужно позаботиться о визе для тебя, так? — нарочито бодрым голосом заговорила Катя.
— Да, так, — ответила Лиза, не веря своей удаче — удача теперь измерялась очень простыми вещами.
— Пойдем со мной на минуту, — подруга потянула Лизу к выходу.
— Иди, а я останусь, — Лизе, казалось, глупым бежать от матери и сестры Алексея.
— Ладно, — нехотя отпустила ее Катя и вышла, отвечая на телефонный звонок.
Тишина оглушительна, слышишь, как капают слезы, зря Лиза всегда думала, что это метафора. Мать и сестра Алексея — самые близкие женщины в его жизни, а где-то далеко — память о загадочной японке, странно, Лиза вспомнила о ней впервые за долгое время. Японка, которая могла быть на ее месте, но не была, здесь была Лиза. Общее горе — это вовсе не то, что сближает, но, как ни странно, отчуждение матери Корнилова ранит, а насчет Марины у Лизы не было никаких иллюзий.
— Лиза, — Светлана Геннадьевна посмотрела ей прямо в глаза, — Я рада, что стану бабушкой, а Алексей, наконец, отцом.
Лиза заплакала еще сильнее, хотя, казалось, что сильнее уже нельзя.
Глава 29
С момента аварии прошло три дня — три бесконечных дня, каждый из которых походил на предыдущий и в то же время был абсолютно другим. Все те же надежда, страх, боль и снова страх, что Алексей никогда не откроет глаза, не захочет ее видеть, не возьмет на руки сына или дочь — не сможет или не захочет взять.
Через полтора суток после того, как Алексей оказался в марсельском госпитале, все было готово к его перелету в Лондон — Лиза намеренно не употребляла это бездушное слово «перевозка», словно Алексей был не живым человеком, а бездушным предметом. Первые сутки, а теперь Лиза измеряла время именно ими, пролетели в каком-то странном тумане — часов в восемь утра, понимая, что падает от усталости, она согласилась уехать в отель, едва раздевшись, забылась тревожным сном, а, проснувшись, увидела, что за окнами сумерки, в кресле сидит Катя с ноутбуком, а на столе стоит то ли ужин, то ли обед.
— Я говорила тебе, что ты не жалеешь себя и ребенку это во вред? — ласково улыбнулась Катя, когда Лиза, услышав последние новости из госпиталя, заявила, что едет туда.
— Ты можешь говорить, что угодно, я все равно еду туда, — пробормотала Лиза, вставая, ей снился Алексей, он был рядом с ней, ласков с ней, и пусть сейчас он не мог видеть и слышать ее, она могла смотреть на него, пусть и через стекло.
— Да я разве возражаю, — ответила Катя, — Я понимаю, ты не можешь не ехать. Ешь свой ужин, и поедем вместе.
Ночь — самое страшное время, время, когда может произойти что-то дурное. Кажется, Булгаков писал, что нет ничего ужаснее времени между двумя и тремя часами ночи, когда ведьмы вылетают на шабаш, а, может, это был не Булгаков, а кто-то другой, но лет с шестнадцати, сразу как не стало бабушки, Лиза верила в это — самое главное продержаться с двух до трех, а потом будет легче. Она продержалась, сидя рядом с матерью Алексея, которая вопреки уговорам отца, отказалась уходить из больницы. Они говорили о многом и ни о чем, то вместе, то поодиночке подходили к проклятой стеклянной стене и удивлялись, почему в западных фильмах родным дают побыть с пациентом в реанимации, а в жизни нет. Светлана Геннадьевна рассказывала о детстве Алексея, о переездах семьи из страны в страну, о его безумной увлеченности любым делом, каким бы он ни начинал заниматься, о страсти к архитектуре и об отчаянной любви к востоку, о талантах переговорщика и финансиста. Лиза впитывала эти рассказы как губка, даже если Алексей не захочет или не сможет быть близким человеком их ребенку, ей будет что рассказать тому об отце. А потом Светлана Геннадьевна задала Лизе единственный вопрос:
— Он знает?
— Нет, — еле прошептала Лиза.
— Поссорились?
— Да.
— Все такой же нетерпимый, мой сын, — с грустью сказала Светлана Геннадьевна, — Нетерпимый и категоричный, не умеющий просить прощения.
— Нет, нет, — чуть повысила голос Лиза, — Я виновата почти во всем, даже больше, чем почти.
— Но ты хотела ему сказать? — спросила самое главное мать Алексея.
— Хотела и пыталась, — честно ответила Лиза, — Но я хотела сказать ему лично, я не знала, как такое можно сказать по телефону, а он не захотел встречаться. Я очень хотела ему сказать, — Лиза даже наедине с собой не хотела вспоминать те фальшиво-счастливые дни, когда она решила обосноваться в Милане и оставить Корнилова в неведении относительно их ребенка.
Потом Лиза уговорила Светлану Геннадьевну уехать в отель, оставшись в госпитале совсем одна. Под утро приехали отец Алексея и Сергей, начались сборы в Лондон.
Это был самый странный и пугающий перелет в Лизиной жизни. Санитарный самолет напоминал фантастический реанимобиль: всюду стояло оборудование, мониторы, приборы, баллоны с кислородом, капельницы, узкая кушетка с привязными ремнями.
Самолет оказался таким маленьким, что, кроме медперсонала, лететь могли только два человека. Лиза и не думала, что полетит она, в конце концов, у Алексея были мать и отец. Она стояла у окна в коридоре госпиталя, щурясь от головной боли и боли в пояснице, поглаживая легкими движениями живот, в котором неуклюже шевелился малыш.
— Лиза, — Дорофеев был совсем не тем человеком, с которым она бы хотела говорить, но он был другом Алексея и переживал за него, — Лиза, конечно, я должен спросить, как вы, но сейчас не время для любезностей, — быстро заговорил Сергей. — Вылет через сорок минут, вы полетите с ним, со Светланой Геннадьевной, остальные полетят с Катей и со мной. Алексея уже готовят к отъезду, и вам тоже нужно ехать.
— Я еду с ним? — переспросила Лиза, бессильно роняя руки.
— С ним, — коротко ответил Сергей. — А сейчас я спрошу вас, как вы?
— Не знаю, — Лиза устало пожала плечами. — Я не думаю о себе. Только об Алексее и о малыше, но ни один из них не может мне ответить, как он. Лиза зябко поежилась, и Сергей накинул на ее плечи норковое манто, заботливо вложенное в его руки Катей.
Они летели уже тридцать минут, тридцать минут мерного гудения турбин, писка приборов и дыхания одним воздухом с Алексеем. На Лизу и Светлану Геннадьевну надели стерильные белые балахоны, и теперь они могли по очереди касаться его незабинтованных пальцев.
Вблизи последствия аварии казались еще более реальными и ужасающими, чем через разделявшее их прежде стекло: одна сторона лица Алексея была покрыта бинтами, а другая, прежде здоровая, отчего-то сильно опухла, туловище, руку и ногу все так же покрывали повязки, к здоровой правой руке тянулся провод капельницы, но они хотя бы убрали с его лица маску, и Лиза видела, как тихо поднимается и опадает в дыхании грудь Алексея. Лиза касалась рукой кончиков его пальцев и вспоминала, как эти сильные руки стискивали ее в минуты страсти и мягко ласкали, когда совместное падение в бездну оказывалось позади. Пару раз Лизе показалось, что веки Алексея дрогнули, но врач убедил ее, что это лишь мышечный спазм, а пациент — в глубоком наркотическом сне, иначе боль будет нестерпимой.
— Он будет жить, — твердо сказала Светлана Геннадьевна, когда они ехали в лондонский госпиталь через дождь и туман, оставив Алексея одного с бригадой врачей, наблюдая, как спустили носилки, как капля дождя упала на родное лицо, как захлопнулись двери реанимационной машины.
— Да, будет, — согласилась с ней Лиза.
— Но ему придется через очень много пройти, через боль, злость и отчаяние.
Что Лиза могла ответить на это? — она промолчала. Главное, чтобы Алексей был жив, а все остальное поправимо.
— И ты готова быть рядом с ним? — прямо спросила Светлана Геннадьевна.
— Я готова, но захочет ли этого он? — печально ответила Лиза, она была уверена — не захочет, но она побудет рядом столько, сколько сможет. Зачем? В надежде что-то исправить? — вряд ли. Разве можно исправить отсутствие чувств к ней, предательство и обиду? Лиза пробудет в Лондоне ровно столько, сколько нужно, чтобы убедиться, что Алексей будет жить, чтобы рассказать ему о ребенке, чтобы прямо рассказать о своих чувствах, а потом… уедет жить своей жизнью.
— То есть ты готова вот так все оставить на его усмотрение? — вспылила Светлана Геннадьевна. — На усмотрение человека, который, несмотря на почти свои сорок лет, пребывает в плену иллюзий относительно чувств и женщин, на усмотрение того, кто будет твердить тебе о своем физическом несовершенстве, о шрамах и травмах, которые тебе не нужны, и предлагать тебе найти кого-то получше! Лиза, ты что, тоже живешь иллюзиями? Неужели ты думаешь, что он с распростертыми объятиями примет тебя? И дело вовсе не в твоей воображаемой вине! Дело в проклятой мужской гордости и самомнении, в отсутствии в них веры, а уж у моего сына этого в избытке, — мать Алексея замолчала, словно сказав все, что хотела, потеряла последние силы. — И ты готова оставить ему право выбора не только твоей и его будущей жизни, но и жизни вашего ребенка? — с укоризной закончила она.
Он парил в бессвязных воспоминаниях и боли, где-то вдалеке слышался приглушенный звук голосов, свет становился то ярче, то темнее, затем пропадал совсем. Над ним нависали какие-то люди в белых балахонах и масках, дотрагивались до него, причиняя мучительную боль, вставляли иголки, дребезжали инструментами, потом снова наступало забытье.
Он все время был один, пришельцы в нарядах Куклус-клана не в счет — они приходили с единственной целью причинить боль, а ее было и так слишком много. Свет-тьма-свет-тьма, еще недавно его терзал страшный жар, а теперь пронизывал адский холод, хотя Алексей не слишком-то помнил, было ли холодно в аду — все его познания об этом месте исчерпывались «Божественной комедией» Данте Алигьери, но и оттуда сейчас невозможно было вспомнить ни строчки. Данте, Флоренция — они собирались туда вдвоем с Лизой, следующей весной. В Тоскану нужно ехать только весной, — утверждала она.
Так хочется пошевелиться, чуть сдвинуться вверх, но нет возможности, нет сил. Произнести хоть слово — тоже невозможно. Кажется, у него больше нет способности даже дышать, но если в голове все еще блуждают обрывки мыслей, значит, он жив — очередной парадокс. И опять спасительный провал туда, где нет никого и ничего.
Постепенно время, когда Алексей находится на грани реальности, увеличивается, хотя все вокруг кажется все еще призрачным и немного зыбким. К нему начинают приходить люди: мама, отец, Марина, странно, но даже Лиза. Она сидит в кресле, бледная и усталая, туго заплетенная коса перекинута через плечо, Лиза ерзает по сиденью, словно ей неудобно или у нее что-то болит, безликий белый халат распахивается, когда она тянет руку, чтобы дотронуться, кажется, до спины. Алексей видит, что Лиза беременна, довольно большой уже живот натягивает ткань платья, и она касается его рукой в трепетной ласке. Он закрывает глаза — что это? — еще одна фантасмагория, рожденная больным воображением Сюнкити, фантасмагория, которую его отчего-то заставляют смотреть? Сначала кадры того, как он мог быть отцом ребенка Саюри, затем счастливая в материнстве Лиза, Лиза, которая по его вине никогда не сможет взять на руки собственного ребенка.
Эта пытка заходит слишком далеко, Лиза придвигает кресло ближе к кровати и берет в свою маленькую ладошку его пальцы. Странно, рука Лизы, обычно холодная, сейчас дарит Алексею почти блаженное тепло, он чувствует, как начинает трястись в ознобе. Лиза ласково гладит его по руке, а потом, опустив голову, касается лбом его голого плеча.
Лиза, Сюнкити, ее газовая плита, самолет, в котором должны были быть мама с Мариной. Эти сны, в них являются только те, кого он уже никогда не увидит в реальной жизни, значит и Лизу он не уберег? Алексей пытается что-то сказать, но все так же не может, язык не слушается его и стоит огромных усилий даже пошире открыть глаза. Не уберег, опять не уберег.
Позже, через еще один цикл боли, света и тьмы, Алексей вновь видит Лизу, из-под халата выглядывает другое платье, у нее иначе убраны волосы, значит, наступил следующий день. Лиза смотрит на него с лаской и печалью, отходит к окну, снова подходит к кровати, садится, касается его щеки, и Алексей чувствует, как его щетина щекочет ее пальцы, у нее всегда была такая нежная кожа, и он боялся поцарапать ее.
Лиза беременна, Алексей видит это даже через свои еле приоткрытые веки. Почему ему кажется, что его лицо словно увеличилось в размерах, а левая рука и нога словно скованы чем-то ужасным? Лиза красива в своем ожидании ребенка, и даже жалкий халат ее не портит, лицо чуть-чуть округлилось, но глаза сияют — так и должна выглядеть будущая мать. И пусть это адский сон, в котором с него словно заживо сдирают кожу, поджаривают на медленном огне, а потом бросают в оглушительный лед, но хотя бы в этом сне он побудет будущим отцом.
Алексей медленно приходил в себя, об этом говорили врачи, это видела и сама Лиза, иногда его все еще припухшие веки начинали подрагивать, и ей казалось, что она видит осмысленный взгляд. Врачи твердили, что это невозможно, что пациент под действием коктейля из обезболивающих и еще Бог знает каких средств. Врачи могли говорить что угодно, Лиза знала, еще немного и Алексей откроет глаза, и она будет счастлива, хотя бы ненадолго, пока он не обдаст ее холодом и не потребует выставить за дверь, а пока этого не произошло, она еще немного побудет рядом. Впереди долгие месяцы операций, мучительной реабилитации и осознания того, что с ним произошло. Алексею придется пережить еще одну пересадку кожи, операцию на руке по восстановлению подвижности пальцев, почти полгода провести в специальном заполненном силиконом костюме, который позволит лучше зарубцеваться его коже. Он переживет это без нее, и к моменту, когда Алексей сможет вернуться к обычной жизни, Лиза будет нянчить собственного младенца. Младенца, который обязательно узнает своего отца, а это ли не то счастье, о котором она так страстно просила в первые страшные дни?
Лиза сидела на диване в гостиной лондонского дома Дорофеевых, где жила уже шестой день — они окружили ее вниманием и заботой, всегда готовая помочь Катя и, как ни странно, смягчившийся Сергей. Они были в городе на каких-то важных переговорах, а Лиза находила утешение в компании полуторагодовалых малышей и Евгении Рудольфовны, Катиной мамы. Удивительно, но совсем скоро она возьмет на руки собственного малыша и не будет счастливее матери на свете. Уже завтра станет понятно, мальчика Лиза ждет или девочку, а пока можно мечтать о том, что ей будет чудесно и с тем, и с другим.
Закрыла глазки и мгновенно уснула маленькая Арина — чудесная крошка с глазами Сергея и Катиными губками бантиком, ее брат с нахмуренными отцовскими бровями еще немного повозился и тоже засопел на руках у бабушки.
— Отнесу их в детскую, — сказала Катина мама, — А потом вернусь к тебе.
— Хорошо, — кивнула Лиза, погладив Арину по круглой попке.
Евгения Рудольфовна была именно тем человеком, с кем стоило поговорить, лучшая подруга своей дочери и самой Лизы, эталонная мама, как они в шутку называли ее. В сорок лет она осталась одна — конструктов самолетов, мать самой умной девочки на свете и еще вчера счастливая жена быстро сколачивающего капитал мужа. Обыкновенная история. За прошедшие двадцать два года она создала успешный модный бизнес, вырастила и выучила свою умницу-дочь, а сейчас радовалась внукам, не забывая поддерживать дела на самом высоком уровне. По словам Кати, ее мама до сих пор любила бывшего мужа, хотя он и оставил ее без денег и помощи, вычеркнув из своей жизни не только мать, но и дочь.
— Лиза, съешь что-нибудь? Может быть, салат или чай с творогом? — привычка заботиться о каждом, кто попадал в орбиту их внимания, была у Кати с мамой семейной чертой.
— Не хочу, спасибо, — отказалась Лиза. — Кажется, я и так только и делаю, что ем.
— Ты просто не видела, сколько ела Катя!
— Мне так жаль, что меня не было в Москве, когда Катя была беременна и когда у нее были трудные дни.
— Я думаю, именно то, что Катя с Сергеем остались одни в тот момент, когда им следовало поговорить и либо поверить друг другу и остаться вместе, либо разойтись в разные стороны, очень помогло им, — Евгения Рудольфовна до сих пор с болью вспоминала, как страдала ее дочь от нелепого расставания с мужчиной, которого любила.
— Вот так всегда и получается, что самое главное — поверить, — вздохнула Лиза. — Я очень хотела поговорить с вами об этом, но думала, как к этому подойти, может быть, вам не хочется вспоминать что-то свое.
— Говори, Лиза, ты знаешь, как я отношусь к тебе. И, наверное, уже довольно давно я вспоминаю все без сожалений.
— Я вот все думаю, способен ли человек простить другому предательство и боль и пойти рядом с ним дальше? Простить по-настоящему, не возвращаясь к прошлому при малейшей обиде? Или это утопия?
Евгений Рудольфовна помолчала пару секунд, и Лиза успела пожалеть, что начала этот разговор, в конце концов, это решение она должна принять только сама.
— Человек может простить, я верю в это, хотя еще лет десять назад ответила бы тебе категорически «нет», а сейчас думаю, что утопия — это, наоборот, невозможность прощать. Мы слишком редко встречаем в своей жизни людей, с которыми хотим быть рядом, с которыми чувствуем, что это именно то самое, а потом совершаем ошибки, копим обиду, думаем, что наши поступки расценены другим как предательство, а, может, и они и были предательством, — Евгения Рудольфовна замолчала и было видно, что ее мысли обратились в прошлое. — Потом уходим прочь, — продолжила она, — И начинаем новую жизнь и часто эта новая жизнь хороша, так было у меня. Уход Катиного отца был бесповоротен и здесь не о чем жалеть, но такие случаи неуниверсальны, стопроцентное предательство случается не каждый день, но и его можно простить, если этого хотят оба. Прощение — это дело двоих, но часто один не дает другому шанса, а другой не решается его попросить. Наверное, я говорю слишком сумбурно, — Евгения Рудольфовна вздохнула. — Я никогда и ни с кем не говорила об этом. Я хочу сказать тебе самое главное: Лиза, обида и предательство — это только этапы отношений, но не их конец. Я думаю, ты уже простила Алексея, а теперь беспокоишься, захочет ли он простить тебя. Не делай выбор за него, не принимай никаких решений, кроме решения дать ему шанс.
Глава 30
Алексей пытался осмыслить происходящее — он был беспомощен, прикован к постели, лишен возможности принимать решения, он едва мог произнести пару слов, чтобы из горла не вырывались ржавые хрипы, и никто не мог или не хотел сказать ему, как долго это будет продолжаться. Спасибо отцу, тот, по крайней мере, честно объяснил, чем вызвана вся эта адская боль в его теле. Алексей чувствовал себя так, словно ответил разом за все прегрешения с младенчества и до последних минут, казалось, на его теле не осталось ни одного фрагмента кожи, который бы не испытывал боль, он был скован по рукам и ногам, спеленат как младенец и радовался даже такой мелочи, как возможность глотать самому, а не получать еду через трубку. Но на самом деле, все это было не так уж и важно: он дышал, думал, видел и мог ходить, так ему говорили. Любая боль конечна, а шрамы он как-нибудь переживет, было бы гораздо хуже, если бы в огне пострадала Настя, красивая женщина, она бы считала, что ее жизнь завершена.
Самыми страшными были вовсе не физические последствия аварии, у него была семья, были деньги, и не было женщины, которую было бы жаль отягощать хлопотами с обезображенным мужем. Страшнее было другое — время неумолимо бежало, а вопрос с Сюнкити так и не был решен. То решение, которое он принял, было его персональной ответственностью и не могло быть перепоручено никому другому. Конечно, Алексей не собирался делать все сам, но и представить не мог, что финальный акт этой драмы произойдет без его ведома.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |