— Извините, синьорита, — заговорил он. — Я потом достану для вас эту вещицу, но сейчас бабуля хочет, чтобы вы посмотрели вот это, — он сделал шаг к витрине, подсвеченной ласковым золотистым светом, открыл ее и протянул Лизе невесомое как золотая паутинка платье, такое крошечное, что оно было впору только новорожденному младенцу. Лиза вздрогнула, парень строго посмотрел на бабушку, та забрала у него из рук детскую вещь и настойчиво протянула ее Лизе — ей не оставалось ничего, кроме как взять ее.
— Глупая легенда — будто сирены подарили венецианской девушке кружевную фату, невесомую и нереальную, а потом ее подружки, желая иметь такую же, научились плести кружева. Не так все это, настоящее предназначение кружев — одевать в них желанных и любимых детей. Это последняя вещь, которую я сплела сама и вообще-то не собиралась ее продавать, но хочу, чтобы ее посмотрела ты.
Старушка отвернулась и удивительно быстро для ее возраста направилась прочь. Лиза и молодой итальянец с удивлением посмотрели ей вслед.
— Вы извините бабушку, она старая совсем, — начал извиняться парень. — Раньше она была одной из лучших кружевниц, а сейчас не видит почти ничего, но отказывается закрывать магазин и часто приходит сюда, — он протянул руки, чтобы забрать детскую вещицу. — Давайте я достану вам то, что вы хотели.
Лиза удержала платьице, не желая его отдавать.
— Если ваша бабушка согласна его продать, я куплю, — подчиняясь моменту, тихо сказала она.
Спустя час Лиза ехала в поезде, глядя как за окнами мелькает пейзаж остающихся позади Альп. Она до сих пор пыталась осмыслить странную встречу в лавочке с кружевами: фантасмагория, рожденная ее усталым сознанием? нереализованными мечтами и тайными мыслями? Можно было думать и так, если бы не детское платье, тщательное упакованное в папиросную бумагу и лежащее на самом верху ее чемодана.
Решение пришло само собой, до абсурда простое в своем замысле и трудное в исполнении. Но ведь никто и не обещал, что счастье будет легким. Еще несколько лет назад Лиза получила пусть призрачную, но надежду, что после операции по восстановлению проходимости одной оставшейся у нее трубы, она сможет забеременеть, а для ЭКО не было нужды и в операции.
Ей следовало не оплакивать свою судьбу, а заняться подготовкой к ЭКО, одновременно решая вопрос с собственным магазином и выходом из всех дел «Весны».
Решение было принято, оставалось лишь исполнить его.
Мысли, проклятые мысли терзали его, прежние переживания о смерти Саюри, о собственной в этом вине, о предательстве Лизы — все отступило перед угрозой потери родных из-за решившего, наконец, отомстить Сюнкити. Как бы Корнилову хотелось, чтобы объектом этой мести стал он сам, но нет, ее отец не был бы главой Ямагути-гуми долгие 20 лет, если бы шел проторенными путями. Казалось, предпринято все для обеспечения безопасности семьи — Марина с детьми, их мать уже вторую неделю были на Сент-Барте, отец легко согласился с Алексеем, а марининого мужа никто и не спрашивал. Жизнь на тропическом острове тоже не была залогом спасения от вездесущей якудзы, но все же давала надежду. Вилла Корниловых на самом берегу Карибского моря была нашпигована лучшими специалистами по безопасности, которых только можно было нанять за деньги. Но это не давало даже видимости покоя — чем больше Алексей думал о планах Сюнкити, тем больше он склонялся к мысли, что следующей жертвой, особенно из-за недоступности других женщин его семьи, может стать Лиза. Тем более, Лиза в последние недели развила в Москве какую-то бешеную активность. Корнилов и не желал бы об этом знать, но почему-то теперь считал своим долгом следить за жизнью этой мерзавки. Конечно, он приставил к ней охранников, но любому понятно, нельзя гарантировать чью-то безопасность, не вступая в контакт с этим человеком. За Лизой присматривали неотступно, но на расстоянии. Когда же к ней явился человек Корнилова с сообщением о том, что Алексей приказал охранять ее из-за угрозы его семье, Лиза нервно фыркнула, спросила, с какой это стати он отнес ее к своей семье и предложила незадачливому посланцу убраться вон. Она была так убедительна и так зла, категорически не желая ничего слушать, что суровый еще вчера генерал ФСБ был вынужден убраться восвояси. Теперь он и его подчиненные бились над задачей сохранить жизнь объекту, который этой жизнью как бы и не дорожил.
Алексей был вне себя от того, что он называл Лизиным самодурством, про себя ругал ее последними словами, а незадачливых охранников ругал вслух. Черт возьми, он даже решил сам ей позвонить, но едва, прозвучал первый гудок, услышал гневный голос, обвинявший его в извращенном желании контролировать ее жизнь, может, для того, чтобы она никому не рассказала о его странных пристрастиях к раскрашенным гейшам. Лиза просила объяснить, почему, из-за какой такой угрозы она должна пускать чужих людей в свою жизнь. Конечно, объяснять он ничего не захотел, закончил звонок и зло бросил телефон через всю комнату. Несчастный аппарат отскочил от стеклянной стены и остался лежать на полу.
Странно, но в этой ситуации наибольшее благоразумие проявила Марина, обычно взбалмошная и вздорная сестренка, не задавая ни единого вопроса, пообещав взять на себя объяснение с их матерью, быстро собрала детей для отъезда на Сент-Барт. Может, причина была в том, что она хоть немного знала о Саюри? — Корнилов не знал, но был благодарен сестре.
В один из дней Марина позвонила ему, она скрывала волнение за Алексея, убеждая его уехать из Японии, понимая, больше, чем Корнилову бы хотелось. Он не желал уезжать — в этой игре следовало поставить точку. Как будто случайно, а, может, интуитивно желая поделиться с близким человеком, Алексей сказал, что Лиза отказалась от охраны. В ответ сестра что-то злобно прошипела, он не стал вникать, что конкретно.
Лиза была зла, устала, обеспокоена и чувствовала себя отвратительно. Если бы не уверенность в своей неспособности вот так просто иметь детей, она бы уже бежала в аптеку за тестом на беременность, но она собственными глазами видела результаты исследований и знала о том, какие манипуляции ей нужно совершить, чтобы забеременеть, да и месячные были у нее в срок. Но все же она записалась на прием к гинекологу, чтобы знать все наверняка. И если усталость и беспокойство можно было отнести на счет слабого самочувствия, не больше, то у ее злости было вполне известное лицо — Корнилов. Он не успокоился той отповедью, что учинил ей, словами о том, что в считаные дни будет знать о ней все, теперь под каким-то надуманным предлогом, а, вернее, без всяких предлогов решил приставить к ней охранников. Узнал о перипетиях ее прошлого и решил подстраховаться? Как-то странно и глупо, и на него совсем не похоже. Она, конечно, дала отставку этим самозванным охранникам, но не могла поручиться, что они не делают свое дело без всякого ее ведома.
У нее была масса дел, Лиза выдержала трудный разговор с Шишкиным по поводу продажи ему акций Денисенко, пережила обвинения в предательстве и вероломстве, как будто была обязана ему чем-то. Злые и грубые слова отскакивали от нее как пули от бронежилета, причиняя боль, но не убивая. Кто такой Шишкин, чтобы сбить ее с пути? Немного шума и возмущений, но она получила свою цену — оставалось только дождаться перевода денег, а дальше пусть играет со своим так называемым партнером в какие угодно игры.
Этим вечером она собиралась отправиться домой пораньше, поужинать где-нибудь по дороге и лечь спать, как только стемнеет, благо в темнело уже в начале седьмого.
Лиза уже доставала из шкафа шубку с коротким рукавом — blackglama с оторочкой из соболя, так же непрактично, как и красиво, — когда в сумке завибрировал телефон. Незнакомый номер, незнакомый голос с раздраженными нотками.
— Это Марина, Марина Корнилова, — с удивлением услышала Лиза. Сестра Алексея была чуть ли не последним человеком, звонка которого она ожидала.
— Слушаю вас, — холодно ответила Лиза. Она знала, Марина невзлюбила ее с первого взгляда и, если раньше, еще готова была терпеть это из-за Алексея, теперь в этом не было нужды.
— Да, вам придется меня послушать! Один раз мой брат это пережил, но я не хочу, чтобы он переживал это еще раз. Я не знаю, что там между вами двумя произошло, знаю, только, что в этом виноваты вы оба. По-другому не бывает, никогда. Но не смейте из-за своей глупости отказываться от охраны и всего того, что требует Алексей. Мы с детьми и с нашей мамой чуть не погибли из-за выведенного из строя самолета. Алексей считает, что-то может произойти и с вами. Отец Саюри, его жены, мстит за смерть дочери. Мне наплевать на их японские представления о мести, я не хочу, что брат опять убивался по женщине, которую он считает, что любит. Саюри умерла через сутки после свадьбы. Ты слишком похожа на нее, хотя он и говорит: «Лиза — совсем другое». Согласись на все, чего хочет Алексей, не ради него, так ради себя. Прошу тебя, — Марина выпалила все это на одном дыхании и отключилась, а Лиза надолго замерла с телефоном в руке, пытаясь хоть как-то осмыслить услышанное.
Глава 17
Удивительно, но, чем больше проходило времени, тем все хуже и хуже Алексей понимал, чем его когда-то так сильно привлекала Япония. Юношеские фантазии: диковинная культура, мужественные самураи, кровожадные якудза — то, что мама называла сумасшедшими фанабериями. Жаль, что в огромном количестве своих фанаберий, он не остановился на чем-то другом. Жаль, что возможностей его отца хватало на реализацию почти любой идеи, какой бы сумасшедшей она ни была. Уж лучше бы он пытался исполнить мечту о межпланетном полете, которой бредил несколькими годами раньше.
Алексей никак не мог осмыслить и, главное, объяснить произошедшее. Последние несколько дней он провел в своем доме в Киото — изучал вопросы рефинансирования сочинской стройки, координировал с отцом и лондонскими юристами ключевые моменты идущего полным ходом судебного процесса. Несколько раз звонила Марина — подробно рассказывала о том, что происходит у них на Сент-Барте, и чутко прислушивалась, пытаясь понять то, о чем он сам ей бы ни за что не сказал. Неожиданно из Москвы пришла новость о том, что Лиза согласилась на навязанную ей охрану — от этого на душе стало чуть легче. Но самое главное, чему было посвящено все время Алексея, — так это ожиданию того, каким будет следующий шаг Сюнкити.
Традиционный японский дом: открытое пространство, торжество существа над формой, вечно современное — так раньше думал Алексей. Он еще любил говорить, что дизайн японских домов стимулирует переосмыслить образ жизни, что во времена, когда Леонардо да Винчи пытался создать систему пропорций, изучая человеческое тело, японские мастера уже знали ее. Сейчас это несколько раздражало — хотелось удобства и уюта, а не преклонения перед несовершенством окружающего мира, хотелось утонуть в мягком кресле, вытянуть ноги к камину, украшенному затейливой решеткой. Некстати вспомнился рассказ Лизы о посещении миланской мебельной выставки — одной из самых известных в мире, о том, как далеко многое из представленного от жизни, о том, что она бы хотела наполнить свой дом не чем-то холодным и абстрактным, а полным тепла, комфорта и любви — удобными диванами и коврами, ласковым мерцанием хрустальных люстр, и пусть кто-то скажет, что это мещанство.
Он был рабом своих воспоминаний. Может, ему бы следовало сделать лоботомию? а что отделить одну часть мозга от другой и стать человеком без эмоций, без разума и без памяти? Жаль, что в России ее запретили еще в середине XX века, а то это бы стало прекрасным решением вопроса. Оболочка, овощ вместо человека.
Алексей попытался удобнее устроиться на жестком кресле перед окнами в сад, сигарета погасла, зажигать другую было лень. Головная боль терзала уже второй день — с того самого момента, как вчера днем в тумбочке возле кровати он нашел медицинскую выписку, датированную прошлым годом. Абсурд, сначала Алексей вообще не мог понять ни слова, потом вчитался: «беременность, семь недель». Дальше еще какие-то слова — уже не важно. Не понимая, в чем дело, он сначала даже подумал, что речь идет о Лизе. Когда они были вместе в последний раз — наверное, месяц назад. Потом в голову пришла мысль, что Лиза вроде бы не может иметь детей, затем — осознание того, что он — в Киото, справка написана по-японски и датирована прошлым годом, да и выдана, к тому же, Саюри Ямагути.
Этого просто не могло быть! Он-то прекрасно помнил, что Саюри была девственницей в тот первый раз, когда они оказались, наконец, в своей спальне после утомительной, хотя и тихой свадьбы. Он помнил, как она несмело раздевалась, как дрожали ее холодные ладошки, которые он пытался согреть поцелуями, понимая, что девушка слишком невинна, чтобы он мог думать о своем удовольствии. Саюри опускала глаза и не желала его даже коснуться — отчего-то было обидно, почти по-детски, но ребенком в той ситуации была она, и Алексей смирял свое желание, свою страсть, давал ей столько ласки, нежности и терпения, сколько мог, но она все равно была не готова. Он мучительно медленно двигался вперед, а она, истинная дочь якудза, лежала с неподвижным, без единой эмоции лицом. Конечно, он помнил свой первый опыт в далекие шестнадцать лет с настойчивой одноклассницей, поставившей избавление от девственности наравне с окончанием школы с золотой медалью, все было гораздо проще, да, проще и быстрее. Он помнил и странную мимолетную ночь с очаровательной юной интеллектуалкой накануне Нового года в Москве. Москва вообще была последним местом в мире, где можно было надеяться на секс с невинной девушкой, но тогда он вытащил почти козырную карту. Все было легко, ненавязчиво и нежно — сейчас он даже не мог вспомнить ее лицо, только мимолетное чувство, что она чем-то похожа на Лизу. Но это так, наслоение одного воспоминания на другое, попытка не вспоминать ту страшную ночь с Саюри — ночь, когда он просто уничтожил ее.
Все эти свидания украдкой, ее робкие ласки, постоянная необходимость сдерживать себя, пристальный контроль Ямагути-гуми, часто незримый, но оттого только более опасный — ничто не подготовило Корнилова к отчаянию и мраку первой ночи с молодой и желанной женой. Хотя желанной была она для него, а вот он для нее — нет. Алексей чувствовал себя чуть ли не мародером, насилующим несчастную жертву. И хуже всего было то, что Саюри не проявляла ни капли эмоций — ни трепета, ни радости, ни даже страха — только ледяное спокойствие, от которого на него накатила какая-то непонятная всепоглощающая волна ярости и гнева. Он не был идеалистом уже давно, но, собираясь жениться на Саюри, ожидал какого-то волнующего, звенящего в своей хрупкости счастья. Уже в момент знакомства он знал, что нежная девушка — дочь одного из самых опасных мафиози, но это казалось не важным, тем более, что дела связывали его с Сюнкити-финансистом, а не с главой опасного клана. Да и Саюри ни на минуту не была похожа на этих жутких татуированных женщин, какими всегда изображали женщин якудза. Она была глотком пьянящей нежности, квинтэссенцией скромности и тихого шарма. Саюри воплощала в себе все качества старой исконной Японии, не тронутой урбанизацией, индустриализацией и феминистскими настроениями, она была бесценным цветком, который следовало бережно хранить вдали от жестокого мира. Вот только она была такой или хотела казаться, превосходно овладев искусством создания правдоподобных иллюзий?
Та ночь, начавшаяся почти пыткой для каждого из них, на какое-то мгновение обрела сияние ярких красок, как будто кто-то повернул калейдоскоп, ослепив наивного глупца всполохами цвета. Морально опустошенный, чувствуя себя как старая выпотрошенная рыба, которую в последний момент отбросили за ненадобностью, Корнилов бессмысленно смотрел в потолок, пытаясь понять, как он тридцатисемилетний мужчина оказался в такой ситуации, словно герой слезливого романа, которыми когда-то зачитывалась его сестра, а Алексей, из любопытства пролистав десяток страниц, пришел в неописуемый ужас. По потолку разбегались причудливые золотые нити, огромный и хищный паук, стягивал их в прочную и беспощадную сеть. Сквозь приоткрытую балконную дверь ветер приносил соленый аромат и причудливый шепот ни на секунду не замолкающего моря. Саюри лежала, закрыв глаза, обнаженное как сливочное лакомство тело дразнило и одновременно казалось чем-то запретным. Тяжелые черные волосы драгоценным покрывалом закрывали нежную шею и маленькую будто детскую грудь, тонкие пальцы изо всех сил сжимали столбики кровати. Какая-то странная кровать, будто не из этого интерьера, — рассеянно подумал Корнилов, а потом одернул себя, залюбовавшись женой. Она все-таки стала его женой — эта девушка из запретного сада.
По ее телу пробежала резкая дрожь, будто кто-то электрическим ударом оживил почти безнадежного больного. Бледные щеки порозовели, Саюри распахнула глаза — и в них больше не было страха, только желание — ненасытное, желание не девушки, а женщины, знающей, чего она хочет и как это получить. Еще недавно ледяные ладони источали тепло, медленно исследуя его тело с каким-то странным ощущением страсти и отстраненности. Алексея не пришлось долго ждать — он был готов затопить жену морем нежности, любви и ласки, но вот только ей уже не хотелось ласки — Саюри требовала не любви, а яростного секса, она сбросила робость, как змея сбрасывает свою шкуру, чтобы яростно жалить в новом обличье. Что ж, Корнилов готов был дать ей этот секс. Хотя девушка любила называть его «своим будущим стареньким мужем», он-то себя таким не считал, тем более, что сейчас был уже не будущим мужем, а самым что ни на есть настоящим. И Алексей включился в бешеную гонку, в которой его милая маленькая жена творила такое, о чем могли знать только портовые шлюхи. Но, может, она не хотела этого, а просто решила подарить ему радость после первой неудачной попытки? Может, она действовала по наитию, которое, наверняка, может посетить любую женщину, даже самую невинную? А, может, это он заставил Саюри так себя вести? Черные волосы разметались по подушке — распутная вакханка с влажными губами и жадным взглядом. Он дарил ей наслаждение, как умел, как чувствовал. На нежном теле алели следы поцелуев, метки, оставленные мужскими руками. Он опускался все ниже и ниже, затуманенным взглядом видя впалый живот, точеную линию бедер, крошечную татуировку на пупке. Саюри яростно мотала головой, выгибая стройное тело, ускользая от него, словно желая скрыть последнее, что муж еще не пробовал на вкус. Он был настойчив, желая знать ее всю — обонять, осязать, подчинять каждый клочок женского естества. Саюри вырывалась, Алексей не отпускал — следовало покончить с глупой робостью, подарить ей наслаждение, сначала осторожно, а потом заполнив ее собой всю, до самого края. Ему нравилось это ее стремление, заведомо обреченное на провал, сохранить свою скромность, хотя бы малую его часть. Корнилов всегда и все доводил до конца. Саюри резко дернулась и затихла, моя до самого конца — подумал Алексей. Он был радостно опустошен — совсем не так, как совсем недавно. Он не был больше «стареньким будущим мужем», он был готов, наконец, заставить ее прежде неподатливое, а теперь будто пластилиновое тело принять его целиком, без оглядки с широко распахнутыми глазами.
Саюри опять была подозрительно притихшей, снова игра в наивную скромницу — что ж в этом тоже что-то есть. Она не отвечала на ласки и поцелуи, снова пряча свои прекрасные глаза, вялые руки, равнодушие во всем.
А потом вдруг навалилось ощущение трагичной безысходности — красная отметина на виске, пряди волос, зацепившиеся за проклятые кованые столбики кровати. Своей настойчивостью, нежеланием остановиться он убил ее. Вот так просто!
Алексей не мог поверить в происходящее — жуткая фантасмагория, дьявольская шутка! Пусть только откроет глаза и он скажет ей все, что думает про этот глупый детский розыгрыш. Он простит ей абсолютно все и никогда больше не дотронется до нее, только пусть откроет свои прекрасные глаза. Сердце, почему оно не бьется? Почему все так же притягивает взгляд молочно-белая кожа? Разве такое может быть? Это он «старенький муж» должен был сгореть от страсти во время их бешеного секса.
Он убил ее! Сначала морально, потом физически, а, может быть, наоборот? Хотя кого сейчас волнует причинно-следственная связь. Ее больше нет, и не будет никогда. Резкий порыв ветра распахнул окно, пролетел по комнате, пошевелил прядь чернильно-черных волос. Голый и дрожащий, Алексей сидел на полу, боясь даже прикоснуться к той, которой не стало.
Мыслей не было, сначала не было даже боли — огромная давящая пустота, блаженный вакуум, который может разорвать тебя на части.
Глава 18
Удивительно, но бывает — что-то предвещает несчастье: интуиция, какие-то странные знаки, а вот счастье удается предчувствовать редко, даже огромное ослепительное счастье, как то, что сейчас испытывала Лиза. Она хотела смеяться, танцевать на одной ножке, выйти на улице и прокричать мрачной и суетной Москве о самом большом счастье в своей жизни. Казалось, даже снег стал каким-то особым, хрустящим с бриллиантовым блеском, и смог обрел тонкий ароматы надежды.
Беременность, 8 недель — и это вместо безнадежного диагноза, который Лиза приготовилась стойко пережить, изыскивая средства обмануть природу. Она-то шла на прием к гинекологу за рекомендациями по поводу лечения и перспективами будущего ЭКО, а в итоге услышала то, о чем даже боялась мечтать.
Это было почти противоестественно — как же так, тот человек, связь с которым чуть не лишила ее радостей материнства, сделал ей самый дорогой подарок на свете? Можно было поверить в легенду о двух половинках — в ситуации, когда шансы забеременеть даже с помощью ЭКО были куда ниже среднего, Корнилов, ничего не планируя и не думая ни о чем, вот так просто сделал ее будущей матерью. За это она готова была простить Алексею абсолютно все, хотя он и не нуждался в ее прощении.
Лиза выслушивала рекомендации, сведения о необходимых анализах, старательно кивала, глядя на чуть удивленного врача, и не в силах сдержаться несколько раз спросила: «То есть я точно беременна? И все хорошо? Никакой ошибки быть не может?». Врач терпеливо объяснял ей, что да точно, а насчет того, все ли будет хорошо, еще нужно провести некоторые исследования, но оснований опасаться чего-либо нет. И вот, спустя некоторое время, Лиза сидела в своей машине, сжимая в руках бумажки с лучшим вердиктом на свете. Конечно, сама бы она запланировала беременность на чуть более поздний срок, чтобы успеть решить все вопросы с магазином, запустить его и посвятить себя ожиданию будущего материнства, но разве в этом случае можно было на что-то роптать? Да и плохи те планы, которые не поддаются корректировке.
А вообще прежде, чем думать о планах, нужно еще раз проверить услышанное от врача. Ее гинеколог, конечно, хорош и работает в одном из лучших акушерских центров Москвы, но сейчас Лизе нужно только самое надежное и экспертное мнение. Доктор Курцер — человек-легенда, сначала безжалостно поборовший младенческую смертность в Москве, а затем смело ввязавшийся в акушерство как в бизнес, с отличным, кстати, коммерческим успехов. Любимец жен политической и финансовой элиты, он-то ей и нужен. Конечно, не уровень Лизы, чтобы зайти к нему так просто, но всегда можно что-то придумать. Лиза медленно выкрутила руль и отъехала от клиники, принадлежащей тому же самому Курцеру. Можно обратиться за помощью к Кате, которая, ожидая близнецов, наблюдалась у него, но, кажется, она придумала более короткий путь. Зинаида Абрамовна — супруга Курцера, постоянная клиентка «Весны» — замечательный врач-педиатр, по словам Кати, оказалась совершенно не готова к роли жены известного мужа, которого посещал сам Президент, а журнал «Форбс» признал чуть ли прорывом года. Лиза помнила, как она с чувством удивления смотрела на полную женщину, растерянно озиравшуюся в сияющих залах «Весны», где с вешал на посетительниц смотрели наряды размером не больше 46. Тогда Лиза, даже допуская, что эта совсем не гламурная и на первый взгляд не богатая женщина, не купит у них ничего, бросилась к ней из желания помочь почувствовать себя хоть чуть-чуть лучше. Спустя три года Зинаида Абрамовна, приобретшая светский лоск, гордо выгуливала наряды Red Valentino и, приходя в «Весну» доверяла одной только Лизе.
Пользоваться своим знакомством было как-то неудобно, но жизнь и здоровье ребенка стоили любых неудобств.
И все-таки сложно даже поверить, что она станет, вернее, уже стала беременной женщиной, а довольно скоро станет и мамой — услышит писк своего сына или дочери, возьмет на руки крошечное существо, самую лучшую часть ее самой и Корнилова, что уж тут скрывать. Радость пронзила Лизу от макушки до кончиков пальцев, а ведь еще вчера будущее виделось в самых мрачных тонах. Странный и пугающий звонок Марины, ненужная надежда, которой веяло от слов «женщина, которую он считает, что любит», мрачного вида мужчины, материализовавшиеся на пороге ее квартиры, едва она успела войти. Список имен, фамилий и фото тех, кто будет ее охранять. От кого или от чего охранять? От отца Саюри — женщины, которую Корнилов по-настоящему любил и смерть которой переживал, истязая себя, а, как оказалось, и ее.
Красавица-японка, хрупкая жемчужина, которую он мечтал любовно растить и подгонять под себя, словно в насмешку чем-то похожая на нее. Бледная кожа, черные волосы — маска, за которой Алексей не видел ни Лизы, ни Кейко, маска, за которой так хотелось угадать ту, которой дарил свою любовь.
Кейко была иллюзией, это Лиза понимала и сама, не претендуя ни на что, кроме мимолетного физического тепла. Но вот те дни в Гибралтаре и потом в доме его родителей в Марбелье, удивительные часы на склонах багряных Альп — Лиза верила, что тогда Алексей был именно с ней, а не с кем-то из своего прошлого или, еще хуже, из своих фантазий.
Все было тщетно — он любил загадочную Саюри, а Лиза имела неосторожность напоминать ее. Хотелось разом порвать со всем, что хоть как-то связывало ее с маленькой гейшей или нежной девочкой из приличной японской семьи. Лиза вошла в ванную — стеклянные, с золотыми и серебряными крышками баночки на полке — одни японские названия и имена: Shiseido, Kanebo, Kenzoki. Она не хотела видеть ничего, что бы напоминало об этой проклятой стране, которую никак не убьют ни землетрясения, ни финансовые проблемы. Резким движением Лиза сгребла все эти баночки и колбочки в пустой пакет, желая как можно скорее вынести из дома, и заменить безопасными французскими и американскими именами. Уничтожить свою косметику было слишком просто — из зеркала на нее смотрело бледное лицо с теперь уже ненавистными черными волосами. Нужно постричься и покраситься — посетила Лизу безумная идея. А что? Будет блондинкой с короткой стрижкой. В жизни же должно быть место чему-то новому. Лиза, пребывая в каком-то лихорадочном возбуждении, бросилась звонить в салон красоты — трубку долго не брали, ничего странного в половине двенадцатого ночи никто и не ждал ее звонка. Возбуждение ушло так же быстро, как и накатило. В конце концов, если она изменится внешне, разве тем самым не признает, что Корнилов те недолгие минуты близости был не с ней, а с девушкой из своих фантазий? Лиза устало поднялась с дивана и пошла расставлять на свои старые места ни в чем не повинные флаконы японских кремов и масок.
Сейчас все это казалось далеким и смешным, происходившим словно не с ней, а с какой-то другой несчастной и потерянной девушкой. Теперь перед Лизой стояли совсем другие вопросы и она горела желанием решить их как можно лучше.
Нежно-розовое солнце медленно опускалось за горизонт — все на Сент-Барте было на редкость предупредительным и деликатным, даже солнце. Это утомляло. Светлана Геннадьевна и Марина с детьми сидели возле бассейна во внутреннем дворике виллы в стиле техасского ранчо.
— И как Алексей с его тонким вкусом в архитектуре мог купить это сооружение? Оно же абсолютно не вписывается в пространство? — проговорила Светлана Геннадьевна. Конечно, были куда более важные вопросы, чем спор о вкусовых пристрастиях сына, но она боялась их задавать.
— Ну, я думаю, это была одна из любимых Алексеем насмешек над всеми вокруг и над самим собой, — ответила Марина, протягивая руки к смешно ковыляющей по траве дочери. Та медленно делала пару шагов и оседала на коленки, но не плакала — улыбалась. После той жуткой истерики в самолете, Варя не плакала больше ни разу, словно гордилась тем, что спасла взрослых и саму себя.
— И когда мой сын, наконец, оставит эту вечную самоиронию и будет просто счастлив? Иногда я думаю, как тяжело быть матерью взрослых детей. Когда ты была маленькой и плакала по ночам, отец говорил: «Придет время, и ты будешь рада, если в это время она хотя бы будет дома», — Светлана Геннадьевна грустно улыбнулась. — Но ты всегда была вовремя дома и я не смогла оценить, прав ли был ваш отец.
Медленно подошел Данила, резким движением потянул со стола стакан с лимонадом, не желая просить помощь ни у бабушки, ни у мамы: нахмуренный лоб, пристальный взгляд серо-голубых глаз — удивительно похож на ее отца и брата, но вовсе не на мужа, — подумала Марина. Пусть уж тогда унаследует и их характер, а не повадки собственного безвольного отца.
— Дядя Леша обещал научить меня кататься на каяке, когда он приедет? — требовательно спросил малыш.
— Хотела бы я это знать, — подумала Марина, но вслух ничего не сказала. — Приедет чуть позже и обязательно научит, — обнадежила она сына.
— Ну ладно, — сказал Данила, но, судя по его виду, в скорый приезд дяди не поверил.
Марина бережно укутала мальчика в полотенце, прижимая к себе, касаясь губами его теплой и по-детски пушистой макушки. Наверное, и мама когда-то также ласкала Алексея, не думая о том, что он станет взрослым, несчастным мужчиной, предпочитающим держаться подальше от своей семьи. Данила вырвался из материнских объятий и, схватив мяч, бросился на середину лужайки, изображая лучшего футбольного игрока всех времен и народов.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |