http://mobile.ficbook.net/readfic/794249 7 страница

Парень решил вести себя так, словно всё в порядке, хотя бы с самого начала, намеренно игнорируя неестественную бледность Курта и то, как тот на него смотрел, будто желая заглянуть внутрь в поисках некой истины... Как если бы и не знал его больше.

– Привет, – сказал он, рассеянно оставляя сумку прямо на полу, прежде чем быстро подойти к кровати. Он сел на краю и взял Курта за руку, медленно приблизившись, чтобы нежно поцеловать в губы. Курт не ответил на поцелуй, и Блейн растерянно отстранился, сжав ещё сильнее его руку и громко сглотнув.

– Как ты?.. – выражение Курта стало ещё более жёстким.

– Как ты мог позволить, чтобы он прочёл дневник? – спросил он, оставляя без ответа вопрос. Блейн приоткрыл рот и изумлённо распахнул глаза.

– Что? Он... он так сказал?

– Он там прочитал мой адрес, и кто знает, что ещё, – Курт стиснул зубы и посмотрел на Блейна так, что тому показалось, будто он стал резко уменьшаться в размерах и скоро вообще исчезнет. Однако скоро его мысли прояснились, позволяя связать вместе всё: тот момент, когда Себастиан наклонился к нему, а дневник лежал на столе в куче бумаг; и другой, когда в столовой он услышал какое-то шуршание позади себя... значит, именно тогда Смайт потихоньку вернул вещь на место.

Эта змея... Блейну удалось отложить свои убийственные планы только потому, что у Курта, казалось, в этот момент были в голове ещё более действенные.

– Он выкрал его у меня, а потом втихаря засунул мне обратно в сумку... я даже ничего не заподозрил, – проговорил медленно Андерсон, ещё раз мысленно возвращаясь в тот день и задаваясь вопросом, как он мог не заметить отсутствие дневника, приводя стол в порядок. Очевидно, он слишком сосредоточился на аранжировках. – Это... это не моя вина.

Курт на мгновение опустил взгляд, словно размышляя над чем-то. Его черты, казалось, смягчились, и когда он снова поднял лицо, в глазах появилось что-то новое.

– Я знаю это, – ответил он, удивив Блейна своим неожиданно тихим и неуверенным голосом, будто бы взвешивал каждое слово. – Но, Блейн, я... я обдумал то, что случилось.

Он прервался, не зная, что эта пауза только увеличила бы волну паники, которая, Блейн отчётливо ощущал, росла у него внутри. Андерсон крепче сжал руку Курта, ожидая продолжения и нервно покусывая губу. Хаммел избежал взгляда его широко раскрытых влажных глаз, когда снова заговорил, уставившись в пространство над его головой, будто бы глядя на него. Но это было не так, и Блейн знал об этом, и у него появилось отвратительное... жуткое ощущение.

– Я поклялся себе, что никогда больше не позволю никому причинить мне такую боль. Этот шрам, Блейн... он там потому, что я был глупым. Потому что я доверился другому ребёнку и позволил, чтобы он вывел меня в сад днём, только чтобы произвести на него впечатление и доказать самому себе, что я могу быть таким, как другие. И в этот раз всё повторилось. Я... я не имею в виду, что это ты сделал мне больно, потому что это не так... я знаю, ты бы никогда, никогда не сделал бы мне ничего плохого. Но если бы я был сильнее, если бы сумел устоять, может ты... ты не полюбил бы меня... а я – тебя. И это... это бы никогда не случилось.

Блейн часто заморгал, пытаясь усвоить всю эту информацию. Это походило на то, будто у него в мозгах было какое-то сломанное колёсико, которое никак не хотело проворачиваться, запинаясь каждый раз, когда он уже почти добирался до скрытого значения слов Курта... до того, что Курт хотел донести до него.

– Курт, я не... не понимаю, что ты хочешь сказать, – сказал он слабым, почти робким голосом, потому что так и было; он не понимал или, возможно, не желал понимать. Курт глубоко вдохнул и на мгновение закрыл глаза, прежде чем открыть их и продолжить.

– Думаю, мы не должны больше видеться некоторое время.

Блейн почувствовал, что кровь застыла у него в жилах, хотя, судя по всему, продолжала каким-то образом течь, потому что позволила ему убрать руку, которая сжимала ладонь Курта, и неловко подвинуться на кровати, будто ему вдруг стало неудобно, и он никак не мог найти лучшее положение. Жгучие слёзы начали покалывать глаза, и, хотя последние слова фразы придавали ей некоторым образом менее окончательное значение, его разум словно бы стёр их, оглушая его и разрушая его мир.

Мы не должны больше видеться. Мы не должны больше видеться. Мы не должны больше видеться.

Подсознание предательски вырвало эти слова и решило по собственной воле бесконечно повторять их, оглушая, как если бы кто-то ударил его по голове.

– Ты... ты меня бросаешь? – произнёс он голосом, резким от усилия не плакать, поднимаясь с кровати, с отчаянием в раненом взгляде. Курт протянул к нему руку и уже раскрыл рот, чтобы заговорить, но тут же закрыл его и опустил глаза.

Он не знал, что сказать. Этой ночью Хаммел не спал, не в состоянии сомкнуть глаз из-за беспощадной борьбы, которую вёл его мозг, без устали напоминавший, насколько ему было больно, а также с его сердцем, которое пыталось сказать, что это того стоило... всегда бы стоило, потому что у него был Блейн, и он стоил того, чтобы снести всю боль этого мира.

Но едва он вспоминал тот момент, когда был напуган, ему не удавалось не связывать его с другим... много лет назад, спрашивая себя, шла ли речь о той же ошибке, пусть и в различных ситуациях: ошибке впустить кого-то в свою жизнь. Если бы Блейн остался просто его репетитором, как и должно было быть, никакой гомосексуальный ревнивый и самодовольный подросток не заявился бы к нему в дом и не подверг опасности его жизнь.

Проблема состояла в том, что, даже сумей он вернуться назад, Курт совершенно точно знал, что не смог бы не влюбиться. Он не знал, кого винить: Блейна – за то, что позвонил и принял предложение, своего отца – за то, что нанял его, или самого себя, что проигнорировал предупреждения собственного подсознания и шрама на спине. И Хаммел не знал, как ответить на вопрос Блейна, такой прямой и простой, потому что не хотел его бросать.

И если бы речь шла лишь о том, чтобы избежать боли и страха, возможно, Курт не взял бы даже на рассмотрение подобный вариант. Но тут было кое-что гораздо более важное, потому что дело было в Блейне.

Блейне, который, на грани срыва из-за его затянувшегося молчания, схватился за голову и крикнул:

– Я думал, ты меня любишь!

Сердце Курта раскололось на миллион осколков. Он не мог лгать об этом, и Блейн не мог уйти, действительно думая, что это не так.

– Это правда, я люблю тебя, люблю. И именно поэтому так поступаю! – простонал он, закусив губу от того, что у него вырвалась эта последняя фраза, в которой вовсе не было необходимости. Блейн сдержался, чтобы не закричать снова, и задумчиво на него посмотрел, зацепившись именно за это утверждение.

– То есть? – спросил он шёпотом.

– Блейн, – проговорил Курт умоляющим голосом, молчаливо прося оставить всё как есть и выйти из комнаты, позволяя ему разрыдаться в одиночестве, как ему бы сейчас больше всего хотелось. Но от Блейна этого, естественно, нельзя было ожидать. Он должен был понять. Это проклятое колёсико продолжало заедать, доводя его за один шаг до того, что он должен был знать, потом снова и снова возвращаясь назад и медленно сводя его с ума.

– Есть что-то ещё, так? – спросил он, опять приближаясь к постели, но оставаясь стоять, пристально глядя на Курта. Тот закрыл глаза и вздохнул, готовясь сказать то, что больше привычных кошмаров и боли старой раны мучило его всю ночь.

– Блейн, я... я тебя видел. Я видел, в каком ты был ужасе, и это разбило мне сердце, потому что это стало бы твоей жизнью, понимаешь? Вечно беспокоиться, что кто-нибудь впечатает меня в стену или по неосторожности откроет окно, о том, чтобы увлажнять кожу на шраме раз в неделю, чтобы стёкла были достаточно затемнёнными, не пропуская солнечный свет даже посреди лета. Я знаю... я видел, как это делали мои мать и отец всю мою жизнь. И я знаю, ты сказал, что для тебя это не важно, что тебе достаточно быть со мной рядом... но ты это говоришь сейчас... Потому что это важно, Блейн. Это твоя жизнь. И я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что ты никогда бы ничего мне не сказал, что остался бы рядом, даже страдая, и я не могу тебе этого позволить. Потому что я тебя люблю. Потому что хочу, чтобы у тебя была свадьба солнечным воскресным утром на экзотическом пляже или в весеннем парке... чтобы ты спокойно мог играть с детьми на открытом воздухе и устраивать пикник под раскидистым деревом. И осознание, что я не смогу дать тебе всего этого... меня убивает, Блейн, потому что ты заслуживаешь всего... ты заслуживаешь каждого восхода и заката в этом мире, а я...

Курт оборвал свой длинный монолог, сдерживая рыдания и отводя взгляд от Блейна, который смотрел на него, не зная, что сказать, задыхаясь со слезами на щеках. Курт снова заговорил, не глядя на него больше, потому что физически был не в состоянии перенести вид отчаяния в его глазах.

– Я могу сделать хотя бы это. Могу отпустить тебя. И именно это я делаю.

Блейн открыл рот, чтобы что-то сказать, но не раздалось ни звука. Он застыл, глядя на Курта, намеренно отвернувшегося в другую сторону, по меньшей мере, минуту, которая показалась нескончаемой.

Слишком много информации, слишком много... всего вместе, потому что, даже если Курт и говорил, что хочет, чтобы он был счастлив, он не думал, что за этим стояло всё это. И на одно коротенькое мгновение, когда Хаммел перечислял все те вещи, которых не смог бы ему дать, Блейн действительно ощутил боль, осознавая это, потому что он был всего лишь человеком и желал этих вещей, нормальных, простых, повседневных, отрывков – гипотетические и размытые – некоего будущего, которое ещё не определилось, но которое все мы, когда никто не может видеть, рисуем себе, пусть даже, стараясь не строить слишком много иллюзий.

Но ему не удавалось представить всё это ни с кем, кроме Курта. Именно в этом состояла проблема. Он мог бы сказать это, но не стал, потому что Курт был настолько убеждён, так уверен в своих словах, что Блейн невольно спросил себя с каплей подозрения и злости, было ли для него всё это так уж тяжело, как он демонстрировал. Не впервые Курт пытался "сделать то, что лучше для него", и Блейн устал, устал слышать об этом, видеть, что тот ведёт себя так, будто Блейн не в состоянии решать за себя, будто это его прерогатива.

И в этот раз он сам принял решение. Он развернулся, не глядя на Курта, поднял с пола сумку и ушёл.

– Я всегда буду тебя любить, – прошептал Курт, когда услышал его шаги по ту сторону захлопнувшейся двери, прежде чем расплакаться, закрывая лицо руками.

Его солнце ушло. Курт опять был в темноте, где, в сущности, был всегда, где родился. Он вернул его миру, тому месту, которому он принадлежал... И однажды кто-то другой насладится его светом, и Блейн поймет, что это было к лучшему.

Он всё сделал правильно. Почему же тогда было так больно?

========== Глава 10 ==========

Внимание, внимание! Все скоренько обратили внимание на картинку!!!!!!!

Эпиграф этой главы именно там. Чудесная и терпеливейшая Broma слепила её по моей нижайшей просьбе, так что уж зацените пожалуйста!!

http://imgdepo.ru/id/i4055923

– Всё ещё болит?

Курт поднял взгляд от тарелки с почти нетронутой едой, внезапно вырванный из своих мыслей словами отца. Мыслей о глазах, сладких как мёд, смотрящих с нежностью на кого-то другого, даря ему улыбку и получая такую же в ответ.

– Немного, – признал он, беря вилку и изображая минимум аппетита, чтобы не заставлять Бёрта волноваться ещё больше. Гробовая тишина установилась между ними на долгие минуты, прерываемая время от времени лишь потрескиванием дров в камине.

– У Блейна грипп или что-то в этом роде? – выдавил, наконец, Хаммел-старший, и Курт удивлённо на него уставился, поскольку вовсе не ожидал, настолько отличного от предыдущего вопроса.

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что уже три дня, как он не показывается, и это странно, – ответил отец, пристально глядя на сына, чтобы уловить его реакцию. За эти три дня Курт говорил мало, а ел ещё меньше, и это его крайне беспокоило.

– Он... не придёт. Он больше не придёт.

Бёрт немедленно опустил на стол нож и вилку, не сводя глаз с сына.

– Почему?

Курт отвёл взгляд, ощутив себя вдруг как на допросе. Конечно, он знал, что вопросы рано или поздно возникли бы, но это не означало, будто он рад был на них отвечать. Ему отчаянно не хотелось объяснять кому-то другому причины своего решения, только чтобы услышать ещё раз одно и то же: что он ошибался, потому что Блейн его любил, и он любил Блейна, и это... это было единственное, что имело значение. И Хаммелу невыносимо было это слышать, потому что это было именно тем, чего он желал всем сердцем: чтобы их любовь действительно была тем единственно важным. Но это было не так. Будущее Блейна было важным.

Тогда как его было предопределено с того дня, когда Курт открыл глаза. Он был бы эгоистом, жертвуя будущим человека, которого любил больше всех на свете, чтобы пытаться исправить то, что всё равно останется прежним.

Курт никогда больше не смог бы быть совершенным без Блейна, не чувствуя его губ на своих... но, в сущности, так и было всегда – до того, как он его узнал. Теперь Хаммел мог хранить свои воспоминания, зная, что хоть раз в жизни он был таким... он мог сделать так, чтобы этого ему хватило. Ведь мог?..

– Нам обязательно говорить об этом? – произнёс он тоскливо, приводя отца в ещё большее волнение. Бёрт, как ни странно, не стал настаивать сразу, как того ожидал Курт. Он просто молча наблюдал за ним, словно оценивая различные гипотезы, изучая его... и Курт понял, наконец, от кого унаследовал эту способность. Его мать не могла смотреть на людей вот так – настойчивым, проникающим внутрь взглядом, который жёг кожу. Она была такой чувствительной и с таким уважением относилась к другим, что была способна терпеливо ждать целыми днями, дабы Курт сам ей сказал, что было не так, даже глазом не моргнув.

– Это из-за того, что произошло, не так ли? – спросил его отец, закончив, судя по всему, свой анализ. – Ты снова испугался... я понимаю. Но Курт, он...

– Он меня любит. Я знаю, знаю. Думаешь, мне просто его отпустить? Сделать то, что правильно? Но кто-то же должен!.. – Курт нервно вцепился в свои волосы.

– Что ты подразумеваешь под "то, что правильно"? – поинтересовался Бёрт.

– То, что правильно для него, папа, – ответил Курт ослабевшим голосом, как-то сразу успокоившись. Он столько раз повторял это сам себе в своих мыслях, что начинал и в самом деле верить. – Чтобы он мог жить счастливо.

Бёрт покачал головой, слегка улыбаясь, как если бы собирался ласково пожурить маленького ребёнка, который только что допустил ошибку в решении простенькой задачки.

– Курт, ты и я прекрасно это знаем, – сказал он, накрывая руку сына своей. – Без тех, кого любишь, никогда не получится жить счастливо.

– Но, может, он... он полюбит кого-то другого, когда-нибудь... – ответил Курт, и было так больно от одной только мысли об этом... но ведь, по сути, именно ради этого он отпустил его, чтобы Блейн однажды мог прожить с другим человеком моменты, которые никогда бы не смог разделить с ним он. Другой... кто-то, пока без лица и имени, абстрактная сущность неопределённой формы, которая когда-то, рано или поздно стала бы вдруг реальной и ощутимой. – Знаешь, мы молоды, и...

– Я и твоя мать... мы познакомились в вашем возрасте, Курт, – сказал Бёрт тем особенным тоном, между упрёком и нежностью, который никто другой не смог бы передать. – И поверь мне, она тоже не раз говорила, что я был свободен и мог уйти, если хотел, что я бы мог... найти кого-то лучше... Но если бы я так поступил, то сожалел бы об этом всю жизнь. И у меня бы не было тебя... Если Блейн тебя любит так, как я думаю, вряд ли он сможет найти кого-то другого. Это правда, вы молоды, и времена изменились, но Курт... то, как он улыбается, когда говорит о тебе, это... от этого можно ослепнуть. Подумай над этим хорошенько, прошу тебя. Прежде чем ты совершишь самую большую ошибку в своей жизни.

Курт сморгнул, замечая, что его зрение слегка помутнело после того как отец упомянул улыбку Блейна. Он никогда не думал о своих родителях в таком смысле, сосредотачиваясь на том, какими они были по отношению к нему, но никогда – между собой. Он никогда не рассматривал их как пример, который следовало бы учитывать в его ситуации. И это, на самом деле, было ужасно глупо, потому что его мать была такой же, как он, в то время как отец – нет... всё как у них. И Бёрт был счастлив с Элизабет. Он до сих пор любил её, в глубине души Курт знал это. Но Элизабет... умерла.

– Есть... есть и ещё кое-что, – сказал он неожиданно охрипшим голосом. Их взгляды встретились на мгновение.

– Знаю.

––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

Они потратили больше чернил и красок за эту неделю, чем за всё прошедшее время. Блейн начал писать в дневнике даже во время уроков, чего не делал никогда из-за страха, что кто-нибудь это заметит. И во время обеденного перерыва, устраиваясь за уединённым столиком, подальше от всех. Потом он стал писать и по ночам. Он перестал пользоваться гелем для волос и стал реже бриться. И пропустил еженедельное собрание Соловьёв.

Потому что одна мысль, словно далёкое, но настойчивое эхо продолжала мучить его: ощущение, что он слишком легко сдался. Что позволил Курту спасти его, в то время, как это спасение было, на самом деле, приговором. Едва он вышел за дверь, уже в коридоре, пока он направлялся к выходу из его дома, эта мысль укоренилась в его голове и больше не оставляла ни ночью, ни днём.

Может, он должен был всего лишь получше постараться, чтобы успокоить любимого. Может, ему следовало быть настойчивее и заставить его понять, что мог прекрасно обойтись без всех тех вещей, о которых говорил Курт. Потому что он мог, правильно?

Единственным позитивным аспектом этой недели было то, что у Блейна появилось много времени, чтобы подумать. Невозможность видеть Курта каждый день опустошала его, но, в то же время, это прояснило его мысли, не затуманенные больше взглядом голубых глаз, бледной кожей и покрасневшими от тайных поцелуев губами. Ведь пока Блейн продолжал проводить всё своё время с Куртом, для него не представлялось возможным даже помыслить о том, чтобы обходиться без него.

Курт стал для него как наркотик, пропитавший Андерсона так неправильно и естественно одновременно, потому что Блейн зависел от него... от его запаха, от его глаз, даже от его улыбки, которой он никогда не видел, но мог живо представить... Курт затуманивал его разум, не позволяя думать.

Конечно, и теперь это было непросто, потому что всё, о чём парень мог думать, был он. Но чем больше времени проходило, тем больше Блейн осознавал, что не смог бы этого выдержать. Потому что Курт хотел подарить ему жизнь, которая без него не имела бы смысла.

Однажды Блейн взглянул на солнце, прикрывая глаза рукой, и задался вопросом: а было ли для него так уж важно видеть над собой голубое небо в день свадьбы или празднуя день рождения сына; и было ли необходимо любоваться рассветами и закатами вместе с кем-то особенным, держа его за руку.

И, в конце концов, он понял, что нет... не было.

Потому что в глазах Курта Блейн мог разглядеть рассветы, закаты и северное сияние. Он мог видеть, как восходящее солнце окрашивало спокойные воды его взгляда тысячью оттенков, чтобы после тихо закатиться. И если всё это он мог пережить вместе с Куртом, настоящее солнце было ни к чему.

Блейн снова посмотрел на глупое светило, замечая, что оно совсем не грело.

––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

Курт ел всё меньше, предпочитая уединяться в своей комнате, делая вид, что собирается поесть там и опустошая тарелки в мусорное ведро.

Он избегал фортепьяно, зная, что неизбежно заиграл бы песню, которую написал для Блейна. Но он не мог удержаться от порыва писать.

Он занимался этим ежедневно, почти беспрерывно, лихорадочно пытаясь резкими ударами своей кисти изгнать из головы слова отца... и ощущение, что он допустил ошибку.

На некоторых картинах цвета ложились, бессмысленно перекрывая друг друга, в точности передавая то, что происходило у него в голове: хаос. На других же всё было до странности ясно, потому что в очередной раз он использовал оттенки, наиболее приближавшиеся к оттенку глаз Блейна. Эти полотна немедля оказывались повёрнутыми к стене в углу, потому что этот цвет и без того довольно тревожил его по ночам.

Курту перестал сниться Эндрю. Теперь его сны были полны лишь Блейном. То он видел его сидящим на скатерти для пикника, то сжимающим в руке бейсбольную перчатку в ожидании, чтобы маленький кудрявый мальчик бросил ему мяч, или ещё – под белым навесом, окружённом цветами, протягивающим руку мужчине с размытыми чертами, который не был им.

И каждый раз Курт просыпался в слезах, ведь, несмотря на то, что он сделал всё именно ради этого, ради того, чтобы сны могли воплотиться для Блейна, эта каждодневная пытка его убивала. Возможно, таково было его наказание – способ напомнить, что если бы он сумел устоять в самом начале, Блейн мог бы иметь всё это, а он оказался бы в той же ситуации, но без этого мучительного сознания, что он любил его... продолжал любить, не зная, куда теперь это чувство девать.

Он не знал, что делать, как избавиться от этой любви, которую не мог просто выбросить в мусор, как он делал с едой; он не знал, сможет ли когда-нибудь стереть её, как следы карандаша на своих набросках, рассыпанных по полу или хотя бы разбавить, как акварель.

Полотна и сны, полотна и сны следовали одни за другими беспрерывно, путаясь в его голове до такой степени, что иногда Курт спрашивал себя, написал ли он Блейна на солнечном пляже... приснился ли ему безумный взрыв красок...

Курт задавался вопросом, смог бы он так и провести остаток жизни, замкнувшись в воспоминаниях о том, что могло бы быть, продолжая спрашивать себя, правильное ли решение он принял. Но эти сны... они были так прекрасны, и образ Блейна, освещённого солнцем, заставлял его сердце сжиматься... И он даже не пытался представить, как горячие лучи могли бы плясать на его коже, потому что перестал это делать уже слишком давно.

Курт знал, что никогда не забыл бы его и никогда не смог бы разлюбить. И неизбежно он задумывался – а Блейн смог бы? Возможно, он был сильнее, а также живя в мире, который был больше и ярче, чем мир Курта, он имел бы больше шансов отвлечься и, в конце концов, сумел бы забыть его. Вся жизнь Курта проходила в четырёх стенах, и было неизбежно, что хоть на минуту его мысли возвращались бы к Блейну каждый день.

Но так ли это было? Как он мог быть уверен? А если бы через много лет он узнал, что Блейн так и не нашёл своё счастье, и возненавидел его смертельно? И если все его жертвы были ни к чему?

Вопросы, вопросы, вопросы, что Курт продолжал выплёскивать на полотна, временами отступая назад с растрёпанными волосами и раскрасневшимся лицом, пристально вглядываясь в краски в поисках ответа, которого не находил.

Он так сильно и быстро похудел, что Бёрт, наконец, решил взять ситуацию в свои руки и поступить так, как никогда не мог себе даже вообразить: вмешаться в его личную жизнь. Зная, что Курт погружён с головой в живопись, отец пробрался в его комнату, взял с тумбочки его сотовый и сделал то, что следовало сделать.

––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

И был сон, который отличался от всех остальных. Курт стоял с кистью в руке перед холстом, обнажённый по пояс, как делал часто, чтобы не испачкать футболку, и потому ещё, что по какой-то причине так он чувствовал себя... правильно. Это было странно, на самом деле, потому что словно выставляло напоказ его слабости, но, возможно, в том-то и было дело. Чтобы отразить их в искусстве, он должен был прежде вытащить их на поверхность, ощущая себя при этом в мире с собой.

Внезапно дверь отворилась, скрипнув, и затем послышались шаги, резко затихшие. Курт опустил кисть и обернулся, вздрагивая, потому что перед ним стоял Блейн.

Он сильно удивился, потому что обычно Андерсон ему снился в лучах солнца, в контексте, который Курт никогда не смог бы разделить с ним, так что было совершенно непонятно, что он делал здесь?

Молчание между ними длилось, казалось, вечность. Блейн смотрел на него своими сияющими глазами с приоткрытым ртом, словно слова застряли у него в горле.

– Привет, – произнёс он едва различимо, и словно бы плотный туман развеялся в единый миг, потому что Курт внезапно осознал, что это было реальностью.

Блейн на самом деле был здесь, в его доме, всего в нескольких шагах от него. И это немедленно вызвало в нём панику, потому что пребывание в мире воображения делало всё более простым, более выносимым. Он мог видеть Блейна в своих снах, зная, что не сумел бы к нему прикоснуться. Реальность была иной.

В реальности Курт мог бы подбежать к нему и зацеловать всего... с ног до головы.

– Привет, – ответил он хрипло. Блейн переступил с ноги на ногу, нервно сжимая руки перед собой. Он опустил взгляд всего на мгновение, потом снова поднял, и Курт увидел в нём некоторое смущение, вопрос, будто висящий в воздухе, что в результате смутило и его.

– Почему... – попытался он сказать, но в горле было невыносимо сухо, и ему пришлось прочистить голос. – Почему ты здесь?

При этих словах Блейн слегка вскинул голову.

– Ты... ты написал мне, чтобы я пришёл. Ты сказал, что хочешь поговорить.

– Что? Я не...

Ох. Ох. Было только два человека в этом доме, которые могли воспользоваться его телефоном, и уж конечно это был не мажордом. Курт пообещал себе, что проведёт небольшую беседу со своим отцом попозже, всё ещё осваиваясь с фактом, что Блейн был здесь. Он думал, что никогда больше его не увидит, и был уверен, что хорошо его запомнил, особенно после всех тех снов... но сейчас Курт смотрел на него, как в первый раз, и у него перехватывало дыхание, а произнести хоть слово казалось и вовсе невозможным.

– Это написал не ты? – проговорил Блейн с таким разочарованием в глазах, что, казалось, был готов расплакаться с минуты на минуту. Курт практически услышал, как сердце треснуло у него в груди.

– Нет, – прошептал он, отводя взгляд и стараясь не видеть, как Блейн сморгнул, загоняя слёзы назад.

– Понятно, – только и сказал он, разворачиваясь, чтобы направиться к двери. Трещина в сердце Курта стала шире...

Остановись. Я ошибся, не уходи, не оставляй меня, Блейн...

– Не уходи.

Курт понял, что сказал это вслух, и задержал дыхание. Блейн застыл на секунду, прежде чем медленно повернуться к нему. Их взгляды встретились, и ещё раз опустилась тишина между ними, потом Блейн неуверенно сделал шаг ему навстречу, словно поспешность могла разрушить всё.

– Курт...

– Блейн, – Курт буквально разрыдался, выронив кисть и молнией кинулся к нему. Он упал ему на грудь, руки того инстинктивно обняли его за талию, в то время как руки Курта обхватили Блейна за шею... и всё было так тепло, так уютно... совершенно.

Он ощутил, как Блейн сильнее прижал его, возможно, слишком сильно, потому что шрам ещё болел, но Курт чувствовал, что боль была недостаточной причиной, чтобы отстраниться. Ничто и никогда не стало бы достаточной причиной...

Он действительно верил во все те вещи, которые говорил Блейну, насчёт того, что его любимый заслуживает быть счастливым, но в тот момент, в его объятиях он забыл обо всём этом, не имея даже сил, чтобы чувствовать вину. Может, потом... когда-нибудь.

Просто для него было невозможно сожалеть о том, что он сейчас сделал... не тогда, когда Курт мог чувствовать дыхание Блейна в своих волосах, его слёзы на своей коже и его ладони на спине... и сладкую боль, напоминавшую, что он был здесь, что был настоящим.

Дата добавления: 2015-11-04