Возможно, это она делала парня прекраснее, чем он был на самом деле, наводя на Блейна обманный морок.
И Блейн всем сердцем захотел, чтобы так и было. Потому что прошло всего несколько секунд, как Курт исчез из вида, а ему уже было больно.
– Прошу прощения за Курта. Я уверен, он не хотел быть таким грубым, – сказал Бёрт, провожая Блейна к его машине. Андерсон же был убеждён, что Курт хотел быть именно таким грубым.
– Не переживайте, – ответил он и неуверенно почесал в затылке. – Вы точно хотите, чтобы я вернулся?
– Да, совершенно точно. Вот увидишь, до завтра он успокоится и будет вести себя прилично. Это для его же блага, скоро он и сам поймёт, – произнёс Бёрт, печально улыбаясь и опуская взгляд.
– Хорошо, тогда... до завтра, мистер... эхм, то есть, Бёрт, – Блейн исправился в последнюю секунду и вытащил из кармана ключи, которые Флинт вернул ему несколько минут назад.
– До завтра, Блейн.
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
На следующий вечер Блейна впервые провели в комнату Курта. Флинт открыл перед ним дверь и впустил его, вновь закрывая её у парня за спиной и оставляя его одного и... в темноте. В полной темноте.
Блейн потерянно повертел головой, инстинктивно сжимая в руках ремень сумки, словно пытаясь зацепиться за что-то реальное и ощутимое.
– Курт? – позвал он робко, разрушая эту противоестественную тишину.
Послышался тихий "клик", и угол комнаты внезапно осветился маленькой настенной лампой. Курт сидел на широком подоконнике одного из окон. Стёкла оказались полностью затемнены, но рамы были снабжены ручками, чтобы в его отсутствие помещение можно было проветрить. Парень сидел, скрестив руки на коленях и неотрывно глядя на стекло. Он ничего не сказал.
Блейн быстро огляделся вокруг, подмечая широкую двуспальную кровать с балдахином, круглый стол посреди комнаты и громадный шкаф из красного дерева напротив него, и на всё это падал слабый желтоватый свет той лампы в углу, что придавало помещению несколько зловещий вид.
Этот свет изменил черты Курта, делая их отчётливее: лучи останавливались на границе скул, создавая тень под глазами. Ничего общего с эффектом, который производил лунный свет на его коже.
– Привет, – сказал Блейн, сглотнув так громко, что сам испугался. – Я... я Блейн.
– Да, я помню, – ответил Курт, продолжая избегать его взгляда. Парень казался задумчивым, почти смирившимся с его присутствием. Потом, он неожиданно обернулся и посмотрел так пристально, заставив Блейна ощутить себя настолько открытым и ранимым, что у него появилось непреодолимое желание распахнуть дверь и покинуть комнату и этот дом со скоростью света. Но было во взгляде Курта и ещё что-то такое, от чего у него не было сил бежать.
Словно некая магнетическая сила, влечение, не позволяющее даже отвернуться. Как если бы глаза Курта имели положительный заряд, а Блейна – отрицательный; такие отличные, но, тем не менее, созданные, чтобы притягивать друг друга. И когда Блейн почувствовал в себе силы ответить на этот пристальный взгляд без страха и смущения, он смог разглядеть в этих двух прозрачных озёрах гораздо большее.
Действительно, это было... как глядеть на настоящую воду: если смотришь издалека или мельком, замечаешь лишь собственное отражение на поверхности да мелкую рябь, но, только задержав взгляд, тебе удастся различить то, что скрыто под поверхностью – на самом дне. Только если действительно хочешь увидеть, у тебя получится. А если нет... можешь просто удовольствоваться созерцанием великолепной водной глади, не заботясь о том, что живёт внутри, какие терзания мутят дно, какие истории...
Блейн решил окунуться, не беспокоясь, что какая-нибудь таинственная сила утащит его вглубь без надежды выплыть наверх. И он увидел злость... столько злости, что у него заныло в груди. Было больно видеть, как она замутнила чистые воды этих глаз, создавая бешеные течения и воронки, грозящие затянуть в себя и поглотить всё хорошее и доброе.
И ещё он увидел обиду, менее очевидную, но глубоко укоренившуюся, словно мерзкая водоросль, прицепившаяся к камням на самом дне, куда мало кто может дотянуться, чтобы вырвать её с корнем.
Но ещё яснее он увидел безграничную печаль... тихую печаль – без рыданий и отчаянных слёз – печаль того, кто страдает молча. Спокойная и сдержанная, она нежно парила, подобная лёгкому ночному туману, приглушая голубизну этих глаз.
И, хотя в тот момент Курт смотрел на него так, будто собирался с минуты на минуту выгнать его вон, Блейн прочёл в его глазах единственное желание: найти кого-то, кто спас бы его, кто протянул бы ему руку и вытащил из им же самим созданной бездны. Блейн прочёл там:"Останься, не уходи, прошу..."
И это было именно то, что он собирался сделать. Даже если бы у него оставались сомнения после вчерашнего ужина, сейчас он решил, что сумеет вернуть Курта к жизни, или, по крайней мере, будет стараться всеми своими силами. Он попытается разогнать туман печали, успокоить бурные волнения злости и уничтожить самую глубокую обиду.
Потому что, если в печали Курт был так прекрасен, Блейн мог только представлять, каково было бы увидеть его счастливым.
– Я впечатлён. Все обычно отводят взгляд довольно быстро, – вдруг сказал Курт, сморгнув и прерывая момент молчания вместе с мысленным путешествием Блейна.
– Все? – переспросил он, встряхнув головой, чтобы освободиться от мыслей, заполонивших его сознание и вернуться к реальности.
– Да, я частенько такое проделываю. Удивительно, как легко смутить людей, которые испытывают к тебе жалость, – ответил Курт, разворачиваясь и спрыгивая с подоконника. Он направился к Блейну и остановился в паре шагов, глядя совершенно иначе. Словно тот прошёл определённый тест, и, поскольку Блейн понятия не имел, что это был за тест, он просто радовался, что оказался на высоте. Последовала небольшая пауза.
– Я не испытываю к тебе жалости.
Курт слегка вздёрнул голову, потрясённый этим заявлением, однако уже в следующую секунду собрался и спрятался за своей надёжной стеной. Но Блейн уже знал, что пробил маленькую брешь, и не собирался позволять ей снова закрыться.
– Как бы там ни было, вчерашняя встреча не была хорошим началом... И, может, я всё-таки представлюсь, хоть ты уже и знаешь моё имя, – сказал Курт, небрежно меняя аргумент и протянул Блейну руку. – Я Курт.
Блейн улыбнулся и принял его ладонь, отпуская, наконец, ремень сумки. Они снова взглянули друг другу в глаза, но всего лишь на мгновение; потом направились к столу.
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Обучать Курта оказалось на удивление легко. На самом деле, Блейн не знал, можно ли было использовать слово "обучать", потому что речь шла просто о повторении вместе с ним материалов, которые сам он прошёл в школе тем же утром, как если бы он рассказывал урок заболевшему однокласснику, который вскоре должен был вернуться в класс. Собственно, это и для него было полезно, учитывая, что он мог делать уроки в компании, повторяя и делясь с кем-то своими соображениями.
Курт был сообразительным, умным и очень внимательным учеником, не из тех, кто приглашает тебя позаниматься, а потом только и делает, что ищет повод, чтобы отвлечь тебя. Казалось, что он воспринимал это весьма серьёзно, и Блейн спрашивал себя, было ли причиной чувство долга перед отцом, который тратил бешеные деньги, чтобы он не отставал от своих ровесников, или же простое желание ощущать себя "нормальным", занимаясь самым нормальным делом в мире – учёбой.
Через два часа они решили прерваться. Курт встал и потянулся, разминая шею сзади и поворачивая в разные стороны голову, оставшуюся слишком долго склонённой над книгой. Он задумался о чём-то на минутку, а потом сказал:
– Иди за мной, – и, не ожидая ответа, повернулся и направился к двери, которую Блейн до этого не заметил. Андерсон поднялся и сделал, что ему было сказано; следуя за Куртом, он оказался в другой комнате и застыл на пороге с раскрытым ртом, обводя её взглядом.
Это был своего рода зал для хобби, наполненный под завязку самыми разнообразными предметами. В центре комнаты было чёрное фортепьяно с нотными листами, наваленными сверху, увидев которое, Блейн обрадовался, как ребёнок. Рядом стояла арфа – парень моментально осознал, что мысль о Курте, играющем на столь элегантном инструменте, никогда больше его не покинет. На небольшом столике лежала скрипка в раскрытом футляре. Вдоль всех стен тянулись шкафы, полные книг самых разнообразных размеров и форм. Здесь был также письменный стол, заваленный бумагами, некоторые из которых слетели на пол, с компьютером сверху.
В углу, противоположном тому, что был посвящён музыке, стояли три больших полотна, другой стол – более широкий и в ещё большем беспорядке: на нём вперемешку лежали кисти всех типов, палитры со свежими пятнами краски, тряпки со следами пальцев всех цветов радуги.
Рядом со столом возвышалось что-то вроде пьедестала, на котором покоилась коричневатая бесформенная масса, возможно, глина или какой-нибудь другой материал для лепки.
Блейну казалось, что он разглядывает не комнату, а жизнь. Куда бы Андерсон ни посмотрел, он мог легко представить Курта: сидящим за фортепьяно с его длинными бледными пальцами, которые с естественной элегантностью бегали по клавишам; за арфой, с закрытыми глазами и улыбкой на губах; перед нетронутым холстом, с палитрой и кистью в руках, с растрёпанными волосами от того, что он только что проснулся, разбуженный неконтролируемым приступом вдохновения, с раскрасневшимися щеками, перепачканными самыми яркими красками; и ещё... за лепкой, со свежей глиной в ладонях, придающим форму идее, мысли, образу...
Всё здесь было... живым, реальным. Блейн поймал себя на мысли, что это была самая прекрасная комната, какую он когда-либо видел. В этом доме, может, и была гостиная размером с Далтон, хрустальные люстры и столы такие длинные, что за ними можно было бы усадить всю его родню до седьмого колена, но он был абсолютно уверен: ничего не смогло бы сравниться с тем, как эта комната отражала сущность человека, который в ней жил, который проводил в ней большую часть своего времени.
Это было что-то вроде убежища, где Курт собрал свои интересы, свои пристрастия, свои привычки. Что-то вроде храма... самого захламлённого и беспорядочного, какой Блейн только мог себе вообразить, но, в то же время, самого настоящего.
Было бы самонадеянно с его стороны думать, что Курт захотел показать ему это, потому что доверял ему и чувствовал необходимость открыться; они едва познакомились и, вероятно, это было лишь приглашением развлечься вместе, чтобы отдохнуть от занятий... Но Блейн всё равно чувствовал себя польщённым такой честью.
– Здесь прекрасно... – сказал он, всё ещё осваиваясь в окружающей обстановке.
– А ещё это самая заброшенная комната в доме, – ответил Курт, отворачиваясь. – Я даже горничной не позволяю сюда заходить, чтобы прибраться.
– Однако, ты позволил зайти мне, – сказал Блейн, не задумываясь. Курт медленно повернулся, задумчиво его разглядывая, словно Блейн сейчас обратил внимание на нечто очевидное, что он, однако, только теперь осознал.
– Верно, – сказал он, слегка опуская взгляд. – Возможно, мне не стоило.
– Почему нет?
Курт заколебался, явно смущённый. Впервые он казался неуверенным в ответе.
– Потому что так проще, – через некоторое время ответил он. – Держать всё здесь и... и не позволять никому это видеть.
– То, что просто, необязательно правильно, – мягко улыбнулся ему Блейн.
Курт слабо кивнул, но ничего не ответил. Он снова отвернулся и рассеянно погладил фортепьяно, проводя по его поверхности кончиками пальцев. Блейн представил его с закрытыми глазами, хотя и не мог быть в этом уверен. Он тоже молчал, наблюдая, как плечи Курта чуть приподнимались и опускались, а его голова едва заметно покачивалась в стороны, будто следуя какой-то одному ему слышной мелодии. И Блейн загорелся желанием узнать эту мелодию.
Всем своим существом он желал узнать Курта, как никогда и ничего ещё не желал в своей жизни. Обычно люди были для него как открытые книги, благодаря его уверенному и непринуждённому поведению, за которым он скрывал свою ранимость. Тогда как Курт... Курт был тайной. Совершеннейшей тайной.
У всего, что он увидел в его глазах, были свои причины и следствия, о которых он знал лишь поверхностно, Блейн был уверен в этом. Перед ним был больше, чем просто парень с редчайшим заболеванием. Это был парень, решивший оставить весь мир снаружи, потому что так было проще. Так боль была чуть меньше.
Но, может быть, Блейн смог бы сделать так, чтобы мир вошёл сюда. Смог бы доказать ему, что стоит улыбаться, даже если солнце не светит тебе в лицо.
Потому что он был более чем уверен, что улыбка Курта всё равно его бы затмила.
========== Глава 3 ==========
Для того, кто любит, солнце никогда не скрывается за горизонт;
для того кто страдает – никогда не восходит.
Неизвестный автор.
– Курт?
Блейн закрыл за собой дверь и снова оказался в абсолютной темноте.
– Почему ты всегда сидишь без света? – спросил он, уверенный, что Курт был где-то там и мог его слышать. И действительно, вскоре привычная маленькая лампочка в углу включилась, и на подоконнике Андерсон увидел парня, только в этот раз его взгляд был уже обращён к нему.
– Предпочитаю делать вид, будто ночь длится вечно, чем сознавать, что это не так. Я понимаю... это глупо, – произнёс он, закусив нижнюю губу и обнимая колени руками.
– Это не глупо, – без колебаний ответил Блейн, робко улыбаясь. Он ещё наивно надеялся, что вот таких маленьких вещей могло бы хватить, чтобы и Курт улыбнулся, в свою очередь. Но это оказалось не так. Это не срабатывало всю первую неделю их совместной учёбы. Напротив, он увидел, что взгляд Курта немедленно стал более пристальным и жёстким, почти суровым.
– Не делай этого, – сказал он, спускаясь с подоконника. Блейн моргнул и удивлённо приподнял голову.
– Не делать чего?
– Не веди себя так, будто понимаешь, – сухо сказал Курт, разглаживая воображаемые складки на брюках. Этот ответ прозвучал довольно властно, но Блейн не почувствовал обиды. Потому что, в сущности, хоть с его стороны это и было грубо – говорить так, Курт был прав: он не мог знать, каково ему. Возможно, никто не мог.
Однако он не представлял, как ещё сблизиться с парнем, если не демонстрировать свое понимание. К сожалению, от понимания до сочувствия или, того хуже, жалости было недалеко, а это бы точно не понравилось Курту.
– Прости меня, – тихо произнёс Андерсон, не зная, что ещё сказать, и надеясь, что этого хватило бы, что Курт почувствовал бы его искренность. И тот мгновенно смягчился, возможно, осознав, что переборщил. Блейн воспользовался моментом, чтобы сменить тему.
– Ну что ж, сегодня займёмся математикой. Готов?
Курт не ответил, продолжая пристально смотреть ему в глаза и заставляя Блейна почувствовать себя ужасающе открытым, беззащитным, словно голубые глаза пытались разгадать какой-то тайный код у него внутри, прочесть его мысли. Он приказал себе ответить на этот взгляд и замер – глаза в глаза с Куртом – ожидая, чтобы тот заговорил первым.
– Ты кажешься другим, – сказал он, наконец, делая лёгкий акцент на последнем слове. Значит, он действительно пытался разгадать его. Блейн не знал, радоваться ли этому, учитывая, что осознание собственной очевидности, граничащей с прозрачностью, заставляло его ощущать себя крайне уязвимым; Но, по крайней мере, результат был положительным. "Другой", это ведь хорошо, так?
– Другим... по сравнению с кем? – спросил он с любопытством, машинально снимая сумку с плеча и приближаясь к разделявшему их столу. Курт заколебался, словно тщательно выбирая слова для ответа.
– Со всеми, – сказал он, как нечто очевидное, но с какой-то странной неуверенностью в голосе, которая оставляла невысказанные сомнения парить в воздухе между ними, пока Курт не решился ответить хоть на некоторые из них. – Ты не задаёшь вопросов. Ну, не считая того, про темноту. Ты не любопытный.
– Эмм... я предпочитаю узнавать человека постепенно, а не забрасывать вопросами. Так всё более естественно, – объяснил Блейн, пожимая плечами, отлично зная, что Курт говорил не совсем об этом. Более того, он хотел избавить Курта от необходимости уточнять, что он имел в виду, закрывая тему. Но Курт этого вовсе не боялся, казалось, он как раз хотел, чтобы разговор шёл в определённом направлении.
– Я не говорю о том, чтобы узнавать друг друга. И ты знаешь.
– А я говорю именно об этом, – ответил Блейн, стараясь звучать увереннее. – Я отказываюсь верить, что болезнь определяет человека. Почему я должен задавать вопросы?
Курт слегка фыркнул, словно Блейн только что задал очевидный вопрос, и пожал плечами.
– Потому что это нечто настолько редкое, особенное. Это вызывает в людях интерес.
– Мне интересно... узнать тебя, – в свою очередь, пожал плечами Блейн. – Только это.
Если бы он сказал, что хочет помочь, возможно, был бы понят неверно. Курт мог бы подумать, что в нём есть что-то неправильное, что Блейн смотрит на него теми же глазами, что и все остальные. И он не мог себе позволить так всё испортить и разрушить тот намёк на доверие, которое, казалось, начинал питать к нему Курт, то ли инстинктивно, то ли по каким-то одному ему понятным соображениям.
– Тогда ты и вправду другой, – ответил Курт, и в его глазах зажглась маленькая искорка – совсем крошечная и мерцающая, способная исчезнуть в любой момент – та самая, что освещает взгляд того, кто вот-вот улыбнётся. Блейн спросил себя, хотел ли он это сделать, но у него не получалось, или же он был способен на это, но не хотел... словно никто в мире этого не заслуживал. Он не мог решить, что было хуже... и, если верным было второе, сумеет ли он сам когда-нибудь заслужить это.
– Другой... это же хорошо, верно? – сказал он вслух, усаживаясь на свой стул и вытаскивая книгу из сумки. Курт сел напротив.
– Да. Пожалуй, да, – и когда он поднял на Блейна взгляд, искорка всё ещё была там.
––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Когда они закончили заниматься, Блейн начал убирать свои вещи, готовясь уходить, игнорируя то, как Курт молча глядел на него. Уже с минуту казалось, будто он собирался что-то сказать, но было ясно, что ему необходимо время. Так что с нарочитой медлительностью Блейн сложил на место последние бумаги и собрался встать.
– Блейн? – сказал, наконец, Курт едва слышно.
– Да? – ответил Блейн, с рассеянным видом поднимая голову, словно бы и не зная, что это должно было быть чем-то важным.
– Ты можешь... – Курт сглотнул, опустив на секунду взгляд. –... можешь задавать вопросы. Если... если хочешь.
Блейн замер как был – ни сидя, ни стоя – и уставился на него. Потому что да, это правда, у него были вопросы. У кого бы их не возникло? Мысль о том, что Курт был готов, даже, пожалуй, стремился открыться ему в такое короткое время, приводила его в восторг и сбивала с толку одновременно. Внезапно в его голове завертелся вихрь из стольких фраз, что он не знал, с какой начать. К тому же, он боялся показать слишком много энтузиазма перед подобным разрешением.
А вдруг Курт подумает, что он только того и ждал? Если он решит, что Блейн вовсе не другой?
Однако парень продолжал глядеть на него почти с надеждой, как если бы боялся быть отвергнутым. Как если бы Блейн был властен разочаровать его, сказав, что он ему не настолько интересен, чтобы задавать вопросы.
– Хорошо, – сказал он, снова усаживаясь и вешая сумку на спинку стула. Блейн отвёл взгляд, стараясь привести в порядок мысли.
Тебе одиноко, Курт? Ты несчастлив?
Потому что, знаешь, я тоже...
Он осознал, что именно это было тем, о чём бы ему хотелось спросить. Потому что это было правдой. Тот факт, что ему нравилась его жизнь, не делало его автоматически счастливым. Он был доволен тем, что имел, но не так, как тот, кто имеет всё, чего только может пожелать... а как человек, знающий, что имеет достаточно. Достаточно, чтобы с лёгкостью улыбаться, достаточно, чтобы находить время интересоваться и заниматься чужими проблемами; достаточно, чтобы жить спокойно.
Но то, что он всегда старался игнорировать, и что затаилось в нём в ожидании, чтобы однажды выйти наружу и перевернуть его мир, явилось перед ним, когда он впервые увидел Курта: он не был счастлив. Он не испытывал сильных эмоций – радость ли, горе – неважно. Он просто жил, а ради чего? Он не знал.
Он не знал, и это незнание выбивало почву из-под ног. Его буквально выводило из себя понимание, что какой-то смысл должен же был быть... непременно должен был, а иначе, зачем всё это?
Беспокойство о Курте, о боли, что скрывалась в его глазах, заставило его впервые почувствовать, будто у него есть какая-то миссия, причина, чтобы просыпаться каждое утро. Но, в то же время, это позволило ему ясно понять, что раньше такой причины не было, и в этом он не нашел ничего хорошего. Потому что Курт был практически незнакомцем. Так мог ли Блейн действительно посвятить свою жизнь едва знакомому человеку, к тому же понятия не имеющему о том, насколько он внезапно стал важен, какой вес приобрели его слова, и насколько ценна была для Андерсона его улыбка, которую он не желал ему подарить.
Незнающему о том, что уже несколько дней Блейн просыпался с надеждой увидеть эту улыбку на его лице и узнать, каким бы стал мир в следующее мгновение.
Не было ли это риском, риском бессмысленным, когда он мог бы спокойно жить за надёжными стенами Далтона, оставив этого парня, не переносящего солнечный свет, наедине с его проблемами, с его жизнью? Позволить ему провести остаток его дней во тьме... его души.
Да, у Блейна было много... слишком много вопросов. И ни один из них не имел отношения к заболеванию Курта. Все они имели отношение к Курту: какие цветы он любил рисовать – а нравилось ли ему рисовать цветы? – какую музыку он предпочитал играть, улыбался ли он раньше? Кто заставил его перестать? Кто заставил его поверить, что нет в мире света, кроме того, что проливает на землю эта глупая звезда по имени Солнце?
Заставлял ли кто-нибудь биться его сердце чаще? Загорались ли его глаза, как недавно, для кого-то другого?
Но Блейн прекрасно знал, что не мог задать ни одного из этих вопросов. И потому, что они были неуместны, и по той причине, что он сам не хотел их задавать, зная, что после первых ответов он захотел бы новых, а потом ещё и ещё... Возможно, было лучше оставить их там, где они зародились – в его мыслях.
Возможно, было правильным, позволить им кружиться, подобно пожелтевшим осенним листьям, чтобы после они могли спокойно упасть на землю и там засохнуть, сморщиться... исчезнуть. Смешаться с почвой, будто их и не было, в ожидании зимнего снега, который покроет их, заглушая, заставляя замолчать навсегда.
А потом весной, новые листья, свежие и зелёные распустились бы на ветках деревьев, отличные от прежних по виду, форме и цвету. И, может быть, те родятся не для Курта. Может быть, близящаяся зима заставила бы замолчать все те вопросы... слишком поспешные, слишком неуместные, слишком... всё.
В этом и крылась проблема: в то время, как до этого момента его жизнь казалась ему пусть и монотонной, но вполне приемлемой, внезапно, за несколько дней она перестала быть таковой.
Только видеть Курта... было слишком. Было странно, было иначе, было... Боже, было так ярко, как ничто никогда не было... не настолько. Ничего в жизни не околдовывало его до такой степени.
И речь не шла о тех моментах, когда их взгляды встречались – это Блейн мог бы понять.
Было невероятно... просто смотреть на Курта. Он был из другого мира.
И эти никогда раньше не испытанные эмоции, это тепло, зарождавшееся в груди всякий раз, как он даже только думал о парне напротив, заставили его застыть на месте в тот момент и задаться вопросом: "Блейн, что ты делаешь?"
И он задал не те вопросы. Правильные, потому что они были к месту, имели смысл и, возможно, они были тем, что Курт хотел, чтобы он спросил. Но они были не те, совершенно не те.
– Ты... ты был таким всегда? – был первый вопрос.
– Да, с самого рождения, – ответил Курт, рассеянно барабаня пальцами по столу, не отводя взгляда. Блейн спросил себя, смог ли он прочесть у него в глазах, что это было последним вопросом, который он хотел бы задать.
– Значит, ты никогда не выходил из этого дома днём?
Курт заколебался. Это было... едва распахнувшиеся глаза, почти неуловимая дрожь, но он тут же взял себя в руки.
– Нет, – сухо ответил он, сильнее, чем прежде, сжимая челюсти. Блейн сглотнул, засомневавшись, что этот разговор мог поспособствовать той дружбе, которую они медленно создавали на пустом месте; возможно, он лишь усугубит ситуацию, отдаляя от него Курта ещё больше.
– Ты никогда не говорил с кем-то... как ты? – Андерсон решил, что это мог быть довольно невинный и важный в тот момент вопрос. Но он ошибался. Курт мгновенно застыл и стал бледнее обычного.
Его взгляд, почти прозрачный, в котором Блейн хотел бы утонуть, на мгновение заколебался, словно и вправду был водной поверхностью, подёрнувшейся рябью от дуновения вечернего ветерка... как гладь озера, на берегу которого Блейн увидел его впервые.
Когда Курт снова обратил на него свой взгляд, он был острым и холодным, как лёд, и сердце парня сжалось.
– Моя мать была как я.
Блейн распахнул глаза. Была.
Почему он раньше не задумался над отсутствием женщины в доме? Родители Курта могли быть разведены, это так, но... чёрт возьми! Заболевание было генетическим, это имело смысл.
Мать Курта умерла, и он задал ему такой глупый вопрос, который повлёк именно этот ответ, пробуждая воспоминания... а взгляд Курта был уже далёким, неуловимым, он ускользал между пальцев, словно капли дождя, которые невозможно удержать и сохранить.
– Мне жаль, – только и смог сказать он, мысленно награждая себя парой добрых пощёчин за такой ответ. Триумф банальности, озвученный голосом полным раскаяния и жалости, не понравился бы Курту. Но мысли Курта, казалось, были теперь слишком далеко, и ему не было дела ни до слов, ни до тона Блейна. И было нетрудно догадаться, о чём он думал: о матери.
Андерсон спросил себя, как и когда её не стало, и было ли это причиной – по крайней мере, главной – его печали; какой была эта женщина, походила ли она на сына хоть немного.
Внезапно, Курт сморгнул, будто возвращаясь к реальности, пробуждаясь от наваждения.
– Я сам позволил тебе спрашивать, – сказал он. Однако тон его казался отстранённым, как если бы всё это больше не имело для него значения и у него появились какие-то срочные дела. – Не важно.
Блейн открыл рот, чтобы что-то сказать, хотя и не представлял, что именно, но Курт продолжил:
– Мне нужно идти. Мы... мы увидимся завтра.
И, не глядя ему в глаза, встал, развернулся и скрылся в своей комнате хобби. Блейн провожал его взглядом, пока тот открывал дверь, а затем поспешно захлопнул у себя за спиной. Андерсон не знал, что делать, что думать... Ему даже не удалось поймать его взгляд, прежде чем Курт ускользнул прочь... как дождь.
Неужели он всё испортил? Теперь Курт мог снова закрыться в себе из-за дурных воспоминаний, которые он пробудил в нём своими глупыми вопросами.
Глупые, глупые, глупые... но были ли они более глупыми, чем те, что он действительно хотел задать?
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |