Парень, немного изменившийся, но с теми же чёрными, как смоль, и удивительно кудрявыми волосами, снова улыбнулся ему, и Курт вздрогнул, осознавая, насколько он прекрасен на солнце. Его глаза, казалось, были сотканы из солнечных лучей и сияли так ярко, словно хотели собрать весь свет, отнимая его у мира, чтобы потом подарить ему, ничего не прося взамен.
И, проснувшись, Курт ощутил слёзы на своих щеках, потому что это не было воспоминанием о чём-то, что произошло в прошлом... Он видел будущее, которого у него никогда бы не было.
И его сердце билось сильно... так сильно, что причиной могла быть только любовь. Курт приложил руку к груди, закрыв глаза и прислушиваясь к его биению, пока его дыхание мало-помалу успокаивалось.
То, что больше всего потрясло его в этом сне, и что переполняло его скорее страхом, чем печалью, было осознание, что, так или иначе, Курт заставил бы Блейна отказаться от чего-то в его жизни. Отказаться от этого.
От солнечных лучей, танцующих на лице любимого человека, пока они бегут вместе по зелёному лугу, беспечные, словно дети жарким летним днём.
Курт задался вопросом, имел ли он на это право. Имел ли право приговаривать к темноте другого человека, вместо того, чтобы позволить ему сиять. Он спрашивал себя, любил ли его Блейн настолько, чтобы отказаться от этого. Как он сам любил Блейна... до такой степени, что готов был удовольствоваться тем, чтобы, подобно маленькой звёздочке в небе, наблюдать за тем, как его жизнь складывается как должно: с семьёй, отпуском у моря, днями рождения на открытом воздухе...
И хотя, размышляя об этом, Курт не смог сомкнуть глаз до конца ночи, он не нашёл ответа.
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
– Что за херня?! Что это значит: лучше нам больше не встречаться?! – заорал Себастиан, врываясь в маленькую комнатку, где Блейну нравилось прятаться, чтобы заняться аранжировкой музыкальных номеров Соловьёв, когда была его очередь. Он поднял взгляд от письменного стола, покрытого бумагами и нотами, и искренне удивился, видя Смайта таким разъярённым – единственным намёком на сдержанность во всём его облике была синяя униформа. В руке он держал мобильник, на экране которого Блейн смог заметить убийственное сообщение, которое сам отправил ему прошедшим вечером.
На самом деле, следовало сделать это намного раньше. Возможно, как только он познакомился с Куртом... вместо того, чтобы использовать Себастиана, стараясь убежать от чувства, которое пугало его только потому, что было настоящим. Но тогда ему не хватило духа, и он предпочёл всё чаще избегать их "свидания", находя новые оправдания каждый раз.
Но вчера Курт хотел его поцеловать... если бы их не прервали, это бы произошло, он был совершенно уверен. Это не было игрой его воображения: Курт испытывал что-то к нему. Он не хотел просто повысить за его счёт собственную самооценку. Он дарил ему себя день за днём, не спрашивая даже, что случилось с тем парнем, о котором они говорили однажды. Курт доверял ему.
– Это значит именно то, что ты только что сказал, – ответил Блейн безразличным голосом, глядя на парня так, словно тот сбежал из зоопарка или что-то в этом роде. Себастиан убрал телефон в карман и скрестил руки на груди.
– И ты не удостоишь меня даже объяснением причины такого решения? – спросил он тихо, но решительно, и Блейн, даже не глядя, мог практически кожей ощутить злой взгляд его прищуренных глаз, безрезультатно пытавшийся прожечь его насквозь, который потом волшебным образом осветился обольстительным огнём, всегда удававшимся ему очень хорошо... даже слишком.
– Себастиан, ты не мой парень, и я тебе ничего не должен, – ответил он, с преувеличенным интересом разглядывая бумаги, разложенные перед ним, что должно было послужить прозрачным намёком другому Соловью, мол, у него были дела поинтереснее. Казалось, Себастиан был готов наорать на него, но потом его взгляд на мгновение привлекло что-то на столе, и он остановился. Внезапно на его лице появилась довольная ухмылка, и он медленно приблизился к столу, опираясь на него одной рукой и нагибаясь к Блейну.
– Тебя теперь трахает кто-то другой, Блейн? – спросил он нарочито провоцирующим тоном, пока рука, которую Блейн не мог видеть, шарила по деревянной поверхности за его спиной.
– Это тебя не касается, – ответил тот, поднимая, наконец, глаза и выдерживая его взгляд без страха и смущения.
– Или, может, ты трахаешь кого-то другого, – продолжил Себастиан настойчиво, но в этот момент его рука, наткнувшись на искомое, замерла, и он злорадно улыбнулся.
– Себастиан, – одёрнул его Блейн, раздражённо на него глядя. – У меня ещё куча работы, так что, если тебя не затруднит...
– Ладно, ладно, ухожу, – ответил парень, на мгновение заводя обе руки за спину, а потом небрежно засовывая их в карманы. И, не говоря больше ни слова, покинул помещение.
––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Позже, в тот же день, Блейн был в столовой. Он болтал о всякой всячине с соседями по столу, рассеянно поедая свой бутерброд. Его сумка висела на спинке стула, оставленная полуоткрытой, можно было видеть бумаги и книги, выглядывающие из неё.
Послышался шорох, и Блейн без задней мысли обернулся, но увидел только синюю форму другого Соловья, прошедшего мимо за его спиной с подносом в руке.
Не заметив ничего подозрительного, он пожал плечами и вернулся к обеду.
========== Глава 7 ==========
http://imgdepo.ru/id/i3847725
Не верь, что солнце ясно,
Что звезды – рой огней,
Что правда врать не властна,
Но верь любви моей.*
Уильям Шекспир.
– Может, хватит на сегодня? Я без сил! – заявил Курт после двух часов занятий, потирая виски и поднимая голову со стола, куда он уронил её с минуту назад. Блейн весело взглянул на него, невольно усмехнувшись.
– Ладно, – согласился он, закрывая книгу перед собой. – Тогда я могу вручить тебе мой сюрприз.
Курт рывком вскинул голову, распахнув глаза и слегка краснея.
– Сюрприз?
– Ну да... – пробормотал Блейн, поворачиваясь на стуле и открывая сумку, чтобы достать оттуда что-то. Он кожей ощущал взгляд Курта, будто пытавшегося прочитать его мысли и понять, о чём речь, но в кои-то веки он был хозяином положения. Андерсон снова повернулся к нему и передал Курту небольшой свёрток.
– Это... это не то, чтобы прямо-таки настоящий подарок, – сказал он, когда парень с сомнением взял его в руки. – Он был моим, но я им никогда не пользовался... вот я и подумал дать его тебе.
Ещё больше заинтригованный, Курт опустил взгляд на пакет в своих руках: он был из коричневой плотной бумаги, вроде той, что используют в продовольственных магазинах. Внутри находилось что-то прямоугольное, тяжёленькое, но не слишком. Он развернул пакет, сунул руку внутрь и, затаив дыхание, вытащил наружу таинственный объект.
Это был фотоаппарат. Профессиональный. Может, не из самых продвинутых, но определённо в состоянии делать яркие, отчётливые снимки, с чёрным корпусом и крупным объективом. Курт слегка задрал голову, внимательно его разглядывая.
– Тебе не нравится? – спросил Блейн, и Курт поднял взгляд, заметив, как тот нервно покусывал губу. Совершенно очаровательно. Курт почти улыбнулся.
– Нет, нет, конечно же, мне нравится! Это просто... странно, – ответил он, возвращаясь к изучению подарка. – Почему ты решил дать его именно мне?
Блейн слегка покраснел.
– Ну, потому что ты занимаешься музыкой, живописью, скульптурой... и я, в общем... я подумал, было бы здорово добавить ещё один вид искусства. Что-то... что напоминало бы тебе меня.
Курт часто заморгал, прогоняя слёзы. Это было так просто, и всё же, в тот момент это значило так много. То, что Блейн захотел дать ему что-то своё, что он мог бы добавить к своим увлечениям, ко всем тем вещам, что вместе составляли его маленький печальный мир в несколько квадратных метров, который Блейн делал ярче с каждым днём одним своим дыханием.
Курт не заплакал и не улыбнулся; в первом случае, потому что ненавидел это, во втором, потому что не знал больше, как это делается. Вместо этого, он включил фотоаппарат, поднёс к правому глазу, закрыв второй, и без предупреждения сделал первую фотографию, наведя объектив на Блейна.
Снимок немедленно появился на цифровом экране: Блейн, с раскрасневшимися щеками и нежной улыбкой на губах, счастливо наблюдающий за его реакцией. Курт решил, что это могло бы стать его любимым занятием.
– Эй! Так не пойдёт! – смутился Блейн и тут же вскочил с места, чтобы обойти стол и взглянуть на фото. Курт вскинул аппарат наизготовку и успел снять его ещё раз, прежде чем Андерсон выхватил подарок у него из рук.
– Моя очередь, – сказал он, но вовсе не шутливым тоном, как того ожидал Курт. Парень внезапно посерьёзнел, и говорил убеждённо, словно речь шла о чём-то действительно важном и решающем. Курт, привставший было, чтобы вернуть себе фотоаппарат, замер и вопрошающе уставился на него.
– Есть ещё одна причина, по которой я его тебе принёс, – продолжил Блейн, на мгновение опустив взгляд. – Я хочу фотографировать тебя, Курт. Когда ты занимаешься тем, что любишь, как если бы ты не знал, что тебя снимают... тогда, может, ты тоже сумеешь увидеть. Что... что ты – совершенство... как я тебе и сказал.
Курт смотрел на него с раскрытым ртом.
Господи, как же я люблю тебя.
Его сердце пропустило удар, а он так и застыл с поднятой рукой, спрашивая себя, что ему делать со всей этой любовью, как понять, что Блейн творил с ним. Спрашивая себя: почему? почему? почему? Хотя где-то глубоко внутри него мудрый голос шептал, что никакой причины просто не было, не могло быть.
– Я... хорошо, – смог он, наконец, выдавить из себя ответ слабым и неуверенным голосом, и Блейн, радостно улыбнувшись ему, махнул рукой в сторону зала хобби. Курт кивнул, и они вместе вошли туда.
– Что я должен делать? – спросил Курт, ощущая неловкость, словно его должны были фотографировать нагишом или что-то вроде того. Потому что в некотором смысле так и было. Ему предстояло выставить напоказ то, что и делало его тем, кем он был; то, что являлось частью его жизни, что составляло его жизнь; то единственное, в чём он мог быть уверен.
– Курт, расслабься, – сказал Блейн, почуяв его волнение. – Будь естественным, словно меня здесь нет.
Курт кивнул, вздохнув, и огляделся, решая, за что взяться. Ему хотелось бы сыграть на фортепьяно, но он подумал, что для "фотосессии" занятие живописью имело больше смысла. Хаммел быстро подошёл к незаконченному холсту, изображавшему две маленькие фигурки, держащиеся за руки. Размытые и стилизованные, как он писал всегда; отчётливые контуры, целиком заполненные теми же цветами, которыми был выполнен весь пейзаж: странной смесью светло-коричневого, охры, жёлтого... составляющей неопределённый цвет, но не тот. Всегда не тот.
Курт взял со стола кисть и после недолгого размышления решил добавить немного зелёного, потому что в последние дни он видел и этот оттенок. И как он мог... как только он мог не заметить его раньше?
Блейн, не догадывающийся о его тайном намерении и, главное, о том, кем были те дети на картине, пристроился в нескольких шагах и начал снимать, снимать, снимать... щелчки фотоаппарата превратились в ритмичный аккомпанемент, сопровождающий мазки кисти. Со спины, в три четверти, потом в профиль, и снизу, присев на колени, чтобы поймать Курта в полный рост, с кистью в поднятой руке, и само полотно.
И на всех, на всех фотографиях он был прекрасен. На некоторых его глаза были закрыты, словно ему не нужно было видеть, чтобы знать, что он делает; на других его взгляд был сосредоточен, будто он пытался уловить нечто важное, что продолжало ускользать от него. На некоторых он, казалось, забывал, что должен был притворяться, что он там один, потому что смотрел прямо в объектив своими сияющими глазами, в которых блестела искорка, и Блейн знал, что это был его способ улыбаться – то, что когда-то было его улыбкой.
Блейн просмотрел их, одну за другой, пока Курт заканчивал картину, полностью ушедший в свою работу, и подумал: Я люблю тебя.
И ещё: Ты – совершенство... как ты можешь не видеть этого?
И он решил, что пришло время показать ему это... раз и навсегда!
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
– Мистер Хаммел, могу я поговорить с Вами минутку?
– Блейн, сколько можно тебе повторять? Обращайся ко мне на "ты"! – ответил Бёрт, небрежно опираясь на ограду террасы, выходящей на двор и парковку. Блейн только что оставил Курта в его комнате, сказав, что они увидятся завтра в обычное время. Он подошёл к мужчине, останавливаясь рядом, и, как и он, опираясь на ограду.
– Прости, – сказал он мягко, глядя на Хаммела-старшего искоса. – Я... мне нужно твоё разрешение, чтобы выйти с Куртом в сад одним из следующих вечеров.
Бёрт развернулся к нему всем корпусом, отрываясь от опоры, и взглянул ему в лицо. Мужчина скрестил руки на груди с видом, который мог показаться угрожающим, но Блейн почему-то знал, что это было не так.
– И зачем тебе это?
– Я хочу сделать ему сюрприз... ему очень понравится. Обещаю проследить, чтобы он не заснул снаружи, – ответил Блейн безмятежным и спокойным голосом. Он был настроен вполне оптимистично насчёт ответа и нервничал гораздо меньше, чем мог себе представить.
Бёрт задумался ненадолго, опустив взгляд, потом ответил:
– На самом деле, меня удивляет, что ты спрашиваешь разрешения. Я абсолютно точно знаю, что вы уже выходили в сад раньше.
Блейн сглотнул, испытав укол стыда, впрочем, ничуть не раскаиваясь. Знал бы Бёрт, что он прервал...
– Да, это правда, но... в этот раз я хочу, чтобы ты знал об этом, потому что уважаю тебя и еще это... очень важно. Для меня и для Курта.
Бёрт, казалось, оцепенел, услышав последнюю фразу, будто это задело его физически. Он опустил глаза и через несколько секунд вновь поднял их на Блейна. И парень увидел столько тепла в этих глазах, так похожих на глаза Курта. Похожих, но недостаточно. Видимо, он получил их от своей матери, рассеянно подумал Блейн, задаваясь вопросом, что означал этот тёплый взгляд Бёрта Хаммела.
За всё время его пребывания в этом доме – уже больше месяца – он был всегда скуп на слова, встречая Андерсона в коридоре, и когда тот шёл в комнату Курта или уходил, мужчина ограничивался быстрыми приветствиями. Впрочем, всегда с улыбкой. Как если бы возлагал на него большие надежды, которые перестал питать в отношении себя самого.
– Ты сильно к нему привязался, верно? – тихо – почти шёпотом – спросил Бёрт. Блейн вскинул голову, застигнутый врасплох, но не помедлил с ответом.
– Он всё для меня, – произнёс Андерсон, надеясь не осложнить ситуацию, знакомя его с тем, что подспудно происходило между ними. Но Бёрт только улыбнулся с неожиданно увлажнившимися глазами.
– Надеюсь, ты сумеешь сделать его счастливым, – и Блейну показалось, что он едва сдерживал слёзы. – Я... я пытался, знаешь? Сделать так, чтобы ему было, хорошо. Но он... он не говорит. Он никогда не говорит мне, о чём думает... только отталкивает, потому что я не могу понять... С тех пор, как его мать умерла, он перестал улыбаться. Мне так этого не хватает.
– Знаю, – ответил Блейн, потому что даже если он никогда не видел той улыбки, он ни секунды не сомневался, что она была прекрасной, и что если бы он знал её, то тоже скучал бы по ней. Он не представлял, каково было этому человеку потерять жену, а потом и сына, пусть не физически, но всё же... видеть, как тот отдаляется день за днём и закрывается в себе. Молча наблюдать за этим, не имея возможности ничего сделать. Возможно, Бёрт не должен был запрещать сыну ходить в сад по ночам, но, в конце концов, это было ради его безопасности. Блейн не мог винить его, хотя и понимал, как важен был для Курта этот ночной ритуал.
Только сейчас Блейн осознал, что никогда не видел их вместе. Когда он приходил, Курт всегда ждал его в своей комнате и, кто знает, вполне возможно, он потом встречался с отцом за ужином или проводил с ним время утром... но что-то ему подсказывало, что это было не так. Слишком увлечённый любовью, что росла в нём, Блейн забыл обо всём остальном... включая Бёрта. И теперь он надеялся, что скоро ему удастся исправить и это тоже, очень скоро. Потому что, если бы Курт смог действительно понять отца, то перестал бы держаться от него на расстоянии.
– Можешь делать твой сюрприз, Блейн, – Бёрт хлопнул его по плечу и удалился, опустив голову. Блейн проводил его взглядом и улыбнулся: был ещё один человек, ради которого он должен был сделать это, и он его не подведёт.
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
– Почему я должен закрывать глаза? Ведь темно! – запротестовал Курт, пока Блейн вёл его за руку по коридору, а потом и наружу, в сад.
– Потому что иначе сюрприз не получится, – ответил он, вставая прямо перед ним так, чтобы парень не смог разглядеть подножье холма, на вершине которого они стояли. Того самого, что вёл к берегу озера, где Блейн впервые увидел Курта.
– Ещё один?! – Курт закатил глаза, однако не стал больше спорить и послушно закрыл глаза, скрестив руки на груди в знак смирения. Блейн довольно кивнул и, взяв за локоть, повёл его вниз по тропинке в темноте. Курт не мог этого видеть, но под холмом темноты уже не было: там виднелся слабый трепет свечей, рассеянных на лугу широким кругом, дальние были у самой воды.
Когда они достигли нужного места, Блейн отпустил его и проверил, всё ли в порядке, бросив на поляну быстрый взгляд. Потом глубоко вздохнул и сказал:
– Открой глаза.
Что Курт и исполнил мгновенно, слишком заинтригованный, чтобы ждать ещё. И тут же пожалел, потому что подобное зрелище следовало вкушать понемногу, постепенно, чтобы не рисковать получить инфаркт или умереть на месте от внезапной нехватки кислорода.
На поляне, в нескольких шагах от них, в центре большого круга из горящих свечей, чтобы всё было видно, лежало множество маленьких бумажных квадратов, бликующих в свете пламени, танцующего в темноте. Это были фотографии. Его фотографии.
Все те, что Блейн сделал, когда он писал, и другие, сделанные в течение последующих дней: Курт, со скучающим видом переворачивающий страницу; Курт, закативший глаза, после того, как в очередной раз велел Блейну прекратить это; Курт, сидящий на подоконнике своего окна, глядя на затемнённое стекло... и об этом снимке он даже не знал, потому что Блейн сделал его, едва войдя в комнату; Курт, придающий куску глины форму розового бутона, с сосредоточенным взглядом и руками, соединёнными лодочкой перед ним, словно в них – драгоценный алмаз; Курт, играющий на фортепьяно с закрытыми глазами и приоткрытыми губами, шепчущими слова песни; Курт, глядящий на Блейна, в этот раз намеренно – глазами, сияющими словно звёзды, что были над их головами в этот момент; глазами, говорящими Я люблю тебя, в то время как губы не смели ещё этого произнести.
Я люблю тебя, говорила надпись, которую сложил Блейн из фотографий.
Курт закрыл рот рукой, одинокая слеза скатилась по его щеке, и другие подступили к глазам, затуманивая взгляд.
– Я... я не...
– Курт, – Блейн взял его руки в свои. И когда Курт собрался с духом и посмотрел ему в глаза, он понял, что тот собирался сказать это, и тогда всё стало бы иначе. Произнесённое и услышанное, это... стало бы реальным, и он желал этого так сильно, но, в то же время, хотел, чтобы Блейн был свободен, чтобы он был счастлив. А ни свобода, ни счастье не находились в стенах этого, всеми забытого дома. Их здесь не было.
– Блейн, не...
– Я люблю тебя, – Блейн стиснул его руки и посмотрел так, словно не было ничего, ничего прекраснее в целом мире. Отблески свечей играли на их лицах и на снимках, лежащих там, перед ними; слегка разбросанные ветром, они ещё составляли ту фразу, то сочетание букв, что поодиночке не имели значения, но, соединённые вместе, значили всё.
Всё то, чего бы он хотел, всё то, чего он считал, что не заслуживал, всё то, что он чувствовал к Блейну.
– Не делай этого, – прошептал он, а слёзы продолжали течь по его лицу, и рыдания готовы были вырваться из груди с минуты на минуту. Потому что... Боже, как же ему хотелось, чтобы Блейн это сделал! Как он хотел, чтобы кто-то поцеловал и прижал его к себе, чтобы сказать, что всё в порядке и нет ничего неправильного в нём, что он мог быть счастливым, не платя за это угрызениями совести – за то, что отнял эту возможность у кого-то другого.
Блейн был его солнцем. Но он не мог затмить его. Не мог держать в четырёх стенах, потому что рано или поздно от такого давления он бы взорвался, разрушая себя и затягивая всё вокруг в чёрную дыру. Чёрную. Как тьма, как его жизнь. И Курт не мог, не мог приговаривать его к этому, потому что любил его, так любил...
– Что? – спросил Блейн, потрясённый ответом, спрашивая себя, были ли слёзы Курта слезами счастья или же печали. Обеспокоенный, он отпустил его руки и взял в ладони мокрое лицо, приближая к себе.
– Не делай этого, Блейн, – повторил Курт, срывающимся, неузнаваемым голосом, потому что это были самые трудные слова в его жизни и, возможно, самые правильные.
Но Курт был удивительно глуп... наивен, может, в тот момент... Верить в то, что любовью можно управлять, это равносильно тому, что думать, будто можно приказать тучам, когда пролиться дождём, или звёздам – как ярко сиять. И кто знает, может, когда-то, кому-то это удастся, только будет ли это настоящий дождь? Будет ли это настоящий свет?
– Не могу, – ответил Блейн, сжимая крепче его лицо. Почему Курт не понимал? Как такое было возможно?
– Ведь и для тебя это так же? Правда? – спросил он, и Курт попытался отвести взгляд, но Блейн крепко держал его, словно гипнотизируя, принуждая смотреть в глаза цвета мёда, такие же, как у мальчика из его сна, Блейна, ещё маленького и беззаботного, который взял его руку и поцеловал легко, будто пёрышко неуловимо коснулось его губ.
– Почему ты так говоришь? Почему ты не можешь понять? – лихорадочно спросил Блейн, и Курт хотел бы оторвать его руки от лица и убежать прочь, закрыться на ключ в своей комнате и покрывать свои полотна красным, чёрным, зелёным, жёлтым, синим... всеми красками, которые смог бы отыскать, всеми теми, которые смогли бы скрыть, уничтожить цвет его глаз, который всё равно ему никогда не передать, потому что они принадлежали другому миру. Скрыться в своём надёжном убежище и вернуться к прежней жизни, пустой и тусклой, но безопасной, защищённой от урагана чувств, которые кружили голову и продолжали настойчиво нашёптывать: Скажи это скажи это скажи это скажи это скажи это.
– Потому что я хочу, чтобы ты был счастлив, Блейн, – произнёс он вместо этого, его руки инстинктивно сжали кофту на спине Блейна. – Не здесь, не в темноте, не со мной...
– Но ты меня любишь, – настойчиво повторил Блейн, игнорируя все эти бессмысленные возражения, желая понять главное – то, что действительно имело значение. Счастье было там, где был Курт. Зачем ему солнце, когда в его руках самая яркая звезда?
– Скажи мне это, Курт. Я знаю, ты думаешь, что поступаешь так ради моего блага... но ты ошибаешься. Мне безразлично... мне всё безразлично без тебя. Господи, да я бы согласился жить в подземелье до конца дней, если бы это означало быть рядом с тобой. Какое мне дело до солнца, до этого глупого огненного шара, который никогда, никогда не будет совершенным, как ты? Прошу, ты должен поверить мне. Я люблю тебя... Я так люблю тебя, Курт, так сильно, что вначале я сопротивлялся, правда, я пытался не делать этого, потому что это было слишком сильно... слишком быстро, и я ничего не мог понять. Но это не помогло. Потому что это нельзя контролировать, нельзя изменить, и для тебя – так же.
Курт разрыдался в голос в руках Блейна. Это было неправильно, для обоих. Неправильно, что Блейн полюбил именно его среди всех людей в мире. И неправильно, что он любил его так сильно, что просто не мог отпустить.
Курт не знал, что всё было наоборот. Всё было правильно, потому что это была любовь, а она всегда права.
И наконец, даже не зная этой великой истины, ему пришлось сдаться и проявить себя эгоистом, потому от сдерживаемых слов было больно в груди. Если бы он не сказал их, на его сердце появился бы шрам, если не хуже: оно могло взорваться от давления невысказанных слов и невыраженных чувств.
Он взглянул на Блейна глазами, которые были светлее, чем когда бы то ни было, не затуманенными, не взволнованными, а ясными и спокойными, словно только что прошедший ураган унёс всё лишнее и оставил чистыми эти воды.
– Я люблю тебя.
И когда Блейн улыбнулся, Курт не сумел ненавидеть себя за то, что сказал это, если три простых слова могли произвести такой эффект, потому что он был прекрасен, и если бы солнце появилось во тьме в этот момент внезапно, он бы и не заметил, потому что Блейн сиял.
Их губы встречались и расставались снова и снова, пока и языки не вступили в этот танец... и это было нежно и сладко и мягко... что нельзя описать словами. Это было совершенным.
Совершенным... таким чувствовал себя Курт в тот момент.
-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Уголок переводчика: впервые обратилась за "помощью": но великих должны переводить великие. Вот оригинал:
Doubt thou the stars are fire;
Doubt that the sun doth move;
Doubt truth to be a liar;
But never doubt I love.
Перевод выше принадлежит М. Лозинскому. А ещё мне нравится вариант Бориса Пастернака:
Не верь дневному свету,
Не верь звезде ночей,
Не верь, что правда где-то,
Но верь любви моей.
Отрывок из "Гамлета". Вот и всё, пожалуй. До следующей главы!
========== Глава 8 ==========
Люди похожи на витрины. Сияют и сверкают, пока солнце высоко, но стоит опуститься тьме, и красоту являют лишь те, у кого есть свет внутри.
Элизабет Кублер Росс.
– Курт?
Бёрт неуверенно вошёл в комнату сына, полностью погружённую во тьму. Прежде чем он успел снова его окликнуть, маленький ночник зажёгся рядом с кроватью, и отец смог увидеть Курта, лежащего под одеялом со скрещёнными на груди руками.
– Я разбудил тебя? – спросил мужчина, закрывая за собой дверь.
– Нет, – коротко ответил Курт, глядя прямо перед собой. Последовали секунды молчания, обычно предшествовавшие моменту, когда отец уходил, не в состоянии найти слов. Но этим вечером было иначе.
– Я хотел узнать, как всё прошло... с сюрпризом, – сказал Бёрт, медленно приблизился к краю кровати и остался стоять там, нервно сцепив перед собой руки. Курт поднял на него удивлённый взгляд.
– Ты знал?
– Да, Блейн просил у меня разрешение несколько дней назад, – ответил Бёрт почти шёпотом.
– Ох, – ответил Курт, словно раздумывая, тем временем, что добавить. – И почему ты позволил?
Бёрт невольно вздрогнул и посмотрел на него, потом медленно сел на край кровати у ног сына и после некоторых колебаний протянул руку, чтобы накрыть его ладонь. Курт, казалось, не мог решить, как отреагировать, но, в конце концов, оставил всё как есть, не отвечая в действительности на прикосновение, но позволяя его.
– Курт, – сказал отец, прочистив горло. – Я поступил так, потому что я тебя люблю. Всё, что я делаю... только поэтому, других причин нет. Даже если тебе иногда так не кажется.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |