Все эти настроения крестьянских масс в концентрированном виде проявились в ходе работы первой Государственной думы, где крестьянство было представлено большой (свыше ста человек) группой трудовиков. Народные чаяния, накопившиеся за долгие десятилетия, зазвучали с думской трибуны. Решение аграрной проблемы стало основной задачей для нового законодательного органа. Правительство стремилось вести обсуждение в желательной для власти тональности. Председатель Совета министров И. Л. Горемыкин четко обозначил правительственный курс в данной сфере; его доклад надо признать безупречным в экономико-правовом плане. Провозглашалась, со ссылками на международную практику, незыблемость частной собственности на землю. Обосновывался фактор производительности: если распылить крупные владения, то на селе будут подорваны наиболее передовые хозяйства. Подчеркивалась неэффективность уравнительного землепользования: оно снизит покупательную способность населения и приведет к глубокому кризису промышленности. Кроме того, бороться с малоземельем предлагалось посредством переселения и покупки земли через крестьянский банк и т. д.[1095] Однако набор этих аргументов не успокоил, а, наоборот, озлобил крестьянских представителей: они не собирались вести свою хозяйственную жизнь на основе частной собственности. Народные депутаты огласили свою программу разрешения земельного вопроса (т. н. проект 104-х), которая стала ответом на правительственную декларацию. Как известно, трудовики выступили за безусловное отчуждение всех частных помещичьих угодий: ведь 30 тысячам помещикам европейской России принадлежало столько земли, сколько 10,5 миллионам беднейших селян[1096]. Земля должна принадлежать только тем, кто на ней трудится; земля не должна служить инструментом эксплуатации одних людей другими; земля не может быть заложена, завещана или продана.: «Это основное начало вычитано нами не из книг - оно живет в душе всякого крестьянина» - подчеркнул один из трудовиков[1097]. Не забыли крестьяне и о выкупных платежах, требуя вернуть миллионы, на протяжении десятилетий выколачиваемые из народа[1098]. Причем особенное негодование народных ораторов вызывали заграничные рантье, стригущие купоны с русских земельных бумаг[1099]. Неприятие самой мысли о частной собственности на землю было настолько острым, что крестьянский представитель Симбирской губернии предостерегал: «Если бы нужно было отправить на Волгу законопроект на основе частновладельческого хозяйства, пришлось бы также отправить 400 тыс. солдат, чтобы завоевать приволжские провинции и привести их снова под эгиду Российской империи»[1100].
Естественно, вокруг аграрного вопроса выстраивали свою политику все появившиеся тогда партии. У трудовиков сразу нашлись помощники в лице кадетов и эсеров. Последние хотя и бойкотировали выборы и не участвовали в работе первой Думы, взяли на себя миссию по наставлению крестьянских депутатов. Однако с идейной опекой вышло все нс так, как хотелось бы лидерам социал- революционеров. Специально для группы партия подгото
вила проект решения земельной проблемы, так называемый проект 33-х. Однако трудовики большинством голосов решили не давать хода «интеллигентскому детищу» и не передавать его в аграрную комиссию Думы. В отношениях между фракцией и эсерами возникло напряжение, лидеры социал-революционеров начали оспаривать право группы представлять крестьянство[1101]. Отношения трудовиков с кадетами также складывались не без шероховатостей. Конечно, крестьянские депутаты согласовывали свои действия с крупнейшей думской фракцией, но кадетский земельный проект восприняли настороженно, поскольку о крупном землевладении в нем говорилось обтекаемо, и явно была оставлена возможность его сохранения. Народные депутаты критиковали кадетских деятелей, ставя под сомнение их право выступать от имени крестьянства[1102]. В письмах одного трудовика домой постоянно говорится о недалеком разрыве с кадетами, «потому что они все больше из помещиков, их в думе больше»[1103]. Вместо того чтобы решительно расчищать землю, которую «загадили частной собственностью», партия народной свободы (кадеты) увлекается дебатами, а «нужно ораторов убавлять» и добиваться, «чтобы земля была вся Царско-Казенно-Народная... чтобы никто не имел
собственности»[1104]. Главным образом крестьянские депутаты занимались ходоками, нахлынувшими в Думу Простое население расценивало этот законодательный орган в качестве высшего присутственного места, куда можно обращаться по всем делам. Трудовики проводили их в зал и усаживали в депутатские кресла, откуда их потом с трудом выдворяли думские службы[1105].
В короткий период работы второй Государственной думы в 1907 году напряженность вокруг аграрного вопроса только усилилась. Декларация правительства, с которой выступил П. А. Столыпин, была более яркой, чем речь И. Л. Горемыкина в предшествующей думе, но на деле мало что добавляла нового[1106]. Очевидцы передавали, что на крестьянских депутатов она «произвела страшно тягостное впечатление»[1107]. Однако кадеты, напротив, встретили выступление нового премьера с удовлетворением и надеждами, рассматривая его в качестве основы для законодательной деятельности. А кадетские лидеры заговорили о желании правительства найти общий язык с думой[1108]. В аграрном вопросе партия народной свободы постепенно дистанцировалась от требования безвозмездной передачи земли крестьянству. Так, уже Н. Н. Кутлер рассуждал не о даровом отчуждении, а о необходимости справедливой оценке наделов, по которой следовало бы производить их выкуп у помещиков. Как он уверял, идти на уничтожение земельных владений нельзя: ведь тогда непонятно как же быть с другими видами собственности[1109]. Подобные разговоры вызвали на заседаниях взрыв негодования крестьян: в адрес кадетов посыпались откровенные обвинения в антинародной позиции. Вот наиболее спокойное: «Было время, когда мы слушали вашего голоса, но вы нас завели в такую пропасть, в такую пустыню, откуда нет другого выхода, - как только с голоду умирать или прогнать этих пастырей, да самим идти на вольный простор свободной жизни... Партия народной свободы совершенно отказывается от справедливого решения коренного аграрного вопроса, она стремится только к практичности аграрной реформы»[1110]. Нередко звучали и реплики с откровенными угрозами. Как, например, «дворянство у русского мужика состоит в громадном неоплатном долгу. Я сейчас заявляю об этом, и мы будем еще иметь счеты с нашим врагом»[1111]. Ход работы второй думы наглядно демонстрировал, насколько расходились интересы либеральных кадетов и народных представителей в их противостоянии с правительством.
Вообще, наиболее привлекательными для народа в тот период были не либерально-конституционные и даже не революционные, а правые организации, с их православномонархической идеологией. Причем, судя по документам, представители крестьянских низов, принимавшие участие в работе различных форумов правых обычно идентифицировали себя как старообрядцев. Ничего подобного не наблюдалось при контактах крестьян с теми же кадетами или октябристами, у которых определяющее значение имела веротерпимость, а не конфессиональная принадлежность[1112].
Программа правых, напротив, провозглашала православие господствующей верой Российской империи, «не делая в Православии никакого различия между представителями старого и нового обряда»[1113]. Очевидно, что привычная религиозная практика, в отличие от размытой веротерпимости, отвечала коренным потребностям простых людей, которые охотно позиционировали себя не просто как приверженцев старой веры, но как защитников русских традиций от либерально-конституционных веяний. Многочисленные адреса и обращения старообрядцев к верховной власти подтверждают это. Возьмем типичный пример - адрес от 2000 староверов Ковенской губернии. Наследники Сусанина (как они сами себя называли) гневно клеймили смуту «как злую болезнь, вкравшуюся в наше русское Государство, которая на святой Руси мешает ведению правильной жизни», и выражали свою готовность к борьбе с внутренними и внешними врагами, напоминая, что «Минин и Пожарский ни университетов, ни гимназий не знали, а за святую Русь крепко держались»[1114]. На собраниях старообрядцев провоз
глашалась господствующая роль русского народа в государственной жизни, раздавались требования объявить евреев иностранными подданными и лишить их права участия в Государственном совете и Государственной думе, в городских и земских учреждениях; сама же Дума рассматривалась в качестве совещательного органа при монархе[1115]. Такую же позицию занимали старообрядцы на форумах правых сил. Так, с трибуны III Всероссийского съезда русской земли они изливали потоки верноподданнических речей, испытывая особую гордость за то, что никто в их рядах не позволял себе крамольных идей и выпадов против отчества (за исключением одного негодяя - убийцы Плеве - Сазонова, который проклят истинно русскими людьми)[1116].
Напомним: эти патриотичные старообрядцы были простыми крестьянами, с типичными потребностями и социальными устремлениями. А лидеры правых сил из числа монархически настроенных аристократов и дворян принадлежали к прослойке богатых землевладельцев и были убеждены, что «нарушение прав собственности неизбежно вызовет неуверенность в завтрашнем дне, упадок бодрости духа и предприимчивости»[1117]. Прекрасно понимая абсурдность ситуации, они, продолжая декларировать неприкосновенность частной собственности, не менее уверенно рассуждали о преодолении крестьянского малоземелья, о продаже наделов крестьянам по доступным ценам за счет добровольного выкупа земли у владельцев с компенсацией разницы государством и т. д.[1118] Не беремся сказать, вдохновили ли крестьян такие перспективы, да и вообще, мог ли хоть кто-то серьезно отнестись к подобным планам, включая самих авторов. Определенно одно: несовместимость коренных интересов невозможно было преодолеть, апеллируя лишь к истокам веры и призывая к единению во имя будущего. Жизнь требовала ответа: неприкосновенность земельной собственности или отчуждение частных земель в пользу неимущих.
В монархическом лагере сложилась парадоксальная ситуация: все без исключения патриоты воспринимали императора как царя-батюшку и единственного заступника за его верных подданных. Только помещики ожидали, что монарх защитит от посягательств их земельную собственность, а крестьяне стремились к ее перераспределению из частного пользования в общинное. Это противоречие особенно ярко проявились в октябре 1906 года, на Третьем форуме правых, во время которого несколько существующих структур должны были слиться в одну крупную православномонархическую организацию. При этом все понимали, что объединиться на основе программы, подготовленной видными деятелями правых, невозможно[1119]. Рядовые участники предлагали свои варианты; один из них, отвечая на упреки в некомпетентности, заявил, что программа предназначена не для приват-доцентов, а для русского народа, «который ни малейшего понятия не имеет, что такое платформа, помимо разве той платформы, что возят жиды мебель на дачи»[1120]. Поучения, адресованные крестьянским представителям, вызывали у них раздражение[1121]. Все это вынудило В. М. Пу- ришкевича выступить за сохранение статус-кво: «Силы ума пусть централизуются вокруг Русского собрания (элитная организация монархического дворянства - А. П.). Темные же народные силы - группируются вокруг Союза Русского народа. Для русского дела признаем, что соль ума в Русском собрании, а силы народные - в Союзе Русского народа и Всенародном русском съезде»[1122].
Крестьянский проект, будучи неотъемлемой частью общественного подъема начала XX столетия, в корне отличался от проектов либерально-конституционных. Первый опирался на вековые традиции, наиболее полно отвечавшие представлениям простых русских людей об устройстве общественной жизни. Либерально-конституционные проекты основывались на трансформации и утверждении в российской практике образцов, выработанных европейской политической мыслью. Их идеи оставляли равнодушными народные массы, явно предпочитавшие национальные монархическо-православные принципы принципам универсально-либеральным, - и этот настрой хорошо улавливала власть.
Правительство на протяжении долгого времени именно крестьян считало надежным оплотом самодержавного государства и потому стремилось законсервировать народный уклад жизни. Вместе с тем оно практически не интересовалось тем, как функционирует община - этот самой историей сформированный институт. Первые серьезные сведения были получены благодаря отечественной науке и публицистике л ишь в конце пореформенного периода (в 1880-1890-х годах). Оказалось, что крестьяне по-своему понимают экономические процессы. Так, отношение к собственности базировалось у них не на римском праве, как в любом цивилизованном обществе, а на обычае, руководствовавшемся трудовым началом. Этот специфичный взгляд лег в основу крестьянского движения, развернувшегося в начале XX столетия. Целью крестьянских бунтов был захват земель помещиков и кулаков; при этом бунтовщики апеллировали
к самодержавию, с помощью которого рассчитывали перераспределить собственность на основе общинного пользования. Такая социальная программа оценивалась ими как подлинно справедливая и, разумеется, никак не состыковывались с программами буржуазных партий, которые не могли согласиться с попранием принципов собственности. С другой стороны, идея отчуждения частных земель - за что ратовали революционные организации - также не пользовалась популярностью у крестьянства, поскольку ему пока еще были малопонятны республиканские механизмы решения проблемы.
|
Глава пятая
Развязки последнего
десятилетия
1. Конкурентная несостоятельность.
Общественные потрясения начала века завершились созданием в России законодательной думы с монархией во главе, то есть компромиссом между правящим режимом и противостоящими ему силами. Произошедшая при этом корректировка думского лица (т. е. новый закон о выборах в Государственную думу от 3 июня 1907 года) явилась ключевой частью договоренностей сторон. Для многих представителей общественных кругов, включая и различных оппозиционеров было характерно мнение, что торгово-промышленная буржуазия больше других сумела воспользоваться результатами мощного общественного подъема начала века. Например, социал-демократы - активные участники революции - именно буржуазию, а не дворянство рассматривали в качестве конечного бенефициара 1905 года. В воззвании «Что представляет собой воцарившийся политический строй после революции 1905-1907 годов» прямо указывалось: «Если раньше для самодержавного бюрократического режима крупная буржуазия была служебным средством, которое он старался использовать, то теперь эта буржуазия из средства превратилась в цель, из любимого слуги - в признанного руководителя». Она стала законным членом олигархии, теперь «составленной из династии Романовых, Морозовых и Кнопов», получая «всю полноту даваемых бюрократией выгод»[1123]. Правда, в этом документе, имевшем резкую антибуржуазную направленность, по-прежнему не проводилось различие между двумя основными группами российской буржуазии - петербургской и московской - и их интересами: обличительный запал явно не способствовал объективности анализа.
Вместе с тем после революции 1905-1907 годов, т. е. в условиях нового политического формата, кардинально положение этих буржуазных группировок не изменилось. Московская купеческая группа стремилась использовать появление законодательного органа власти, чтобы укрепить свои экономические позиции. Укреплять его она жаждала, как водится, с получения доступа к бюджету государства - наиболее крупному источнику для максимального быстрого обогащения. Примеры того, как оперировали казенными средствами в Петербурге, лишали душевного покоя уже не одно поколение московской купеческой элиты. Учреждение Думы открывало очевидные возможности законодательного влияния на бюджетный процесс. Она рассматривала и утверждала сметы всех правительственных ведомств, руководство которых теперь было вынуждено обосновывать свои запросы, испрашивая согласия депутатов на те или иные суммы; конечно, это становилось предметом серьезного торга. Первая и вторая Думы не успели дожить до этого часа, да и заинтересованных в финансовых дебатах лиц там оказалось немного. Законодатели третьего созыва смогли наконец сконцентрироваться на бюджетных вопросах. А концентрироваться, надо сказать, было на чем: поражали, прежде всего, стремительно растущие объемы российского бюджета: если в 1897 году его доходы составляли около 1,5 млрд рублей, то за следующие десять лет они увеличились на целый миллиард; еще через пять лет, т. е. к 1913 году, бюджетные поступления возросли еще на миллиард - до
3,5 млрд рублей[1124]. Такие масштабы стали следствием того, что государство контролировало в российской экономике целый ряд ключевых позиций: монополии (свыше 25% доходов давала только винная монополия), 70% всех железных дорог, огромный земельный и лесной комплекс. К тому же в ту эпоху власти не несли серьезных социальных обязательств перед населением. Все эти обстоятельства превращали российскую казну в наиболее крупный источник финансовых средств, особенно в глазах тех, кто еще в недостаточной мере ими пользовался.
Правительство хорошо осознавало, на чем среди множества планов и дел не замедлит сосредоточиться Дума. Еще Указом от 8 марта 1906 года были предусмотрительно утверждены правила рассмотрения бюджета в новом законодательном органе, согласно которым около 40% всех расходов исключались из ведения законодателей: их нельзя было менять и сокращать[1125]. Третья дума сразу столкнулась с этим препятствием, вызвавшим бурю негодования избранников народа. Собственно, все жаркие прения по бюджетной росписи неизменно вращались вокруг этой темы. Так, октябрист А. В. Еропкин напоминал, что государственная роспись является счетом, который правительство обязано обосновать, а дума должна проверить, но навязанные думе правила делают проверку попросту неосуществимой[1126]. П. Н. Милюков указывал на бронирование статей, относящихся к операционным расходам по монополиям, казенным железным дорогам и т. д., из-за чего львиная доля бюджета по-прежнему находится исключительно в руках чиновников. Законодателям не предоставлялся целый ряд крайне важных документов, в том числе кассовый отчет Министерства финансов, годовой отчет Госбанка, отчеты Дворянского и Крестьянского банков. В этих условиях, по убеждению лидера кадетов, роль думы в бюджетном процессе сводилась к нулю[1127].
Министр финансов В. Н. Коковцов совсем не разделял подобных настроений. Отражая критические выпады, он хладнокровно пояснял, что столь нелюбимые депутатами правила на самом деле предоставляют им немало созидательных возможностей, в то же время преследуя еще одну не менее благую цель - они оберегают бюджет от скоропалительных инициатив. Главный финансист империи убеждал: «Перекраивать ничего нельзя. Этим можно достигнуть только одного - расшатать порядок в государственном управлении, а без сохранения порядка в управлении не может быть и благоденствия в стране»[1128]. Политика же правительства абсолютно верная, поскольку позволяет добиваться превышения доходов над расходами, что и свидетельствует о здоровье экономики. Свои доводы В. Н. Коковцов чередовал с намеками на некомпетентность депутатского корпуса, который только-только соприкоснулся с предметом в высшей степени сложным. Характерно и прямое напоминание об ответственности за ход бюджетного процесса[1129]. Провозглашенный подход не замедлил воплотиться в практику: правительство оставило без внимания около 130-ти постановлений и пожеланий, высказанных законодателями в ходе первой сессии 1908 года[1130].
После такого «сотрудничества» дума кинулась оспаривать правила рассмотрения бюджетной росписи, подготовив законопроект по расширению своих прав. Министерство финансов, со своей стороны, всячески препятствовало его прохождению, что вызывало раздражение у московского купечества и их союзников. Орган деловой Москвы «Утро России» писал: «До тех пор, пока не будут устранены хотя бы главные несообразности правил 8 марта, до тех пор обсуждение нашего бюджета будет иметь какой-то ненормальный характер, противоречащий не только духу конституционализма, но и самым насущным интересам налогоплательщиков государственных налогов»[1131]. После долгих обсуждений, 12 мая 1911 года законопроект все же был принят.[1132] Однако затем Государственный совет благополучно отверг думскую инициативу. В результате оппозиционным лидерам нижней палаты оставалось лишь атаковать власть неудобными вопросами по произведенным субсидированиям. Например, из каких средств выделялись крупные займы Болгарии, Китаю, Персии, о чем, ссылаясь на правительственные источники, информировала пресса. Или как расходуется бюджет Александровского комитета помощи инвалидам войн, возглавляемого великим князем Михаилом Николаевичем: по несколько десятков миллионов рублей ежегодно выделялось без отражения в росписи и осваивалось канцелярией комитета под покровительством престарелого царского родственника[1133]. Повисали в воздухе и настойчивые попытки внести ясность в деятельность ключевого подразделения Министерства финансов - Особенной канцелярии по кредитной части[1134]. Такая обстановка царила на всех сессиях думы вплоть до военного периода. Правительство без особого труда отбивалось от подобных нападок, и разочарование оппозиционно настроенных депутатов от участия в бюджетном администрировании росло. В 1913 году штатный думский докладчик по финансовым вопросам А. И. Шин- гарев, обогащенный пятилетним законодательным опытом, в сердцах восклицал: «Вы можете обсуждать бюджет, рассуждать о нем, сокращать его, изменять - ведомства поступают по-своему, правительство делает, что ему нужно». А когда в руках у него и контроль над исполнением росписи, то «у вас нет никакой возможности серьезного воздействия на бюджет... из года в год повторяется та же история»[1135].
Наиболее продуктивным аспектом бюджетных прений следует признать полемику о путях развития страны, содержащуюся в речах ряда депутатов и представителей правительства. В выступлениях отмечалось, что российский бюджет сильно отличался от бюджетов передовых держав, прежде всего тем, что комплектовался главным образом не из податных поступлений, а из доходов от казенных активов и операций, чем и объясняется его стремительный рост[1136]. Показателен следующий факт: российская казна превышала в стоимостном выражении всю внешнюю торговлю, в то время как в европейских странах (Англии, Франции, Германии, Италии) внешнеторговый оборот был в 3-6 раз больше, чем их бюджеты[1137]. Российская власть для покрытия постоянно растущих расходов все более вовлекалась в предпринимательскую деятельность. Она вкладывала огромные капиталы в различные отрасли экономики, в результате ни в одной стране мира не наблюдалось такой концентрации у государ
ства хозяйственных функций, как в России[1138]. Дума считала, что это едва ли можно считать здоровой тенденцией. Как утверждал промышленник А. И. Коновалов, отожествление бюджетного благополучия с экономическим развитием - стратегическая ошибка. Хозяйственный прогресс не может зависеть лишь от соблюдения бюджетной дисциплины; необходимо проводить в жизнь начала правопорядка, дать подлинную гарантию имущественных прав, т. е. делать все то, что способствует самому широкому проявлению народной самодеятельности и предприимчивости[1139]. Не свидетельствовал бюджетный рост и о растущем благосостоянии населения. Напротив, российская жизнь скорее доказывала парадоксальную связь: чем богаче казна, тем беднее простой народ. Поэтому, делал вывод один из лидеров купеческой Москвы, правительство с его заботой о бюджетном росте и равновесии превратилось в настоящий тормоз возрождения России[1140].
Действительно, как показывают цифры, страна не просто бедствовала, а нищенствовала. На фоне громадного бюджета среднегодовой доход на душу населения к 1910 году составлял 58 рублей - меньше аналогичного показателя даже по небогатым странам Балканского полуострова, не говоря уже о развитых европейских державах[1141]. Этот дисбаланс свидетельствовал о слабости производительных сил страны. «Нельзя одновременно управлять и торговать» - такой жесткий упрек государству адресовал один из столпов делового мира Москвы
П. П. Рябушинский[1142]. Он также ратовал за максимальное раскрытие потенциала частного сектора, за превращение его в локомотив экономического прогресса. Но, по уверению промышленников, для этого ничего не делалось. Надежды, возлагавшиеся в этом плане на Думу, не оправдывались. Атмосфера в ней представляла собой смесь «интеллигентской неприязни ко всякой производительной деятельности - с густой струей крестьянской враждебности ко всяким другим формам народного хозяйства, кроме хождения за сохой»[1143].
Дума не смогла стать центром по поддержке индустриальной политики, превратившись, по сути, в новую инстанцию на извилистом пути русского промышленника. Как на образец правильного отношения к производству часто ссылались на США, «которые за сорок лет из ничего стали ведущей промышленной державой». Если в России стоимость произведенной продукции как добывающей, так и обрабатывающей индустрии едва превышала 3 млрд рублей, то в США одни лишь перерабатывающие отрасли давали 27 млрд рублей. В пересчете на душу населения получалось: у нас выпускалось продукции на 23 рубля на человека, а в Северной Америке - на 380 рублей[1144]. Эти впечатляющие результаты стали следствием бурного экономического развития (с доступностью кредита, налоговыми льготами и т. д.), в первую очередь опиравшегося на благосостояние населения. В России предприниматели похвастаться таким отношением к себе не могли. Один из депутатов язвительно замечал: «Заботы о них до сего времени простирались только на то, как бы на производство положить побольше налогов и потом выколачивать
эти налоги через администрацию»[1145]. Упрек вполне справедливый: например, налоговое бремя, которое несли крупные промышленники, превосходило фискальные платежи помещиков. Если накануне войны обложение помещичьих земель составляло 6,8% их средней доходности, то средний размер налога на промышленно-торговые предприятия равнялся 11,4% (7,2% государственный промысловый налог и 4,2% - местные налоги)[1146]. Министерство торговли и промышленности, сформированное наспех из частей различных ведомств, не смогло стать выразителем промышленных интересов. В правительстве к нему относились как к второстепенному: в течение почти десяти лет с момента его создания в 1905 году министерству не предоставили даже собственного здания, и его структуры ютились в разных местах Петербурга[1147].
Деятельность Министерства торговли и промышленности вызвала разочарование у купеческой группы, десятилетиями, как мы помним, настойчиво добивавшейся его учреждения. Ведомство больше заботилось лишь о поддержании внешней благожелательности между московскими биржевиками и правительством, чем способствовало реальному решению экономических вопросов, в которых было заинтересовано купечество. Это хорошо иллюстрируют попытки изменения таможенного законодательства 1908-1914 годов: излюбленная тема московского купечества, требовавшего сохранения высоких ставок на импорт. Однако под воздействием аграрного лобби с 13 января 1903 года действовал тариф, не отвечавший покровительственной идеологии: его существенно подрывали торговые конвенции, заключенные на двухсторонней основе с рядом ведущих держав. Эту практику Министр торговли и промышленности В. И. Тимирязев обосновывал потребностями взаимных гибких уступок, что, естественно, в большей или меньшей степени ограничивало покровительственные цели[1148]. В ответ буржуазия Центрального региона упорно настаивала на возвращении духа и буквы тарифа 1891 года. Непосредственно под ее давлением в 1909 году при Министерстве торговли и промышленности образуется Особое совещание по пересмотру таможенного законодательства[1149]. Перед началом его работы председатель Московского биржевого комитета Г. А. Крестовников напутствовал нового Министра торговли и промышленности С. И. Тимашева до боли знакомыми пожеланиями. Предводитель купечества предложил ему набраться мужества и следовать по пути незабвенного И. А. Вышнеградского, а именно решительно оградить внутренний рынок от посягательства иностранцев, ликвидировать стеснительные конвенционные уступки и пересмотреть льготы для сельского хозяйства[1150]. Купечество отвергало мнение о достаточности покровительственных пошлин в России, считая ошибочным и некорректным их простое сопоставление с тарифами других государств. По их убеждению, при этом не учитывались общие экономические условия, ставившие отечественное производство в менее выгодное положение по сравнению с иностранными конкурентами. В ход опять шли хорошо известные аргументы о дороговизне оборудования и кредита, о низком качестве рабочей силы и т. д.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |
