Следует помнить, что «пролетарская карта», разыгрываемая в этой политической игре, не имела практически никакого отношения к действительным нуждам рабочего класса. Неудивительно поэтому, что, когда В. А. Морозова решила предстать в образе благодетельницы перед толпой на своем бастующем предприятии, в нее полетели камни; прогрессивной купчихе пришлось спасаться бегством238. На одной из фабрик, принадлежащих видным либеральным деятелям братьям Рябушинским в Вышнем Волочке, тоже проходили забастовки; они переросли в волнения, в ходе которых был убит управляющий директор[942] [943] [944]. С другой стороны, политическая пропаганда эсдеков тоже слабо привлекала рабочих, которых занимали конкретные хозяйственно-бытовые проблемы. В самом деле, трудно понять авторов листовок, предназначенных русскому трудовому простонародью и воспевавших при этом «героическую борьбу еврейских и польских рабочих... поражающую своим величием весь мир»[945]. Не вдохновляли русского человека и неизменные апелляции к международным центрам рабочего движения как высшим авторитетам в борьбе. Это
приводило в уныние революционеров, считавших массы незрелыми. Камнем преткновения для русских марксистов стал вопрос о том, что важнее: экономическая или политическая борьба? Но главная проблема социал-демократии состояла в другом: в партии, объявленной передовым отрядом рабочих, представители последних занимали, мягко говоря, скромное место. Это подтверждают документы. Так, в апреле 1905 года в Петербурге арестовали часть столичного комитета РСДРП; среди задержанных оказалось 29 студентов (или бывших студентов), восемь мещан, одна дочь священника, одна - действительного статского советника и только шестеро были из крестьянского сословия, т. е. рабочими[946]. Как показывают источники, пролетарский авангард состоял преимущественно из радикальных интеллигентов: Совет рабочих депутатов Петербурга был сформирован исключительно их усилиями[947]. Один из участников Совета, Б. Радин, поведал, что выборы в него от одних заводов про
ходили на митингах в учебных заведениях, а от других - вообще не проводились. Да и собирался Совет рабочих не на промышленных предприятиях (что более соответствовало бы названию этого органа), а по учебным заведениям или в Вольном экономическом обществе, где вообще не было никакой возможности установить, кто рабочий депутат, а кто - нет[948]. Об одном из таких заседаний вспоминал известный революционер В. Зензинов, обнаруживший там много своих знакомых не только по Петербургу, но и по эмиграции[949] [950].
Купеческая буржуазия поддерживала связи и с другой радикальной силой - социал-революционерами. Здесь следует отметить один не слишком известный факт: значительную часть боевой организации эсеров, развязавшей террор против высокопоставленных чиновников Российской империи, составляли выходцы из крупного купечества. И если М. Гоц и А Фондоминская принадлежали к известным еврейским купеческим семьям, то Е. Сазонов (убийца министра внутренних дел В. К. Плеве), М. Прокофьева, В. Зензинов были отпрысками купцов-старообрядцев. Их родители делали немалые денежные пожертвования в кассу боевой организации. Так, отец М. Прокофьевой оплачивал безбедное пребывание в Европе целой группы во главе с Б. Савинковым, финансировал издание их книг о нелегких боевых буднях263. Старообрядческое присутствие в среде эсеров-террористов в те годы не было тайной. И, скажем, популярный писатель
Л. Н. Андреев в известном рассказе «Тьма», посвященном эпизоду из жизни террориста, явно не случайно указывал на раскольничьи корни главного героя[951]. Конечно, прямые контакты лидеров купеческой буржуазии с террористами по понятным причинам были затруднены. Хотя известно, что уже упоминавшийся уральский пароходчик Н. В. Мешков собирал у себя в доме сходку, которой руководил лидер боевой организации эсеров Гершуни[952]. Сведения о наличии связей радикально настроенных купцов с эсерами имеются и в архивах. Так, в марте-апреле 1905 года полицейские источники докладывали о наблюдении за либеральным литератором С. Афанасьевым, который по приезде в Женеву контактировал с видными членами партии эсеров, а также встречался с одним из идеологов террора М. Гоцем. Обсуждая с ними задуманное покушение на Николая II и других высокопоставленных лиц, Афанасьев уверял, что располагает необходимыми для этого дела финансами. Для нас в этом донесении интересно следующее: после переговоров С. Афанасьев вернулся в Москву и прямо с вокзала направился в дом некого Гремячинского - управляющего предприятий С. Т. Морозова[953]. Судя по документам, контакты с террористическими кругами у фабриканта не прерывались и явно не пошли ему на пользу. Во время отдыха Морозова в Каннах его посещали революционеры из Женевы и большевик Л. Б. Красин; они требовали денег и, видимо, угрожали оглаской компрометирующих сведений. В результате психически надломленный С. Т. Морозов 29 мая 1905 года застрелился; так закончилась жизнь одного из ярких представителей московского купеческого клана[954].
Отношения купеческой буржуазии с земско-интеллигентскими кругами были, конечно, заметно поспо
койнее. Выше уже говорилось о представителях купеческой Москвы, приютивших в своих особняках разную либерально-революционную публику. Именно здесь происходило формирование крупной партии - конституционнодемократической. Как писал известный русский литератор А. Белый, в морозовском доме постоянно собирались «организующиеся кадеты»[955]. Аналогичное мнение высказывают и современные исследователи: по их свидетельствам, М. К. Морозова не только предоставляла место для собраний интеллигенции, но и прямо оплачивала формирование партии конституционных демократов[956]. Заметим, что их программные установки заботливо учитывали потребности купеческой буржуазии - например, по такому чувствительному для капиталистов вопросу, как величина таможенных тарифов. Летом 1905 года будущее кадеты ратовали за «понижение таможенных пошлин в видах удешевления предметов потребления; ослабление покровительства промышленности и содействие развитию производства народного труда»[957]. Но уже в октябре этот пункт программы излагается более сглажено: «Соответствующее положению отдельных производств понижение таможенных пошлин в видах удешевления предметов народного потребления и технического подъема промышленности и земледелия»[958]. Фритре- дерские теории явно были принесены в жертву практическим интересам. Подобная картина наблюдалась и в вопросе о продолжительности рабочего дня. Партийная программа не обошла популярное требование о восьмичасовом рабочем дне. Но оно сопровождалось весьма существенной оговоркой о введении этой нормы поначалу только там, где возможно, и лишь затем - повсеместно. Кадеты не спеши
ли с практической реализацией данной меры, оправдывая свою неторопливость пока еще низким техническим уровнем предприятий: якобы переход на восьмичасовой рабочий день может повлечь заметное сокращение производств, приведет к уменьшению зарплаты и безработице[959]. Зато намерения партии утверждать расходы государственного бюджета никогда не ставились под сомнение. Как признавали кадеты, «только с этим правом дума будет иметь действительную власть и будет в самом деле править страной»[960]. Приобщение к бюджетному процессу, в отличие от дебатов о продолжительности рабочего дня, манило крупную купеческую буржуазию, на протяжении десятков лет мечтавшую заполучить свой комплект ключей от денежного сундука государства. Политическая деятельность новых союзников из рядов либеральной интеллигенции приближала этот момент, а потому партия исправно получала средства от промышленников Центрального региона.[961]
«Союз 17 октября» по своим целям и составу не многим отличался от кадетов. Члены этой либеральной партии были более состоятельными; в нее вступили и представители московской буржуазии, оставив затею с созданием самостоятельной торгово-промышленной партии. Как известно, одним из лидеров «Союза» стал московский банкир и общественный деятель А. И. Гучков, а его младший брат Федор являлся казначеем «Союза». Интересно, что октябристы выступали за ограничение самодержавия и введение долгожданных свобод, но склонялись к сохранению титула «самодержец». Они позиционировали себя не как врагов ограниченной монархии, а как ее дельных помощников. В агитках подчеркивалась, что императору сложно одному разбираться в существующих проблемах, а крайне низкая компетентность чиновников лишь усугубляет эту проблему Выход - в привлечении к управлению страной толковых и знающих людей[962]. «Не класть яйца в одну корзину» - этот принцип воплотился в политическом раскладе того времени. Кадеты и октябристы, сформированные из либеральных земцев и научной интеллигенции, представляли собой два крыла союзников московских капиталистов, Именно так их воспринимали и в Петербурге. Тот же С. Ю. Витте считал, что в Москве, по сути, «сильна только одна партия - купеческая»[963].
Резюмируя сказанное, можно сделать вывод о том, что к осени 1905 года купеческая буржуазия являлась не только крайне заинтересованным, но и наиболее подготовленным игроком развернувшегося преобразовательного процесса. Ее разветвленные связи по всем направлениям оппозиционного движения обеспечили ей особенное положение. Согласимся, что каждая из существовавших в тот период оппозиционных групп действовала лишь в своей определенной политической нише, не располагая большим влиянием вне ее. Поэтому эскалацию напряженности, переросшей в массовые беспорядки, осуществить им было просто не под силу. Для этого необходимо было обладать разносторонним коммуникативным и финансовым ресурсом, чем в полной мере и располагала купеческая буржуазия. Любопытно отметить, что проправительственные круги зримо ощущали согласованность в рядах своих противников. К примеру, «Московские ведомости» уже в марте 1905 года, характеризуя «легальных и подпольных революционеров», писали о тесной связи, существовавшей между ними. Как замечало издание, без помощи радикально настроенных элементов легальные крамольники не имели бы возможности подогревать и поддерживать свои конституционные требования к правительству[964]. Правда до осеннего обострения в Москве власти еще слабо представляли, кто в действительности координирует оппозиционные силы. Пока главным образом виделся след иностранный врагов, стремившихся создать внутренние затруднения во время военных действий. О японских усилиях на этой ниве (связь с эмиграцией, средства на покупку оружия) уже говорилось выше. Их дополняли и разоблачения англичан, якобы финансировавших рабочее движение: и. о. московского градоначальника Руднев распространял среди населения слухи и листовки, что, сочувствуя забастовкам, русские люди играют на руку злейшим врагам родины - англичанам. Посол Великобритании выражал протест российскому МИДу по этому поводу[965]. Об участии московской буржуазии в дестабилизации обстановки до декабрьского восстания говорили мало. У власти осознание ее заинтересованности и подлинной роли в революционных событиях пришло позже. Забегая вперед скажем, что впоследствии сообщалось даже о случаях шантажа именитого купечества, когда различные авантюристы пытались вымогать у купцов крупные суммы за неразглашение сведений об их пожертвованиях на организацию беспорядков осенью 1905 года[966].
Всеобщая стачка в октябре, забастовка почтовотелеграфных служащих в ноябре и, наконец, декабрьское вооруженное восстание - эти этапы составляют цельный отрезок, суть которого заключается в переходе конституционной инициативы от правительства к оппозиции. Результатом чего стало вынужденное, вопреки текущим планам
властей, учреждение законодательной думы. Обратимся к всероссийской октябрьской стачке. Как известно, она берет начало с конца сентября в Москве, где первыми выступили печатники и булочники; а если точнее, то типографии И. Д. Сытина и пекарни Д. И. Филиппова. Современные исследователи, специально занимавшиеся этими конкретными эпизодами, утверждают, что забастовку всячески подогревали сами хозяева. Они провоцировали ситуацию стабильной оплатой стачечных дней: именно с этих предприятий забастовочная волна покатилась дальше[967]. Кстати, полиция также считала, что рабочие сытинской фабрики (ее называли «осиным гнездом») являлись застрельщиками революции; в отместку власти устроили поджог типографского комбината, препятствуя служащим тушить разгорающийся пожар[968]. По свидетельству В. Ф. Джунковского, оппозиционный настрой среди рабочих поддерживал на своей фабрике также и С. И. Четвериков с сыном[969]. Московский генерал-губернатор П. П. Дурново уже в начале октября понял к чему идет дело и просил предоставить ему особые права по предотвращению надвигавшихся беспорядков, но товарищ Министра внутренних дел Д. Ф. Трепов счел это несвоевременным[970].
Тем временем забастовочная волна перекинулась на железнодорожников. По различным листовкам и воззваниям хорошо известны призывы большевиков к стачке, но архивные источники, в отличие от партийных агиток, не выявляют их ведущую организаторскую роль в этих событиях. Так, из переписки МВД и Министерства путей сообщения следовало, что в Москве к забастовке постоянно подстрекал некий «Союз инженеров и техников», объединивший «большинство неблагонадежного элемента из состава железнодорожных служащих»[971]. По донесениям московской полиции, толпы агрессивно настроенных людей в количестве 200-300 человек препятствовали движению но железнодорожным путям, а к администрации дорог заявлялись какие-то лица от «Союза союзов» с неопределенными требованиями. В результате машинисты боялись следовать с составами, и движение было парализовано[972]. В этой ситуации растерялся и либеральный генерал-губернатор П. П. Дурново: противостоять бунтующей стихии оказалось намного сложнее, чем опекать земские съезды. Окончательно его деморализовал визит делегации в составе Д. И. Шаховского, П. Н. Милюкова и адвоката Гольдовского, непринужденно обращавшихся к нему - «товарищ»[973]. В отличие от Дурново, самообладания не терял Московский биржевой комитет. Его обращение, адресованное Министру финансов В. Н. Коковцову, извещало о намерении остановить фабрики, что еще более осложнит положение[974]. Вообще-то, в этом заявлении московских капиталистов в финансовое ведомство не прослеживается тревоги; скорее здесь присутствуют угрожающие ноты в адрес правительства: мы закроем предприятия, выставим людей на улицу (т. е. усилим забастовочную волну), а там посмотрим, как вы с ней справитесь. О настрое фабрикантов можно судить и из их специального заявления, опубликованного прессой в разгар стачек[975]. В нем они вновь охарактеризовали рабочее движение как явление, вызванное не экономическими, а политическими причинами. Категорически высказались против введения военного положения в городе, назвав подобное решение «трудно поправимым бедствием». Рецепт же успокоения, по мнению купечества, состоит совсем в другом - в безотлагательном удовлетворении требований общества «по устроению нашей жизни на началах вполне ограждающих нас от возможности возврата к старым формам, приведшим Россию на край гибели». К числу таких начал в первую очередь отнесено расширение прав Государственной думы до законодательного органа и пересмотр закона о выборах[976].
Здесь следует вспомнить, что нарастание забастовочного движения сопровождалось попытками Московской городской думы добиться вывода из города, расположенных в нем казачьих войск. Эта тема была поднята рядом гласных уже в конце сентября 1905 года[977]. Кроме этого, дума поручила городской управе обратиться к военному ведомству о предоставлении помещения Манежа, находящегося напротив Александровского сада, для народных собраний[978]. Требования вывода казачьих войск усилились после беспорядков в день похорон Н. Э. Баумана (20 октября): МГД просила до их удаления из города больше не назначать казаков к несе
нию полицейской службы[979]. Однако, военные власти не собирались выполнять подобные просьбы, а также наотрез отказались предоставлять Манеж для собраний, сославшись на ремонтные работы[980]. Совершенно ясно, что эти настойчивые намерения ряда гласных напрямую связаны с планами предстоявших решительных действий. Надеемся, никто не возьмется утверждать, что думские инициативы по данному вопросу - это продуманная тактика большевиков, готовивших вооруженное восстание. Очевидно, они не были в состоянии оказывать влияние на происходящее в буржуазной гордуме. В этой связи весьма ценно наблюдение одного из лидеров кадетов В. А. Маклакова, отметившего в своих мемуарах по поводу развернувшейся забастовки: «Очевидно, кто-то ее организовывал. Но на обывательский глаз движение разрасталось само собой... началось с фабрик, потом остановились железные дороги, почта...»[981]. А потому на суд читателя оставляем ответ: кто же обладал реальными рычагами для дестабилизации ситуации в Москве осенью 1905 года - фактические хозяева экономики города или группа профессиональных бунтарей, объявивших себя знаменем грядущей революции?
Столкнувшись с таким явлением, как всеобщая забастовка, власть была вынуждена в экстренном порядке обнародовать Манифест о законодательной Думе (17 октября 1905 года). Таким образом, цель оппозиционного движения была достигнута: инициатива впервые полностью оказалась в его руках. Это незамедлительно сказалось на дееспособности правительства. Назначенный Председателем Совета министров С. Ю. Витте оказался не готов к такому повороту событий: как говорили очевидцы, «в голове его был хаос, множество порывов и никакого определенного плана действий»[982].
Оставалась еще проблема, связанная с булыгинскими правилами выборов в Государственную думу. Ведь если в нее попадали лица, обладающие высоким имущественным цензом, да крестьянство, то для многих из тех, кто вложился во всю эту эпопею, в ней попросту не оставалось бы смысла, а для других и места тоже. Законодательную Думу должны наполнить не статисты, подобранные властями, а люди, заинтересованные в проведении либерального курса и ему обязанные своим вхождением на политический Олимп. Как известно, новые правила о выборах в Государственную думу, расширившие круг их участников, официально были обнародованы 11 декабря 1905 года; однако до этого дня политическое напряжение только усиливалось.
Обратимся к ноябрьской забастовке почтово-телеграфных служащих. Она находится в тени стачки железнодорожников, о ней не любили упоминать советские историки, видимо, потому, что ее участники явно не вписывались в образ истинных пролетариев. К тому же руководители забастовки сразу установили связь с другими оппозиционными организациями, а не с большевиками[983]. А ведь с точки зрения давления на власть почтово-телеграфная забастовка оказалась не менее значимой, чем предельно популяризированные октябрьские события. Забастовка фактически парализовала деятельность аппарата власти: во второй половине ноября правительство фактически оставалось без информации о происходящем в стране, министерства не могли выполнять свои обязанности, департамент полиции работал с перебоями. Работники почты и телеграфа активизировались вместе с общим профсоюзным движением. В начале октября в Москве, в здании университета, где ежедневно проходили различные мероприятия, состоялось почтово-телеграфное собрание. Его участники наметили экономическую программу и по примеру других решили образовать собственный профессиональный союз. К 22 октября 1905 года уже были подготовлены необходимые учредительные документы[984]. Это вызвало крайне негативную реакцию начальства: почтово-телеграфные работники считались государственными служащими по ведомству МВД, а на чиновников, связанных присягой, не распространялось право на участие в каких-либо союзах. Все вошедшие в организацию подлежали увольнению. Инициаторы союза категорически не согласились с этим, указывая на свои права, дарованные Манифестом от 17 октября 1905 года. В телеграмме на имя С. Ю. Витте, они потребовали «немедленного удаления от службы Дурново и Севастьянова (Министр внутренних дел и Начальник управления почт и телеграфов. - А. П.), с произволом которых не могут больше мириться служащие почтово-телеграфного ведомства»[985]. Конфликтную ситуацию рассматривали на заседании Совета министров, где циркуляр о запрете союза был признан правомерным.
Тогда почтово-телеграфные работники страны приступили к созыву всероссийского съезда союза для выдвижения своих условий. Как докладывал Николаю II С. Ю. Витте, центр этой забастовки, как и вообще центр революционного движения, находится в Москве[986]. Половина установленных полицией делегатов были из Москвы, остальные - из регионов[987]. Открывшийся 17 ноября 1905 года съезд высказался за выработку любых правительственных решений по ведомству только лишь с участием служащих. До тех пор, пока на это не будет получено согласие, передачу телеграфных сообщений и доставку корреспонденции решили прекратить. Чтобы продемонстрировать серьезность своих намерений, предлагалось перерезать телеграфные и телефонные провода в окрестностях Москвы; выводить из строя техническую аппаратуру, И забастовщики не теряли время даром,
приступив к активным действиям; телеграфные аппараты были взломаны даже в особняке Московского генерал- губернатора[988]. Власти пытались выйти из этого положения, арестовав бюро съезда и призвав для отправки почты нижних чинов военных[989]. Со своей стороны, забастовщики так оценивали ситуацию: «В настоящее время почтовотелеграфная забастовка охватила всю Россию... Перед лицом всего русского трудового народа первый почтовотелеграфный съезд заявляет, что всякую ответственность за все эти последствия он возлагает на русское правительство в лице министра внутренних дел П. Н. Дурново»[990].
Вот в этой критической ситуации у забастовщиков нашлись сильные заступники в лице Московского биржевого комитета. Здесь была образована комиссия, которая выказала сочувствие стачке и вызвалась ходатайствовать перед правительством о нуждах служащих. Причем подчеркивалось, что со стороны купеческих капиталистов это не просто просьба, а требование: почтовики являются госслужащими, а значит, «министры тратят на жалованье деньги не свои, а народные, и народ вправе требовать удовлетворения»[991]. Московская буржуазия потребовала освободить из-под ареста бюро съезда, и предлагала выплачивать сотрудникам почтово-телеграфного ведомства нужную сумму (3,5 млн руб. в год) из своих средств[992]. Обратим внимание, что со стороны Петербургского биржевого комитета реакция на забастовку почтовиков была совсем иной. Столкнувшись со стачкой, столичные дельцы кинулись не предъявлять претензии правительству, а совместно с ним выправлять ситуацию, грозящую большими потерями бизнесу. Ряд крупных банков и страховых обществ Петербурга вместе с только что образованным Министерством торговли и промышлености создали бюро по налаживанию почтово-телеграфной связи. Они предложили торгово-промышленным кругам страны, включая и московские, поддержать их усилия[993]. Однако деловой мир Первопрестольной вынашивал другие более самостоятельные планы. Министру внутренних дел П. Н. Дурново их изложил известный фабрикант Ю. П. Гужон. От имени Московского биржевого комитета он предложил передать всю отрасль частным владельцам, которые сами позаботятся о ее должном развитии. Однако П. Н. Дурново сразу отверг подобного рода инициативы, заявив об отказе обсуждать вопросы государственной важности с Московским биржевым комитетом[994]. Очевидно, что это предложение со стороны московских капиталистов можно расценить как намек не только на политическую, но и на финансовую несостоятельность правительства, неспособного справиться с вызовами времени. Подобного унижения власть допустить не могла и нашла возможность локализовать забастовку.
Правда, это не принесло большого облегчения, и власть ожидал самый страшный удар: открытое вооруженное восстание декабря 1905 года - гордость советской истории. Однако мы вновь вынуждены констатировать: утверждение о руководящей роли большевиков в организации и проведении восстания слабо подкрепляется документальной базой, а представления о Московском совете рабочих депутатов как подлинном центре борьбы не выдерживает критики. Советские историки уверяли, что основные силы революционеров под руководством большевиков планировали дать бой царизму в начале декабря в Москве. Но почему-то социал-демократы планомерно наращивали силы в другом месте - в Петербурге. Кстати, В. И. Ленин, приехав в Россию из Швейцарии, сразу обосновался именно в столице, развив там бурную деятельность. Московский совет, образованный по аналогии с петербургским, в развертывании боевых действий явно ориентировался на столичную инициативу. Уже в канун вооруженного восстания москвичи постановляли «чутко прислушиваться к ответу петербургских рабочих на дерзкий вызов правительства (арест председателя Петербургского совета. - А. П.) и присоединиться к борьбе, как только они решат дать сражение врагу»[995]. Здесь следует вспомнить и решение ЦК РСДРП назначить IV-й (объединительный) съезд партии в те же дни только не в Москве, а в Петербурге. Понятно, что в указанный срок он не открылся: чуть раньше вспыхнули московские беспорядки, и прибывающие на съезд эсдеки, естественно, стремглав кинулись туда. К этому любопытному эпизоду относится письмо М. Горького к Е. П. Пешковой, где он сообщал о своем прибытии в Петербург на съезд и срочном - после полученных известий - отъезде к месту начавшихся боевых действий[996].
Источники показывают, что в подготовке вооруженного восстания в Москве активно участвовал упоминаемый уже нами «Союз союзов». В одном из перлюстрированных писем тех дней прямо утверждалось: «Сейчас в России два правительства: имперское и "Союз союзов”, который в несколько раз сильнее и опаснее, чем были японцы»[997]. Активисты организаций, входивших в данный Союз, сделали немало для организации декабрьского восстания. Например, князь С. И. Шаховской, родной брат одного из кадетских лидеров Д. И, Шаховского, развозил денежные пособия рабочим ряда московских предприятий; по данным полиции, он фактически выполнял
функции кассира кадетов[998]. Анонимные предупреждения о готовящихся бурных событиях получал премьер-министр С. Ю. Витте. Письмо на его имя информировало, что в случае сохранения прежних ограничений по выборам в Государственную думу 5-10 декабря произойдут «беспорядки с применением террористических действий в самых широких размерах». Центром готовящегося мятежа называлась Москва, в которой действует законспирированный «Стачечный комитет», состоящий из ряда адвокатов. Их ответом на неполноценный порядок избрания в Думу должно стать провозглашение временного правительства во главе с П. Н. Милюковым. Члены Стачечного комитета контактировали и с другими группами, включая Московский совет рабочих депутатов[999].
И все же ударной силой вооруженного восстания явилось рабочее население Москвы. Хотя поведение пролетариата в конфликте обнаруживает некоторые странности. Если следовать здравому смыслу, что должны были бы делать рабочие, доведенные своими хозяевами до отчаяния? Очевидно, выступить против непосредственных виновников своего бедственного положения. Однако в декабре 1905 года ничего подобного не произошло. В ходе восстания от революционных масс не пострадал ни один крупный московского фабрикант. Силы восставших обратились не на хозяев-кровопийц, а на полицейских и прибывших им на помощь солдат. Это разительно отличается от поведения тех же крестьян, которые видели в помещиках источник всех своих бед, а потому без раздумий жгли усадьбы, захватывали помещичьи земли. То есть вчерашние крестьяне - пролетарии повели себя иначе. Это тем более странно, что, например, на предприятиях Пресни, в центре московского мятежа, рабочие уже давно выражали недовольство условиями своего существования. Как следует из документов, рабочие Прохоровской мануфактуры устраивали забастовки и нелицеприятно высказывались в адрес хозяина фабрики, после чего особо активные подверглись арестам[1000]. В другом случае рабочие подали прошение на имя Московского генерал-губернатора с просьбой заставить владельца предприятия П. Шмидта (отца будущего героя революции Николая Шмидта) удовлетворить их требования. В частности, в прошении говорилось: «Зная бесконечную доброту Вашего Императорского Высочества и видя постоянные отеческие заботы Ваши о нуждах жителей Москвы, все мы прибегаем к Вам, прося обратить милостливое внимание свое на нас, предложив Московскому Обер-полицмейстеру обязать хозяина нашего г. Шмидта обращаться более человечнее с нами и уменьшить час работы»[1001].
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |