И совсем не было воздуха.
Когда прибежал ночной дежурный, Лунный кинулся и на него тоже. Но тому удалось отшвырнуть пса назад, в комнату, и закрыть дверь. Вот только я остался там же, наедине с разъяренной тварью.
Когда прибежали учителя, я был без сознания. К счастью, он не перегрыз мне горло, но все же я провел несколько долгих месяцев в лазарете. Пса усыпили, что дало лишний повод мародерам ненавидеть меня.
Ах да. Их не наказали. Они поклялись, что понятия не имеют, как собака оказалась в их комнате. Признались, что ушли гулять ночью, но о присутствии Лунного в их спальне не подозревали. «Пес бегал за нами, как привязанный. Может, ему просто нравился наш запах, вот он и забрался к нам в комнату? Дверь-то мы оставили открытой… а вот что там делал Со… Снейп, это вообще непонятно!».
Директор всегда питал слабость к этим подонкам. Называл их «мои мальчики» и «сорванцы». Погрозил пальцем за ночные прогулки, напоил чаем, а после отпустил.
С тех пор я и понял, что меня никто защитит, никто не поможет. Если даже директор… чертов Альбус Дамблдор… закрыл на такое глаза.
Я не знал, что мародеры способны и на куда более страшные вещи. Не знал, но узнать предстояло, и в скором времени…
Нет. Об этом я думать не буду.
XVI.
Понятно, что теперь я вздрагиваю, стоит увидеть собаку. Но стараюсь справляться с этим страхом. Куда хуже другое – с тех пор я стал задыхаться. Со мной такое редко, раз в пару лет, так что ингалятор с собой не ношу… Обычно помогает медитация. Я закрываю глаза и представляю себе белоснежное поле, снежное, холодное и спокойное… как я иду по этому полю, утопая по пояс в снегу. Медленно, но верно пересекаю его, ухожу к горизонту, превращаясь в маленькую черную точку, а потом и вовсе растворяясь в белизне.
Это помогает. Помогло и на этот раз. Я дышу ровно и спокойно, насмешливый голос Блэка больше не звенит в моих ушах.
До тех пор, пока не раздается за дверью.
– … как скажешь, Гарри, но все равно я не понимаю…
– Серьезно, Сириус, не надо.
– Как скажешь. Как скажешь. Ты слишком похож на Лили. Такой же правильный.
– Я тебе позвоню.
– Не терпится отделаться? Ладно, я не обижаюсь. Хотя и не понимаю, что ты так носишься с этим… ладно, ладно, молчу. Давай, беги к своему… соседу. Только будь поосторожней с этим педиком. Он еще в школе…
– Сириус, тебе пора.
– Позвони мне на неделе. Я покажу тебе город. Самую интересную его часть.
– Ладно.
Они прощаются, и я слышу, как Поттер сопит у меня на крыльце, явно не решаясь позвонить. Вздыхаю, поднимаюсь с пола и распахиваю входную дверь, нацепив на лицо кривую улыбочку.
Он подскакивает от неожиданности.
– Ну? – спрашиваю лениво, склонив голову к плечу.
– Извините, – тихо говорит он, и его голос… ну, его голос звучит искренне. Так что я отхожу в сторону, приглашая его войти. Когда дверь за ним закрывается, спрашиваю:
– Значит, Блэк не знает о твоей ориентации?
Теперь Поттер густо краснеет, и смотреть на это – истинное удовольствие.
– Как вы… откуда вы… это что, так заметно? – наконец, выдавливает он. Я раздумываю пару секунд над ответом. Сказать ему, что нашел в его комнате несколько очень специфических журналов?
– Да. Заметно… – он сутулится. – Но до такого тупицы, как Блэк, не дойдет, если не скажешь прямым текстом.
– Ясно. А Рон… как вы думаете, он понял?
Ну разумеется, его интересует парнишка Уизли.
– Не думаю, что он играет за эту команду.
– Нет, конечно нет. Он точно натурал! Поэтому я и… просто не хочу, чтобы он шарахался от меня, как от чумного, понимаете? – несчастным голосом говорит Гарри.
Да. Понимаю. Очень хорошо понимаю.
– Не думаю, что Уизли что-то такое заметил, – утешаю его, сам себе удивляясь. Гарри слабо улыбается. Потом становится серьезным.
– Вы с Сириусом совсем ненавидите друг друга?
Теперь он спросит, почему меня прозвали «Сопливус».
– Да. Мы враждовали в школе. Я из этого вырос, но некоторые люди не взрослеют, только деградируют.
– Я не знал… – тянет Гарри.
– Только не говори, что отец тебе не рассказывал… – недоверчиво фыркаю я, и Гарри удивленно округляет глаза:
– Папа? Он вообще никогда о вас не говорит.
Вот как. Что ж. В это я действительно готов поверить.
– Ну, что? Чем займемся сегодня?
– О чем ты, Поттер? – недоумеваю я, глядя на его нелепые попытки бодриться.
– Ну, завтрак у нас не удался. Я подумал – может, сходим куда-нибудь в город, перекусить? Я не хотел бы делать это один, да и у вас в холодильнике пусто.
Значит, Блэка он спровадил, а меня зовет с собой?
Что-то явно не правильно в этом мире. Я пытаюсь не смотреть на него, когда говорю:
– Разве крестный не велел тебе быть осторожным?
Я совершенно не готов к тому, что он снова возьмет меня за руку. Я ненавижу, когда ко мне лишний раз прикасаются. Не терплю, когда стоят слишком близко, нарушая мое личное пространство. Мне не нравится, если кто-то заставляет меня покраснеть одной только улыбкой.
– А мы будем очень осторожны, – говорит он.
И это мне нравится.
XVII.
– Он был школьным учителем… Моим учителем. Я был просто безу-у-умно в него влюблен…
Гарри развалился в кресле, раздвинув ноги в стороны, как и в первый день нашего знакомства – но теперь меня это не раздражает, потому что я и сам едва не сползаю со своего кресла, уложив голову на подлокотник.
Мы целый день провели вместе, и каким-то образом мне это понравилось. Может, Гарри прав, и все дело просто в одиночестве. Но мне давно не было так хорошо и приятно рядом с другим человеком. Обычно чужое присутствие только раздражает меня. Сивилла не в счет.
Я сам предложил выпить. Знаю, что ему нельзя, и все такое, но… к черту режим. Иногда выпить просто необходимо. Кроме того – не желаю быть нянькой, что бы там ни просила Лили.
Поэтому мы сидим в креслах у меня в гостиной и глушим дорогой коньяк. Я – медленно и с удовольствием, Гарри – торопливо, жутко кривясь, морщась и отплевываясь.
– …ходил за ним по пятам, из кожи вон лез, чтобы он меня заметил… и самое поганое – знаете, он ведь вроде замечал. Улыбался, вел со мной долгие беседы после уроков, предлагал обращаться за советом, если что… я у него был любимчиком, это все замечали. Однажды он сказал, что я напоминаю ему одного его друга. Мне казалось, это хороший знак…
Гарри хлебает коньяк из стакана, высовывает язык, скривившись, потом вытирает губы рукой. Я сонно киваю, следя за ним из-под опущенных ресниц.
– Ты ему признался.
– Хуже! – непонятно чему радуется Гарри, горько смеется. – Я его поцеловал. Однажды я остался после уроков, ну, как всегда, и он что-то говорил такое, стоя рядом, и солнце светило, и он… – Гарри прерывисто вздыхает. – Он был таким красивым, и добрым, и интересным, и самым-самым лучшим, и я был так влюблен в ту секунду, что у меня даже сердце болело… и он все говорил, а я взял и поцеловал его.
Гарри умолкает, мрачно глядя в свой стакан. Мне нет нужды спрашивать – я и так знаю, что было дальше. Обычная история, и у меня случалось похожее. С той разницей, что я, конечно, никогда так и не решился поцеловать.
– Он оттолкнул меня. Очень грубо. Ну, это понятно – он напугался. Какой-то мальчишка, его ученик, вдруг бросается на него с поцелуями… на самом деле, он хороший человек. Просто… я сделал все неправильно. Я, как всегда, ошибся. Конечно, он даже не помышлял ни о чем таком… и внимание мне уделял просто потому, что я ему нравился. Как человек. Он был ко мне добр, но только и всего. И уж точно он не думал, что я могу быть в него влюблен. Так он мне сказал. И потом добавил, что я не должен больше так поступать с другими людьми. Что должен быть точно уверен во взаимности, прежде чем делать такое. Ему было здорово не по себе от этого поцелуя.
Гарри тоскливо глядит на меня, я тянусь и подливаю ему еще алкоголя. После пары глотков он находит силы продолжать:
– А я готов был провалиться сквозь землю. Мне казалось, что проще умереть. Я извинялся, извинялся, потом ушел. А через пару дней по школе поползли слухи. Нет, он, конечно, никому не стал бы рассказывать… д-думаю, кто-то нас увидел. Увидел, как я его целую. Или что-нибудь в этом роде. Ну, тут началось… все как бывает в таких случаях. Надписи на шкафчике, г-грязные шутки, анонимные записки. Шепотки за спиной. Потом меня не пустили в раздевалку. Я был в команде, и вот… парни просто закрыли передо мной дверь, сказали, что не хотят, чтоб я на них пялился. Когда стало совсем невыносимо, я перевелся в другую школу. Там никто не знал. И до сих пор не знает.
– А твои родители?
– Мама в курсе. Она говорит, это ничего. Папа не знает, конечно. – Гарри даже поежился. – Не думаю, что когда-нибудь буду готов рассказать ему.
Мы долго молчим. Я уже начинаю засыпать, когда Гарри вновь подает голос:
– А вы?
– Что я?
– Вы были влюблены?
Сколько надежды в зеленых глазах. Ухмыляюсь – своей самой мерзкой ухмылкой.
И с легкостью обманываю:
– Нет. Ни разу.
XVIII.
Гарри Поттер – ходячее недоразумение; ходячие противоречие всем правилам моей жизни, и жизни вообще. Он удивляет меня каждую секунду, совершая глупости или хватая за руку. И я порой не знаю, что сильнее вводит в ступор – его глупости или его прикосновения.
Когда мы ходили в город, он потерялся. Я, впрочем, ожидал чего-то такого. Я завернул в книжный магазин и нашел там пару интересных книг – пыльных, подержанных, но оттого еще более желанных, несущих отпечаток чьей-то чужой жизни. Я как раз разглядывал заложенный меж страниц фантик, когда понял, что под ухом у меня больше никто раздражающе не бубнит: «…ну пойдемте уже, ну хватит тут торчать, мне скучно, мне пыльно, я сейчас чихну…».
Чертов Поттер умотал куда-то, и я искал его около часа, петляя по темным улочкам и переулкам. Я не боялся, что он пропадет – наверняка его кто-нибудь выведет к дому – но искать, звать и не получать ответа, и снова безуспешно разыскивать кого-то среди улиц моего детства оказалось страшно – это целиком и полностью повторяло мои сны, тяжелые, душные кошмары.
Он стоял у лотка с абрикосами, болтая с продавцом. Когда заметил меня, подбежал, схватил за руку и сунул в мою потную ладонь абрикос. «Гляди, что я нам раздобыл! Бесплатно!». Мальчишка сиял, как начищенный пенни – тоже мне, добытчик. И у него, и у меня денег на тонну таких абрикосов хватит.
Потом мы просто шагали по улицам. Я увел его подальше от набережной – там всегда толпа туристов и местных, приторговывающих всяким хламом. Мы шагали под арки, шли мимо стен, исписанных посланиями, взбирались по каменным лестницам, иссеченным трещинами. Гарри улыбался, рассказывал, спрашивал, спотыкался и шутил, открывал рот от восхищения, показывал пальцем, вытирал абрикосовый сок с подбородка.
Я шел за ним, завороженный, пришибленный, пораженный какой-то сияющей разноцветной молнией. Как ребенок за Гамельнским крысоловом.
Я шел за ним, и где-то на границе сознания разматывалась кинолента памяти, и другой, такой же чистый, сияющий, громко смеющийся, громко живущий, шел по солнечной стороне улицы – а я следом, не отрывая глаз.
Мы шли по тем же улицам, но в этот раз все было по-другому. Мне не было нужды прятаться; мне не приходилось следить за ним из тени, ослепленным чужим сиянием. Я мог впитывать это сияние до капли, глотать улыбки, как таблетки, и облизывать свои липкие от абрикосового сока губы.
Старые стены, свидетели чужих ошибок, молчали, они были безопасными, и я не был пойман в паутину города – мы шли по местам моей молодости, я устроил ему экскурсию по моим кошмарам, и все было в порядке. Мы встречали людей, которых я знал, и которые знали меня – и я отворачивался, прятал глаза привычным уже жестом, радуясь отросшим волосам. Но эти люди не обращали на меня внимания, они улыбались, они говорили: «куда направляешься, Гарри?» и «загляни как-нибудь в мой магазин, Гарри!», и «надолго ты к нам, Гарри?». Они все знали его, и уже любили его, хотя мальчишка прибыл в город не больше недели назад; он был своим. А я – не был.
Никогда не был.
Но меня это не расстраивало. Мы гуляли по городу, а потом вернулись ко мне домой, и в саду были светлячки, и мы пили коньяк, и Гарри рассказал мне про свою первую любовь, а потом мы спали рядом на большой кровати моих родителей, одетые, отвернувшись каждый в свою сторону.
XIХ.
Гарри умеет удивлять, это верно. Но даже я, привыкший ко всякому за время, что мы провели вместе, застываю на пороге гостиной, тычу пальцем и глупо констатирую:
– Это сова.
– Ага. – Он глядит виновато из-под челки, поглаживая дикую птицу по пушистой белоснежной макушке. – Точно.
– Сова. В моей гостиной, – снова повторяю я, выставляя себя полным дураком. Гарри тихонько вздыхает, обдувая перья, а птица сидит смирно в его руках, не дергается, только сверкает круглыми янтарными глазами.
– Она сама прилетела. Билась в окно. Я просто вышел и занес ее в дом. Она не кусается.
Он что, предлагает оставить… сову? Как щенка?
– Здесь нет сов. Не может. Здесь их вообще не водится. Надо позвонить в общество защиты животных. Или в полицию. Должно быть, она… может, она из какого-то заповедника. Или сбежала из зоопарка. Или из цирка. Или… ЧТО?! – сердито интересуюсь я, потому что Гарри начинает хихикать.
– Да нет, нет, ничего, просто… – он снова сгибается пополам от смеха. – Я просто представил себе, как она такая… ночью… знаешь, как в голливудских боевиках? Перебежками через территорию зоопарка… там кругом прожектора, но она вдоль стеночки… - Гарри прыскает, не замечая моей изумленно приподнятой брови. – А потом лезет вдоль высокой стены, с колючей проволокой и всем таким… переваливается через нее и ударяется в бега… Сова-рецидивистка!
Я едва сдерживаюсь, чтобы не покрутить пальцем у виска.
– Поттер, ей незачем было бы бегать по зоопарку. Совы умеют летать.
– Да, но тогда это был бы уже не побег. Это был бы улет.
Он смотрит на меня, широко ухмыляясь.
– Полный улет.
Пауза. А потом я позорно, по-дилетантски колюсь – фыркаю и зажимаю ладонью рот, чтобы не рассмеяться в голос от его глупой шутки. Но Гарри и этого хватает, чтобы громко захохотать, вытирая слезы с глаз. И я – я смеюсь тоже, мы громко смеемся ранним утром в моей гостиной.
Сова смотрит на нас.
И только потом я вдруг понимаю, что смеялся, пожалуй, первый раз за много лет.
XX.
Теперь целыми днями Поттер отирается у меня дома; реже – я у него. За все время пребывания в этом городе я не завтракал в одиночестве; словно Поттер пытается возместить мне предыдущие десятилетия одиночества, все время находясь рядом. Я как сурок, отогревающийся на солнышке после долгой спячки; изредка еще огрызаюсь и рявкаю, пытаясь напугать наглеца, оттолкнуть от себя, держать на расстоянии… но сам же первый забываю об осторожности, выбалтываю ему какие-то истории из детства – безопасные истории, те, которые находятся на территории «для всех». Смеюсь с ним и позволяю ему пускаться в долгие бессмысленные рассуждения о природе тех или иных вещей – парня то и дело тянет пофилософствовать, хотя удивлюсь, если он за всю свою жизнь прочитал хоть одну книгу.
Мы слушаем пластинки ABBA, кормим сову, которая прочно обосновалась на верхушке старинного гардероба моей матушки, и гуляем по городу. Даже телефонный звонок Лили не разбивает хрупкости этих дней. Она позвонила, когда мы были в доме Эвансов, пытались приготовить лазанью – точнее, Гарри пытался, а я командовал. Телефон зазвонил откуда-то из глубины дома, Гарри долго не было, а когда он вернулся на кухню, я нацепил на себя обычный сердитый вид.
– Мама звонила, – вздохнул Гарри, вытирая руки, испачканные в муке, о свои многострадальные джинсы.
– И что?
– Я сказал, что здорово провожу время, – он улыбнулся.
Тем вечером мы сидели на ржавых качелях у моего дома, и я рассказывал ему, как мы играли здесь с его матерью.
Гарри слушал рассеянно, думал о чем-то своем, и я тоже думал о своем, я вспоминал, как Лили скидывала сандалии и раскачивалась так сильно, как могла. Трава хлестала ее по голым пяткам, и она смеялась: «щекотно».
Внешний мир нас почти не беспокоил. Пару раз Гарри с утра отправлялся на море с друзьями, а я занимался работой – пришлось похоронить ноутбук на дне чемодана и вернуться к старомодному способу; всюду теперь валялись черновики и смятые листки, и Гарри с интересом разглядывал мой кривой почерк, который он упорно называл «старинным». Один раз я даже написал письмо Сивилле, чего вообще в жизни ни разу не делал.
Сивилла была моей коллегой-гомеопатом, одной из тех, из-за кого нас называли знахарями и шарлатанами. Она действительно любила пустить пыль в глаза, носила нелепые шали и множество бус, а также говорила низким глухим голосом, стараясь придать ему богемную хрипотцу. Для этого она курила вонючие сигариллы с разными добавками – шоколадные, вишневые, ванильные. Находиться рядом с Сивиллой было утомительно, в основном потому, что она всем и всегда пророчила скорую смерть. Да, она считала себя провидицей, потому что какая-то ее пра-пра-пра-прабабка была великой гадалкой, и Сивилла была уверена, что дар по наследству передался ей, вместе с парой пыльных шаров и колодой замусоленных карт.
Отчего я находил ее общество приятным? Она не лезла в душу и, не смотря на мощные диоптрии очков, была потрясающе слепа. С ней я едва ли подвергался опасности быть раскрытым, выпотрошенным, выставив на свет свои темные и гнилые внутренности, как этого требуют «настоящие друзья». Общение с Сивиллой всегда напоминало либо сценическую постановку, либо бытовой фарс, что меня устраивало.
Отчего она находила мое общество приятным? Думаю, потому что ей нравились символы, знаки и прочая муть. Черный Человек – такой должен быть у каждой потомственной колдуньи, как и черный кот, и третий глаз где-нибудь на макушке, среди седеющих волос. Меня по определенным причинам считали экстравагантным и таинственным, и потом, я избегал любого общения с коллегами-гомеопатами, так что в ней могла сыграть и банальная женская гордость от приручения такого замкнутого экземпляра, как я.
Сивилла ответила мне довольно быстро; прислала почтовую открытку, для пущей эффектности выпачканную в золе. Где сообщила, что смотрела в мое будущее и видит у меня большие перемены, риск и благородство, а также деву-узницу каменной башни, которую мне придется спасти. Я только усмехнулся, порадовавшись, что в этот раз Сивилла отошла от своего обычного сценария – прежде-то она все время упорно твердила, что я в ближайшее время захлебнусь и умру в агонии.
Однажды приходил Блэк, вместе со своей ужасной псиной; пес лаял, а Блэк колотил в дверь пустого дома Эвансов. Мы с Гарри отдыхали после обеда в гостиной. Пока Блэк орал «Гарри! Гарри, ты там?!», и пытался выбить дверь, я читал книгу в кресле, а Гарри прятался за шторой.
– Он скоро уйдет, – пообещал Поттер, словно мне было до этого хоть какое-то дело.
– Разве ты не собираешься выйти к нему? Вы же хотели пойти… «оторваться»?
Гарри покосился на меня.
– Сириус хороший, но я его почти не знаю. Он приезжал к нам как-то, когда мне было восемь. А ведет себя так, словно мы с ним все эти годы не расставались. Мне, если честно, немного не по себе от этого.
– Вот как... – я пытался скрыть торжествующую ухмылку за книгой, но Гарри все заметил.
– Он мне нравится, просто…
– Просто он необязательный и легкомысленный человек, которого не стоило назначать крестным. Просто ему нет никакого дела до тебя, ему лишь нужна компания на очередной пьяной вечеринке, где он будет использовать тебя, чтобы снимать себе девчонок помоложе. Просто он не вспоминал о твоем существовании много лет и не вспомнит еще столько же, когда ты уедешь.
Гарри укоризненно покачал головой:
– Он не забыл про меня. Он не мог со мной видеться, потому что был в тюрьме.
Если Поттер думал, что этим меня переубедит…
– Ха! Я так и знал. Преступный элемент… было ясно еще с младших классов, какое будущее его ожидает.
Подозреваю, что Гарри хотел заступиться за крестного, но все же промолчал – и мое мнение о его умственных способностях сразу повысилось.
Мне было не понятно, отчего Поттер столько времени проводит со мной. Ему не нужно было мое присутствие, чтобы принимать Брионию, которую я ему назначил. Правда, я напоминал о приеме лекарства, иначе рассеянный мальчишка просто забыл бы… и следил, чтобы он не ел и не пил ничего за час до и час после приема. Но все остальное время речь о лечении не заходила, и мы… мы словно просто проводили каникулы вместе.
Это было… странно.
Глава 3.
XXI.
В один из дней Гарри предложил привести дом в порядок. Мы купили краску – цвета яичного желтка, уродливую и вонючую – и две больших малярных кисти, и вот уже несколько часов без устали красим фасад. Погода портится, тучи заволокли небо, ветер кидает волосы в лицо, и я почти не вижу, что крашу. Гарри в каком-то старомодном комбинезоне, и забрызгал себе крохотными желтыми каплями щеку. Мы перекрикиваемся друг с другом, крася дом с разных концов. Потом он замолкает. Я оглядываюсь и вижу, что Гарри бежит к обочине, где на нас с изумлением глядит девчонка Уизли, оседлавшая грязный велосипед. Гарри останавливается, и они принимаются о чем-то болтать, при этом девчонка разглядывает Гарри восхищенным взглядом, краснея. Я отворачиваюсь и принимаюсь докрашивать стену.
Потом Гарри возвращается, смущенно улыбаясь.
– Все в порядке, – бросаю я, стараясь перекричать ветер. – Я сам здесь закончу. Тут немного осталось.
– Что? Почему? – удивляется Гарри, и я оглядываюсь – девчонка уже уехала.
– Разве она не звала тебя куда-нибудь?
– Нет. – Он отводит глаза. Я сердито гляжу на него.
-Никогда не лги мне. Почему ты отказался? Ты не можешь запереть себя дома на все лето. Это твои каникулы, думаю, ты и сам пожалеешь, если потратишь их так бездарно.
– Но это, – Гарри взмахивает в воздухе кисточкой, оросив себя новой порцией брызг, – не бездарно. Мне нравится.
– Глупости, Поттер! – я не могу понять, что меня так задело, почему я так злюсь. Но что-то неправильно, что-то ужасно неправильное во всем этом. – Немедленно отправляйся к этим своим друзьям и идите гулять.
– Вы не можете мне указывать!
– Я могу тебя просто-напросто выставить из своего дома.
– Почему?
-Потому что это нелепо – приехать в город у моря и всю неделю проводить в закрытом пространстве, занимаясь ремонтом и прочей чепухой. Я хочу, чтобы ты развлекался так, как привык это делать.
– Но вы…
– Я справлюсь сам, говорю же. Мне вовсе не нужно постоянное присутствие назойливого мальчишки; иногда, если хочешь знать, человеку нужно побыть одному, чтобы закончить свои дела, поработать, или… ну, или просто… побыть одному.
Гарри наклоняет голову, взгляд его пронзителен. Я отворачиваюсь к стене, едва не утыкаясь носом в свежую краску. От сильного запаха кружится голова.
– А теперь лжете вы. Я не думаю, что вам нужно одиночество. Я думаю, что вам куда веселее проводить время со мной, чем наедине со своими воспоминаниями.
– Как самонадеянно! – фыркаю я.
– А что, скажете, это не так?
Я корчу свою самую презрительную мину.
– Это не так.
Он должен обидеться и уйти, если я хоть что-то смыслю. Но вместо этого Гарри ухмыляется:
– Слабенько. Попробуйте еще раз.
– Это не…
– О, да ладно вам! Из-за чего весь сыр-бор? Она все равно уехала уже.
– Я просто не хочу, чтобы ты прикрывался мной, как поводом не заводить дружбу с другими людьми.
– Что? – он даже челюсть роняет. Я продолжаю, упрямо:
– То, что ты рассказал. Тогда, про школу. Про слухи. Разве у тебя не было друзей? Разве никто не встал на твою сторону? Не пытался заступиться за тебя? Поддержать?
Молчание.
– Я же вижу, ты нравишься людям. Они тянутся к тебе. Значит, все дело в тебе самом. Ты просто не хочешь открываться? Не хочешь привыкать? Думаешь, что если не подпускать никого близко, то тебе не причинят боли? Это нужно преодолеть. Если будешь прятаться в доме, отказывая каждому, кто попытается подружиться с тобой, то желающих будет становиться все меньше и меньше, и однажды ты останешься совсем один.
Выпалив это, я поворачиваюсь, ожидая увидеть что угодно, только не это сочувствие, жалость в зеленых глазах:
– Я вижусь с ними почти каждый день. И Джинни здорово меня напрягает, потому что она, похоже, запала на меня, и пытается флиртовать. Поэтому я сказал ей, что занят. Мне просто надоело отбиваться от ее ухаживаний.
Я идиот.
– То, что вы сказали…
Я идиот, полнейший идиот. Счел себя знатоком чужой души. Разумеется, у Гарри целая куча друзей. Достаточно посмотреть, как он общается с каждым – открыто и легко. В нем нет недоверия, нет опаски, и уж точно, у него нет дефицита дружеских приглашений. Но он отказывается, снова и снова рушит свои планы, чтобы составлять компанию мне, старому идиоту.
– То, что вы сказали… ведь вы говорили не обо мне, верно? Вы это… про себя? Так с вами и случилось, да?
Гарри нерешительно подходит ближе, и я подавляю желание сбежать или попытаться обратить все в шутку. Так я буду выглядеть еще более жалким. Поэтому я говорю правду:
– Да, так все и было. С тем только исключением, что мне с самого начала никто не предлагал своей дружбы.
Он молча разглядывает меня, открытое лицо его серьезно. Бросаю кисть в траву.
– Доволен, Поттер?
Ветер раскачивает качели.
Я ухожу в дом; двери, окна нараспашку, гуляют сквозняки, разносят запах краски, гоняют по полу мои черновики.
– А как же я, Северус??? – орет мальчишка с улицы. – Что я, по-вашему, делал с первого дня здесь?! Моя дружба что, не годится?!..
Сова устало ухает со шкафа. Я сажусь на постель своей матери, закрываю глаза.
Нет, не годится. Знал бы ты, как не годится.
XXII.
Потом у него портится настроение. Он вдруг начинает спорить по пустякам, хмуриться, раздражаться от каждого моего слова; сначала я думаю, это из-за меня. Из-за того, что слишком сильно открылся ему, что все испортил. Но после полудня Гарри бурчит, что ему надо дома «кое-что доделать» и уходит к себе.
Тогда-то я и соображаю.
Я поднимаюсь к нему в комнату, по широкой лестнице, где мы столько раз с Лили разбивали коленки, пытаясь побить рекорд и перепрыгнуть сразу через четыре ступени. В комнате Лили все окна занавешены простынями, которые не позволяют солнечному свету проникнуть в комнату. Но тонкие лучики все равно просачиваются, и я могу разглядеть скорчившегося на кровати Гарри.
– Что? – ворчливо спрашивает он, отняв руку ото лба. Я присаживаюсь на край кровати, осторожно, чтобы не потревожить его.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |