(миди) Мир заканчивается за его плечом 2 страница

Я нахожу на чердаке пластинки, и до вечера валяюсь на полу в гостиной, слушая АВВА.

Никогда прежде не чувствовал себя таким одиноким.

X.

Не могу понять – Гарри что, нравится завтракать со мной? Что приятного может быть в созерцании рядом с собой отекшего и сгорбившегося мужика, хмуро цедящего что-то сквозь зубы за обязательным утренним тостом?

– Я просто ненавижу одиночество, – заявляет Гарри. – И вы не такой уж отекший.

– Позавтракал бы с Уизли, – ворчу, пропуская мимо ушей сомнительный комплимент.

– У него семья, с какой стати Рон будет со мной завтракать? Да и не могу же я вечно таскаться за ним! – Гарри подливает мне кофе, и хихикает. – А что, вы ревнуете?

Наткнувшись на мой взгляд, смущенно морщится.

– Переборщил с фамильярностью, да? Давайте представим, что я этого не говорил.

– Проехали, – вздыхаю.

– Проехали, – радостно соглашается он. – Вчера снова был приступ.

– Сколько длился?

– Ну-у, где-то полчаса. Или побольше. Не знаю, я не смотрел на часы. Мне казалось, сейчас черепушка лопнет.

– Так и думал. Попробовать следовало, но… Белладонной тебя поить бесполезно. Она не действует на глупых людей.

Он дуется, и я добавляю неохотно:

– И на брюнетов. Бриония тебе подойдет. И все равно – слишком быстрых результатов ждать не стоит. Если боли хронические, тебе придется принимать ее пару месяцев, чем заметишь хоть какие-то улучшения.

– О. – Расстроен; конечно, любой бы на его месте приуныл, если был бы вынужден терпеть ужасную головную боль несколько раз в неделю на протяжении многих лет.

– Как ты обычно справляешься с болью?

– Просто ложусь на кровать, отворачиваюсь к стенке и стараюсь думать о хорошем... –пожимает он плечами. – Жду, пока пройдет. Раньше пил таблетки, но они не помогают.

– Обследовался у врачей? Возможно, это как-то связано с повреждениями головного мозга. Вот этот шрам, он у тебя откуда? – тычу ему в лоб. Он прикрывает шрам челкой.

– Да ему уже сто лет. Когда был совсем маленьким, мы с родителями попали в автомобильную аварию. Машина всмятку, мама с папой в реанимации, а на мне ни царапины, только этот шрам.

Видимо, заметив мое лицо, он осекается.

– С… Северус? С вами все в порядке? – он трогает меня за плечо, но я раздраженно сбрасываю его руку. Стараюсь справиться с собой. – Вы так побледнели! Вам плохо?

Стараюсь не думать о том, что тут наболтал глупый мальчишка. «Мама с папой в реанимации». Лили. Она могла умереть, а я бы даже не узнал об этом. Я бы так и злился на нее, до сих пор, я бы не знал, а она была бы мертва, и никогда больше не позвонила бы мне, и не встретилась на улице, и не… и я не…

Визг тормозов, страшный звук, с которым корежится металл, крик и плач ребенка, кровь по серому асфальту. «Машина всмятку». Он говорит это так спокойно, так буднично. А меня словно в ледяную воду окунули. Ведь она могла умереть. И я бы навеки – навеки! – остался виноват перед ней.

– Северус? – мягко зовет Гарри, снова настойчиво сжимая мое плечо. У меня нет сил оттолкнуть его. Но через пару секунд я беру себя в руки; смысл устраивать истерику, когда все уже давно позади? Все обошлось. Она жива, и этот несносный Поттер тоже жив, и Гарри, вот он, рядом, заглядывает в глаза, изображает беспокойство.

– Все хорошо. Я просто… просто отвлекся. Все хорошо.

– А. Ну ладно. Может, налить вам воды?

– Занимайся своим чертовым завтраком, Поттер! – рявкаю я, и он ухмыляется.

– Ну, так-то лучше. Теперь я вижу, что вы в порядке. – Он морщит лоб, что-то обдумывая. – Знаете, это несправедливо. Я то и дело торчу у вас дома, а вы ни разу ко мне не заглянули. Хотите, приглашу вас в гости?

Снова зайти в тот дом; дом Лили. Дом, в котором я находил убежище в самые тяжелые и темные времена своей жизни… Когда отец начинал терять над собой контроль, когда хотелось спрятаться от всего на свете, когда жизнь становилась невыносимой... в семействе Эвансов давно привыкли к тому, что на пороге их дома появляется тощий мальчишка в обносках. Они принимали меня, и никогда, ни разу не намекнули, что я мешаю, что я лишний. Я пережидал бури в комнате Лили. Меня усаживали за общий стол, и миссис Эванс подкладывала мне добавки. В их доме всегда ярко горел свет; а когда наступало время для сна, мне стелили на полу в комнате Лили, и мы до поздней ночи шептались о всяких пустяках.

Больше всего на свете я хочу снова попасть в тот дом; даже если он и изменился так же, как мой. Просто пройтись по знакомым комнатам, посмотреть из окна, дотронуться до стен. Я никогда бы не попросил Поттера… но раз он приглашает…

– Да. Очень.

Глава 2.

XI.

– Северус? – он зовет, но я не хочу откликаться. Я сижу на корточках у дверного косяка, прижав пальцы к высеченным на дереве словам: «Лили и Северус – дружба навеки». – Северус? – Он поднимается по лестнице и замечает меня. – О, вы нашли. Я тоже долго разглядывал, когда увидел в первый раз. Столько воспоминаний, правда? Вам, наверное, грустно.

Я отворачиваюсь. Вот еще только психоанализа не хватало.

– Здесь так здорово, – словно почувствовав мое настроение, он меняет тему. – Не знаю, почему родители никогда меня сюда не возили. И море близко…

– А пойдемте, Поттер, купаться?

Я сам не знаю, что на меня находит. О своих словах я жалею сразу же, стоит им вырваться. Мне просто захотелось на время уйти отсюда, из этого дома, потому что слишком много всего, слишком сильно, слишком… сразу.

Я ненавижу море. Воду. Я ужасно плаваю, едва могу удержаться на воде. И у меня ни малейшего желания раздеваться перед ним. Это все дом; и рассказ об автокатастрофе. Слишком напряженное утро, и вот уже я не пойми зачем зову его к морю.

Он молчит, и изо всех сил я надеюсь, что Поттер не согласится. Но когда я поворачиваюсь к нему, то встречаю его взгляд, и что-то во мне вспыхивает. Это все улыбка. Да, дело в ней. Нельзя так улыбаться. Не мне, по крайней мере.

– С удовольствием, – говорит он.

XII.

На берегу оказывается неожиданно холодно, и я с радостью использую заботу о здоровье как предлог остаться одетым. Покупаю себе кулек сорбета и сажусь на песок, глядеть, как купается Гарри. Ледяная крошка ядовито-зеленого цвета в серебристой фольге быстро оказывается усыпана песчаной крошкой – ветер невообразимый. Поттер покидал свои вещи рядом со мной, с удивительным равнодушием и без капли стеснения – что еще ожидать от такого молодого и привлекательного человека? У него нет причин скрывать свое тело. А у меня нет причин отводить взгляд от плоского живота, крепких бедер, тут же покрывшихся мурашками от холода, и плотной ткани черных плавок, обтянувших задницу негодника.

Я сам себе должен быть отвратителен. Он годится мне в сыновья. В качестве наказания я заставляю себя съесть песчаный сорбет, весь, до крошки.

Он плавает так долго, что я начинаю беспокоиться. В конце концов, если он переохладится и сляжет с температурой, заботиться о нем придется мне – иначе я получу настоящий разнос от рыжеволосой зануды… Я улыбаюсь, поймав себя на том, что отзываюсь о Лили про себя в таком же тоне, как и много лет назад, когда все было еще просто и ясно, и я не представлял ее ни подлой предательницей, ни светлоликим божеством. До того, как между нами случилось что-то… мерзкое.

Видимо, так на меня подействовало возвращение в дом Эвансов.

Гарри возвращается, падает на песок рядом со мной, мокрый и задыхающийся. Темная челка прилипла ко лбу, по переносице стекают капельки, песок тут же покрыл влажную кожу. Глаза сверкают – без очков еще ярче. Пока он ищет свои стекляшки среди груды одежды, я рисую узоры пальцем на песке.

– Море просто обалденное! – выдыхает он, наконец. – Так здорово! Вы должны обязательно…

– Обойдусь, – резко прерываю я его. Он шумно возится, устраивается, закинув руки за голову, совсем не заботясь, что весь перепачкался в песке.

– Теперь буду приезжать сюда каждое лето, – обещает он, но мне нет до этого никакого дела.

– Оденься, становится прохладно, – советую я.

– Я потом еще схожу, окунусь, – отмахивается он, смотрит вдаль – туда, где среди моря возвышается каменный риф. Я тоже гляжу – над уродливой черной глыбой кружат чайки и, кажется, совы. Впрочем, этого не может быть – наверное, какой-то причудливый обман зрения.

– Эй!

Радостный возглас рядом с нами, и Гарри тут же вскакивает и трясет руку своего приятеля Уизли. Рядом с ним еще одна рыжая – судя по всему, его младшая сестра.

– Привет, – говорит она, широко распахнув глаза и оглядывая Гарри с ног до головы. Пигалица одета в какой-то детский канареечно-желтый купальник, плоская грудь обтянута эластичной лентой, изображающей топ. Ее братец в очередной нелепой футболке, с надписью «Осторожно! Пукающие хомячки». – Я Джинни. А ты Гарри, я знаю. Мне Рон рассказывал. А ты уже ходил в Луна-парк? Он только на неделю приехал, так что ты удачно попал. А ты здесь до конца лета? – она сыплет вопросами, пока Рон закатывает глаза и за ее спиной изображает приступ внезапного удушения. Наконец, он хватает сестру за плечо и грубо оттесняет в сторону.

– Помолчи, Джин, у него сейчас мозг взорвется. Гарри, ты купаться пришел? А чего меня не позвал? Я уже не знал, как из дома удрать, мама с утра заставила все комнаты пылесосить, так развалина ломалась восемь раз за полчаса, а потом вообще шланг отвалился. Слушай, чувак, меня попросили присмотреть за этой малявкой, но она не очень назойливая, если вовремя ее усадить куда-нибудь на карусели.

– Мне не пять лет, Рональд Уизли! – надувается девчонка мигом.

– Тогда не изображай маму, – морщится Уизли. – Так что, искупаемся, и сходим в этот ее Луна-парк, чтобы отвязалась? Ты как, с деньгами порядок? Там вход три монеты, но Джин может притвориться, что ей нет семи.

– Вот еще!!

– Э-э-э, вообще-то, я… – Гарри впервые удается вставить слово, и он косится на меня. – Я тут, вообще-то, не один.

– Ой, – говорит девчонка, наткнувшись на мой мрачный взгляд. Ее братец тоже только теперь замечает меня.

Говорю же, я умею оставаться незамеченным.

– Здрассти.

– Может, просто искупаемся еще раз? – предлагает Гарри, и они убегают втроем к морю. Я стараюсь справиться с неприятным чувством, что абсолютно лишний, навязчивый старикан, которого все стыдятся, но из жалости таскают за собой. Из чистого мазохизма остаюсь на берегу, мерзну и дожидаюсь их возвращения.

Они валятся на песок, пыхтя и смеясь. Продолжают прерванный разговор:

– И что, там только камни?

– Говорят, там есть пещера, из которой всегда видно звезды и луну. Даже днем.

Я знаю, о чем они – о рифе. Когда я был ребенком, мы с Лили тоже часто говорили про это место. Черный Риф, стоящий в отдалении от берега – про него рассказывали разные небылицы. Что пираты оставили там сокровища, когда наведывались в наши места. Что с него в море прыгнула самоубийца, страдавшая от несчастной любви, и призрак ее поселился в пещере, плачет и воет в шторм. И про луну, конечно, тоже – луна и звезды, как из колодца.

– Туда даже вброд можно дойти, весной, когда море мельчает.

– Не говори фигни, Джин. Море не мельчает – просто волны откатываются.

– До него и сейчас можно доплыть, – ворчит она. – Я давно уже хочу, но Рон боится.

– Херня!

– Не ругайся! Тебе мама что сказала?!

– Наябедничаешь?!

Я первым замечаю, что Гарри смеется. Очень тихо – но плечи его дрожат, и солнце искрит в капельках воды, собравшихся над ключицами.

– Что?

– Чего ты?

– Вы такие классные, – заявляет Гарри. – Всегда мечтал, чтобы у меня был брат или сестра. Как я вам завидую!

– Вот еще, – фыркает Рон Уизли, но краснеет. – Фигня какая.

– А давайте доплывем до рифа? Гарри, ты же точно не боишься! – упрямо гнет свою линию девчонка. – Фред и Джордж говорили, что там есть призрак – поэтому Рон не хочет. А я думаю, враки это все. Ты же со мной поплывешь?

– Хватит приставать к нему со своими глупостями!

– Вообще-то, мне нравится эта идея, – заявляет Поттер, и тут я уже не могу смолчать.

– Вообще-то, – передразниваю его, – это слишком опасно. Пещеры затапливает, когда начинается прилив, и тогда оттуда уже не выбраться. Можно запросто захлебнуться.

Они поворачиваются ко мне, снова вспомнив о присутствии постороннего. Гарри хитро щурится.

– Звучит так, словно вы там были!

– Просто запомни, что я сказал, Поттер. Если не хочешь утонуть, ты туда не сунешься.

– Вы говорите, как моя мама! – недовольно говорит нахалка, и ее брат фыркает, видимо, представив меня в роли Молли-бывшей-Прюэтт. Гарри тоже улыбается, и я поднимаюсь на ноги, почувствовав, как мне все надоело.

– Оставлю вас одних, в таком случае. Развлекайтесь, детишки, – хмыкаю и ухожу, и еще слышу, как упрямая девчонка бубнит, что все равно проверит риф, а ее брат угрожает ей какими-то жуткими карами, если она осмелится.

XIII.

Гарри приходит вечером, буквально за руку волочет меня в сад.

– Серьезно, вы должны это увидеть!

Мы замираем, глядя на россыпь ярких огоньков в темной траве.

– Правда, красиво? – спрашивает он почему-то шепотом.

-Всего лишь насекомые, – предсказуемо возражаю я. Мне не по себе, потому что Гарри все еще держит меня за руку. – У нас всегда было много светлячков. Им нравится климат, наверное.

– Ну да. В Лондоне такого не увидишь… – откликается он. Мы стоим и беседуем о светлячках, как какие-то два идиота. Потом он, наконец, выпускает мою руку – и я едва в состоянии подавить в себе соблазн сжать пальцы, потереть их друг о друга, словно прикосновение Гарри оставляет на моей руке какой-то ощутимый след, вроде пыли, или… скорее… волшебной пыльцы.

– Вы обиделись на меня сегодня? – спрашивает он.

– Что?

– Ну, сегодня, на пляже. Вы так странно ушли. Я решил, что вы на меня обиделись.

– С чего бы это?

– Не знаю. Такое вот чувство... – неловко усмехается он, пристально глядя мне в глаза.

Потом мы сидим на ступеньках у дверей его дома, пьем какао и смотрим на светлячков.

Потом я собираюсь домой, но Гарри вдруг предлагает переночевать у него.

– Мне, по правде говоря, довольно жутко спать одному в этом огромном доме. Да и глупо как-то – два человека на два пустых дома; проще жить вместе.

– Я не собираюсь жить с тобой, Поттер, – фыркаю. – И ты уже не ребенок, чтобы бояться темноты.

Поттер стелет мне на диване, но я среди ночи на цыпочках поднимаюсь в бывшую спальню Лили и засыпаю на полу возле ее кровати, стянув матрас. В этот раз мне даже не требуется ежевечерняя таблетка снотворного.

XIV.

Ставшая уже привычной картина: кухня, утро, завтрак, неприлично бодрый Поттер. Только в этот раз мы завтракаем у него дома; поэтому он суетится больше обычного, изображая радушного хозяина. Впрочем, даже когда мы завтракали у меня, у плиты все равно стоял Гарри, до странности отлично справляющийся с готовкой.

Я гляжу, как он выжимает нам апельсиновый сок, дрыгаясь под бодрую мелодию несуществующего радио. Потом заглядывает в холодильник. Смешливо фыркает, корчит гримасу, понюхав коробку с молоком.

– Молоко как ничто иное символизирует скоротечность бытия, – сумным видом произносит он, и я, не сдержавшись, улыбаюсь. Поощренный, он хватает яйцо. – Яйцо – символ целостности, непорочности и начала начал… - Начало начал разбивается и расплывается лужицей по поверхности сковороды. – Соль означает…

Дверной звонок заставляет его умолкнуть на полуслове.

Я опрокидываю сахарницу, когда слышу знакомый голос в прихожей. Сижу, не отрывая взгляда от столешницы с рассыпанными по ней сверкающими крупицами.

Сижу, слушаю.

– Гарри! Черт, как же ты вырос! Иди сюда. Вот так. Гарри! Ну, как же я рад тебя видеть, ты не представляешь! Знаешь, приятель, тебе надо было предупредить меня, что приедешь раньше.

– Я не хотел никого беспокоить. Подумал, что надо сначала обжиться здесь…

– Ну-ну, ври лучше. Самостоятельности захотел, верно? Подумал, что свободный дом не повредит – приведешь сюда девчонок, повеселишься… и никаких назойливых родственников. Вечеринку уже закатывал? Что? Только не говори, что нет! Гарри! Нам надо отпраздновать твой приезд! Куда пойдем? Нет, не говори – я сам сейчас придумаю. У меня есть пара мест на примете, тебе должно понравиться. Черт, ну, как же я рад, что ты приехал!

Смех.

Я собираю сахар пальцем.

– Я тоже рад, Сириус. Мне тут очень нравится. Теперь буду приезжать чаще.

– Вот это правильно! Дыра та еще, ты поймешь, когда поживешь здесь какое-то время… но свои плюсы есть. А главное – мы с тобой славно будем проводить время, это я тебе обещаю.

– Верю, верю… папа предупреждал меня, что ты тут же потащишь меня в какой-нибудь безумный клуб…

– Конечно! А как иначе? Джейми тоже следовало бы приехать сюда.

– Он не может, ты же знаешь – работа…

– Ну-ну, ври лучше. Джейми прочно застрял под каблуком твоей матери.

– Сириус!

– Скажешь, неправда? Ну, ладно, закроем тему. Я не обижаюсь, что там. Не говори ему, что я так сказал. Я просто надеялся, что он вырвется хоть на недельку. Ладно, плевать. Мы и вдвоем отлично повеселимся. Ты лучше скажи мне – ты уже виделся с Сопливусом?

– С кем? – переспрашивает Гарри; я выхожу из кухни.

– Блэк.

– Ба! Гарри, что он тут делает?! В твоем доме?!..

– Завтракаю, вообще-то, – отвечаю сухо. – Гарри, яичница безнадежно сгорела. Не уверен, что хочу ее есть. – За подобное выражение на лице Блэка я готов выложить целое состояние, но оно достается мне бесплатно. – А ты, судя по всему, продаешь что-то? – У него действительно жалкий вид – какая-то невыразительная футболка в масляных пятнах, тощее лицо и седеющие волосы. Он состарился раньше срока, и выглядит лет на двадцать старше меня. А ведь был когда-то первым красавцем школы…

– А ты по-прежнему задираешь свой большой нос, Снейп? Смотрю, наш маленький урок ничему тебя не научил – такой же заносчивый, высокомерный ублюдок…

– Сириус! – восклицает Гарри, виновато оглядываясь на меня. – Простите, он…

– Не стоит. Я прекрасно знаю Блэка, и его манеру общаться. – К сожалению. – Что ж, не буду вам мешать, раз намечается очередное сомнительное веселье. – Мне удается голосом выразить все свое презрение к подобному времяпрепровождению. – Гарри, надеюсь, ты покормишь Блэка. А то у него вид, как у узника концлагеря. Уверен, ему сгодится и подгоревшая яичница – Блэк никогда не отличался особой разборчивостью.

– Это он намекает на то, что я переимел половину школы. Считает, тут есть, чего стыдится. По крайней мере, имел я, а не меня. Что скажешь, Сопливус?

– А я смотрю, ты так и не повзрослел, Блэк, – качаю головой, скучающе его разглядываю. Ему вовсе не нужно знать, что внутри у меня все подрагивает мелкой дрожью, и где-то в животе скрутился ледяной узел ужаса – последний раз я испытывал его много лет назад, и передо мной также было лицо Блэка. Но я не хочу думать об этом сейчас, не хочу, не хочу. – Дай пройти, Блэк, я ухожу.

– О, да разве тебя кто-то держит? – он ухмыляется, скрестив руки на груди и загородив проход. У меня закладывает уши. Нет, он меня не ударит. Он не станет устраивать драку при Гарри. Он взрослый мужчина, как и я. Столько лет прошло… он не станет…

Я протискиваюсь мимо него к двери, и в следующий момент меня впечатывают в стену. Блэк все еще хищно ухмыляется, сграбастав в кулак ворот моей рубашки.

– Какой ты смелый стал, Сопливчик…

– СИРИУС, ХВАТИТ! – орет Гарри, подскочив к Блэку и оттаскивая его. Я одергиваю рубашку, задыхаясь, и рявкаю на Поттера:

– Мне не нужна твоя помощь, паршивый…

– Закрой пасть! – рычит Блэк, и Гарри виснет на нем, чтобы не позволить ему до меня добраться. – ТЫ НЕ СТАНЕШЬ ОСКОРБЛЯТЬ МОЕГО КРЕСТНИКА!

Я только качаю головой, продвигаясь к двери, но ни на секунду не выпуская Блэка из поля зрения. Он хмыкает мне вслед:

– История повторяется, верно?!

История повторяется. Верно.

«Мне не нужна твоя помощь, грязная… шлюха!..»

Так я сказал когда-то давно.

Вываливаюсь на порог и едва не скатываюсь со ступенек, когда на меня бросается с лаем огромный черный пес; пытаюсь игнорировать тошнотворный привкус на языке, на слабых ногах добираюсь до дома, запираю дверь и сажусь на пол, обхватив руками колени.

Тяжело дышу. Дышу. Дышу. Заставляю себя закрыть глаза и представить огромное заснеженное поле – обычно это помогает. Я справлюсь. Дышу. Дышу. Дышу. Приступа не будет. Не будет.

Все проходит, и я облегченно прижимаюсь спиной к стене. Я не астматик, по крайней мере, не считаю себя таковым – у меня было всего несколько приступов, и это скорее нервное. Я не астматик, только этого мне не хватало, для полного букета.

Просто я еще не готов был к этому. Не готов был встретить Блэка.

Только не его.

XV.

Первый приступ со мной случился почти двадцать пять лет назад.

У нас в школе был сторож; Филч. Чудаковатый тип, мало того, что походил на Франкенштейна, так еще всюду таскал за собой свою противную кошку, миссис Норрис. Грозил отхлестать ремнем каждого, кто посмеет обидеть его любимицу, и, понятно, ненавидел собак.

Поэтому и удивляло всех существование сторожевого пса, злобного, как тысяча чертей. Про него ходило множество слухов – говорили, что на самом деле в нем течет волчья кровь, поэтому он такой злой. Говорили, что однажды он растерзал на кусочки одного первоклашку и съел останки. Говорили, что он пришел в школу сам, из леса, который располагался недалеко от здания, и звался Запретным. В общем, много чего говорили, но знали наверняка все одно – Лунному лучше не попадаться.

Лунным его звали за светлую, серебристую шерсть – те, кому довелось его увидеть своими глазами, говорили, что она как будто сделана из чистого серебра.

Филч держал его где-то у себя, и выпускал по ночам, после отбоя, когда всем ученикам полагалось спать в своих комнатах и не высовывать нос на улицу. Пробежки злого и грозного пса по ровным газонам перед школой-пансионом отбивало охоту совершать ночные прогулки даже самым отчаянным хулиганам и страстно влюбленным парочкам. Слушался Лунный только Филча, да еще… мародеров.

Блэк и Поттер звали себя так. По мне, довольно точное название – они приходили и разрушали все, до чего могли дотянуться, просто из удовольствия причинять другим неприятности, либо от скуки. Для них не было ничего святого, правила морали считались нудной чепухой, а чужие слабости они чуяли за версту – и всегда ими пользовались. Нет, я не демонизирую их – такими они и были, хотя со стороны выглядели как обычные сорванцы-мальчишки с ясными глазами и жизнерадостными, веселыми характерами. Многие находили их интересными и «крутыми», почти все девчонки попадали под их обаяние, а мальчишки хотели стать такими, как они – вроде толстяка Петтигрю, который бегал за мародерами хвостиком. Даже Лунный каким-то образом обманулся в них и стал их ручной собакой. Отчего-то самый злой и опасный пес на свете позволил этим двум идиотам приручить себя, слушался их и никогда не причинял вреда.

Они звали его «Лунатик».

Я не знаю, каким образом они провели его в школу. Скорее всего, подозвали к открытому окну на первом этаже уже после того, как Филч выпустил его носиться по двору. И втащили внутрь.

Меня они обманули с легкостью. За пару дней до этого пропала моя тетрадь по химии, а ведь в ней были решенные примеры из тех, которые нам задавали на каникулы, и которые скоро должны были проверять. Я был уверен, что тетрадь похитили мародеры, и попытался уговорить их вернуть ее, но Блэк и Поттер прикинулись, что не понимают, о чем речь.

– Я бы никогда не прикоснулся к вещи, которую ты трогал, Сопливус! – завопил Блэк. – Потому что у меня нет такого мыла, которое бы потом смогло оттереть сопли с рук!

– Может, ты там исписал все поля именем Лили и сердечек наставил, вот и переживаешь? –хохотнул Поттер, уже тогда зацикленный на Эванс и вставляющий ее имя к месту и не к месту.

Я ничего от них не добился, но через пару дней услышал, как Блэк многозначительно сообщил Поттеру, что стоило бы перепрятать «то, что мы стащили», потому что они собираются шататься всю ночь по школе, и в их комнату может зайти кто угодно. «Брось», - отреагировал Поттер,- «кому придет в голову наведаться к нам посреди ночи? И потом, никто же не знает о тайнике под подоконником. Так что будь спокоен!». Если бы я не был таким идиотом, я бы немедленно догадался, что весь разговор, наигранный и нелепый, явно заключал в себе одну только цель – дойти до моих ушей и вынудить меня прийти к ним в комнату ночью. Но когда дело касалось мародеров, мозги у меня отключались напрочь.

И той же ночью я отправился за своей тетрадью. Потому что никому не следовало знать, что на последней странице я написал несколько стихов, которых жутко стеснялся, но не хотел зачеркивать или вырывать вместе со страницей. Я не мог дать мародерам такой отличный повод для шантажа и издевательств.

Я постучал в их дверь, проверяя, действительно ли они ушли. Несколько раз, настойчиво – из-за двери не доносилось ни звука. Я приоткрыл дверь и подождал. Вообще, почти все по ночам запирали комнаты – то, что дверь была не заперта, означало, что Блэк и Поттер действительно отправились шататься по ночной школе. Они частенько это делали, как я слышал.

Я вошел и начал искать тетрадь, стараясь не создавать лишнего шума. Свет я, понятно, не стал включать – иначе тут же бы прибежал ночной дежурный, а я не горел желанием объяснять, что делаю среди ночи в чужой спальне.

Под подоконником никаких тайников я не обнаружил, но не отчаялся. Сначала обшарил ящики стола – всякая дребедень, в том числе, их знаменитая «Карта Мародеров» - они хвастались, что на этой карте есть все, даже расположение личных покоев учителей, где никто ни разу не бывал. Карту я прихватил с собой – можно будет потом ее на что-нибудь выменять. Например, на спокойный год без оскорблений и атак.

Я посмотрел везде – и под подушками, и под матрасами, и в сундуках с книгами. Похоже, они и правда перепрятали чертову тетрадь. Что ж, у меня есть карта, так что обмен все-таки состоится. Но на всякий случай я заглянул еще и в шкаф.

Раздвинув вешалки с рубашками, я заметил тень на дне шкафа. Словно какое-то спящее животное. В следующую секунду я отпрянул, увидев, как сверкнули в темноте два диких желтых глаза. Я попытался закрыть дверцу, но не тут-то было – чудище прыгнуло на меня, опрокинув на пол. Я увидел в миллиметре от своего лица оскаленную собачью пасть.

Это был Лунный. Как только я это понял, я заорал и попытался спихнуть его – но он вцепился мне в руку, вгрызаясь в плоть. Я закричал еще громче, начал вырываться, и мне это удалось. Прижав руку к груди, я повернулся к двери, но пес снова кинулся на меня, в этот раз кусая в бедро.

Я помню запах крови и мочи, и холодящий, непереносимый ужас, и сильнейшую боль, и рычание, прерываемое отрывистым лаем и хрустом рвущейся ткани. И собственный крик, звенящий в ушах.

Дата добавления: 2015-10-21