Николь была очарована этими сельскими картинами: она постоянно вздыхала по живописной деревенской природе Таверне, хотя и оставила его для столь желанного Парижа.
Но наконец она пресытилась лицезрением сельского ландшафта и, устроившись среди цветов удобно и вполне безопасно, так что могла смотреть, не рискуя быть замеченной, опустила свой взгляд с горы на равнину, с далекого горизонта на соседние дома.
Везде, то есть на том пространстве, которые занимали три дома, Олива́ увидела запертые или глядевшие очень неприветливо окна. Вот три этажа, занятые стариками, живущими на проценты с капитала; у всех неизменно висят снаружи клетки с птицами, а в комнатах живут кошки. А дальше дом из четырех этажей, но Олива́ виден только овернец, живущий на верхнем этаже; другие жильцы точно отсутствуют, быть может, уехали куда-нибудь в деревню. Наконец, немного левее в третьем доме видны желтые шелковые занавески, цветы и как бы в дополнение к этой уютной обстановке мягкое кресло у окна, казалось поджидающее мечтателя или мечтательницу.
В этой комнате, которая казалась особенно темной при ярком солнце, Олива́ как будто разглядела какую-то тень, равномерно двигавшуюся взад и вперед.
Не давая больше воли своему нетерпению, Олива́ еще лучше спряталась и, позвав горничную, вступила с ней в разговор, чтобы, для разнообразия, сменить радости одиночества на радость от общества живого существа, мыслящего, а главное, обладающего даром речи.
Но горничная была очень неразговорчива, вопреки традициям. Она ничего не имела против того, чтобы указать своей госпоже Бельвиль, Шаронн и кладбище Пер-Лашез. Она сообщила, что видневшиеся церкви носили имена святого Амвросия и святого Лаврентия; она указала на изгиб бульвара и на его спуск к правому берегу Сены; но когда вопрос коснулся соседей, горничная не смогла сказать ни одного слова: она знала о них столько же, сколько и ее хозяйка.
Олива́ не получила никаких разъяснений о полутемной квартире с желтыми шелковыми занавесками, не узнала ничего ни о двигавшейся тени, ни о кресле.
Если Олива́ лишилась удовольствия заранее познакомиться со своей соседкой, то, по крайней мере, могла пообещать себе, что устроит это знакомство сама. Она отослала слишком скрытную служанку, чтобы без свидетелей предаться своему исследованию.
Случай не замедлил представиться. Соседи начали открывать свои двери и, вздремнув после обеда, стали одеваться для прогулки по Королевской площади или Зеленой аллее.
Олива́ пересчитала соседей. Их было шестеро, и все они, при всей своей непохожести, необыкновенно подходили друг к другу, как и подобает людям, избравшим улицу Сен-Клод местом жительства.
Олива́ провела часть дня за изучением их действий и привычек. Все они прошли перед ней, за исключением движущейся тени в окне, которая, не дав Олива́ возможности увидеть свое лицо, опустилась в кресло и, казалось, застыла в неподвижной задумчивости или созерцательности.
Это была женщина. Она отдала свою голову в распоряжение парикмахерше, которая за полтора часа соорудила на ее темени и висках одну из тех вавилонских башен, для которых требовались и минералы и растения; понадобились бы и животные, если бы в дело вмешался Леонар и если бы женщины того времени согласились превратить свою голову в Ноев ковчег с его обитателями.
Потом незнакомка, причесанная, напудренная, в белом кружевном наряде, снова погрузилась в свое кресло, подложив себе под шею несколько подушек, настолько твердых, чтобы эта часть тела поддерживала все его равновесие и обеспечивала неприкосновенность воздвигнутого на голове сооружения, независимость от толчков и сотрясений, которые могли бы потревожить основание этой горы.
Неподвижно сидящая дама напоминала индийских богов, плотно и прочно восседающих на своих пьедесталах, с глазами, устремленными, как и мысль, в одну точку. Они одни служили идолу, будучи и стражами, и верными слугами, выполняя то повеления тела, то прихоти души.
Олива́ заметила, что столь тщательно причесанная дама красива и что ее ножка в маленькой розовой атласной туфельке, поставленная на край подоконника, мала и изящна; залюбовалась округлостью рук и пышной груди, вздымавшей корсет и пеньюар.
Но более всего ее поражала глубокая задумчивость дамы; казалось, ее мысль, устремленная к какой-то невидимой и неясной цели, была настолько властной, что обрекала все тело на неподвижность, подавляя его своей волей.
Эта женщина, которую мы узнали (это не дано было Олива́), не подозревала, что ее может кто-нибудь увидеть. Окна напротив нее никогда не открывались. Видны были лишь цветы да порхающие птички — то, чем любовалась Николь; дом г-на де Калиостро никогда не выдавал своих тайн, и, кроме рабочих, подновлявших его, ни одно живое существо никогда не показывалось в окнах.
Кажущееся противоречие со словами Калиостро о том, что он жил в этих комнатах, можно объяснить в двух словах. По приказанию графа они были за один вечер приготовлены как бы для него самого, а в действительности для Олива́. Он, если можно так выразиться, обманул самого себя — настолько хорошо были выполнены его распоряжения.
Итак, дама с красивой прической оставалась погруженною в свои мысли. Олива́ вообразила, что эта задумавшаяся красавица размышляет о любви, наткнувшейся на препятствия.
Сходство в красоте, сходство в одиночестве, в возрасте, в скуке — сколько нитей, способных соединить две души, которые, может быть, ищут друг друга, повинуясь таинственным, непреодолимым и необъяснимым расчетам судьбы!
Олива́, увидев эту одинокую мечтательницу, была не в силах оторвать от нее глаз.
Какая-то нравственная чистота была в этом влечении женщины к женщине. Такая тонкость чувств чаще, чем обычно думают, встречается среди несчастных созданий, для которых тело играет главную роль в жизни.
Изгнанные из духовного рая, бедняжки вздыхают об утраченных садах и улыбающихся ангелах, что скрываются под таинственной сенью.
Олива́ вообразила себе, что нашла в прекрасной затворнице родственную душу. Она мысленно построила целый роман, подобный ее истории, воображая, со свойственной ей наивностью, что не может красивая изящная женщина уединенно жить на улице Сен-Клод, если у нее нет глубоких сердечных горестей.
Изукрасив всеми цветами фантазии придуманную ею романтическую историю, Олива́, как все увлекающиеся натуры, сама поддалась очарованию своего вымысла; она уже летела на крыльях навстречу своей подруге, нетерпеливо желая, чтобы и у той также выросли крылья.
Но дама с башней на голове не двигалась; казалось, она дремала на своем пьедестале. Прошло два часа, а она не шелохнулась.
Олива́ начинала приходить в отчаяние. Для самого Адониса или Босира она не сделала бы и четверти тех авансов, какие делала незнакомке. Выбившись из сил, переходя от нежности к ненависти, она раз десять открывала и затворяла свое окно, раз десять вспугивала птичек, сидевших в листве; при этом она посылала соседке такие многозначительные телеграфические знаки, что самый тупоумный из агентов г-на Крона, проходи он по бульвару или по улице Сен-Клод, не мог бы не заметить их и не заинтересоваться.
Наконец Николь стала убеждать себя в том, что дама с красивой прической отлично видела ее знаки и приняла все сигналы, но отнеслась к ним с презрением, что она надменная особа или идиотка. Идиотка! С таким умным, глубоким взглядом, с такой капризной ножкой и нервной рукой! Этого не может быть!
Надменна, да, насколько могла быть надменна знатная дама в те времена по отношению к горожанке. Олива́, заметив, как аристократичны черты лица молодой женщины, заключила, что та горда и неприступна, и отказалась от дальнейших попыток.
Отвернувшись с очаровательным недовольством от незнакомки, она села лицом к солнцу, теперь уже заходившему, и вернулась к обществу цветов, приветливых сотоварищей, которые, будучи не менее благородны, изящны, напудрены и кокетливы, чем самые знатные дамы, позволяют тем не менее трогать их, вдыхать их аромат и своим благоуханием, свежестью и трепетным прикосновением как бы дарят свой поцелуй дружбы или поцелуй любви.
Николь не думала о том, что та, кого она заподозрила в гордости, была Жанна де Валуа, графиня де Ламотт, которая со вчерашнего дня всецело была занята поисками блистательной идеи; целью этого замысла было помешать свиданию Марии Антуанетты с кардиналом де Роганом; еще более важные интересы требовали, чтобы кардинал, не видясь более с королевой наедине, был твердо убежден, что видится с нею, довольствовался этим и перестал добиваться большего — настоящего свидания.
Эти серьезные раздумья служили вполне законным извинением тому, что молодая женщина даже не шевельнула головой в течение двух смертельно долгих часов.
Если бы Николь знала все это, то, конечно, не стала бы гневно спасаться бегством в гущу цветов.
И, усаживаясь среди них, не сбросила бы с балкона горшок с диким бадьяном, который со страшным грохотом упал на безлюдную улицу. Олива́ поспешила удостовериться, какой ущерб она произвела.
Дама, погруженная в свои мысли, очнулась от шума, увидела цветочный горшок на мостовой и, решив перейти от следствия к причине, то есть узнать, откуда он упал, подняла глаза с мостовой на балкон противоположного дома.
Она увидела Олива́.
Увидев ее, она издала дикий крик, крик ужаса, крик, перешедший в содрогание всего тела, окаменевшего и застывшего до того в одной позе.
Глаза Олива́ и дамы встретились и обменялись вопросительным взглядом. Каждая старалась прочесть в глубине души другой.
Жанна вскрикнула в первую минуту:
— Королева!
Затем вдруг, молитвенно сложив руки и сдвинув брови, не смея шевельнуться, чтобы не вспугнуть необъяснимое видение, она прошептала:
— О, я искала средство… Вот оно!
В это мгновение Олива́ услышала за собой шум и поспешно обернулась.
В ее комнате стоял граф, который видел этот обмен взглядами.
— Они увидели друг друга! — сказал он.
Олива́ поспешно ушла с балкона.
ДВЕ СОСЕДКИ
С той минуты как обе женщины увидели одна другую, Олива́, уже подпав под очарование своей соседки, перестала притворяться, что пренебрегает ею, и, осторожно пробираясь между цветами, отвечала улыбками на улыбки, которые ей посылала незнакомка.
Навещая ее, Калиостро не забывал напоминать о необходимости соблюдать величайшую осмотрительность.
— Главное, — говорил он ей, — не заводите знакомства с соседями.
Эти слова обрушились, как зловещий град, на Олива́, для которой жесты и поклоны соседки стали приятным развлечением.
Не заводить знакомств с соседями — значит повернуться спиной к этой прелестной женщине с такими сияющими и ласковыми глазами, с обольстительными движениями, значило отказаться от разговоров телеграфическими знаками о погоде, это значило порвать связь с подругой. Ибо воображение Олива́ работало с такой быстротой, что Жанна была уже для нее интересным и дорогим существом.
Лукавая особа отвечала своему покровителю, что ни за что не решится ослушаться его и не заведет никаких знакомств со своими соседями. Но как только он ушел, она устроилась на балконе таким образом, чтобы привлечь внимание соседки.
А та, надо думать, была очень довольна этим, так как на первые же сделанные ей авансы отвечала поклонами и воздушными поцелуями.
Олива́ не оставалась в долгу по части любезностей; она заметила, что незнакомка теперь почти не отходит от окна, никогда не забывает попрощаться, уходя из дому, и поздороваться при возвращении, точно ее сердечная нежность сосредоточилась исключительно на балконе Олива́.
Подобное положение вещей должно было вскоре повлечь за собой попытку сближения.
И вот что случилось.
Калиостро, навестив через два дня Олива́, с неудовольствием сообщил ей о том, что в дом приходила какая-то незнакомая дама.
— Как так? — спросила Олива́, слегка краснея.
— Да, — ответил граф, — приходила весьма красивая, молодая, изящная дама и вступила в разговор с лакеем, отворившим дверь после ее усиленных звонков. Она спросила, кто та молодая особа, что живет на четвертом этаже, в надстройке, — то есть в вашем помещении, милая моя. Эта дама говорила несомненно про вас. Она хотела вас видеть, значит, она вас знает; значит, она имеет на вас виды… Выходит, ваше убежище открыто? Берегитесь, в числе полицейских сыщиков есть и женщины, а не одни мужчины. И я предупреждаю, что не смогу отказать господину де Крону, если он потребует, чтобы я выдал ему вас.
Вместо того чтобы испугаться, Олива́, сразу узнав по описанию свою соседку, почувствовала к ней бесконечную благодарность за сделанный ею первый шаг, но твердо решившись отблагодарить ее за это, как только будет возможность, сочла за лучшее утаить все это от графа.
— Вы не боитесь? — спросил Калиостро.
— Никто меня не видел, — возразила Николь.
— Так разве не вас хотела видеть эта дама?
— Думаю, что не меня.
— Однако, догадаться, что в этой надстройке живет женщина… Ах, берегитесь, берегитесь!
— Но, господин граф, — сказала Олива́, — чего же мне бояться? Если меня видели, чего я не думаю, то больше не увидят, а если б кто и увидел меня снова, то это было бы только издали, так как в дом ведь проникнуть нельзя?
— Нельзя, это верно, — ответил граф, — разве перелезть через ограду, что нелегко, или открыть калитку таким ключом, как у меня, что также нелегко, так как я с ним не расстаюсь…
С этими словами он показал Олива́ ключ, с помощью которого входил через калитку.
— А так как мне нет расчета вас губить, — продолжал он, — то я не одолжу ключа никому… И так как вам нет никакой выгоды попасть в руки господина де Крона, то вы не допустите, чтобы кто-нибудь перелезал через ограду. Словом, дитя мое, вы предупреждены; поступайте как найдете нужным.
Олива́ рассыпалась во всевозможных уверениях и постаралась поскорее освободиться от графа, да и он со своей стороны не слишком настаивал на том, чтобы остаться.
На другое утро, с шести часов утра, она уже была на своем балконе, с наслаждением вдыхая чистый воздух, доносившийся с соседних холмов, и не сводя внимательного взгляда с запертых окон своей приветливой подруги.
А та, обыкновенно просыпавшаяся не раньше одиннадцати часов, показалась в окне, как только появилась Олива́. Можно было подумать, что она стояла за спущенными занавесками, ожидая только минуты, когда можно будет показаться.
Женщины обменялись поклонами; Жанна, высунувшись из окна, посмотрела по сторонам, не может ли кто-нибудь их подслушать. Кругом было безлюдно. Не только на улице, но и в окнах домов не видно было ни души.
Тогда она приложила обе руки ко рту, сложив их в виде рупора, и громко и отчетливо, хотя и не усиливая голоса до крика, сказала Олива́:
— Я хотела навестить вас, сударыня.
— Тише, — промолвила Олива́, испуганно отступая назад, и при этом приложила палец к губам.
Жанна в свою очередь, отскочила в глубь комнаты и спряталась за занавески, решив, что появился какой-нибудь нескромный свидетель, но почти тотчас же появилась снова, успокоенная улыбкою Николь.
— Так вас нельзя видеть? — начала она снова.
— Увы! — жестом отвечала Олива́.
— Подождите, — возразила Жанна. — А можно ли вам писать?
— О нет! — воскликнула Олива́ с испугом.
Жанна несколько минут что-то соображала, Олива́ послала ей очаровательный поцелуй и получила два ответных поцелуя от Жанны, которая, закрыв свое окно, вскоре вышла из дому.
Олива́ решила про себя, что подруга ее, наверное, придумала какой-нибудь новый способ общения: ее прощальный взгляд ясно говорил об этом.
Действительно, через два часа Жанна вернулась. Солнце сияло вовсю, и мощенная мелкими камнями мостовая накалилась, как песок Испании в сильную жару.
Олива́ вскоре увидела, что ее соседка подошла к окну с арбалетом в руке и, смеясь, сделала ей знак отойти.
Олива́ повиновалась, рассмеявшись вслед за подругой, и спряталась за ставню.
Старательно прицелившись, Жанна выпустила из лука маленькую свинцовую пулю, которая, к несчастью, вместо того чтобы перелететь на балкон, ударилась о железные перила и упала на улицу.
Олива́ разочарованно вскрикнула. Жанна, сердито передернув плечами, поискала глазами свой метательный снаряд на улице и затем скрылась на несколько минут.
Олива́, нагнувшись, смотрела с балкона вниз: прошел какой-то тряпичник, поглядывая по сторонам, но увидел он пульку в канаве или нет? Она не знала, так как спряталась сама, чтобы не быть замеченной.
Вторая попытка Жанны была более удачна.
Ее арбалет метко перекинул через балкон в комнату Николь вторую пулю, которая была обернута запиской следующего содержания:
«Я интересуюсь Вами, прекрасная дама. Я нахожу Вас прелестной и полюбила Вас за одну Вашу наружность. Вы, значит, узница? Известно ли Вам, что я тщетно пыталась навестить Вас? Позволит ли мне когда-нибудь волшебник, стерегущий Вас, приблизиться и сказать Вам, как я сочувствую бедной жертве мужского деспотизма?
Как видите, я обладаю достаточной изобретательностью, когда нужно сослужить службу моим друзьям. Хотите быть моей подругой? По-видимому, Вы не можете выходить, но несомненно можете писать, и так как я свободна в своих действиях и выхожу из дому, когда хочу, то дождитесь, когда я буду проходить под Вашим балконом, и бросьте мне Ваш ответ.
Если стрельба из арбалета станет опасной или будет замечена, то условимся общаться другим способом, более легким. Спустите с вашего балкона, когда начнет смеркаться, клубок ниток и привяжите к нему Вашу записку. Я к нему, в свою очередь, прикреплю свою, которую Вы незаметно поднимете наверх.
Знайте, что, если Ваши глаза не лгут, я рассчитываю на частицу такой же привязанности, какую Вы мне внушили, и что вдвоем мы можем победить весь мир.. S. Не видели ли Вы, чтобы кто-нибудь поднял мою первую записку?»
Жанна не подписалась и к тому же совершенно изменила свой почерк.
Олива́ вся затрепетала от радости, получив записку, и ответила на нее следующее:
«Я люблю Вас так же, как Вы меня. Я действительно жертва людской злобы. Но человек, который меня здесь держит, не тиран, а покровитель. Он раз в день тайно приходит навестить меня. Все это я Вам потом объясню. Записка на нитке, по-моему, лучше, чем арбалет.
Увы! Нет, выходить я не могу: меня запирают на ключ, но это для моего блага. О, сколько мне надо было бы Вам поведать, если бы я когда-нибудь имела счастье поговорить с Вами. Есть столько подробностей, которые нельзя передать в письме!
Ваша первая записка не могла быть поднята никем, кроме простого тряпичника, проходившего мимо, но эти люди не умеют читать, и для них свинец свинцом и остается.
Олива́ подписала свое имя со всей старательностью.
Она жестом показала графине, будто разматывает клубок, и потом, дождавшись вечера, спустила его на улицу.
Жанна стояла под балконом, поймала нитку и сняла записку, о чем ее сообщница могла заключить по колебаниям нитки; затем она вернулась к себе, чтобы прочитать послание.
Через полчаса она привязала к благодетельной нитке записку следующего содержания:
«Человек может сделать все, что захочет. Нельзя сказать, чтобы Вас стерегли не спуская глаз, так как я Вас всегда вижу одну. Следовательно, Вы можете с полной свободой принимать людей или, что еще лучше, сами выходить из дому. Как запирается Ваш дом? Ключом? У кого находится этот ключ? У человека, который навещает Вас, не правда ли? Неужели он так упорно прячет этот ключ, что Вы не можете похитить его или снять с него слепок? Вы ведь не собираетесь делать что-нибудь дурное: речь идет о том, чтобы добыть несколько часов свободы для приятных прогулок рука об руку с подругой, которая утешит Вас во всех несчастьях и сторицей вернет все, что Вы утратили. Речь идет даже о Вашем полном освобождении, если Вы того непременно захотите. Мы во всех подробностях обсудим этот вопрос при первом же нашем свидании».
Олива́ жадно пробежала эту записку. Ее бросило в жар при мысли о сладкой свободе, и сердце замерло, предвкушая наслаждение запретным плодом.
Она заметила, что граф всякий раз, приходя к ней и принося ей то книгу, то какую-нибудь прелестную вещицу, ставит свой маленький потайной фонарь на шифоньерку, а ключ кладет на фонарь.
Олива́ заранее приготовила кусок мягкого воска и сделала слепок ключа при первом же визите Калиостро.
Граф даже не повернул головы, пока она занималась этим; он разглядывал в это время цветы, распустившиеся на балконе, и Олива́ могла, таким образом, спокойно довести свое дело до конца.
Как только граф ушел, Олива́ положила в коробочку слепок ключа, и Жанна получила ее вместе с записочкой.
А на другой день, около полудня, арбалет, служивший более скорым и чрезвычайным способом связи — по сравнению с перепиской посредством нитки он играл ту же роль, что телеграф по отношению к конному курьеру, — арбалет, говорим мы, бросил Олива́ следующую записку:
«Дорогая моя, сегодня вечером, в одиннадцать часов, когда Ваш ревнивец удалится, сойдите вниз, отодвиньте засов двери, и Вы очутитесь в объятиях той, которая называет себя
Олива́ затрепетала от радости, какой ни разу не ощущала даже от самых нежных писем Жильбера в весеннюю пору первой любви и первых свиданий.
Она спустилась в одиннадцать часов, не заметив у графа никаких подозрений. Внизу она нашла Жанну, которая нежно обняла ее и заставила сесть в карету, ожидавшую на бульваре. Ошеломленная и трепещущая, опьяненная, Олива́ в течение двух часов каталась со своей подругой, и в продолжение всей прогулки они между поцелуями поверяли друг другу свои тайны и строили всевозможные планы на будущее.
Жанна первая посоветовала Олива́ вернуться домой, чтобы не возбуждать недоверия у своего покровителя. Она уже узнала, что покровителем этим был Калиостро, и, опасаясь гениального ума этого человека, для успеха своего плана считала необходимым соблюдение глубочайшей тайны.
Олива́ раскрыла свою душу, рассказала про Босира, про полицию.
Жанна выдала себя за девушку из знатного дома, живущую с любовником, втайне от семьи.
Одна узнала все, другая — ничего; вот какова была дружба, в которой поклялись друг другу эти женщины.
Начиная с этого дня им не нужно было более ни арбалета, ни клубка ниток: у Жанны был свой ключ. Она заставляла Олива́ спускаться вниз, когда хотела.
Вкусный ужин и тайная прогулка — вот каковы были приманки, на которые охотно шла Олива́.
— Что, господин де Калиостро ничего не подозревает? — спрашивала порой с беспокойством Жанна.
— Он? Право, если бы я сама ему это сказала, он и то не поверил бы, — отвечала Олива́.
Через неделю эти ночные вылазки из дому сделались для Олива́ привычкою, потребностью и даже удовольствием. Через какую-нибудь неделю Олива́ повторяла имя Жанны гораздо чаще, чем прежде имена Жильбера и Босира.
СВИДАНИЕ
Как только г-н де Шарни приехал в свои поместья и, сделав первые визиты, заперся у себя, доктор предписал ему никого не принимать и самому не выходить из дома. И эту инструкцию Шарни исполнял с такой строгостью, что никто из местных жителей кантона больше не видел героя морской битвы, известной во всей Франции, героя, на которого жаждали взглянуть все молодые девушки, неравнодушные к его храбрости, — а к ней, по слухам, нужно было еще прибавить красоту.
Телесный недуг Шарни был не так страшен, как говорили. Вся его болезнь сосредоточилась у него в сердце и в голове; но какая болезнь, Боже! Какую острую, беспрестанную, беспощадную боль он испытывал от жгучих, мучительных воспоминаний и терзавших душу сожалений.
Любовь — это как тоска по родине: разлученный с любимой оплакивает идеальный рай, а не материальное отечество; при этом, какова бы ни была наша склонность к поэзии, нельзя не согласиться, что любимая женщина несколько более материальный рай, чем тот, где обитают ангелы.
Господин де Шарни не смог более трех дней выдержать разлуки. Вне себя от того, что его мечты разбиваются о невозможность претворения — а это было вызвано его отъездом, — он распустил по всему кантону слух о предписании доктора, про которое мы упоминали. Поручив верному слуге никого не пускать в его дом, Оливье ночью на добром и быстром коне оставил свою усадьбу. Восемь часов спустя он был в Версале и нанял при посредстве своего камердинера маленький домик позади парка.
Этот дом, пустовавший после трагической смерти одного дворянина из королевской волчьей охоты, перерезавшего там себе горло, прекрасно подходил Шарни, рассчитывавшему укрыться в нем лучше, чем в своем поместье.
Дом был прилично меблирован и имел два выхода: на пустынную улицу и на аллею, идущую вокруг парка. А из окон, выходивших на юг, Шарни мог попасть прямо в буковую рощу: эти окна, если открыть их ставни, окруженные диким виноградом и плющом, превращались в расположенные чуть выше уровня первого этажа двери для того, кто захотел бы спрыгнуть в королевский парк.
Это соседство, представлявшее и в те времена большую редкость, было привилегией, дарованной смотрителю охоты для того, чтобы он мог, не причиняя себе беспокойства, наблюдать за ланями и фазанами его величества.
При одном взгляде на эти окна в веселом обрамлении пышной зелени можно было представить себе, как меланхоличный ловчий осенним вечером сидит, облокотившись, у среднего окна, а лани, шурша тонкими ногами по сухим листьям, играют в спасительной чаще под багряным лучом заходящего солнца.
Такое уединение больше всего нравилось Шарни. Было ли оно вызвано любовью к природе? Это мы вскоре увидим.
Когда Шарни устроился в домике, оставшемся по-прежнему наглухо запертым, и когда его камердинеру удалось охладить любопытство соседей, для молодого человека, забытого всеми и забывшего обо всех, началась та жизнь, при мысли о которой трепет должен охватить всякого, кто во время своего земного существования любил или хотя бы слышал про любовь.
Менее чем в две недели Шарни ознакомился с распорядком дворца и с образом жизни сторожей; он узнал часы, когда птица прилетала на водопой и когда здесь прокрадывался олень, испуганно вытягивая шею. Он узнал те минуты, когда воцарялась полная тишина, узнал часы прогулок королевы и ее дам, часы сторожевых обходов — одним словом, он, находясь в отдалении, жил общей жизнью с обитателями Трианона, храма, служившего предметом его безрассудного поклонения.
Стояло чудесное время года, и теплые, благоуханные ночи давали ему возможность подолгу вести наблюдения и наполняли его душу смутными мечтами; он обыкновенно проводил часть ночи у своего окна под зарослями жасмина, прислушиваясь к отдаленным звукам, долетавшим из дворца, и следя сквозь листву, как играют огни в его окнах, пока не настанет час отхода ко сну.
Вскоре окно перестало удовлетворять его. Он был слишком далеко от этих огней и звуков. И вот однажды ночью он спрыгнул вниз на траву, вполне уверенный, что в этот час не встретит ни собак, ни стражей, и доставил себе отрадное и опасное наслаждение подойти к опушке леска, к этой промежуточной полосе, которая отделяла густой мрак от яркого лунного света, озарявшего все вокруг; отсюда он вглядывался то в черные, то в бледные силуэты, мелькавшие за белыми занавесками окон королевы.
Таким образом, он видел королеву ежедневно, без ее ведома.
Он умел узнавать ее на расстоянии четверти льё, когда она проходила со своими дамами или с кем-либо из своих друзей-придворных, играя китайским зонтиком, защищавшим от солнца ее голову, покрытой шляпой с цветами и широкими полями.
Ничья походка, ничей внешний облик не могли ввести его в заблуждение. Он знал все наряды королевы и сразу различал среди листвы ее платье, зеленое с черными муаровыми полосами, слегка развевавшееся, когда она шла своей грациозной и соблазнительно-целомудренной походкой.
А когда видение исчезало, когда сумерки, выгоняя из парка гуляющих, позволяли ему приблизиться к статуям перистиля, чтобы подстеречь последнее движение обожаемой тени, Шарни возвращался к своему окну и сквозь просвет, который он умел находить среди высоких деревьев, смотрел издали на огни, сияющие в окнах королевы; потом эти огни гасли, и тогда он жил воспоминанием и надеждой, как перед этим жил созерцанием и восхищением.
Однажды вечером, через два часа после того, как он вернулся к себе, послав прощальный привет исчезнувшей тени, когда роса, падающая со звезд, начала покрывать своим белым жемчугом листья плюща и Шарни собирался покинуть свое окно и идти спать, до его слуха долетел легкий скрип замка; он вернулся на свой наблюдательный пост и стал прислушиваться.
Было уже поздно; на дальних версальских колокольнях звонили полночь, и потому необычайный в такое время звук удивил Шарни.
Этот непокорный замок принадлежал калитке парка, находившейся приблизительно в двадцати пяти шагах от дома Оливье; она никогда не открывалась, исключая дни больших охот — чтобы пропустить корзины с дичью.
Шарни заметил, что люди, отпиравшие калитку, хранили молчание; они задвинули засов и пошли по аллее под окнами его дома.
Густые деревья и разросшийся виноград настолько хорошо закрывали стены дома, что, даже проходя мимо, трудно было его заметить.
К тому же эти люди шли торопливо и опустив головы. Шарни смутно различал их очертания во мраке. Только по шелесту юбок он угадал, что это женщины; на ходу они слегка задевали листву деревьев своими шелковыми накидками.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |