— И кроме того, брат мой, вы упускаете из виду, что клевета никогда не останавливается на полдороге: легкомыслие господина де Рогана компрометирует королеву, а рассказы о его легкомыслии позорят ее честь.
— О да, брат мой, да, я повторяю, что вы были совершенно правы в том, что касается дела об ожерелье.
— Как? — удивленно спросил король. — Разве есть еще другое дело?
— Но, государь… Королева, наверное, сказала вам…
— Сказала мне… о чем?
— Государь, вы ставите меня в неловкое положение. Не может быть, чтобы королева вам не сказала…
— О чем, сударь? О чем?
— Государь…
— А, о хвастовстве господина де Рогана, о его недомолвках и мнимой переписке?
— Нет, государь, нет.
— Так о чем же тогда? О свиданиях, которые королева имела с господином де Роганом по делу о пресловутом ожерелье?
— Нет, государь, не то.
— Все, что я знаю, — сказал король, — это мое полное доверие к королеве, которое она заслуживает благородством своего характера. Ее величество прекрасно могла бы ничего не говорить о том, что происходит. Ей ничего бы не стоило заплатить за ожерелье или допустить, чтобы это сделали другие, — заплатить и спокойно отнестись к разным россказням. Разом положив конец этой таинственности, которая переходила в скандал, королева доказала, что считается прежде всего со мной, а потом уже с общественным мнением. Она меня позвала, мне доверила обязанность отомстить за ее честь. Она избрала меня своим духовником и судьей и обо всем мне сказала.
— Ну вот, — сказал граф Прованский, менее смущенный, чем должен был бы быть, ибо чувствовал, что уверенность короля не столь тверда, как он желает показать, — вот вы опять осуждаете меня за мою дружбу, за мое почтение к королеве, моей сестре. Если вы будете порицать меня с такой обидчивостью, то я ничего не скажу вам из боязни, как бы из защитника не превратиться в ваших глазах во врага или обвинителя. А между тем посмотрите, как вы нелогичны в этом случае. Признания королевы уже позволили вам открыть истину, заключающую в себе оправдание моей сестры. Почему же вы не хотите, чтобы из слов других людей вам блеснул новый свет, который мог бы еще ярче показать всю невиновность нашей королевы?
— Потому что… — сказал король в смущении, — вы, брат мой, всегда начинаете с разных околичностей, в которых я теряюсь.
— Это предосторожность оратора, государь, недостаток пыла и красноречия. Увы, прошу извинения за это у вашего величества, это порок моего воспитания. Меня испортил Цицерон.
— Брат мой, Цицерон только тогда бывает двусмыслен, когда защищает неправое дело; вы же теперь говорите о деле правом, так, ради самого Бога, говорите яснее!
— Критикуя мою манеру выражаться, вы принуждаете меня умолкнуть.
— Ну вот опять проснулось irritabile genus rhetorum![14] — воскликнул король, поддаваясь на хитрость графа Прованского. — К делу, господин адвокат, к делу! Что вы еще знаете, кроме того, что мне сказала королева?
— Боже мой, государь, ничего и все. Сначала определим точнее, что вам сказала королева.
— Королева мне сказала, что у нее нет ожерелья.
— Хорошо!
— Она сказала мне, что не подписывала расписки ювелирам.
— Прекрасно!
— Она сказала мне, что все касающееся ее сделки с господином де Роганом — ложь, измышленная ее врагами.
— Очень хорошо, государь.
— Наконец, она сказала, что никогда не давала господину де Рогану права думать, будто он для нее более чем обыкновенный подданный, будто он ей ближе, чем всякий посторонний, незнакомый человек.
— А, она сказала это…
— Да, тоном, не допускающим возражений; кардинал и не возражал.
— В таком случае, государь, если кардинал ничего не возразил, значит, он признает себя лжецом и тем самым подтверждает другие слухи о предпочтении, оказываемом королевою некоторым лицам.
— Ах, Боже мой! Что это еще такое? — произнес король унылым тоном.
— Только одни нелепости, как вы сейчас увидите. Раз удостоверено, что господин де Роган не прогуливался с королевою…
— Как, — воскликнул король, — разве говорили, что господин де Роган гулял с королевою?
— И это было совершенно опровергнуто самой королевою, а также отказом господина де Рогана от своих слов… Но все же раз это было удостоверено, то вы понимаете, люди стали доискиваться — людское коварство не смогло от этого удержаться, — как могло случиться, что королева гуляла ночью в версальском парке…
— Ночью! В версальском парке! Королева!
— …и с кем она гуляла, — холодно продолжал граф Прованский.
— С кем?.. — прошептал король.
— Без сомнения!.. Разве глаза всех не прикованы к тому, что делает королева? Разве эти глаза, которых не ослепляет ни дневной свет, ни блеск величества, не делаются еще более зоркими, когда нужно видеть что-либо ночью?
— Но, брат мой, вы говорите гнусные вещи, остерегитесь.
— Государь, я повторяю это и буду повторять с таким негодованием, что, наверное, мне удастся побудить вас открыть истину.
— Как, сударь! Говорят, что королева ночью гуляла в обществе… в версальском парке?
— Не в обществе, государь, а вдвоем… О, если б говорили только про «общество», то нам не стоило бы обращать на это внимание.
Король вдруг вспылил.
— Вы сейчас докажете мне то, что говорите, — сказал он, — а для этого докажите, что другие это говорят..
— О, это легко, слишком легко, — ответил граф Прованский. — Есть четыре свидетельства: первое — начальника моей охоты, который видел, как королева два дня подряд, или, скорее, две ночи, выходила из версальского парка через калитку у охотничьего домика. Вот это показание; оно скреплено подписью. Читайте.
Король с дрожью взял бумагу, прочел и возвратил ее брату.
— Вот, государь, еще более любопытное свидетельство ночного сторожа в Трианоне. Он доносит, что ночь была спокойна; что был сделан один выстрел, без сомнения, браконьерами в лесу Сатори; что в парках все было спокойно, за исключением того вечера, когда ее величество королева гуляла там под руку с каким-то дворянином. Взгляните: протокол составлен ясно и недвусмысленно.
Король прочел, вздрогнул, и руки его опустились.
— Третье свидетельство, — невозмутимо продолжал граф Прованский, — швейцарца-привратника Восточных ворот. Этот человек видел и узнал королеву в ту минуту, как она выходила через калитку у охотничьего домика. Он говорит, как была одета королева… Взгляните, государь. Он также говорит, что издали не мог узнать кавалера, с которым прощалась ее величество… это написано в донесении… но что по облику он принял бы его за офицера. Этот протокол подписан. Он добавляет еще одну интересную подробность, не оставляющую сомнений в том, что это была королева; ее величество сопровождала госпожа де Ламотт, приятельница королевы.
— Приятельница королевы! — воскликнул король. — Да, это так; приятельница королевы!
— Не гневайтесь на этого честного слугу, государь: он виновен только в излишнем усердии. Ему поручено сторожить — он сторожит; поручено надзирать — он надзирает. А последнее свидетельство, — продолжал граф Прованский, — кажется мне самым ясным из всех. Это донесение мастера-слесаря, на обязанности которого лежит проверить, все ли ворота заперты после того, как сыграют вечернюю зорю. Он утверждает, что видел, как королева входила в купальню Аполлона с каким-то кавалером.
Король, бледный, едва сдерживая злость, вырвал бумагу из рук графа и прочел ее.
Граф Прованский тем временем продолжал:
— Правда, госпожа де Ламотт оставалась снаружи, шагах в двадцати, и королева оставалась в этом помещении не более часу.
— Но имя ее кавалера? — воскликнул король.
— Государь, оно названо не в этом донесении. Вашему величеству придется потрудиться пробежать вот это последнее свидетельство — лесника, который находился в шалаше за наружной стеной парка, около купальни Аполлона.
— Оно помечено следующим днем, — сказал король.
— Да, государь… Он видел, как королева выходила из парка через калитку и осматривалась по сторонам… Она была под руку с господином де Шарни!
— Господин де Шарни!.. — воскликнул король, почти теряя рассудок от гнева и стыда. — Хорошо… хорошо… Подождите меня здесь, граф. Мы наконец узнаем истину.
И он поспешно вышел из кабинета.
ПОСЛЕДНЕЕ ОБВИНЕНИЕ
Как только король вышел из комнаты королевы, она поспешила в будуар, откуда г-н де Шарни мог все слышать. Она отворила дверь будуара и, вернувшись, сама закрыла дверь своих апартаментов; затем, упав в кресло, обессилев от вынесенных ею тяжелых потрясений, молча стала ждать, какой приговор вынесет ей г-н де Шарни, самый для нее грозный судья.
Но ждала она недолго; граф вышел из будуара более бледный и грустный, чем когда-либо.
— Ну что? — сказала она.
— Ваше величество, — начал он, — вы видите, что все противится тому, чтобы мы были друзьями. Если вас не будет оскорблять моя убежденность, то это станет делать отныне общее мнение; после скандала, разразившегося сегодня, не будет покоя для меня, не будет передышки для вас. Враги ваши, еще более ожесточившись от нанесенной вам первой раны, набросятся на вас, чтобы пить вашу кровь, как мухи на раненую газель…
— Вы усердно ищете какого-нибудь чистосердечного и простого слова, — сказала с грустью королева, — и не находите его.
— Мне кажется, что я никогда не давал повода вашему величеству сомневаться в моем чистосердечии, — возразил Шарни, — и иногда оно проявлялось даже с излишней резкостью, за что прошу прощения у вашего величества.
— Так значит, — взволнованно проговорила королева, — вам недостаточно того, что я только что сделала: пошла на всю эту огласку, бесстрашно напала на одного из знатнейших дворян королевства, вступила в открытую вражду с Церковью, отдала свое доброе имя во власть парламентских страстей?! Я уже говорю о поколебленном навсегда доверии короля… Это вас не очень заботит, не так ли? Что такое король?.. Супруг!
И она улыбнулась с такой мучительной горечью, что слезы брызнули у нее из глаз.
— О, — воскликнул Шарни, — вы самая благородная, самая великодушная из женщин! Если я не тотчас отвечаю, как меня побуждает к тому сердце, то это потому, что я чувствую себя неизмеримо ниже вас и не смею осквернять это возвышенное сердце, когда прошу для себя в нем места.
— Господин де Шарни, вы меня считаете виновной.
— Ваше величество!..
— Господин де Шарни, вы поверили словам кардинала.
— Ваше величество!..
— Господин де Шарни, я требую, чтобы вы сказали мне, какое впечатление произвело на вас поведение господина де Рогана?
— Я должен сказать, ваше величество, что господин де Роган не безумец, в чем вы его упрекали, и не слабый человек, как можно было бы подумать; это человек убежденный, это человек, который вас любил и любит и который в данную минуту является жертвой заблуждения: оно приведет его к гибели, а вас…
— Меня?
— Вас, ваше величество, к неизбежному бесчестью.
— Боже мой!
— Передо мной встает угрожающий призрак этой гнусной женщины — госпожи де Ламотт, исчезнувшей в то время, когда ее показание может вернуть вам все: покой, честь, безопасность в будущем. Эта женщина — ваш злой гений, она бич королевского сана; эта женщина, которую вы неосторожно сделали поверенной ваших секретов и, может быть, — увы! — интимных тайн…
— Моих секретов, моих интимных тайн! Ах, сударь, прошу вас! — воскликнула королева.
— Ваше величество, кардинал сказал вам достаточно ясно и не менее ясно доказал, что вы условились с ним относительно покупки ожерелья.
— А!.. Вы возвращаетесь к этому, господин де Шарни, — краснея, сказала королева.
— Простите, простите; видите, мое сердце менее великодушно, чем ваше, я не достоин, чтобы вы делились со мной вашими мыслями. Пытаясь вас смягчить, я только раздражаю вас.
— Послушайте, сударь, — сказала королева, к которой вернулась гордость, смешанная с гневом, — тому, чему верит король, могут верить все; с моими друзьями я не буду откровеннее, чем с моим супругом. Мне кажется, что у мужчины не может быть желания видеть женщину, если он не уважает ее. Я не о вас говорю, сударь, — с живостью добавила она, — и не о самой себе: я не женщина, я королева, и вы для меня не мужчина, а судья.
Шарни поклонился так низко, что королева могла найти достаточное удовлетворение для себя в этом смирении своего верноподданного.
— Я вам советовала, — вдруг сказала она, — оставаться в своих поместьях; это был благоразумный совет. Вдали от двора, который неприятен вам и чужд вашим привычкам, вашей прямоте и, позвольте добавить, вашей неопытности, — итак, я говорю, вдали от двора вы лучше могли бы судить о тех лицах, которые подвизаются на сцене этого театра. Надо помнить про оптический обман, господин де Шарни, и сохранить перед толпой румяна и котурны. Я была слишком снисходительной королевой и не заботилась о том, чтобы поддержать в глазах тех, кто меня любил, ослепительный блеск королевского сана. Ах, господин де Шарни, ореол короны избавляет королеву от необходимости быть целомудренной, кроткой, а главное, от того, чтобы иметь сердце. Ведь ты королева и властвуешь; для чего возбуждать к себе любовь?
— Я не могу выразить, — ответил сильно взволнованный Шарни, — как меня огорчает суровость вашего величества. Я мог забыть, что вы моя королева, но — признайте по справедливости — я никогда не забывал, что из всех женщин вы наиболее достойны моего почтения и…
— Не доканчивайте, я не прошу милостыни. Да, я повторяю: вам необходимо удалиться. Я предчувствую, что в конце концов ваше имя будет произнесено в этом деле.
— Ваше величество, это невозможно!
— Вы говорите — невозможно! Подумайте о могуществе тех, кто вот уже полгода играет моим добрым именем, моей жизнью! Не говорили ли вы, что кардинал уверен в своей правоте, что он действует под влиянием заблуждения, в которое его ввели! Те, кто мог внушить подобную уверенность и создать подобное заблуждение, сумеют доказать вам, что вы вероломный подданный короля и позорный друг для меня. Те, что так удачно измышляют ложь, очень легко открывают истину! Не теряйте времени, опасность велика; удалитесь в ваши земли, бегите от огласки, которая произойдет при судебном разбирательстве, направленном против меня: я не хочу, чтобы моя судьба увлекла вас за собой; я не хочу, чтобы ваша будущность пострадала. У меня же, слава Богу, есть невиновность и сила, нет ни единого пятна на жизни; я готова, если понадобится, пронзить себе грудь, чтобы показать врагам моим чистоту моего сердца, — я выдержу борьбу. Для вас она может кончиться гибелью, бесславием и, быть может, тюрьмой… Возьмите назад эти столь великодушно предложенные вами деньги и с ними вместе примите уверение, что ни одно благородное движение вашей души не ускользнуло от меня, что ни одно из ваших сомнений не оскорбило меня, что ни одно ваше страдание не осталось без отклика в моей душе. Уезжайте, говорю вам, и ищите в ином месте то, чего королева Франции не может вам более дать: веру, надежду, счастье. Я считаю, что пройдет около двух недель, пока Париж узнает об аресте кардинала, пока будет созван парламент, пока будут даны показания. Уезжайте! У вашего дяди стоят наготове два судна в Шербуре и Нанте — выбирайте любое, но оставьте меня. Я приношу несчастье; бегите от меня. Я дорожила только одним в жизни и, лишившись этого, чувствую себя погибшей.
С этими словами королева быстро поднялась, точно отпуская Шарни, как при окончании аудиенции.
Он приблизился к ней с прежней почтительностью, но более поспешно.
— Ваше величество, — произнес он изменившимся голосом, — вы мне сейчас указали мой долг. Не в моем имении, не вдали от Франции кроется опасность: она в Версале, где вас подозревают, она в Париже, где будут вас судить. Необходимо, ваше величество, чтобы любое подозрение рассеялось, чтобы всякое заключение суда было оправданием для вас; и так как у вас не может быть более верного свидетеля, более решительной поддержки, чем я, то я остаюсь. Тот, кто знает так много про нас, ваше величество, выскажет все, что знает. Но, по крайней мере, мы будем иметь неоценимое для смелых людей счастье — видеть наших врагов лицом к лицу. Пусть они трепещут перед величием неповинной королевы и перед отвагою человека, который лучше их. Да, я остаюсь. И верьте мне: вашему величеству нет больше надобности скрывать свои мысли от меня. Всем хорошо известно, что я не из тех, кто бежит. Вы хорошо знаете, что я ничего не боюсь; вы знаете также, что не нужно отправлять меня в ссылку для того, чтобы никогда не видеть меня более. О ваше величество, сердца понимают друг друга в разлуке, издали сердечное стремление еще более горячо, чем вблизи. Вы желаете, чтобы я уехал ради вас, а не ради себя. Не бойтесь: находясь недалеко, чтобы иметь возможность помочь вам, защитить вас, я буду вместе с тем настолько далеко, что не смогу обидеть вас или вредить вам. Вы ведь меня не видели, не правда ли, когда я целую неделю жил на расстоянии ста туазов от вас, подстерегая каждое ваше движение, считая ваши шаги, живя вашей жизнью?.. Что же, так будет и на этот раз, потому что я не сумею исполнить вашей воли: я не могу уехать! Впрочем, что вам до того!.. Разве вы будете думать обо мне?
Королева отстранила молодого человека движением руки.
— Как вам угодно, — сказала она, — но вы меня поняли, вы не должны ошибочно истолковывать мои слова. Я не кокетка, господин де Шарни; говорить, что думаешь, думать, что говоришь, — вот преимущество настоящей королевы; я такова. Однажды, сударь, я избрала вас между всеми. Я не знаю, что влекло мое сердце к вам. Я жаждала сильной и чистой дружбы; я вам дала это заметить, не так ли? Сегодня уже не то: я более не думаю так, как раньше. Ваша душа уже не сестра моей. Я так же откровенно говорю вам: пощадим друг друга.
— Хорошо, ваше величество, — прервал ее Шарни, — я никогда не думал, что вы меня избрали, я никогда не думал… Ах, ваше величество, я не могу переносить мысль, что потеряю вас. Ваше величество, я не помню себя от ревности и ужаса. Ваше величество, я не могу допустить, чтобы вы отняли у меня свое сердце. Оно мое, вы мне его отдали; никто его не отнимет у меня, иначе как с моею жизнью. Останьтесь женщиной, будьте доброй, не злоупотребляйте моей слабостью: вы только что упрекали меня за мои сомнения, а теперь сами подавляете меня ими.
— У вас сердце ребенка, сердце женщины! — сказала она. — Вы хотите, чтобы я рассчитывала на вас!.. Хорошие мы защитники друг друга! Слабы! О да, вы слабы! И я, увы, не сильнее вас!
— Я не любил бы вас, если бы вы были иною, — прошептал он.
— Как, — живо и горячо сказала она, — эта проклинаемая королева, эта погибшая королева, эта женщина, которую будет судить парламент, которую осудит общественное мнение, которую супруг, ее король, быть может, прогонит, — эта женщина находит сердце, любящее ее!
— Слугу, благоговеющего перед нею и предлагающего всю кровь своего сердца за недавно пролитую ею слезу!
— Эта женщина, — воскликнула королева, — благословенна, она горда, она первая среди женщин, счастливейшая из них… Эта женщина слишком счастлива, господин де Шарни! Я не знаю, как эта женщина могла жаловаться, простите ей!
Шарни упал к ногам Марии Антуанетты и поцеловал их в порыве благоговейной любви.
В эту минуту дверь потайного коридора отворилась и на пороге показался король, дрожащий и точно пораженный громом.
Он застал у ног Марии Антуанетты человека, которого обвинял граф Прованский.
СВАТОВСТВО
Королева и Шарни обменялись таким испуганным взглядом, что самый жестокий враг пожалел бы их в эту минуту.
Шарни медленно поднялся и поклонился королю с глубоким почтением.
Высоко вздымавшееся кружевное жабо свидетельствовало, как сильно билось сердце Людовика XVI.
— А, — сказал он глухим голосом, — господин де Шарни!
Граф ответил вторым поклоном.
Королева почувствовала, что не может говорить, что она погибла.
Король продолжал с удивительной сдержанностью:
— Господин де Шарни, для дворянина не особенно почетно быть пойманным с поличным на воровстве.
— На воровстве?! — прошептал Шарни.
— На воровстве?! — повторила королева, которой казалось, что в ее ушах продолжают звучать ужасные обвинения, касавшиеся ожерелья, и ей представилось, что они запятнают вместе с нею и графа.
— Да, — продолжал король, — становиться на колени пред женой другого — воровство; а когда эта женщина — королева, сударь, такое преступление называется оскорблением величества. Я велю вам передать это, господин де Шарни, через моего хранителя печатей.
Граф хотел заговорить; он хотел уверить короля в своей невиновности, когда королева пришла ему на помощь. В своем великодушном нетерпении она не могла допустить, чтобы обвиняли человека, которого она любила.
— Государь, — с живостью сказала она, — мне кажется, что вы вступили на путь дурных подозрений и недобрых опасений; эти подозрения и опасения несправедливы, предупреждаю вас. Я вижу, что почтение сковывает уста графа но, хорошо зная его сердце, не потерплю, чтобы его обвиняли, и выступлю в его защиту.
Она остановилась, обессилев от волнения, испугавшись той лжи, которую она должна была изобрести, и растерявшись от сознания, что не может ничего выдумать.
Но в этой самой нерешительности, казавшейся ненавистной для гордого ума королевы, и заключалось спасение ее как женщины. В таких трагических обстоятельствах, когда зачастую ставится на карту честь и жизнь женщины, застигнутой врасплох, бывает достаточно одной минуты, чтобы быть спасенной, и одной секунды, чтобы погибнуть.
Королева совершенно инстинктивно ухватилась за возможность передышки; она разом пресекла подозрения короля, сбила его с толку и дала графу собраться с мыслями. Эти решительные минуты подобны быстрым крыльям, на которых уверенность ревнивца уносится так далеко и почти никогда не возвращается, если только не вернет ее на своих крыльях демон — покровитель завистников любви.
— Вы, быть может, — ответил Людовик XVI, переходя от роли короля к роли подозрительного мужа, — скажете мне, что я не видел господина де Шарни на коленях перед вами, мадам? А для того, чтобы оставаться на коленях, не получая приказания встать, надо…
— Надо, — строго сказала королева, — чтобы подданный французской королевы испрашивал у нее какую-нибудь милость… Это, мне кажется, довольно частый случай при дворе.
— Испрашивал у вас милости? — воскликнул король.
— И милости, которой я не могла даровать, — продолжала королева. — Не будь этого, клянусь вам, господин де Шарни не стал бы настаивать и я немедленно подняла бы его, радуясь возможности исполнить желание дворянина, к которому питаю исключительное уважение.
Шарни вздохнул свободно. Во взгляде короля мелькнула нерешительность, и лицо его понемногу стало утрачивать несвойственное ему выражение угрозы, вызванное неожиданной сценой, которую он застал.
Между тем Мария Антуанетта лихорадочно старалась придумать что-нибудь, чувствуя в душе гнев от необходимости лгать и теряясь от сознания, что не находит ничего правдоподобного.
Заявив о своей невозможности даровать графу испрашиваемую милость, она рассчитывала пресечь дальнейшее любопытство короля и надеялась, что допрос на этом остановится. Она ошиблась: всякая другая женщина на ее месте поступила бы более искусно, не принялась бы за дело так круто; но лгать перед любимым человеком было для нее ужасной пыткой. Явиться перед ним в жалком и фальшивом свете обманщицы из комедии — значило завершить все обманы и все хитрости, связанные с интригой в парке, развязкою, вполне достойной всех этих гнусностей. Для нее это было почти равносильно тому, чтобы оказаться виновною в них; это было хуже смерти.
Она еще колебалась. Она отдала бы жизнь за то, чтобы Шарни придумал эту ложь; но он, правдивый дворянин, не мог этого сделать и даже не думал о том. Движимый деликатностью, он боялся даже иметь вид человека, готового защитить честь королевы.
То, о чем мы рассказываем здесь во многих строках, — быть может, даже в слишком многих, хотя данные обстоятельства дают обильный материал для описания, — трое действующих лиц этой сцены перечувствовали и высказали в какие-нибудь полминуты.
Мария Антуанетта ждала, когда сорвется с уст короля вопрос, который наконец последовал:
— Скажите же мне, мадам, что это за милость, о которой напрасно молил господин де Шарни, так что был вынужден стать на колени перед вами?
И как бы желая смягчить резкость своего вопроса, в котором сквозило подозрение, король добавил:
— Быть может, я буду счастливее вас и господину де Шарни не придется становиться на колени передо мной.
— Государь, я вам сказала, что господин де Шарни просил о совершенно невозможной вещи.
— Но в чем она состоит, по крайней мере?
«О чем просят на коленях? — спрашивала себя королева. — Что можно просить у меня неисполнимого?.. Ну же, ну, скорее».
— Я жду, — сказал король.
— Государь, дело в том… что просьба господина де Шарни — семейная тайна.
— Для короля нет тайн; он господин в своем королевстве и отец, пекущийся о чести и безопасности всех своих подданных, своих детей, даже тогда, — добавил Людовик XVI с грозным достоинством, — когда эти недостойные дети затрагивают честь и безопасность своего отца.
Королева сделала резкое движение, почувствовав угрозу в словах короля. Ум ее мутился, руки дрожали.
— Господин де Шарни, — воскликнула она, — хотел просить меня о…
— О чем же, мадам?
— О позволении жениться.
— В самом деле! — воскликнул король, поначалу успокоившись.
Но тут его снова обуяла ревнивая тревога.
— Так что же? — продолжал он, не замечая, как страдает бедная женщина, произнося эти слова, и как побледнел Шарни от страдания королевы, — так что же? Почему господину де Шарни невозможно жениться? Разве он не хорошего рода? Разве он не имеет прекрасного состояния? Разве он не храбр и не красив? Право, чтобы не принять его в семью, чтобы отказать ему в своей руке, надо быть принцессой крови или замужней дамой; только эти две причины, по-моему, могут создать невозможность. Итак, мадам, скажите мне имя женщины, на которой желал бы жениться господин де Шарни, и если только к ней неприменимо одно из двух условий, о которых я упоминал, то ручаюсь вам, что устраню затруднение… чтобы сделать вам приятное.
Королева, сознавая все возрастающую опасность и подчиняясь последствиям своей первой лжи, храбро продолжала:
— Нет, государь, нет; есть такие затруднения, которые вы не можете преодолеть. Именно таково препятствие, о котором мы говорим.
— Тем больше основания мне узнать, что невозможно для короля, — прервал Людовик XVI с глухой яростью.
Шарни посмотрел на королеву, которая, казалось, едва стояла на ногах. Он хотел сделать шаг к ней, но его удержало то, что король стоял неподвижно. По какому праву он, посторонний человек, подал бы руку или поддержал бы эту женщину, которую предоставлял самой себе ее король и супруг?
«Какая же есть власть, — спрашивала она у себя, — против которой король бессилен? Подай мне мысль, помоги мне, Господи!»
И вдруг ее осенило.
«Ах, сам Господь посылает мне помощь, — подумала она. — Тех, кто принадлежит ему, не может отнять у него сам король».
И подняв голову, она сказала королю:
— Ваше величество, та, на ком желал бы жениться господин де Шарни, находится в монастыре.
— А, — воскликнул король, — это уже причина! Действительно, очень трудно отнять у Бога и отдать людям то, что ему принадлежит. Но странно, что господин де Шарни почувствовал столь внезапную любовь! Никогда никто не говорил мне о ней, даже его дядя, который может всего добиться у меня. Кто же эта любимая вами женщина, господин де Шарни? Скажите мне, прошу вас.
Королева почувствовала мучительную боль. Ей предстояло услышать чье-нибудь имя из уст Оливье; ей предстояло вынести пытку от этой лжи. Кто знает, не назовет ли Шарни имя, некогда ему дорогое, еще полное для него кровоточащих воспоминаний о прошлом, или имя, которое укажет на зарождающуюся любовь и поведает о его смутных надеждах в будущем? Чтобы избежать этого страшного удара, Мария Антуанетта опередила его.
— Государь, — воскликнула она, — вы знаете ту, кого желает иметь женой господин де Шарни; это… мадемуазель Андре де Таверне.
Шарни вскрикнул и закрыл лицо руками.
Королева, прижав руку к сердцу, почти без чувств упала в кресло.
— Мадемуазель де Таверне! — повторил король, — мадемуазель де Таверне, которая удалилась в Сен-Дени?
— Да, государь, — слабым голосом сказала королева.
— Но она не дала еще монашеского обета, насколько мне известно?
— Но она должна его дать.
— Мы еще это посмотрим, — сказал король. — Но, — прибавил он с остатком недоверия, — зачем ей произносить этот обет?
— Она бедна, — сказала Мария Антуанетта. — Вы обогатили только ее отца, — резко добавила она.
— Я исправлю эту оплошность, мадам; господин де Шарни ее любит…
Королева вздрогнула и бросила на молодого человека жадный взгляд, как бы умоляя его опровергнуть это.
Шарни пристально посмотрел на Марию Антуанетту и ничего не ответил.
— Хорошо! — сказал король, приняв это молчание за почтительное подтверждение. — И без сомнения, мадемуазель де Таверне любит господина де Шарни? Я дам ей в приданое те пятьсот тысяч ливров, в которых я на днях должен был отказать вам через господина де Калонна. Благодарите королеву, господин де Шарни, за то, что она соблаговолила рассказать мне об этом деле и тем обеспечила счастье вашей жизни.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |