Когда он заговорил, его дрожащий голос, прерываемый вздохами, его печальный взгляд и смиренный вид вызвали глубокое сострадание у зрителей. Он говорил медленно, высказывал скорее извинения, чем доказательства, скорее мольбы, чем рассуждения, и когда он, красноречивейший оратор, умолк на полуслове, этот внезапный паралич ума и мужества произвел более сильное впечатление, чем любые доводы и защитительные речи.
Потом появилась Олива́; для бедной девушки снова была принесена скамья подсудимых, которую до этого занимала Жанна де Ламотт. Многие содрогнулись при виде этого живого портрета королевы. Этот призрак Марии Антуанетты, французской королевы, на скамье для воровок и мошенниц навел ужас на самых яростных противников монархии. Но многих из них это зрелище раздразнило, как тигра, которому дали отведать крови.
В зале заговорили, что бедная Олива́ оставила у входа своего сына, которого сама кормила, а когда дверь открывалась, то плач сына г-на Босира как бы молил о жалости к матери.
После Олива́ появился Калиостро, наименее виновный из всех. Ему даже не предлагали сесть, хотя кресло все еще стояло рядом со скамьей.
Суд опасался защитительной речи Калиостро. Некоторое подобие допроса, вскоре прерванное президентом д’Алигром одним коротким «Хорошо!», удовлетворило требованиям формальности.
После этого суд объявил, что прения закончены и начинается совещание. Толпа стала медленно расходиться по улицам и набережным, намереваясь вернуться ночью, чтобы выслушать приговор, который, по слухам, не заставит себя долго ждать.
ОБ ОДНОЙ РЕШЕТКЕ И ОДНОМ АББАТЕ
По окончании прений, после того как отзвучали допросы и утихли волнения, сопряженные с сидением на позорной скамье, все заключенные были помещены на ночь в Консьержери.
Как уже было сказано, вечером толпа образовала молчаливые, но оживленные группы на площади перед Дворцом правосудия, чтобы услышать приговор, как только он будет вынесен.
Странное дело! В Париже толпа узнает важные тайны раньше, чем они успевают созреть.
Итак, толпа ждала, лакомясь лакричной водой, сдобренной анисом, запасы которой разносчики пополняли под первой аркой моста Менял.
Было жарко. Июньские черные тучи набегали одна на другую подобно клубам густого дыма. На горизонте сверкали по временам слабые зарницы.
Между тем как кардинал, получивший разрешение гулять по террасам, соединяющим между собой дозорные башни, разговаривал с Калиостро о вероятном успехе их взаимной защиты; между тем как Олива́ в камере ласкала своего ребенка и укачивала его на руках; между тем как Рето, с сухими глазами, грызя ногти, медленно считал обещанные г-ном де Кроном экю и сопоставлял их с теми месяцами тюремного заключения, которые обещал ему парламент, — Жанна, удалившись в комнату жены смотрителя г-жи Юбер, старалась хоть каким-нибудь шумом, движением рассеять сжигавшие ее мысли.
Эта комната с высоким потолком, обширная, словно зал, и вымощенная плитами, словно галерея, освещалась большим стрельчатым окном, выходившим на набережную. Маленькие ромбовидные стекла перехватывали большую часть дневного света; кроме того, как бы для того чтобы запугать свободу в этой комнате, где обитают свободные люди, снаружи вплотную к стеклам была прикреплена громадная металлическая решетка, сгущавшая сумрак в комнате пересечениями железных прутьев и свинцовой сетки.
Впрочем, свет, просеянный сквозь это двойное сито, становился приятнее для глаз заключенных. В нем уже ничто не напоминало вызывающего блеска вольного солнца, он не мог оскорбить зрение тех, кому нельзя было выходить отсюда. Во всем, даже в дурных деяниях человека, если только их коснулась рука времени — этого уравновешивающего все посредника между человеком и Богом, — есть известная гармония, дающая успокоение и допускающая переход от скорби к улыбке.
В этой комнате с самого своего заключения в Консьержери г-жа де Ламотт жила в обществе г-жи Юбер, ее сына и мужа. Благодаря своей уживчивости и способности очаровывать она сумела вызвать любовь этих людей и нашла способ доказать им, что королева — великая преступница.
Со временем должен был настать день, когда в этой самой комнате другая смотрительница, также тронутая несчастьями заключенной, сочтет ее невиновной, видя ее терпение и доброту… И этой заключенной будет королева!
По словам самой г-жи де Ламотт, она искала общества жены смотрителя и ее знакомых, чтобы забыть о грустных мыслях, и своею веселостью оплачивала расположение к себе. Когда в тот день — в день закрытия заседаний суда, — Жанна вернулась к этим добрым людям, она нашла их озабоченными и смущенными.
От хитрой женщины не ускользала ни малейшая деталь; пустяк давал ей надежду или повергал в тревогу. Напрасно старалась она добиться истины у г-жи Юбер; та, так же как и домашние ее, отделывалась ничего не значащими словами.
В тот день Жанна увидела в углу у камина аббата, который время от времени разделял здесь семейную трапезу. Он был прежде секретарем у воспитателя графа Прованского; держался он очень просто, был умеренно язвителен и умел угодить. Давно отдалившийся от дома г-жи Юбер, он вновь стал его завсегдатаем со времени водворения г-жи де Ламотт в Консьержери.
В комнате находились также двое или трое старших служащих суда; все внимательно смотрели на г-жу де Ламотт, но говорили мало.
Она весело начала разговор.
— Я убеждена, — сказала она, — что там, наверху, беседуют оживленнее, чем мы здесь.
Этот вызов был встречен невнятными словами согласия со стороны смотрителя и его жены.
— Наверху? — спросил аббат, притворяясь непонимающим. — Где же, госпожа графиня?
— В зале, где совещаются мои судьи.
— О да, да, — сказал аббат.
И снова наступило молчание.
— Мне кажется, — продолжала она, — я держалась сегодня так, что произвела хорошее впечатление. Вы, вероятно, уже знаете это, не так ли?
— Да, конечно, сударыня, — робко проговорил смотритель.
Он встал, будто желая прервать разговор.
— Ваше мнение, господин аббат? — спросила Жанна. — Разве мое дело идет не хорошо? Подумайте, ведь не предъявлено никаких улик.
— Это верно, сударыня, — сказал аббат. — И вы можете на многое надеяться.
— Не правда ли? — воскликнула Жанна.
— Однако, — добавил аббат, — предположите, что король…
— Ну, король, и что он сделает? — запальчиво сказала Жанна.
— Э, сударыня, король может не пожелать, чтобы ему противоречили.
— Тогда придется осудить господина де Рогана, а это невозможно.
— Это действительно трудно, — послышалось со всех сторон.
— А в этом деле, — поспешила вставить Жанна, — кто говорит про господина де Рогана, говорит про меня.
— Вовсе нет, совсем нет, — возразил аббат, — вы заблуждаетесь, сударыня. Один обвиняемый будет оправдан… Я думаю, что это будете вы, и даже надеюсь на это. Но только один. Королю нужен виновный, иначе что же будет с королевой?
— Правда, — глухо сказала Жанна, обиженная противоречием, на которое ей пришлось натолкнуться, когда она выражала надежду более призрачную, чем действительную. — Королю нужен виновный?! Что же из этого? Для этого господин де Роган годится не менее меня.
Зловещее для графини молчание водворилось после этих слов.
Аббат первый прервал его.
— Сударыня, — сказал он, — король не злопамятен, и, утолив первый гнев, он не станет думать о прошлом.
— Но что вы называете утолением гнева? — спросила иронически Жанна. — И Нерон бывал в гневе, и Тит, каждый по-своему.
— Его удовлетворит… чье-либо осуждение, — поспешно сказал аббат.
— Чье-либо?.. — воскликнула Жанна. — Вот ужасное слово… Оно слишком неясно… Чье-либо… этим все, по-вашему, сказано!
— О, я говорю только о заключении в монастырь, — холодно ответил аббат. — По слухам, король готов охотнее всего применить это именно к вам.
Жанна посмотрела на этого человека с ужасом, тотчас уступившим место взрыву ярости.
— Заключение в монастырь! — сказала она, — То есть медленная смерть, позорная в мелочах, жестокая смерть под видом милосердия!.. Заключение in расе[15], не так ли? Муки голода, холода, наказаний! Нет, довольно пыток, довольно позора, довольно несчастья для невиновной, в то время как виновная могущественна, свободна, уважаема! Смерть немедля, но смерть, которую я сама изберу себе в судьи, чтобы она покарала меня за то, что я родилась на этот гнусный свет!
И не слушая ни убеждений, ни просьб, не давая себя остановить, она оттолкнула смотрителя, опрокинула аббата, отстранила г-жу Юбер и подбежала к поставцу, чтобы схватить нож.
Им удалось втроем удержать ее; тогда она пустилась стремительно бежать, как пантера, которую охотники встревожили, но не испугали, и, испуская гневные крики, слишком громкие для того, чтобы считать их естественными, она бросилась в соседнюю комнату и, подняв огромную фаянсовую вазу, в которой рос чахлый розовый куст, нанесла ею несколько ударов себе по голове.
Ваза разбилась, один осколок остался в руках этой фурии; кожа на лбу ее была рассечена, по лицу текла кровь. Жанну усадили в кресло, стали лить на нее душистую воду и уксус. После ужасных судорог, от которых дергалось все ее тело, она лишилась чувств.
Когда она очнулась, аббату показалось, что она задыхается.
— Послушайте, — сказал он, — эта решетка не пропускает ни света, ни воздуха. Нельзя ли дать немного подышать больной женщине?
Тогда г-жа Юбер, забыв обо всем, подбежала к шкафу около камина, достала оттуда ключ, отперла им решетку, и тотчас живительный воздух потоками ворвался в комнату.
— А! — сказал аббат. — Я не знал, что эта решетка открывается ключом. Для чего такие предосторожности, Бог мой?
— Таков приказ! — ответила г-жа Юбер.
— Да, я понимаю, — добавил аббат с явным умыслом, — это окно находится на высоте только семи футов от земли и выходит на набережную. Если бы заключенным удалось выбраться из внутреннего помещения Консьержери, то, пройдя через вашу комнату, они оказались бы на свободе, не встретив ни одного тюремщика или часового.
— Совершенно верно, — сказала жена смотрителя.
Бросив украдкой взгляд на г-жу де Ламотт, аббат заметил, что она все слышала, что она даже вздрогнула и, выслушав его слова, подняла глаза к шкафу, где жена смотрителя прятала ключ от решетки; шкаф закрывался простым поворотом медной ручки.
Для аббата этого было достаточно. Его дальнейшее присутствие оказывалось бесполезным.
Он вышел, но тотчас вернулся, проделав то, что называется на сцене ложным уходом.
— Сколько народу на площади! — сказал он. — Вся толпа упорно устремляется к этой стороне дворца, между тем как на набережной ни души.
Смотритель выглянул в окно.
— Правда, — сказал он.
— Разве думают, — продолжал аббат, будто г-жа де Ламотт не могла слышать, а она отлично все слышала, — что приговор будет вынесен ночью? Ведь этого не будет, не так ли?
— Не думаю, — сказал смотритель, — чтобы его вынесли ранее завтрашнего утра.
— Ну что ж, — добавил аббат, — дайте этой бедной госпоже де Ламотт немного отдохнуть. После таких потрясений она наверняка нуждается в отдыхе.
— Мы уйдем в свою комнату, — сказал добродушный смотритель своей жене, — и оставим ее здесь в кресле, если она не пожелает лечь в постель.
Приподняв голову, Жанна встретила взгляд аббата, ждавшего ее ответа. Она притворилась, что снова засыпает.
Тогда аббат исчез, смотритель с женою также ушли, тихо заперев решетку и положив ключ на место.
Как только Жанна осталась одна, она открыла глаза.
«Аббат советует мне бежать, — размышляла она. — Невозможно яснее указать мне на необходимость бегства и на способ к нему! Грозить мне осуждением до произнесения судом приговора — это поступок друга, желающего заставить меня вернуть себе свободу; это не может быть жестокостью человека, который хочет оскорбить меня.
Чтобы бежать, мне надо сделать только один шаг; я открываю этот шкаф, потом эту решетку, и вот я на безлюдной набережной.
Да, безлюдной!.. Никого! Даже луна прячется.
Бежать! О! Свобода! Счастье снова обрести богатство… счастье оплатить моим врагам за то зло, которое они мне причинили!»
Она бросилась к шкафу и схватила ключ. Она уже приближалась к решетке.
Но вдруг ей показалось, что на мосту стоит какая-то черная фигура, нарушающая темную прямую линию перил.
«Там во мраке стоит какой-то человек, — говорила она себе, — быть может, аббат; он наблюдает за моим бегством; он ждет меня, чтобы помочь мне. Да, но если это ловушка? Если спустившись на набережную, я буду захвачена при попытке к бегству, на месте преступления? Бегство — это признание в преступлении или, по крайней мере, признание, что я боюсь. Тот, кто спасается бегством от своей совести… Откуда явился этот человек? Кажется, он имеет какое-то отношение к графу Прованскому… Но кто поручится, что он не подослан королевой или Роганами?.. Как дорого дала бы их партия за всякий ложный шаг с моей стороны!.. Да, там кто-то сторожит!..
Заставить меня бежать за несколько часов до приговора! Разве не могли этого устроить ранее, если бы действительно желали мне добра? Боже мой! Как знать, не получили ли уже мои враги весть о моем оправдании, решенном на совещании судей? Как знать, не хотят ли отразить этот ужасный для королевы удар доказательством моей виновности или моим признанием в ней? Таким признанием и доказательством послужило бы мое бегство. Я остаюсь!»
С этой минуты Жанна прониклась убеждением, что избежала западни. Она улыбнулась, подняла голову с вызывающим и хитрым видом и положила ключ от решетки обратно в маленький шкаф около камина.
Потом она опять уселась в кресло между окном и горевшей свечой и, притворяясь спящей, продолжала издали следить за тенью сторожившего человека, который, вероятно утомившись ожиданием, исчез при первых лучах зари, в половине третьего утра, когда глаз уже начинал отличать воду от берега.
ПРИГОВОР
Утром, когда возобновляется обычный дневной шум, когда Париж опять начинает свою жизнь и прибавляет новое звено к вчерашнему, у графини мелькнула надежда, что вот-вот в ее тюрьму проникнет известие об оправдании, принесенное друзьями, которые радостно явятся ее поздравить.
Были ли у нее друзья? Увы! Богатство и кредит всегда привлекают большую свиту, а между тем Жанна стала богатой, могущественной; она получала сама, раздавала другим и не приобрела, между тем, даже таких друзей, которые на другой же день после постигшей человека немилости сжигают то, чему преклонялись накануне.
Но после этого триумфа, ожидаемого ею, у Жанны будут сторонники, у нее будут поклонники и завистники.
Однако она напрасно ждала появления в комнате смотрителя Юбера толпы людей с веселыми лицами.
От неподвижности убежденного человека, спокойно ожидающего, когда перед ним раскроются объятия, Жанна перешла — таково было свойство ее характера — к сильнейшему беспокойству.
И так как не всегда можно таиться, она не старалась скрывать своих ощущений от тюремщиков.
Ей нельзя было выйти, чтобы разузнать обо всем, но она просунула голову в форточку одного из окон и оттуда тревожно прислушивалась к долетавшему с соседней площади шуму, переходившему в неясный гул, когда он проникал сквозь толстые стены старого дворца Людовика Святого.
Вдруг Жанна услышала уже не гул, а настоящий взрыв, восклицания «Браво!», крики, топот ног, оглушительный гул голосов, испугавший ее, так как тайное чувство подсказывало ей, что это выражение сочувствия относилось не к ней.
Эти громкие взрывы криков повторились два раза, а потом их сменил другого рода шум.
Ей показалось, что он также выражал одобрение, но одобрение спокойное, тотчас же стихнувшее после того, как было выражено.
Скоро прохожие на набережной стали многочисленнее, как будто толпа на площади начала рассеиваться.
— Великий день для кардинала!.. — заметил какой-то судебный писец, приплясывая на мостовой около перил моста, и бросил в реку камень с ловкостью молодого парижанина, посвятившего много дней упражнению в этом искусстве, которое вело свое начало от древней палестры.
— Для кардинала! — повторила Жанна. — Следовательно, получено известие об его оправдании?
На лбу Жанны выступил пот, который, казалось, был пропитан желчью.
Она стремительно вернулась в комнату жены смотрителя.
— Послушайте, — спросила она у г-жи Юбер, — там кричат «Великий день для кардинала!». Почему великий, скажите?
— Я не знаю, — ответила та.
Жанна посмотрела ей прямо в лицо.
— Спросите, прошу вас, у своего мужа, — добавила она.
Жена смотрителя повиновалась, и Юбер ответил с улицы:
— Я не знаю!
Жанна, сгоравшая от нетерпения и обиды, остановилась на минуту среди комнаты.
— Что же тогда хотели сказать эти прохожие? — спросила она. — Ведь нельзя ошибиться в прорицаниях этих оракулов. Они, наверное, говорили о процессе.
— Быть может, — проговорил сострадательный Юбер, — они хотели сказать, что если господин де Роган будет оправдан, то это будет для него великим днем, вот и все.
— Вы думаете, что его оправдают? — воскликнула Жанна, стискивая руки.
— Это может случиться.
— А я в таком случае?
— О, вы, сударыня… вы также; отчего же вам не быть оправданной?
— Странное предположение! — прошептала Жанна.
И она вернулась к окну.
— Мне кажется, сударыня, — сказал ей смотритель, — что вы напрасно волнуетесь, слушая непонятный уличный шум. Верьте мне, ожидайте спокойно прихода вашего адвоката или господина Фремена, которые прочтут вам…
— Приговор… Нет! Нет!
И она стала снова прислушиваться.
Мимо шла какая-то женщина со своими подругами. На них были праздничные чепцы, в руках — большие букеты. Запах роз, подобный драгоценному бальзаму, донесся до Жанны, которая впитывала все происходящее внизу.
— Он получит мой букет, — кричала эта женщина, — и еще сотню других, этот милый человек. О, если можно будет, я его поцелую!
— И я тоже, — сказала одна из ее спутниц.
— А я хочу, чтоб он меня поцеловал, — сказала третья женщина.
«О ком они говорят?» — подумала Жанна.
— Он ведь очень красив собою; у тебя вкус недурен, — сказала последняя из подруг.
И они прошли мимо.
— Опять кардинал! Все время он, — шептала Жанна, — он оправдан! Он оправдан!
И она произнесла эти слова с таким унынием и вместе с тем с такою уверенностью, что смотритель с женой, решив не допустить такой бури, как вчерашняя, разом сказали ей:
— Но почему же, сударыня, вы не желали бы, чтобы бедный заключенный был оправдан и освобожден?
Жанна ощутила укол, в особенности увидев перемену в отношении к ней этих людей, и, не желая лишиться их сочувствия, она сказала:
— О, вы не понимаете меня. Увы, неужели вы считаете меня такой завистливой или злой, что я желаю беды моим сотоварищам по несчастью? Боже мой! Пусть оправдают господина кардинала, пусть! Но надо, чтобы я наконец узнала… Верьте, друзья мои, это нетерпение делает меня такой.
Юбер с женой переглянулись, как бы взвешивая все значение того, что они собирались сделать.
Но хищный огонь, загоревшийся в глазах Жанны помимо ее воли, остановил их в ту минуту, когда они, казалось, хотели на что-то решиться.
— Вы мне ничего не говорите? — воскликнула она, заметив свою ошибку.
— Мы ничего не знаем, — сказали они тише.
В эту минуту Юбер был вызван по делу. Жена смотрителя, оставшись одна с Жанной, старалась развлечь ее, но все было напрасно: все чувства заключенной, все ее мысли были поглощены криками, доносившимися снаружи, дуновениями, воспринимаемыми ею с удесятеренной лихорадочной чувствительностью.
Жена смотрителя, не будучи в состоянии помещать ей смотреть и слушать, предоставила ее самой себе.
Вдруг шум и волнение на площади усилились. Толпа устремилась к мосту, к набережной, оглашая воздух такими дружными и непрерывными криками, что Жанна вздрогнула у своего наблюдательного поста.
Крики не прекращались; они были направлены к открытой карете, которая ехала шагом, так как лошадей сдерживала скорее толпа, чем рука кучера.
Понемногу толпа сдвигалась все теснее и теснее и наконец подняла на плечи, на руки лошадей, экипаж и двух людей, сидевших в нем.
При свете яркого солнца, среди дождя цветов, под сенью зеленых веток, которыми размахивали над головами ехавших тысячи рук, графиня узнала тех, кого так упоенно приветствовала восторженная толпа.
Один из них, бледный от своего триумфа, испуганный своей популярностью, выглядел серьезным, ошеломленным, трепещущим. Женщины вскакивали на ободья колес, хватали его руки, покрывая их поцелуями, и дрались из-за клочка кружев с его манжет, который они оплатили самыми свежими и редкими цветами.
Другие, более счастливые, влезали на запятки кареты рядом с лакеями и, потихоньку отстраняя все препятствия, стеснявшие проявление их любви, обхватывая голову своего кумира, запечатлевали на лице его почтительный и страстный поцелуй, уступая место другим счастливицам. То был кардинал де Роган.
Его спутник, бодрый, радостный, сияющий, встречал пусть не столь же горячий, но не менее лестный (если принять во внимание разницу в общественном положении) прием. Во всяком случае, его приветствовали криками, возгласами «Виват!»; женщины делили между собой кардинала, а мужчины кричали: «Да здравствует Калиостро!».
При таких бурных овациях экипажу потребовалось целых полчаса, чтобы миновать мост Менял. Жанна следила глазами за этим триумфом вплоть до его кульминационной точки. Ни одна подробность не ускользнула от нее. На минуту ее обрадовало это выражение народного восторга по отношению к «жертвам королевы», как звал их народ.
Но вслед за тем у нее мелькнула мысль: «Как, они уже свободны, для них уже окончены все формальности, а я еще ничего не знаю?! Почему же мне ничего не говорят?»
Дрожь пробежала у нее по телу.
Рядом с собой она заметила г-жу Юбер, молча и внимательно следившую за тем, что происходило; она, очевидно, все понимала, но не хотела ничего объяснить.
Жанна собиралась получить необходимое теперь объяснение, но шум снова привлек ее внимание к мосту Менял.
Теперь на мост медленно въезжал фиакр, окруженный людьми.
В фиакре Жанна увидела улыбавшуюся и показывающую народу своего ребенка Олива́, которая также уезжала, свободная и до безумия довольная немного вольными шутками и поцелуями, что посылали из толпы свежей и привлекательной женщине. Это был фимиам толпы, правда грубый, но более чем удовлетворяющий Олива́. Это были последние остатки великолепного пира, устроенного кардиналу.
На середине моста ожидала почтовая карета. В ней сидел г-н Босир, прячась за одного из своих друзей, который не боялся показываться народу. Он сделал знак Олива́, и та вышла из своего экипажа среди криков, едва не превратившихся вскоре в улюлюканье. Но что значит улюлюканье для тех актеров, которым грозили град пущенных в них предметов и изгнание из театра!
Сев в почтовую карету, Олива́ упала в объятия Босира, который чуть не задушил ее и не отпускал, осыпая поцелуями, до самого Сен-Дени, где переменили лошадей без всякой помехи со стороны полиции.
Между тем Жанна, видя, что все эти люди свободны, счастливы, что их приветствует толпа, спрашивала себя, отчего она одна не получает никаких известий.
— А я? — воскликнула она. — Из какой утонченной жестокости не объявляют мне моего приговора?
— Успокойтесь, сударыня, — произнес, входя, Юбер, — успокойтесь.
— Не может быть, чтобы вы ничего не знали! — возразила Жанна. — Вы знаете! Вы знаете! Скажите же мне!
— Сударыня…
— Не будьте бесчеловечны, скажите мне; вы видите, как я страдаю.
— Нам, сударыня, младшим служащим тюрьмы, запрещено сообщать приговоры, которые читаются секретарями суда.
— Но, значит, он столь ужасен, что вы не смеете сообщить его? — воскликнула Жанна с таким взрывом ярости, что испугала смотрителя, уже предвидевшего возобновление вчерашней сцены.
— Нет, — произнес он, — успокойтесь, успокойтесь.
— Так говорите!
— Будете вы терпеливы и не выдадите меня?
— Обещаю вам, клянусь вам! Говорите!
— Ну, господин кардинал оправдан.
— Это я знаю.
— Господин де Калиостро объявлен непричастным к делу.
— Знаю! Знаю!
— Мадемуазель Олива́ объявлена невиновной.
— Дальше… Дальше?..
— Господин Рето де Вилет приговорен…
Жанна содрогнулась.
— …к галерам!..
— А я? А я? — вскричала она в бешенстве, топнув ногой.
— Терпение, сударыня, терпение. Разве вы это мне не обещали?
— Я терпелива; послушайте, говорите же… Я?..
— К высылке из Франции, — слабым голосом проговорил смотритель, отводя в сторону глаза.
Искра радости блеснула в глазах графини, погаснув так же быстро, как и появилась.
Громко вскрикнув, она притворно лишилась чувств и упала на руки хозяев.
— Что бы вышло, — сказал Юбер на ухо своей жене, — если бы я сказал ей правду?
«Изгнание, — подумала между тем Жанна, искусно изображая нервный припадок, — это свобода, это богатство, это мщение, это то, о чем я мечтала… Я выиграла!»
КАЗНЬ
Жанна все еще ждала, чтобы секретарь суда пришел прочесть ей приговор, как обещал смотритель.
Избавившись от страшных сомнений и мучаясь только при сравнении своей участи с участью других обвиняемых, Жанна утешала себя как могла.
«Что мне за дело, при моем здравом взгляде на жизнь, до того, что господин де Роган был признан менее виновным, чем я?
Разве тяжесть обвинения в проступке падает на меня? Нет, если бы я полностью и надлежащим образом была всеми признана представительницей дома Валуа и если б ради меня, как ради кардинала, на пути судей выстраивалась целая шеренга принцев и герцогов, умоляющих о пощаде всем своим видом, крепом на шпагах и плерезами на платье, то не думаю, чтобы отказали в чем-либо бедной графине де Ламотт и уж наверное, предвидя мольбу всех знатных особ, наследницу имени Валуа избавили от позора скамьи подсудимых!
Но к чему заниматься этим прошлым, уже похороненным? Итак, это великое дело всей моей жизни окончено. Положение мое в свете было двусмысленным, положение при дворе — также; я всегда жила с опасением, как бы малейшее дуновение сверху не низвергло меня; я прозябала и, быть может, должна была бы вернуться к прежней нищете, которая послужила для меня первым и тяжелым жизненным уроком. Теперь же мне не грозит ничего подобного. Высылка! Меня высылают! Это значит, что я имею право в своей шкатулке увезти с собою свой миллион, жить зимою в тени апельсиновых деревьев, в Севилье или Агридженто, а летом в Германии или Англии. Это значит, что ничто не помешает мне, молодой, красивой и известной, имея возможность объяснить свой процесс так, как я найду более выгодным, устроить себе жизнь, как я захочу, либо с мужем, если он будет выслан, как я (а я знаю, что он на свободе), либо с друзьями, которых можно всегда иметь во множестве, когда человек молод и счастлив!
И пусть тогда скажут мне, осужденной, сосланной, несчастной, униженной — продолжала Жанна, отдавшись своим пылким мечтаниям, — что я не богаче королевы, не пользуюсь большим почтением, не признана более невиновной, чем она! Ведь для нее-то вопрос заключался не в моем осуждении. Что значит дождевой червь для льва? Нужно было осудить господина де Рогана, а господин де Роган объявлен невиновным!
Но каким образом будет мне объявлен приговор? И как обставят мою высылку из королевства? Будут ли мстить женщине, применив к ней закон во всей его строгости? Поручат ли полицейской страже доставить меня до границы? Скажут ли мне торжественно: «Недостойная! Король изгоняет вас из своего королевства»? Нет, мои повелители добродушны, — подумала она, улыбаясь, — и не питают более гнева против меня. Они таили его только против доброго парижского народа, который вопит под их балконами: «Да здравствует господин кардинал! Да здравствует Калиостро! Да здравствует парламент!» Вот их настоящий недруг — народ. О да, это их прямой враг; вот я и рассчитывала на нравственную поддержку общественного мнения… И сумела ее получить!»
Вот каковы были мысли Жанны, которая уже начала готовиться к отъезду и улаживать свои дела. Она уже обдумывала, как поместить свои бриллианты и как самой устроиться в Лондоне (дело было летом); но в эту минуту не в сердце, а в уме ее мелькнуло воспоминание о Рето де Вилете.
«Бедный малый! — подумала она со злой усмешкой. — Он заплатил за всех! Значит, всегда для такой расплаты служит подлая душа, низкая в философском смысле, и в нужную минуту всегда является, как из-под земли, козел отпущения, которого ждет карающая десница.
Бедный Рето! Болезненный, жалкий, он теперь расплачивается за свои памфлеты против королевы, за свои чернильные заговоры; Богу, который назначает каждому его долю на этом свете, угодно было определить ему жизнь, созданную из палочных ударов, изредка из луидоров, из засад и тайных убежищ и завершившуюся галерами. Вот что значит хитрость вместо ума, лукавство вместо злости, задиристость без настойчивости и силы. Как много есть в мире зловредных существ, от ядовитого клеща до скорпиона — самого маленького из тех созданий, что внушают человеку страх! Все эти слабые существа имеют желание вредить, но их не удостаивают борьбы: их просто давят».
Такую-то тризну свершила Жанна по своему сообщнику Рето. Она твердо решила справиться, в какой местности будет несчастный отбывать каторгу, чтобы случайно не заехать туда и не доставить таким образом злополучному малому лишнего унижения видом благополучия его прежней знакомой. У Жанны было доброе сердце.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |