— О, что касается меня, то вы не должны говорить этого! — воскликнул принц почти искренним тоном. — Я к вам питал большую привязанность, графиня. Не мерьте меня той же меркой, как себя.
— Послушайте, монсеньер, будем уважать друг друга настолько, чтобы говорить правду.
— А в чем заключается эта правда?
— В том, что между нами есть связь, которая гораздо прочнее любви.
— Какая же именно?
— Выгода.
— Выгода?! Фи, графиня!
— Монсеньер, я вам скажу то же, что крестьянин-нормандец говорил своему сыну о виселице: «Если ты сам чувствуешь к ней отвращение, не отбивай охоту в других». Фи! Выгода! Как вы скоры на суждение, монсеньер.
— Ну, хорошо, послушайте, графиня: предположим, что мы оба имеем какой-нибудь расчет. Каким же образом я могу служить вашим интересам, а вы моим?
— Сначала и прежде всего, монсеньер, мне хочется упрекнуть вас.
— Упрекните, графиня.
— Вы выказали по отношению ко мне недостаток доверия и, следовательно, уважения.
— Я? Когда же это, помилуйте?
— Когда? Вы не станете отрицать, что, ловко выпытав от меня все подробности, которые мне смертельно хотелось сообщить вам…
— Подробности? О чем же, графиня?
— О желании некой высокопоставленной особы иметь одну вещь, и теперь у вас есть возможность удовлетворить это желание, не сказав мне ни слова.
— Выпытать подробности, угадать желание какой-то дамы иметь какую-то вещь, удовлетворить его! Графиня, вы положительно загадка, сфинкс. Я видел голову и шею женщины, но не видел еще львиных когтей. Вы, по-видимому, собираетесь теперь показать мне их? Ну что же, пусть будет так.
— О нет, я вам не буду ничего показывать, монсеньер, так как вы вовсе не желаете что-либо видеть. Я просто разъясняю вам загадку: подробности касались всего того, что произошло в Версале, некая дама — это королева, а удовлетворение ее желания — это покупка вами вчера у Бёмера и Боссанжа знаменитого ожерелья.
— Графиня! — прошептал кардинал, вздрогнув и побледнев.
Жанна устремила на него свой самый светлый взгляд.
— Ну что вы смотрите на меня так испуганно? Разве вы вчера не покончили дело с ювелирами на Школьной набережной?
Роганы не лгут, даже женщинам. Кардинал промолчал.
И так как он готов был покраснеть, а обиду такого рода мужчина никогда не прощает женщине, вызвавшей ее, то Жанна поспешила взять кардинала за руку.
— Простите меня, принц, — сказала она, — мне хотелось поскорее высказать вам, что вы ошибались на мой счет. Вы меня считали глупой и злой?
— О графиня…
— Но…
— Ни слова больше; позвольте теперь говорить мне. Может быть, мне удастся убедить вас, так как я сейчас ясно вижу, с кем имею дело. Я ожидал встретить в вас красивую, умную женщину, очаровательную любовницу, но нашел нечто лучшее. Слушайте.
Жанна подвинулась к кардиналу, оставив свою руку в его руке.
— Вы согласились быть моей, не любя меня. Вы сами сказали мне это, — продолжал г-н де Роган.
— И снова повторяю вам то же самое, — сказала г-жа де Ламотт.
— Значит, у вас была цель?
— Конечно.
— Какая же, графиня?
— Нужно, чтобы я объяснила вам ее?
— Нет, я сам близок к истине. Вы хотите устроить мое счастье. Не ясно ли, что, в случае удачи, моей первой заботой было бы устроить и вашу будущность? Верно это? Я не ошибся?
— Вы не ошиблись, монсеньер, и моя цель именно такова. Поверьте только одному, и без лишних слов: идя к этой цели, мне не пришлось испытать антипатии или отвращения — путь был приятен.
— Вы очаровательная женщина, графиня, и говорить с вами о делах — одно удовольствие. Итак, я сказал, что вы угадали верно. Вы знаете, что мое сердце полно почтительной привязанности к кому-то?
— Я это увидела на балу в Опере, принц.
— Эта привязанность всегда будет неразделенной. О, Боже меня сохрани думать иначе!
— Э, — возразила графиня, — женщина не всегда остается королевой, и, насколько я знаю, вы вполне стоите кардинала Мазарини.
— Это был к тому же очень красивый мужчина, — со смехом сказал г-н де Роган.
— И прекрасный первый министр, — добавила совершенно спокойно Жанна.
— Графиня, в вашем присутствии можно даже не думать, а не то что высказывать свою мысль вслух. Вы думаете и говорите за своих друзей. Да, я хочу стать первым министром. Все меня побуждает к этому: и мое происхождение, и знание дел, и известное расположение ко мне иностранных дворов, и значительная симпатия французского народа.
— Словом, все, — сказала Жанна, — кроме одного.
— Кроме отвращения одного лица, хотите вы сказать.
— Да, королевы; и это отвращение — главное препятствие. Все, что любит королева, в конце концов полюбит и король; что она ненавидит, того и он не терпит.
— А меня она ненавидит?
— О!
— Будем откровенны. Я не думаю, чтобы нам следовало останавливаться на прекрасном пути — говорить только правду.
— Ну, монсеньер, королева вас не любит.
— В таком случае я погиб! Никакое ожерелье тут не поможет.
— Вот в этом вы можете ошибиться, принц.
— Ожерелье куплено!
— По крайней мере, королева увидит, что если она не любит вас, то вы любите ее.
— О, графиня!
— Мы же условились, монсеньер, называть вещи своими именами.
— Хорошо. Так вы говорите, что не отчаиваетесь видеть меня когда-нибудь первым министром?
— Я уверена, что вы им будете.
— Я никогда не простил бы себе, если бы не спросил вас в свою очередь, к чему стремится ваше честолюбие.
— Я вам скажу это, принц, когда вы будете в состоянии удовлетворить его.
— Разумно. Я жду вас в тот же день.
— Благодарю. А теперь давайте ужинать.
Кардинал взял руку Жанны и пожал ее так, как графиня того горячо желала несколько дней тому назад. Но теперь было слишком поздно.
Она отняла руку.
— Что это значит, графиня?
— Давайте ужинать, монсеньер, я уже сказала вам.
— Но я уже не голоден.
— Тогда будем беседовать.
— Но мне больше нечего сказать вам.
— Ну так расстанемся.
— Вот что вы называете нашим союзом? Вы меня прогоняете?
— Чтобы действительно принадлежать друг другу, монсеньер, — ответила Жанна, — будем вполне принадлежать сами себе.
— Вы правы, графиня; простите, что я опять ошибся в вас. О, клянусь вам, что это будет в последний раз.
Он почтительно поцеловал ее руку и не заметил насмешливой, дьявольской улыбки графини, когда говорил, что в последний раз ошибся в ней.
Жанна встала и проводила принца до передней. Там он остановился и тихо спросил ее:
— А продолжение, графиня?
— Оно будет очень простое.
— Что мне делать?
— Ничего. Подождите меня.
— А вы поедете?
— В Версаль.
— Когда?
— Завтра.
— И я получу ответ?
— Немедленно.
— Ну, моя покровительница, я полагаюсь на вас.
— Предоставьте мне действовать.
Она вернулась с этими словами к себе и легла в постель, рассеянно устремив взор на красавца Эндимиона, ожидавшего Диану.
«Положительно, свобода лучше», — прошептала она.
ЖАННА В РОЛИ ПОКРОВИТЕЛЬСТВУЕМОЙ
Владея такой тайной и имея перед собой такое блестящее будущее, Жанна чувствовала в себе достаточно силы, чтобы перевернуть мир.
Она дала себе двухнедельный срок, чтобы затем полностью вкусить сочную гроздь, которую фортуна повесила у нее над головой.
Являться ко двору уже не в качестве просительницы или бедной нищенки, которую приютила г-жа де Буленвилье, а носительницей имени Валуа, обладательницей ста тысяч ливров годового дохода, женой герцога и пэра; называться фавориткой королевы; в эти полные интриг и бурь дни править государством, управляя королем через Марию Антуанетту, — вот вкратце панорама, развертывавшаяся перед неиссякаемым воображением графини де Ламотт.
Едва наступил день, она помчалась в Версаль. У нее не было приглашения на аудиенцию; но она стала так верить в свою удачу, что уже не сомневалась: этикет смирится перед ее желанием.
И она не ошиблась.
Все дворцовые служители, столь сильно озабоченные, как бы лучше угодить вкусам повелителей, уже заметили удовольствие, которое доставляло Марии Антуанетте общество красивой графини.
Этого было достаточно, чтобы по приезде ее один умный и желавший выдвинуться привратник встал на пути королевы, возвращающейся из часовни, и как бы невзначай громко сказал дежурному придворному:
— Сударь, как быть с госпожой графиней де Ламотт-Валуа, у которой нет приглашения на аудиенцию?
Королева тихо разговаривала с г-жой де Ламбаль. Имя Жанны, столь ловко названное этим человеком, заставило ее прервать разговор.
Она обернулась.
— Кто-то сказал, что здесь госпожа де Ламотт-Валуа? — спросила она.
— Кажется, что так, ваше величество, — ответил придворный.
— Кто это сказал?
— Вот этот привратник, ваше величество.
Привратник почтительно поклонился.
— Я приму госпожу де Ламотт-Валуа, — сказала королева, продолжая свой путь. — Вы ее проведете в ванную, — прибавила она, удаляясь.
Королева ушла.
Жанна, которой привратник откровенно рассказал, как он просто все устроил, тотчас же взялась за кошелек, но привратник остановил ее с улыбкой:
— Госпожа графиня, пусть этот долг останется за вами; вы вскоре сможете возвратить мне его с большими процентами.
Жанна спрятала деньги в карман.
— Вы правы, друг мой, благодарю вас.
«Почему бы, — сказала она себе, — не оказать покровительство привратнику, который оказал покровительство мне? Ведь делаю я то же самое для кардинала».
Вскоре Жанна оказалась перед лицом своей королевы.
Мария Антуанетта была серьезна и, по-видимому, не в особенно хорошем расположении духа, может быть, именно потому, что оказывала графине слишком большую милость этим непредвиденным приемом.
«Вот в чем суть, — подумала подруга г-на де Рогана, — королева воображает, что я буду опять просить милостыню. Но не успею я сказать двух десятков слов, как она или перестанет хмуриться, или велит меня прогнать».
— Сударыня, — начала королева, — я еще не имела случая поговорить с королем.
— О ваше величество, вы и так были слишком добры ко мне, и я не жду ничего более. Я пришла…
— Зачем? — спросила королева, умевшая улавливать переход от одной мысли к другой. — Вы не просили у меня аудиенции. Вероятно, что-то срочное… для вас?
— Срочное… да, но дело не во мне.
— Значит, во мне. Ну, говорите, графиня.
И королева повела Жанну в ванную, где ждали ее прислужницы.
Графиня, видя, сколь велико окружение королевы, не начинала разговор.
Сев в ванну, королева отпустила своих приближенных.
— Ваше величество, — сказала Жанна, — видите ли, я в большом затруднении.
— Почему? Ведь я только что вам сказала…
— Вашему величеству известно — я, кажется, говорила вам, — с какой сердечной добротой помогает мне господин кардинал де Роган?
Королева нахмурила брови.
— Я ничего не знаю об этом, — сказала она.
— Я полагала…
— Все равно… Говорите.
— Ваше величество, третьего дня его высокопреосвященство оказал мне честь своим посещением.
— А!
— Он приехал по поводу одного благотворительного учреждения, председательницей которого состою я.
— Прекрасно, графиня, прекрасно. Я также дам… на ваше доброе дело.
— Ваше величество ошибаетесь. Я имела уже счастье сказать вам, что ничего не прошу. Господин кардинал, по своему обыкновению, стал говорить мне про доброту королевы, про ее неисчерпаемое милосердие.
— И просил, чтобы я покровительствовала тем, кому он покровительствует?
— Прежде всего, ваше величество.
— Я это сделаю, но не для господина кардинала, а для несчастных, которым я всегда готова помочь, от чьего бы имени они ко мне ни явились. Однако скажите его высокопреосвященству, что я очень стеснена в средствах.
— Я это сказала ему, ваше величество, и в этом-то, увы, кроется причина затруднения, о котором я докладывала вашему величеству.
— А!
— Я рассказала господину кардиналу, каким пламенным состраданием наполняется сердце вашего величества при известии о чьем-либо несчастье, с каким великодушием королева постоянно опустошает свой кошелек, сама не имея избытка в деньгах.
— Прекрасно, прекрасно…
— «Вот вам пример, монсеньер, — сказала я ему. — Ее величество становится рабой своей собственной доброты. Она жертвует собой ради бедных. Добро, которое она творит, обращается для нее лично во зло». При этом я указала на себя.
— Как так, графиня? — спросила королева, внимательно слушавшая Жанну то ли потому, что та сумела угадать слабую струнку королевы, то ли потому, что Мария Антуанетта, с ее недюжинным умом, поняла: под этим длинным предисловием и под этими подготовительными фразами таится нечто весьма для нее интересное.
— Я ему сообщила, ваше величество, что несколько дней назад вы дали мне значительную денежную сумму и что подобные вещи вашему величеству случалось делать, по крайней мере, тысячу раз за эти два года. Будь королева менее отзывчива, менее великодушна, сказала я, у нее было бы в шкатулке два миллиона, и тогда никакие соображения не могли бы помешать ей приобрести то великолепное ожерелье, от которого она отказалась так благородно, так мужественно, но — позвольте мне заметить, ваше величество, — так неоправданно.
Королева покраснела и снова взглянула на Жанну. Несомненно, эти заключительные слова были самыми важными из сказанного. Не было ли в них какой-нибудь западни? Или это была только лесть? Бесспорно, если вопрос ставится так, то уже в нем самом неизбежна опасность для любой королевы. Но ее величество прочла на лице Жанны столько кротости, чистосердечной доброжелательности, безупречной правдивости, что невозможно было заподозрить вероломство или лесть.
А так как душа самой королевы была полна истинного великодушия — в великодушии всегда заключается сила, а с силой же нераздельна и истина, — то Мария Антуанетта не могла удержать вздоха.
— Да, — сказала она, — ожерелье великолепно, то есть было великолепно, хочу сказать, и я очень рада, что женщина с изящным вкусом хвалит меня за то, что я отказалась от этой драгоценности.
— Если бы вы знали, ваше величество, — воскликнула Жанна, найдя случай вставить нужное слово, — как, в конце концов, нетрудно разгадать чувства людей, когда сам чувствуешь расположение к тем, кого эти люди любят!
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, ваше величество, что, узнав о вашем самоотверженном отказе от ожерелья, господин де Роган — я это видела — побледнел.
— Побледнел?
— Его глаза сразу наполнились слезами. Не знаю, ваше величество, действительно ли господин де Роган такой красивый мужчина и образованный вельможа, как говорят многие, но я знаю, что выражение его лица, озаренного в тот миг сиянием его души, залитого слезами, что были вызваны вашим великодушным бескорыстием, — да что я говорю! — вашей высокой самоотверженностью, никогда не изгладится в моей памяти.
Королева на минуту остановила воду, бежавшую из клюва золоченого лебедя, украшавшего ее мраморную ванну.
— Ну, графиня, — сказала она, — если господин де Роган показался вам таким прекрасным и совершенным, как вы только что сказали, то я советую не показывать ему этого. Это светский прелат, пастырь, который вербует овец в свое стадо столько же для себя самого, сколько во имя Господа.
— О ваше величество…
— А что? Разве я клевещу на него? Разве не такова его репутация? И не гордится ли он ею? Разве вы не видели, как, совершая богослужение в торжественные дни, он поднимает над головой свои руки, действительно очень красивые, чтобы они казались еще белее? Не видели, как набожные дамы устремляют на его руки со сверкающим пастырским перстнем свои глаза, которые горят при этом еще ярче, чем бриллиант на руке кардинала?
Жанна опустила голову.
— Победы кардинала, — запальчиво продолжала королева, — многочисленны. Некоторые вызвали настоящий скандал. Это прелат-волокита, какие были во времена Фронды. Пусть его хвалит за это кто хочет, но я этого не сделаю.
— Ну, ваше величество, — заметила Жанна, ободренная этим дружеским тоном, а также состоянием чисто физического удовольствия, в котором находилась ее собеседница, — не знаю, думал ли господин кардинал о своих прихожанках в то время, как с таким пылом говорил мне о добродетелях королевы; знаю только, что его красивые руки, вместо того чтобы быть поднятыми над головой, были прижаты к сердцу.
Королева покачала головой и принужденно рассмеялась.
«Вот так-так! — подумала Жанна. — Не обстоит ли дело лучше, чем мы полагали? Не станет ли досада нашей помощницей? Тогда нам будет совсем просто».
Королева снова приняла равнодушный, полный достоинства вид.
— Продолжайте, — сказала она.
— Ваше величество своей холодностью сковывает мне язык; эта скромность, заставляющая вас отвергать даже похвалу…
— Кардинала? О да!
— Но почему же ваше величество?
— Потому, что она мне кажется подозрительной, графиня.
— Я не смею, — ответила Жанна тоном глубочайшего почтения, — защищать того, кто имел несчастье впасть в немилость вашего величества. Кардинал, ни на минуту не сомневаюсь, очень виновен, если не угодил королеве.
— Господин де Роган не угодил мне? Он меня просто оскорбил. Но я королева и христианка и, следовательно, вдвойне обязана забывать обиды.
Королева произнесла эти слова с величественной добротой, свойственной ей одной.
Жанна промолчала.
— Вы ничего больше не имеете сказать мне?
— Я могу разбудить подозрение ее величества, подвергнуться немилости и неодобрению, если выскажу мнение, несогласное с вашим.
— Ваше мнение о кардинале противоположно моему?
— Совершенно, ваше величество.
— Вы не говорили бы этого, если бы однажды узнали, как враждебно поступал по отношению ко мне принц Луи.
— Я знаю только то, что видела — его поступки, которыми он желал служить вашему величеству.
— Любезности?
Жанна молча поклонилась.
— Учтивости, пожелания, комплименты? — продолжала королева.
Жанна промолчала.
— Вы чувствуете горячую дружбу к господину де Рогану, графиня; я не буду больше нападать на него при вас.
— Ваше величество, — сказала Жанна, — мне было приятнее видеть ваш гнев, чем эти насмешки. Чувства господина кардинала к вашему величеству полны такой почтительности, что он, я уверена, умер бы, если бы видел, что королева смеется над ним.
— О, значит, он очень переменился.
— Ваше величество недавно соблаговолили сами сказать мне, что уже десять лет господин де Роган страстно…
— Я шутила, графиня, — строго перебила ее королева.
Жанна, принужденная замолчать, решилась, как показалось королеве, отказаться от дальнейшей борьбы. Но Мария Антуанетта глубоко ошибалась. Для таких женщин, как Жанна, с натурой тигра и змеи, момент, когда они отступают, лишь прелюдия к нападению: сосредоточенная неподвижность предшествует броску.
— Вы говорили об этих бриллиантах, — неосторожно сказала королева. — Сознайтесь, что вы думали о них?
— Днем и ночью, ваше величество, — подхватила Жанна с радостью полководца, который замечает роковую ошибку неприятеля. — Они так прекрасны и так пойдут вашему величеству!
— Как?
— Да, да, вашему величеству.
— Но они проданы!
— Да, проданы.
— Португальскому послу?
Жанна слегка покачала головой.
— Нет? — радостно спросила королева.
— Нет, ваше величество.
— Кому же?
— Их купил господин де Роган.
Королева сделала порывистое движение, но тотчас же сдержалась.
— А! — сказала она.
— Ваше величество, — сказала Жанна с жаром и увлечением, — поступок господина де Рогана прекрасен. Это великодушный, добросердечный порыв. Кардиналом руководило благородное побуждение. Душа, подобная вашей, не может не сочувствовать всему доброму и великодушному. Как только господин де Роган узнал — от меня, сознаюсь, — о временном финансовом затруднении вашего величества, он воскликнул: «Как! Французская королева отказывает себе в том, от чего не решилась бы отказаться жена генерального откупщика? Как! Королеве, чего доброго, в один прекрасный день придется увидеть госпожу Неккер, украшенную этими бриллиантами?»
Господин де Роган еще не знал, что их хочет купить португальский посол. Я сообщила ему это. Его негодование еще больше возросло.
«Дело, — сказал он, — уже не в том, чтобы доставить удовольствие королеве: дело в королевском достоинстве… Я знаю дух тщеславия и суетности, царящий при иностранных дворах; там станут смеяться над французской королевой, у которой уже нет денег для удовлетворения вполне законного желания. И я потерплю, чтобы насмехались над французской королевой? Нет, никогда!»
И он поспешно вышел. Час спустя я узнала, что он купил бриллианты.
— За полтора миллиона ливров?
— За миллион шестьсот тысяч ливров.
— Зачем же он купил их?
— Им руководила та мысль, что если они не могут принадлежать вашему величеству, то, по крайней мере, никогда не будут собственностью никакой другой женщины.
— И вы уверены, что господин де Роган купил их не для того, чтобы преподнести их какой-нибудь своей любовнице?
— Я уверена, что он скорее уничтожит эти камни, но не допустит, чтобы они блестели на шее какой-нибудь другой женщины, кроме королевы.
Мария Антуанетта задумалась, и на ее благородном лице можно было безошибочно прочесть все, что творилось в ее душе.
— То, что сделал господин де Роган, прекрасно, — сказала она. — Это благородный поступок, доказывающий деликатность и преданность.
Жанна жадно впитывала эти слова.
— Поблагодарите от меня господина де Рогана, — продолжала королева.
— О да, ваше величество!
— И прибавьте, что я получила доказательство его дружбы, и я, как порядочная женщина, — если выразиться словами Екатерины, — принимаю его дружбу и считаю себя обязанной отплатить за нее. Поэтому я принимаю не подарок господина де Рогана…
— А что же?
— Его ссуду. Господин де Роган, чтобы доставить мне Удовольствие, пожелал ссудить меня деньгами или служить
мне своим кредитом. Я рассчитаюсь с ним. Бёмер, кажется, спрашивал известную сумму наличными?
— Да, ваше величество.
— Сколько? Двести тысяч ливров?
— Двести пятьдесят тысяч ливров.
— Это содержание, которое дает мне король, за три месяца. Мне сегодня прислали его — правда, раньше срока, я знаю, — но так или иначе прислали.
Королева поспешно позвала своих прислужниц, которые одели ее, окутав предварительно нагретым тонким батистом.
Оставшись в своей комнате наедине с Жанной, королева сказала ей:
— Откройте этот ящик, прошу вас.
— Первый?
— Нет, второй. Видите там бумажник?
— Вот он, ваше величество.
— В нем двести пятьдесят тысяч ливров. Пересчитайте их.
Жанна повиновалась.
— Отвезите их кардиналу. Еще раз поблагодарите его. Скажите ему, что я постараюсь устроить свои дела так, чтобы платить ему по столько же каждый месяц. Мы также определим размер процентов. Таким образом, у меня будет ожерелье, которое мне так нравилось, и если мне придется стеснить себя немного, чтобы расплатиться за него, то, по крайней мере, я не стесню короля.
Она с минуту молчала, точно что-то обдумывая.
— И кроме того, я получу ту выгоду, что буду знать, — продолжала она, — что у меня есть деликатный друг, оказавший мне услугу.
Она снова остановилась.
— И приятельница, которая угадала мое желание, — закончила она, подавая Жанне руку, которую та бросилась целовать.
Затем, когда Жанна собралась уходить, королева после некоторого колебания сказала совсем тихо, как будто боялась собственных слов:
— Графиня, передайте господину де Рогану, что он будет желанным гостем в Версале и что я хочу выразить ему свою благодарность.
Жанна выбежала из апартаментов королевы не просто опьянев, но обезумев от восторга и удовлетворенной гордости.
Она прижала к груди банковские билеты, как гриф — похищенную добычу.
БУМАЖНИК КОРОЛЕВЫ
Никто не ощутил размеров — в прямом и переносном смысле — богатства, которое увозила Жанна де Валуа, в большей степени, чем лошади, увозившие ее из Версаля.
Никогда кони, стремящиеся завоевать приз, не летели таким карьером, как эти бедные клячи, запряженные в наемную карету.
Подгоняемый графиней, кучер заставил их поверить, что они легконогие скакуны с полей Элиды и должны выиграть своему возничему два таланта золотом, а себе — тройную порцию очищенного ячменя.
Кардинал еще не выходил из дому, когда к нему явилась г-жа де Ламотт — прямо в его особняк, полный прислуги.
Она велела доложить о себе более церемонно, чем сделала это у королевы.
— Вы из Версаля? — спросил он.
— Да, монсеньер.
Он посмотрел на нее, но она была непроницаема.
Она видела его трепет, его грусть и тревогу, но ничто не возбудило в ней жалости.
— Ну что? — спросил он.
— Скажите, чего вы желали, монсеньер? Говорите прямо, чтобы мне не пришлось слишком упрекать себя.
— А, графиня, вы это говорите с таким выражением!..
— Наводящим грусть, неправда ли?
— Убийственным.
— Вы хотели, чтобы я видела королеву?
— Да.
— Я ее видела… Вы хотели, чтобы она мне позволила говорить о вас, хотя много раз выказывала свое неприязненное отношение к вам и свое неудовольствие при одном вашем имени?
— Я вижу, что если хотел этого прежде, то нужно отказаться теперь от надежды видеть исполнение этого желания.
— Нет, королева говорила со мной о вас.
— Вернее, вы были так добры, что говорили обо мне?
— Да, это правда.
— И ее величество слушала вас?
— Это требует пояснений.
— Не говорите мне больше ни слова, графиня, я вижу, с каким отвращением ее величество…
— Нет, я не заметила особенного отвращения… Я осмелилась заговорить об ожерелье.
— Вы сказали, что у меня явилась мысль…
— Купить его для нее? Да.
— Графиня, это чудесно! И она выслушала вас?
— Конечно.
— Вы ей сказали, что я ей предлагаю эти бриллианты?
— Она наотрез отказалась от них.
— Я погиб.
— Отказалась принять в подарок. Но в долг…
— В долг? Вы сумели облечь мое предложение в такую деликатную форму?
— Настолько деликатную, что она согласилась.
— Я даю взаймы королеве, я? Возможно ли это, графиня?
— Это лучше подарка, не правда ли?
— В тысячу раз лучше.
— Я так и думала. Во всяком случае, ее величество выразила согласие.
Кардинал встал и снова сел. Наконец он подошел к Жанне и взял ее руки в свои.
— Не обманывайте меня, — сказал он, — подумайте, ведь вы одним словом можете сделать меня самым несчастным из людей.
— С глубокими чувствами не играют, монсеньер, это возможно только, если человек смешон… А человек вашего положения и ваших достоинств никогда не может возбуждать смех.
— Действительно. Значит, то, что вы мне говорите…
— Истинная правда.
— У меня есть с королевой общая тайна?
— Тайна… и губительная.
Кардинал вновь подбежал к Жанне и нежно пожал ей руку.
— Мне нравится это рукопожатие, — сказала графиня, — точно мужчина пожимает руку мужчине.
— Нет, это счастливый человек — своему ангелу-хранителю.
— Монсеньер, не надо ничего преувеличивать.
— О, моя радость, моя признательность… никогда…
— Вы преувеличиваете и то и другое. Ссудить королеве полтора миллиона — ведь вам это-то и нужно было?
Кардинал вздрогнул.
— Бекингем попросил бы чего-нибудь другого у Анны Австрийской, монсеньер, когда рассыпал жемчуг по паркету королевской комнаты.
— Того, что имел Бекингем, графиня, я не смею желать даже во сне.
— Вы объяснитесь по этому поводу с самой королевой, монсеньер, так как она приказала мне передать вам, что с удовольствием увидит вас в Версале.
Это было неосторожно: она не успела еще договорить, как кардинал побледнел, словно юноша от первого любовного поцелуя.
Неверными движениями, точно пьяный, он нащупал стоявшее рядом кресло и сел в него.
«А! — подумала Жанна. — Дело еще серьезнее, чем я думала. Я мечтала о герцогском и пэрском достоинстве, о ста тысячах ливров дохода. Теперь я могу рассчитывать на княжеский титул и на полмиллиона дохода. Ведь господином де Роганом руководит не честолюбие и не алчность, а истинная любовь!»
Кардинал быстро пришел в себя. Радость — болезнь непродолжительная… Будучи человеком трезвого ума, он решил заговорить с Жанной о делах, чтобы заставить ее забыть, что он только что говорил о любви.
Она не мешала ему.
— Друг мой, — начал он, сжимая Жанну в объятиях, — что же намерена делать королева с тем займом, который вы ей предложили сделать?
— Вы спрашиваете меня об этом потому, что у королевы, как принято думать, нет денег?
— Вот именно.
— Она собирается расплачиваться с вами так же, как расплачивалась бы с Бёмером, с той только разницей, что, купи она ожерелье у Бёмера, это знал бы весь Париж, а такое было бы немыслимо после ее известной фразы о корабле; если короля это заставит только надуться, то вся Франция скорчит гримасу. Королева хочет иметь бриллианты и платить за них по частям. Вы даете ей возможность сделать это; вы для нее умеющий хранить тайну кассир, обладающий личной кредитоспособностью, которая может оказаться полезной в случае финансового затруднения у нее, — вот и все. Она счастлива и будет платить вам — не требуйте большего.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |