Ангелы опустошения. Книга 1 11 страница

Затем Коди объясняет дальше что посредством процесса осмозиса, через наши капиллярные вены и веночки, проходит действительно притягивающее сочное влияние звезд и в особенности луны — "Так что когда луна восходит человек обезумевает, ну взять к примеру — притяжение этого Марса, чувак."

Он оставляет на мне шрамы этим своим Марсом.

"Марс ближе всего! Это наше следующее путешествие."

"Мы отправляемся с Земли на Марс?"

"А потом дальше, разве вы не видите" (Кевин кудахчет от восторга) "к следующей и к остальным и к по-настоящему безумным, папаша" — "на ту внешнюю кромку," добавляет он. На самом деле тормозной кондуктор на железной дороге, вот вам Коди, фактически на нем прямо сейчас его форменные синие штаны, аккуратно отутюженные, и крахмальная белая рубашка под синим жилетом, его синяя кепка ПОЕЗДНАЯ БРИГАДА осталась в маленьком грустненьком заводном «шевви-33», Ах ты ж — сколько раз Коди кормил меня когда я был голоден — Верующий человек — Что за беспокойный и встревоженный человечище! — Как он выбегал в темноту с фонарем и притаскивал ее, и швырял этот цветочный вагон на Шермановскую Местную наутро — Ах Старина Коди, что за человек!

Я вспоминаю грезы опустошения и нормально вижу как оно происходит. Все есть та же самая пустота. Коди и я едем дальше отсутствующе глядя перед собою зная это. Только Коди ведет машину. Я сижу и медитирую Коди и машину обоих. Но именно его жесткая рука должна треснуть по-над бильярдной баранкой и увести машину от лобовых столкновений (когда выскальзывает из своей полосы и назад) — Мы все это знаем, мы слышали небесную музыку как-то ночью когда ехали. "Ты слышал?" Я только что услышал вдруг лязг музыки в гудящей мотором комнате машины — «Да» говорит Коди, "что это?" Он услышал.

Изумляя меня уже тем каков он, еще больше изумляет меня Рафаэль возвращаясь со своей рукописью в руках, со двора, где молчаливо изучал деревья, и говорит: "У меня листок в памфлете" — Коди трактующий и не верящий, слышит как тот это говорит, но я замечаю взгляд которым он оделяет Рафаэля — Но ведь это два разных мира, Урсо и Помрэй, оба их имени значат то что некогда могло быть "Casa d'Oro",[11] что было бы не грубее чем «Корсо», но здесь у нас Итальянский Сладкоголосый Певец против Ирландского Брабакера — тресъ — (это по-кельтски, дерево трескающееся в море) — Рафаэль говорит "Джеку-то надо всего лишь сочинять маленькие безразличные частушки и быть нигдешним хэмлиновским вожаком" — такие вот песни от Рафаэля.

Ну если это то чего он хочет делать чек чек чек," доносится из Коди как из машины немузыкально непевуче -

Рафаэль же поет: "Ты! мои тетушки всегда предупреждали меня о тебе Помрэй — говорили они мне не ходить в Нижний Ист-Сайд" -

"Рыг"

Так они и сражались взад и вперед

Тем временем милый и кроткий иисусов Отец Иосиф, Кевин с бородой Иосифа, улыбается и слушает и весь вокруг и скорчившись на полу, садится.

"Что ты думаешь, Кевин?"

"Я думаю что гадкий день завтра будет если я не найду эти чертовы права."

Коди врубается в Кевина, еще бы, врубался в него много месяцев, как собрат по ирландскому отцовству возможно так же как и собрат-кошак — Коди въезжал и выезжал из их дома питаясь там сотни тысяч мириад раз, принося с собой Истинный Закон — Коди теперь зовут «Проповедником» его назвал так Именователь, Мэл, который зовет Саймона Дарловского "Безумным Русским" (так оно и есть) -

"А где нынче старина Саймон?"

"О мы его подберем там сегодня днем около пяти," говорит Коди тараторя как ни в чем ни бывало.

"Саймон Дарловский!" орет Рафаэль. "Что за безумный кошак!" И то как он произносит безумный, безу-умный, по-настоящему, по-восточному — в натуре чокнуто и странно слышать от балтийских кошаков с задворок — в натуре гнилой базар… как слышишь пацанву ботающую на газовых заводах возле свалок старых покрышек — "Он обезумел," поднося руки к голове, затем сшибая и ухмыляясь, придурковато, странное маленькое робкое отсутствие гордости в Рафаэле, который тоже сидит на полу теперь скрестив ноги, но так словно он и свалился туда.

"Странный странный мир," говорит Коди немного вышагивая в сторону затем разворачиваясь на пятках и возвращаясь к нашей группе — Чеховский Ангел Молчания опускается на всех нас и мы все становимся смертельно тихи, и слушаем хмм дня и шшш тишины, и в конце концов Коди кашляет, чуть-чуть, произнося "Хнф — хаф" — указывая, своими глубокими затяжками, на индийскую тайну — Что Кевин и признает типичным нежным взглядом снизу вверх на Коди взглядом удивления и изумления, прямо из своего разума голубоглазым ясным ошеломлением — которое Коди тоже видит, прищурив теперь глаза.

Пенни по-прежнему там сидит (и сидела) в формальной позе Будды все эти полтора часа разговоров и мысли — Психов куча — Мы все ждем что будет происходить дальше. Это идет по всему миру только в некоторых местах выдают профилактические средства, а в некоторых говорят по делу.

У нас нет ноги на которой можно стоять.

Это всего лишь история мира и того что в нем произошло — Мы все спускаемся в главную усадьбу Кевина и к его жене Эве (милая сестренка зеленоглазая босоногая длинноволосая красавица) (которая позволяет крошке Майе бродить голышом если той хочется, что Майя и делает, бурча "Абра абра" в высокой траве) накрывается большой обед но я не голоден, а фактически объявляю слегка назидательно "Я больше уже не ем когда не голоден, я научился этому на горе" поэтому разумеется Коди с Рафаэлем едят, прожорливо, меля за столом языками — Пока я слушаю пластинки — Потом после обеда Кевин опускается на колени на свой излюбленный плетеный соломенный коврик извлекая хрупкую пластинку из ее луковой шелухи бумажных нежностей в белом альбоме, этот парень самый совершенный индус на свете, как Рафаэль указывает ему, они к тому же собираются слушать Грегорианские Распевы — Это кучка священников и монахов которые поют прекрасно и по канону и странно все вместе под старую музыку что старше камней — Рафаэлю очень нравится музыка особенно музыка Возрождения — и Вагнер, когда я встретил его впервые в Нью-Йорке в 1952 он вопил "Всё без разницы кроме Вагнера, я хочу пить вино и топтаться в твоих волосах!" (девчонке по имени Жозефина) — "На хер этот джаз!" — хоть он и регулярный хепак и должен любить джаз и фактически весь ритм его происходит из джаза хоть он этого и не знает — но в его характере есть махонькая Итальянская Птичка которая не имеет ничего общего с модерновыми какофоническими трах-битами — Что же касается Коди то он любит всю музыку и великий знаток ее, первый раз когда мы поставили ему индийскую музыку индусов он сразу же ухватил что барабаны ("Самый тонкий и изощренный бит на свете!" говорит Кевин, а Кевин и я даже рассуждали дала ли что-нибудь Дравидия темам индусов-ариев) — Коди ухватил что мягкие тыквы, мягкие барабаны, мягкие ручные барабанчики с донышками звонкими как чайники это просто барабаны с ненатянутыми кожами — Мы крутим Грегорианские Распевы и снова индийскую музыку, всякий раз когда ее слышат две дочурки Кевина они начинают счастливо щебетать, они слушали ее каждый вечер всю весну (до этого) когда приходила пора ложиться спать из большого настенного динамика хай-фая (с задней стороны) выходящего и ревущего прямо на их кроватки, змеиные флейты, заклинательные духовые, мягкокожие тыквы, и изощренный древний барабанный бит Африки-смягченной-Дравидией, а превыше всего индус давший обет молчания и играющий на Арфе старого мира с целыми ливнями невозможных уносящихся в небеса идей от которого Коди просто остолбенел а остальные (вроде Рэйни) (во время большого сезона Бродяг Дхармы который у нас был до того как я уехал) обторчались до беспамятства — И вверх и вниз по тихой маленькой асфальтированной дороге, можно слышать как хай-фай Кевина громыхает мягкие песнопения Индии и высших готических священников и лютней и мандолин Японии, даже китайские непостижимые пластинки — Он устраивал те прошлые вечеринки где во дворе раскладывались большие костры и несколько участников церемонии (Ирвин и Саймон Дарловский и Джарри) стояли вокруг него совершенно голые среди изощренных женщин и жен, беседуя о буддистской философии с самим главой Азиатских Исследований, Алексом Аумсом, которому положительно было до лампочки и который лишь потягивал свое винцо да твердил мне "Буддизм это значит узнавать как можно больше людей" -

Теперь полдень и обед окончен, несколько пластинок, и мы отваливаем обратно к городу, с моими старыми рукописями и одеждой которые я оставлял в деревянном ящике в погребе у Кевина — Я должен ему 15 долларов с предыдущей Весны поэтому подписываю ему пару своих аккредитивов из Седро-Вулли и он по ошибке (в погребе) (и кротко с грустными глазами) протягивает мне обратно смятую горсть долларовых бумажек, четыре, одной не хватает, причем я ни за что в жизни не могу ему об этом сказать — Поскольку Кевин к этому времени уже обдолбан (обеденным вином и прочим) и говорит "Ну так когда я увижу тебя опять Джек?" как мы уже однажды ночью за полгода до этого пошли и уселись в депо возле Набережной с бутылкой токая и уставились в стену (как Бодхидхарма принесший буддизм в Китай) громадного Утеса выступающего из нижних ляжек задней стороны Телеграфного Холма, ночью, и оба мы видели волны электромагнитно-гравитационного света исходящего из этой массы материи, и как же рад был Кевин что со мною провел хорошую ночь вина и стеносозерцания и улицерысканья вместо обычного пивняка в Месте -

Мы возвращаемся в своей малолитражке и разворачиваемся и все машем Кевину и Эве, и едем обратно по Мосту в Город -

"Ах Коди, ты самый сумасшедший кошак которого я когда-либо знал," сдается теперь Рафаэль -

"Послушай Рафаэль, ты говорил что ты Рафаэль Урсо Поэт-Игрок, давай же, парень, поехали с нами завтра на ипподром," подзуживаю я -

"Черт возьми могли бы и сегодня успеть если б не было так поздно — " говорит Коди -

"Заметано! Еду с вами! Коди ты мне покажешь как выигрывать!"

"Да все ништяк!"

"Завтра — заедем за тобой к Соне"

Соня девчонка Рафаэля но годом раньше Коди (естественно) увидел ее и влюбился "О чувак ты не соображаешь как Шарль Сванн сходил с ума по тем своим девушкам —!" сказал мне как-то Коди… "Марсель Пруст никак не мог быть голубым и написать такую книгу!"/ — Коди втрескивается в каждую симпотную чувиху в округе, он преследовал ее и притащил даже свою шахматную доску чтобы играть с ее мужем, однажды он притащил и меня и она там сидела в брючках в кресле расставив ноги перед шахматистами глядя на меня и говоря "А разве ваша жизнь одинокого писателя не становится монотонной, Дулуоз?" — Я соглашался, видя у нее в штанах разрез, который Коди естественно пока подставлял слона королевской пешке тоже видел — Но она в конце концов дала Коди отставку сказав "Я знаю чего тебе нужно," но после этого все равно бросила мужа (шахматную пешку) (теперь исчезнувшего со сцены временно) и ушла жить с только-что-приехвашим-с-востока трепливым Рафаэлем — "Мы заберем тебя у Сони на хате"

Рафаэль говорит "Ага, только я с нею поругался на этой неделе и ушел, Дулуоз можешь ее себе взять"

"Я? Отдай ее лучше Коди, он обезумел — "

"Нет, нет," говорит Коди — он свалил ее уже со своей груди -

"Сегодня вечером все поедем ко мне и будем пить пиво и читать стихи," говорит Рафаэль, "а я начну собирать вещи"

Мы возвращаемся в ту кофейню где снова ждет Ирвин, и тут одновременно в дверях возникает Саймон Дарловский, один, закончив на сегодня работать водителем скорой помощи, потом Джеффри Дональд с Патриком МакЛиром двое давних (давно устроявшихся) поэтов Сан-Франа которые ненавидят нас всех -

И Гиа тоже входит.

К этому времени я уже выскользнул наружу и засунул пузырь калифорнийского пойла себе под хлястик и начал хлестать его так что все расплывается и возбуждает — Заходит Гиа с руками в юбке как обычно и говорит своим низким голосом "Ну это уже весь город знает. Журнал Мадмуазель собирается вас снимать в пятницу вечером — "

"Кого?"

"Ирвина, Рафаэля, Дулуоза — А в следующем месяце Журнал Лайф."

"Где ты это услыхала?"

"Без меня," говорит Коди как раз когда Ирвин хватает его за руку и говорит чтобы тот приходил, "В пятницу я буду на вахте вечером"

"Но Саймон с нами сфотографируется!" торжествующе выкрикивает Ирвин, хватая Дарловского за плечо, и Дарловский просто кивает -

"А можно потом устроить половую оргию?" спрашивает Саймон.

"Без меня," говорит Гиа -

"Что ж там меня тоже может не быть," говорит Коди, и все наливают себе кофе из электрической кофеварки и сидят за тремя разными столиками и прочая Богема и прочие Подземные входят и выходят -

"Но у нас получится у всех вместе!" вопит Ирвин. "Мы все станем знаменитыми — Дональд и МакЛир пошли с нами!"

Дональду 32, пухлый, светлолицый, грустноглазый, элегантный, тихо отводит взгляд а МакЛир, ему за 20, молодой, коротко стриженный, безучастно смотрит на Ирвина: "О а нас уже сфотографировали отдельно сегодня"

"И без нас!?" вопит Ирвин — затем соображает что существуют заговоры и интриги и глаза его темнеют от мысли, есть альянсы и расколы и разделения в святом золоте -

Саймон Дарловский говорит мне "Джек я искал тебя два дня! Где ты был? Что ты делал? Тебе в последнее время сны снятся? Что-нибудь клевое? Какие-нибудь девчонки расстегнули тебе ремешок? Джек! Посмотри на меня! Джек!" Он заставляет меня взглянуть на себя, его напряженное дикое лицо с этим мягким ястребиным носом и светлыми волосами теперь остриженными коротко (раньше дикая копна) и толстыми серьезными губами (как у Ирвина) но высокий и сухощавый и в самом деле совсем недавно еще старшеклассник — "Мне нужно тебе миллион всего рассказать! Все про любовь! Я открыл секрет красоты! Это любовь! Любят все! Везде! Я тебе все это объясню — " И действительно на приближающемся поэтическом чтении Рафаэля (его первом представлении ярым поклонникам поэзии Фриско 50-х годов) он был назначен (по договоренности с Ирвином и Рафаэлем который хихикал только и ему было плевать) встать после их стихов и произнести большую долгую спонтанную речь о любви -

"Что ты там скажешь?"

"Я скажу им всё — Ничего не упущу — Я заставлю их плакать — Прекрасный брат Джек послушай! Вот тебе моя рука на целом свете! Возьми ее! Пожми! Ты знаешь что со мной случилось как-то на днях?" внезапно кричит он в совершенстве воспроизводя Ирвина, а в остальное время он имитирует Коди, ему всего 20 — "Четыре часа дня вхожу в библиотеку с малиновой пилюлей — и что ты думаешь? — "

"Малиновой?"

"Дексидрен — у меня в животе" — похлопывая по нему — "Видишь? — торча в животе я наткнулся на Сон Чудного Малого Достоевского — Засек возможность — "

"Сон Смешного Человека, ты имеешь в виду?"

" — возможность любви внутри моей сердечной сорочки но не снаружи сердца в реальной жизни, видишь, передо мной мелькнула любовная жизнь которая была у Достоевского в его глубокой темнице света, она всколыхнула во мне слезы тронула мне сердце которое расширилось все блаженное, видишь, потом у Достоевского был его сон, видишь он кладет в ящик револьвер после того как просыпается, собирается застрелиться, БАМ!" хлопает ладонями, "и почувствовал еще более острое желание любить и проповедовать — да Проповедовать — так он и сказал — "Жить и Проповедовать тот Узелок Истины который знаю так Хорошо" — поэтому когда мне подойдет срок произносить ту речь когда Ирвин с Рафаэлем прочтут свои стихи, я приведу в замешательство всю группу и самого себя идеями и словами о любви, и почему люди не любят друг друга так сильно как могли бы — Я даже расплачусь перед ними чтобы донести свои переживания — Коди! Коди! Эй ты чокнутый юноша!" и он подбегает и тузит и тянет его, а тот только "Ах хем ха я" да поглядывает на свои старые железнодорожные часы, готовый бежать, пока мы все тусуемся — "У нас с Ирвином были долгие до-о-олгие разговоры, я хочу чтобы наши отношения строились как фуга Баха видишь где все источники движутся друг между другом видишь — " Саймон заикается, пятерней откидывает назад волосы, в самом деле очень нервный и сумасшедший, "И еще мы снимали всю одежду с себя на вечеринках Ирвин и я и закатывали большие оргии, как-то ночью до того как ты приехал мы взяли эту девчонку которую Сливовиц знает и уложили ее в постель и Ирвин сделал ее, ту которой ты зеркало разбил, что за ночка была, я полминуты кончал в первый раз — У меня снов не было никаких, фактически полторы недели назад я наспускал во сне а самого сна не помню, как одиноко…"

Потом он хватает меня "Джек спи читай пиши болтай гуляй ебись и смотри и снова спи" — Он искренне мне советует и окидывает меня встревоженным взором, "Джек тебе следует больше трахаться, мы должны уложить тебя в постель сегодня же!"

"Мы едем к Соне," влезает Ирвин который с восторгом прислушивался -

"Все разденемся и займемся — Давай Джек сделай тоже!"

"Что это он мелет?" орет Рафаэль подгребаясь к нам — "Сумасшедший Саймон!"

И Рафаэль по-доброму пихает Саймона а Саймон просто стоит там как мальчишка оглаживая свою короткую стрижку и невинно так нам помаргивая, "Это правда"

Саймон хочет быть "совершенным как Коди", он говорит, как водитель, "говоритель," — он обожает Коди — Хорошо видно, почему Мэл-Именователь назвал его Безумным Русским — Но всегда тоже совершает невинные опасные штуки, вроде подбежать вдруг к совершенно незнакомому человеку (хмурому Ирвину Минко) и поцеловать его в щеку от избытка чувств: "Эй здорово," а Минко ответил "Ты себе не представляешь как близок ты был только что к смерти."

А Саймон, осажденный со всех сторон пророками, не мог понять — к счастью мы все были рядом чтобы его защитить, а Минко добрый — Саймон, истинный русский, хочет чтобы весь мир возлюбил, потомок в самом деле какого-то из тех полоумных милых Ипполитов и Кириловых достоевской царской России 19 столетия — Да и похож тоже, как тогда когда мы все ели пейотль (музыканты и я) и вот они мы такие заколачиваем здоровенный сейшак в 5 часов вечера в подвальной квартирке с тромбоном, двумя барабанами, Скоростюхой на пианино а Саймон сидел под горевшей весь день красной лампой с древними кистями, его каменистое лицо все изможденно в неестественной красноте, как вдруг я увидел: "Саймон Дарловский, величайший человек в Сан-Франциско" и позже той же самой ночью ради ирвиновского и моего развлечения когда мы топали по улицам с моим рюкзаком (вопя "Великое Облако Истины!" шарагам китайцев выходящих из игорных комнат) Саймон устроил небольшую оригинальную пантомиму а ля Чарли Чаплин но своеобразную его собственным тоже русским стилем которая состояла из того что он вбежал пританцовывая в вестибюль полный людей сидевших в мягких креслах смотря телевизор и закатил им сложную пантомиму (изумления, руки в ужасе ко рту, оглядываясь, опаньки, прогибаясь, заискивая, выскальзывая прочь, как можно было бы ожидать от каких-нибудь мальчишек Жана Жене которые дурачились бы на парижских улицах пьяные) (продуманный маскарад с умом — Безумный Русский, Саймон Дарловский, который вечно напоминает мне моего двоюродного брата Ноэля, как я всегда ему говорю, мой давний кузен из Массачусеттса у которого было такое же лицо и глаза и он скользил бывало призраком вокруг стола в неосвещенных комнатах и выдавал "Муээ хи хи ха, я Призрак оперы," (говоря это по-французски, je suis le fantome de l'opera-а-а-а) — И еще странно, что места работ у Саймона всегда были какие-то уитмановские, медбрат, он бывало брил пожилых психопатов в лечебницах, ухаживал за больными и умирающими, а теперь начав водить неотложку в какой-то больничке он рассекал по всему Сан-Франу целыми днями подбирая униженных и увечных на носилки (жуткие места где их находили, каморки на задворках), кровь и горе, Саймон уже не Безумный Русский, а Саймон Нянька — Никогда и волоска ни на чьей голове не повредил бы если б даже старался -

"Ах да, а ну да," в конце концов изрекает Коди, и уходит, работать на железную дорогу, проинструктировав меня на улице: "Завтра едем на ипподром, подожди меня у Саймона" — (У Саймона это где мы все ночуем)…

"Окей"

Потом поэты Дональд и МакЛир предлагают отвезти остальных нас домой две мили вниз по Третьей Улице к Негритянскому Жилому Кварталу где даже вот сейчас 15-ти-с-половиной-летний братишка Саймона лазарь жарит картошку на кухне и причесывается и недоумевает по части лунных людей.

Именно этим он и занимается когда мы входим, жарит картошку, высокий симпатичный Лазарь который встает на занятиях первого курса своего колледжа и говорит преподавателю "Мы все хотим разговаривать свободно" — и постоянно спрашивает "Тебе сны снятся?" и хочет знать о чем тебе снилось и когда ты ему рассказываешь он кивает — Хочет чтоб мы ему тоже девчонку нашли — У него чеканный профиль как у Джона Бэрримора, в самом деле выйдет красавец-мужчина, но вот он живет тут один со своим братом, мать и остальные чокнутые братья остались на востоке, Саймона напрягает присматривать за ним — Поэтому его отсылают обратно в Нью-Йорк но ехать он не хочет, фактически же ему хочется слетать на луну — Он съедает все что Саймон покупает домой, в 3 часа ночи он встает и жарит все телячьи отбивные, все восемь, и съедает их без хлеба — Все время он только и делает что переживает насчет своих длинных светлых волосьев, в конце концов я разрешаю ему взять мою щетку, он ее даже прячет, мне приходится ее отбирать — Потом он врубает на всю катушку радио с Джазом Прыгучего Джорджа из Окленда — потом просто вылазит из дому и гуляет на солнышке и задает всем прикольнейший вопрос: "Как ты думаешь солнце свалится?" — "Есть ли чудовища там где ты сказал ты побывал?" — "А у них будет иной мир?" — "Когда с этим будет покончено?" — "У тебя есть шоры на глазах?" — "Я имею в виду настоящие шоры типа как завязать глаза платком?" — "Тебе двадцать лет?"

За четыре недели до этого, на своем велике, он промчался через перекресток у подножия холма на котором стоит Жилой Квартал, прямиком мимо управления Стальной Компании, возле подземного железнодорожного переезда, и врезался в машину и раздробил себе ногу — До сих пор немного хромает — Он тоже уважает Коди — Коли весьма беспокоился по поводу его травмы — Простое сочувствие есть даже в самых необузданных людях — "Этот бедный пацан, чувак, он едва ходить мог — некоторое время он был совсем плох — Я действительно волновался там насчет старины Лазаря. Правильно, Лаз, еще маслица," пока высокий нескладный мальчуганистый Лаз обслуживает нас за столом и приглаживает назад волосы — очень молчаливый, никогда много не говорит — Саймон обращается к брату по настоящему имени того Эмиль — "Эмиль, ты идешь в магазин?"

"Пока нет."

"Сколько времени?"

Долгая пауза — затем глубокий зрелый голос Лазаря — «Четыре» -

"Ну так разве ты не идешь в магазин?"

"Сейчас"

Саймон извлекает полоумные листовки которые магазины разносят по квартирам с перечнем дневных покупок, вместо того чтобы составить весь список необходимого он просто произвольно обводит кружочком некоторые предложения, вроде,

МЫЛО ТАЙДОЛ

сегодня всего лишь 45 центов

— они отмечают это, не потому что им действительно нужно мыло, а потому что так написано, предлагается им, с экономией в два цента — они склоняют вместе свои чистокровные русско-братские головы над листовкой и рисуют еще кружки — Затем Лазарь поднимается на горку насвистывая с деньгами в руке и проводит целые часы в магазинах разглядывая обложки научно-фантастических книжек — возвращается поздно -

"Где ты был?"

"Картинки зыбал"

И вот старина Лазарь жарит свою картошку когда мы все подъезжаем и заходим — Солнце сияет над всем Сан-Франциско как оно видно с длинной веранды позади дома

Поэт Джеффри Дональд элегантный печальноутомленный тип который бывал в Европе, на Искии и Капри и в тому подобных местах, знавал богатых элегантных писателей и личностей, и недавно замолвил за меня словечко нью-йоркскому издателю поэтому я удивлен (я его впервые вижу) и мы выходим на эту веранду обозреть окрестности -

Все это Южная Сторона Сан-Франа в низовьях Третьей Улицы и газгольдеры и водяные цистерны и промышленные рельсы, все в дыму, омерзительно от цементной пыли, крыши, за которыми синие воды доходят до самого Окленда и Беркли, ясно видных, видны даже предгорья за ними начинающие свое долгое восхождение на Сьерру, под облачными вершинами божественной величественной огромности снежно-розово-оттененной в сумерках — Остальной город слева, белизна, печаль — Место как раз для Саймона и Лазаря, здесь вокруг повсюду живут негритянские семьи и их конечно же очень любят и даже банды детворы заваливают прямо в дом и палят из игрушечных ружей и визжат и Лазарь обучает их искусствам вести себя тихо, их герой -

Я спрашиваю себя опираясь вместе с печальным Дональдом на перила знает ли он все это (такой тип) есть ли ему до этого дело или о чем он думает — вдруг замечаю что он повернулся полностью лицом ко мне и смотрит долгим серьезным взглядом, я отворачиваюсь, не могу его выдержать — Не знаю как сказать или поблагодарить его — Между тем молодой МакЛир на кухне, они все читают стихи разбросанные посреди хлеба и варенья — Я устал, я уже устал от всего этого, куда мне пойти? что сделать? как миновать вечность?

Тем временем, свечная душа догорает в наших «клазельных» челах…

"Ты наверное был в Италии и все такое? — что ты собираешься делать?" наконец выдавливаю я -

"Я не знаю что собираюсь делать," печально отвечает он, с грустноусталым юморком -

"Что человек делает когда делает," говорю я безучастно безмозгло -

"Я много слышал о тебе от Ирвина, и читал твою работу — "

Фактически он слишком для меня порядочен — я же способен понять только неистовство — вот бы сказать ему об этом — но он знает насколько я знаю -

"Мы тебя еще увидим где-нибудь?"

"О да," отвечает он -

Два вечера спустя он устраивает нечто типа небольшого обеда для меня у Розы Мудрой Лазури, женщины заправляющей поэтическими чтениями (на которых я ни разу не читал, из стыдливости) — По телефону она приглашает меня, Ирвин стоя рядом шепчет "А нам тоже можно прийти?" "Роза, а Ирвину можно прийти?" — ("И Саймону") — "А Саймону?" — "Ну разумеется" — ("И Рафаэлю") — "А Рафаэлю Урсо поэту?" — "Ну конечно же" — ("И Лазарю" шепчет Ирвин) — "А Лазарю?" — «Конечно» — поэтому мой обед с Джеффри Дональдом с хорошенькой элегантной интеллигентной девушкой, превращается в неистовый вопящий ужин над ветчиной, мороженым и пирогом — что я и опишу когда до него дойдет впереди -

Дональд и МакЛир уходят и мы лопаем что-то вроде сумасшедшего прожорливого ужина из всего что только есть в леднике и выскакиваем на хату к девчонке Рафаэля провести там вечер за пивом и разговорами, где Ирвин с Саймоном немедленно снимают с себя всю одежду (их фирменный знак) а Ирвин даже балуемся с сониным пупком — и естественно Рафаэль хепак с Нижнего Ист-Сайда не хочет чтобы кто-то там балодался с животиком его чувихи, или неловолен что ему приходится сидеть глядя на голых мужиков — Это хмурый вечер — Я вижу что мне предстоит куча работы залатывать все — А на самом деле Пенни снова с нами, сидит где-то сзади — это старые фрискинские меблирашки, верхний этаж, повсюду разбросаны книги и одежда — Я просто сижу с квартой пива и ни на кого не гляжу — единственное что извлекает мое внимание из размышлений это прекрасное серебряное распятие которое Рафаэль носит на шее, и я замечаю что-то по его поводу -

"Так оно твое!" и он его снимает и протягивает мне — "В самом деле, истинно, возьми!"

"Нет нет я поношу его несколько дней и отдам тебе обратно."

"Можешь оставить, я хочу тебе его отдать! Знаешь что мне в тебе нравится Дулуоз, ты понимаешь почему я злюсь — Я не хочу сидеть тут лыбясь на голых парней — "

"О что не так?" спрашивает Ирвин оттуда где он стоит на коленях у сониной табуретки и трогает ее за пупок под складочками одежды которую приподнял, а сама Соня (хорошенькая малютка) обречена доказывать что ее ничего не достанет и позволяет ему это делать, пока Саймон молитвенно наблюдает (сдерживая себя) — Фактически Ирвин и Саймон начинают чуть-чуть дрожать, стоит ночь, холодно, окна открыты, пиво холодное. Рафаэль сидит у окна погрузившись в тоскливые раздумья и не желает разговаривать а если и желает, то не хочет их одергивать — ("Вы что ожидаете что я позволю вам делать это с моей чувихой?")

Дата добавления: 2015-10-21