"Конечно я в город приехал только что!"
"Ты ведь Джек Дулуоз правда?"
"Ага, а ты — "
"Гиа"
"Ах латинское имя"
"О ты страшный человек," серьезно говорит она, внезапно имея в виду мой непроницаемый с моей стороны способ разговаривать с женщиной, мой неистовый взгляд, мои брови, мое крупное резко очерченное и все же сумасшедшее сияющеглазое костистое лицо — Она в самом деле имеет это в виду — Я это чувствую — Часто сам себя пугаю в зеркале — Но какой-нибудь нежной лапочке заглянуть в мое зеркало всех-скорбей-сами-знаете… гораздо хуже!
Она разговаривает со Сливом, тот ее не пугает, он благожелателен и печален и серьезен и она стоит с нами а я наблюдаю за ней, худенькое тельце лишь слабо женственное и низкий тембр ее голоса, очарование, истинно элегантно по-старосветски как она держится, совершенно ни к месту в Погребке — Следует быть на коктейле у Катрин Портер — следует обмениваться дуэтами разговоров об искусстве в Венеции и Фьоренце с Трумэном Капоте, Гором Видалом и Комптон-Бёрнеттом — следует быть в романах Готорна — Мне она по-настоящему нравится, я чувствую ее обаяние, подхожу и мы еще немного разговариваем -
Попеременно бац бац джаз с грохотом врывается ко мне в сознание и я забываю все и просто закрываю глаза и слушаю идеи — Мне очень хочется завопить "Сыграйте Что Я За Дурень!" это будет великолепной мелодией — Но они сейчас в каком-то другом джеме — как бы там им ни было, даунбит, пианный аккорд, наглухо -
"Как мне позвонить Ирвину?" спрашиваю я ее — Потом вспоминаю что у меня есть телефон Рафаэля (от милой Сони в книжной лавке) и я проскальзываю в будку со своей монеткой и набираю, типичные дела джазовой точки, как тот раз когда я залез в будку в Бёрдлэнде в Нью-Йорке и в относительной тишине вдруг услышал Стэна Гетца, который заперся в туалете поблизости, тихонько дуя в свой саксофон а впереди в зале музыка группы Ленни Тристано, когда я осознал что он может все — (Никаких Уорнов Маршей мне никаких! говорила его музыка) — Я звоню Рафаэлю который отвечает "Да?"
"Рафаэль? Это Джек — Джек Дулуоз!"
"Джек! Где ты?"
"В Погребке — подваливай сюда!"
"Не могу, у меня нет денег!"
"А пешком нельзя?"
"Пешком?"
"Я позвоню и найду Ирвина и мы подъедем и заберем тебя в такси — Перезвоню тебе через полчаса!"
Пытаюсь дозвониться до Ирвина, ничего не выходит, его нигде нет — Все в Погребке оттягиваются, теперь бармены уже сами прикладываются к пивусику разрумяниваются балдеют и надираются — Пьяная брюнетка валится с табурета, ее кошак оттаскивает ее в дамскую комнату — Внутрь забредают свежие шараги — Это безумно — И в конце концов в довершение всего (О Я Опустошения Молчаливый Я) сюда приходит Ричард де Чили полоумный Ричард де Чили который бродит по всему Фриско ночами широким скорым шагом, совсем один, обследуя образцы архитектуры, мешанину всяческих странных приспособлений, раздвижных окон и садовых стен, подхихикивая, один посреди ночи, не пьет, копит в карманах смешные обмылки карамелек и веревочки и располовиненные расчески и половинки зубных щеток и когда он придет поспать на какую-нибудь из наших хат то сожжет их в печке все-таки, или запрется в ванной на целые часы открыв воду, и будет причесываться разнообразными щетками, совершенно бездомный, вечно спящий на чьей-нибудь кушетке и все же раз в месяц он идет в банк (хранилище ночного сторожа) и там его ожидает месячный доход (в дневное время банку неудобняк), денег как раз чтобы на них можно было прожить, оставлены ему каким-то таинственным неведомым элегантным семейством о котором он никогда не распространяется — Во рту у него нет вообще никаких передних зубов — Чокнутая одёжа, вроде шарфика вокруг шеи и джинсов и дурацкого пиджа который он где-то нашел весь в краске, и предлагает тебе мятную конфетку и вкус у нее как у мыла — Ричард де Чили, Таинственный, которого долгое время нигде не было видно (за полгода до этого) и наконец когда мы едем по улице то видим как он шагает в супермаркет "Вон Ричард!" и все выскакивают и идут за ним следом и вот он в магазине украдкой тырит леденцы и банки орешков и мало того его замечают продавцы-сезонники и нам приходится выкупать его оттуда и он выходит с нами с невразумительными тихими замечаниями, вроде: "Луна это кусок чая," поглядывая вверх с откидного сиденья — Кого в конце концов я пригласил в свою за-полгода-до-этого хижину в долине Милл-Вэлли погостить несколько дней а он берет все спальники и развешивает их (кроме моего, спрятанного в траве) в окне, отчего те рвутся, поэтому в последний раз когда я видел свою хижину в Милл-Вэлли перед началом автостопа на Пик Опустошения, Ричард де Чили спал там в огромной комнате полной утиного пуха, невероятное зрелище — типичное зрелище — вместе со своими подмышечными бумажными пакетами набитыми странными эзотерическими книжками (одна из самых разумных личностей которых я знал на свете) и со своими обмылками и огарками и мусорными потрохами, Боже мой, весь каталог вылетел у меня из памяти — Который наконец взял меня с собой в долгую прогулку по Фриско как-то моросливой ночью чтобы пойти позырить с улицы в окно квартиры где живут два карлика-гомосексуалиста (которых там не было) — Ричард заходит и становится рядом со мной и как обычно и во всем этом реве я не могу расслышать что он говорит да и все равно нет никакой разницы — Он тоже нервно оттягивается, оглядываясь повсюду, все тянутся к следующему оттягу а следующего оттяга там просто нет…
"Чего будем делать?" спрашиваю я -
Никто не знает — Слив, Гиа, Ричард, остальные, все они просто стоят шоркая ногами в Погребке Времени ожидая, ожидая, как столь многие герои Сэмюэля Беккетта в Бездне — Я же, я должен что-то сделать, куда-то пойти, установить контакт, закрутить разговор и действие, я мельтешу и шаркаю вместе с ними -
Прекрасной брюнетке еще хуже — Облаченная столь изумительно в облегающее черное шелковое платье выставляющее напоказ все ее совершенные сумеречные чары она выходит из туалета и снова падает — Сумасшедшие личности толкутся вокруг — Полоумные разговоры которых я больше не могу припомнить, это слишком безумно!
"Сдамся, пойду спать, завтра отыщу всю банду."
Мужчина и женщина просят нас подвинуться пожалуйста чтобы они смогли изучить карту Сан-Франциско на стене зала — "Туристы из Бостона, хей?" спрашивает Ричард со своей бессмысленной улыбочкой -
Я вновь сажусь на телефон и не могу найти Ирвина поэтому пойду домой к себе в номер Отеля Белл и лягу спать — Как сон на горе, поколения в самом деле слишком безумны -
Однако Слив с Ричардом не хотят чтобы я уходил, всякий раз когда я пытаюсь ретироваться они идут за мною следом, шаркая ногами, мы все шаркаем и ждем ничего, это действует мне на нервы — Требуется вся моя сила воли и печальное сожаление чтобы попрощаться с ними и свалить в ночь -
"Коди будет у меня завтра в одиннадцать," кричит Чак Берман чтобы я там тоже появился -
На углу Бродвея и Колумбуса, из знаменитой открытой обжорки, я звоню Рафаэлю и мы договариваемся встретиться утром у Чака — "Окей — но послушай! Пока я тебя ждал я написал поэму! Обалденную поэму! Она вся про тебя! Я адресую ее тебе! Можно я прочту ее тебе по телефону?"
"Валяй"
"Тьфу на Босацу!" орет он. "Тьфу на Босацу!"
"Уу," говорю я, "это прекрасно"
"Поэма называется "Джеку Дулуозу, Будда-рыбе" — Вот как она звучит — " И читает мне эту длинную сумасшедшую поэму по телефону а я стою там опираясь на прилавок с гамбургами, пока он вопит и читает (а я впитываю каждое слово, каждый смысл этого итальянского гения переродившегося в нью-йоркском Нижнем Истсайде из Возрождения) я думаю "О Господи, как грустно! — У меня друзья-поэты которые вопят мне свои стихи в городах — совсем как я и предсказывал на горе, это празднование в городах вверх тормашками -
"Мило, Рафаэль, великолепно, ты более великий поэт чем обычно — ты теперь в самом деле пошел — здорово — не останавливайся — помни что нужно писать без остановки, не думая, просто иди, я хочу услышать что на донышке твоего ума."
"А это как раз то что я делаю, видишь? — просекаешь? понимаешь?" То как он произносит «понимаешь», типа «машш», типа Фрэнка Синатры, типа чего-то нью-йоркского, типа чего-то нового в мире, настоящий городской Поэт с-самого-низу наконец-то, как Кристофер Смарт и Блейк, как Том О'Бедлам, песнь улиц и кошаков в переулках, великий великий Рафаэль Урсо который так рассвирепил меня в 1953 когда сделал это с моей девушкой — но чья то была вина? моя настолько же насколько и их — это все записано в Подземных -
"Здорово здорово Рафаэль завтра увидимся — Давай поспим и помолчим — Давай врубимся в молчание, молчание это конец, у меня оно было все лето, я тебя научу."
"Здорово, здорово, я врубаюсь что ты подрубаешься по молчанию," доносится его печальный воодушевленный голос по ничтожной телефонной машине, "мне грустно думать что ты врубаешься в молчание, но я буду его рубить, поверь, буду" -
Я иду к себе е номер спать.
И гляньте-ка! Там сидит старый ночной портье, старый француз, не знаю как ето зовут, когда Мэл мой кореш раньше жил в Белле (и мы подымали большие тосты портвейна за Омара Хайяма и хорошеньких девчонок с короткими стрижками в его гололампочном номере) этот старик бывало все время сердился и неразборчиво орал на нас, раздосадованный — Теперь, два года спустя, он совершенно изменился и вместе с этим его спина сгорбилась до конца, ему 75 и идет он совершенно скрюченным бормоча по вестибюлю чтобы отпереть тебе мимолетный номер, он совершенно помилел, смерть оглаживает ему веки, он видел свет, он больше не зол и не раздосадован — Он славно улыбается даже когда я вхожу а он (час ночи) стоит весь перекосившись на стуле пытаясь починить конторские часы в клетке — Болезненно спускается и провожает меня в мою комнату -
"Vous etes francais, monsieur?" cпрашиваю я. "Je suis francais moi-meme."[9]
В его новой славности к тому же новая Будда-незаполненность, он даже не отвечает, он лишь отпирает мне дверь и печально улыбается, весьма согбенный, и говорит "Спокойной ночи, сэр — все в порядке, сэр" — Я изумлен — Прибабахи все 73 года а теперь выждал самый подходящий момент когда осталось всего несколько росинок сладких лет и его похоронят всего скрюченного в гробу (уж и не знаю как) и я принесу ему цветов — Буду приносить ему цветы и миллион лет спустя -
У меня в номере невидимые вечные золотые цветы опадают мне на голову пока я сплю, они падают повсюду, это розы Св. Терезы льются и слетают везде на головы мира — Даже на шаркунов и сорванцов, даже на оскалившихся алкашей в переулках, даже на блеющих мышей что по-прежнему у меня не чердаке в тысяче миль отсюда и в шести тысячах футов кверху на Опустошении, даже на ничтожнейших льются дождем ее розы, беспрестанно — Мы все знаем это во сне.
Я сплю без просыпу добрых десять часов и просыпаюсь освеженный розами — Но уже опоздал на свою стрелку с Коди Рафаэлем и Чаком Берманом — Подскакиваю и натягиваю клетчатую спортивную х/б рубашку с короткими рукавами, сверху полотняный пиджак, твидовые штаны, и спешу наружу на яркий суматошный портовый ветер утра понедельника — Что за город белого и голубого! — Что за воздух! — Тянут звон огромные церковные колокола, чуть слышно позвякивают флейточки с чайнатаунских рынков, невероятный кусочек Старой Италии на Бродвее где старики-вопсы одетые во все темное собираются с кручеными черными маленькими сигариллочками и хлебают черный кофе — Это их темные тени на белом тротуаре в чистом звенящем колоколами воздухе, сквозь который видно как белые суда входят в Золотые Ворота далеко внизу под выгравированными молочными крышами Рембо -
Это все ветер, чистота, большие магазины вроде Буон Густо со всякими висячими колбасами и провелонами и выбором вин и ящиками овощей — и дивные старосветские кондитерские — затем вид на путаницу деревянных домиков дитёвопящего полуденносонного Телеграфного Холма -
Я рассекаю в своих новых райски мягких синих парусиновых ботинках ("Фу, такие педики носят!" замечает Рафаэль на следующий день) и глядь! по другой стороне улицы спускается бородатый Ирвин Гарден — Ух ты! — Я ору свищу и машу, он меня видит и всплескивает руками округлив глаза и бежит ко мне поперек потока машин своей особенной газоцкой трусцой, шлепая ногами — но лицо его неимоверно и серьезно в окружении огромной торжественной авраамовой бороды а глаза тверды в своем свечном блеске вечно влюбленных глазниц, а его чувственный пухлый рот виднеется сквозь бороду как надутые губки старых пророков готовых что-то изречь — Давным-давно я просек его как такого еврейского пророка завывающего у последней стены, теперь это уже стало официальным, в Нью-Йорк Таймс о нем только что поместили большую статью упомянув и об этом — Автор «Воя», большой дикой написанной свободным стихом поэмы про всех нас начинающейся со строк: -
"Я видел лучшие умы моего поколения уничтоженные безумьем" — и т. д.
Но я так и не знаю что он имеет в виду под безумным, ну как бы, у него было как-то ночью в гарлемской квартирке в 1948 году видение "гигантской машины опускающейся с небес", большой голубки ковчега из его воображения, и он продолжает повторять "Но ты осознаешь то состояние ума в котором я был — у тебя когда-нибудь на самом деле было настоящее видение?"
"Конечно, в каком смысла?"
Я никогда не понимаю к чему он клонит и иногда подозреваю что он переродившийся Иисус из Назарета, иногда я свирепею и думаю что он всего лишь бедный бес Достоевского в обносках, что хихикает в комнате — Ранний идеализированный герой моих дней, который возник на сцене моей жизни в 17 — Я помню странность твердости тона его голоса еще тогда — Он говорит низко, отчетливо, возбужденно — но выглядит слегка затраханным всем этим сан-францисским возбуждением которое если уж на то пошло вымотает меня в 24 часа — "Угадай кто сейчас в городе?"
"Я знаю, Рафаэль — Я как раз иду туда чтобы встретиться с ним и с Коди."
"С Коди? — где?"
"На хате у Чака Бермана — там все — Я опоздал — пошли скорей."
Мы болтаем о миллионе легко забываемых маленьких штучек пока несемся, чуть ли не бежим по тротуару — Джек Опустошения лодыжка в лодыжду шагает со своим бородатым соотечественником — мои розы ждут — "Мы с Саймоном едем в Европу!" объявляет он. "Чего б тебе с нами не поехать? Мать оставила мне тысячу долларов. Еще тысячу я накопил! Мы все поедем поглядеть Странный Старый Свет!"
"Я не против" — "У меня тоже есть несколько баксов — С таким же успехом — Пора вроде, а старина?"
Ибо Ирвин и я обсуждали и грезили Европой, и разумеется читали все, вплоть до "плача на старых камнях Европы" Достоевского и канав-напитанных-символами ранних возбуждений Рембо когда вместе писали стихи и жрали картофельный суп (1944) в Студгородке Колумбии, вплоть до Жене и героев-апашей — вплоть до печальных мечтаний самого Ирвина о призрачных визитах в Европу всю промокшую от застарелой мороси и скорби, и стоя на Эйфелевой Башне чувствуя себя глупо и упадочно — приобняв друг друга за плечи мы спешим на горку прямо к двери Чака Бермана, стучимся и входим — Там на кушетке Ричард де Чили, как и предсказывалось, оборачивается одарить нас слабой ухмылкой — Еще пара кошаков с Чаком в кухне, один чокнутый индеец с черными волосами которому нужна мелочь сгонять за пузырем, французский канадец как и я, мы поговорили с ним вчера вечером в Погребке и он крикнул мне "Пока браток!" — На сей раз это "Доброе утро браток!" и мы все там тусуемся, пока нет никакого Рафаэля, Ирвин предлагает нам спуститься в хеповую кофейню и повстречаться со всеми там -
"Все они всё равно туда придут"
Но там никого нет поэтому мы направляемся в книжную лавку и бац! вверх по Гранту шагает Рафаэль своей размашистой походкой Джона Гарфилда и болтает руками, говорит что-то и вопит подходя к нам, весь разрываясь от стихов, мы все орем одновременно — Топчемся на месте втыкаясь друг в друга, через дороги, вниз по улицам, ища где бы попить кофе -
Заходим в кофейную точку (на Бродвее) и усаживаемся в кабинку и вот наружу вылезают все стихи и книги и бах! тут подходит рыжая девчонка а у нее за спиной Коди -
"Джексон маальчик мооой" говорит Коди как обычно изображая старых железнодорожных проводников У.К.Филдза -
"Коди! Эгей! Садись! Ух ты! Все происходит!"
Ибо оно подходит, оно всегда подходит великими вибрирующими временами.
Но это всего лишь простое утро на свете, и официантка приносит простой кофе, и все наши возбуждения просты и закончатся.
"Кто девчонка?"
"Это безумная барышня из Сиэттла которая слышала как мы читали там стихи прошлой зимой и приехала на своем МГ вместе с еще одной девчонкой, хотят оттопыриться," сообщает мне Ирвин. Он знает все.
Та говорит "Откуда этот Дулуоз берет всю свою витальность?"
Витальность, фигальность, к полуночным ревущим пивам я уже буду готов еще на год -
"Я потерял все свои стихи во Флориде!" визжит Рафаэль. "На автобусной станции Грейхаунда в Майами Флорида! Эти новые стихи единственное что у меня есть! А другие свои стихи я потерял в Нью-Норке! Ты там был Джек! Что этот редактор натворил с моими стихами? А все свои ранние стихи я потерял во Флориде! Представьте только! На хер всё!" Так он разговаривает. "Много лет после этого я ходил от одной конторы Грейхаунда к другой беседуя со всевозможными президентами умоляя их найти мои стихи! Я даже плакал! Ты слышишь Коди? Я плакал! Но их это не тронуло! На самом деле они стали говорить что я их достал а все потому что я бывало приходил в эту контору на 50-й Улице чуть ли не каждый день и просил о своих стихах! Это правда!" — и пока кто-то другой что-то говорит он это тоже слышит и встревает: "Я б никогда не вызвал полицию если б лошадь не упала и не покалечилась или что-нибудь вроде! На хер всё!" Он грохает по столу -
У него сумасшедшее личико какого-то эльфа которое на самом деле оборачивается великим сумрачным темным лицом когда он вдруг становится печален и впадает в молчание, то как он неподвижно смотрит прочь — надувшись — Немного похоже на надутые губы Бетховена — Слегка вздернутый, или выбитый, грубый итальянский нос, грубые черты лица, с мягкими скулами и мягкими глазами и эльфовскими волосами, черными, он никогда не причесывается, спускаются с затылка его квадратной головы плоско ложатся на лоб, как у мальчишки — Ему лишь 24 — Он на самом деле и есть мальчишка, девчонки все сходят по нему с ума -
Шепчет Коди мне в самое ухо "Этот парень, этот Рафф, этот кошак, почему, блядь, у него больше бикс чем ему надо — Я те говорю — Джек, слушай, все улажено, все договорено, мы зашибем мильён на скачках, это верняк, в этом же году. В ЭТОМ ГОДУ МОЙ МАЛЬЧИК" он поднимается чтоб объявить всем "этот второй мой выбор все приходил и приходил как безумный!"
"Компенсировал прошлый," говорю я, вспоминая тот день когда я поставил 350 долларов на второй выбор за Коди (пока тот был на работе) и он плоиграл в каждом заезде и я надрался в стоге сена купив пузырь за 35 центов прежде чем пойти к поезду и сказать Коди что он проигрался, кого это совершенно не колыхнуло поскольку он уже потерял пять тыщ чистыми -
"Вот этот год — и следующий" настаивает он -
Тем временем Ирвин читает свои новые стихи и весь стол сходит с ума — Я говорю Коди что хотел бы чтобы он (мой старый кровный братушка) свозил меня в Милл-Вэлли забрать оттуда одежду и рукописи, "Заметано, мы все поедем, все вместе."
Мы выскакиваем к его чокнутому маленькому «шевви-купе» 193З года, не можем влезть все, пытаемся и он трещит по швам -
"Думаете эта малышка не потянет?" спрашивает Коди.
"А та замечательная машина которая у тебя была когда я уезжал?"
"Сахар в коробке передач, ей капут."
Ирвин говорит: "Слушайте, вы все поезжайте в Милл-Вэлли и возвращайтесь встретимся днем."
"Окей."
Девушка втискивается к Коди, Рафаэль поскольку он меньше ростом и легче меня садится ко мне на колени и мы отправляемся, помахав Ирвину который подпрыгивает со своей бородой и пританцовывает проявляя свою милую заинтересованность посреди улицы Норт-Бича -
Коди гонит свою колымажку беспощадно, обмахивает углы совершенно и быстро, без визга, стрелой кидается в поток машин, матерится, едва успевает проскочить под светофором, таранит подъемы на скрежещущей второй, со свистом проносится сквозь перекрестки, валит все на себя, вылетает к мосту Золотые Ворота где наконец (уплатив пошлину) мы мчимся через Ворота Снов в надводных воздусях, а Алькатраз у нас справа ("Я рыдаю, мне жаль Алькатраза!" вопит Рафаэль) -
"Чего это они делают?" — туристы с обрыва Марины смотрят в сторону Сан-Франа с камерами и биноклями, их экскурсионный автобус -
Все говорим одновременно -
Снова Старина Коди! Старина Коди Видений-Коди, наибезумнейший (как сами увидите) и как всегда слева от нас огромная синяя бесследная Мамаша Пасифика, Матерь Морей и Миров,[10] уводящая к Японии -
Все это чересчур, мне чудесно и дико, я нашел своих друзей и великая вибрация живой радости и Поэзии бежит сквозь нас — Хоть Ходи и треплется без умолку о своей системе ставок на второй выбор делает он это изумительными разговорными ритмами — "Ну мой мальчик за пять лет я нагребу столько денег что ну просто стану пилантро — плилантроп — поф поф."
"Филантропом!"
"Буду раздавать деньги всем кто заслужил — Встречайте и будете приняты — " Он вечно цитировал Эдгара Кэйса Провидца, знахаря американских сезонников который никогда не учился медицине но заходил в дом к занемогшему развязывал свой старый пропотевший галстук и укладывался вытянувшись на спину и погружался в транс а жена его записывала его ответы на свои вопросы: "Почему такой-то-и-такой-то заболел?" Ответ: "У такого-то и такого-то тромбофлебит, закупорка вен и артерий, потому что в предыдущей жизни он пил кровь живой человеческой жертвы" — Вопрос: "Каково средство?" Ответ: "Стоять на голове три минуты каждый день — Кроме этого общие физические упражнения — Стаканчик виски причем 100-процентного виски или бурбона каждый день, для разжижения крови — " Затем он выходил из транса, и таким образом вылечил тысячи (Институт Эдгара Кэйса, Атлантик-Бич, Виргиния) — Новый Бог Коди — Бог заставивший даже девчонко-восторженного Коди начать говорить: "Я почти покончил с этими малютками"
"Почему?"
У него тоже есть свои молчанья, скалисто суровые — Я теперь тоже ощущаю пока мы летим по Воротам Золота что Коди с Рафаэлем не совсем близки — Изучаю их чтобы понять почему — Я не хочу чтобы кто-то из моих мальчишек дрался — Все это будет великолепно — Мы по меньшей мере все умрем в гармонии, у нас будут великие орущие китайские похороны радости с Воем и Воплем потому что старый Коди, старый Джек, старый Рафаэль, старый Ирвин, или старый Саймон (Дарловский, скоро появится) умерли и свободны -
"Моя голова мертва, мне плевать!" вопит Рафаэль -
" — ну а этот пес даже вторым прийти не смог и возместить мне потери жалкими пятью баксами, но я тебе покажу солнышко — " Коди шепчет Пенни (та просто большая счастливая странная печальная девчонка впитывающая все это. Я теперь вижу что она ошивается вокруг моей компании потому что они, если не считать Коди, не обращают на нее никакого особого полового внимания) (фактически они постоянно ее обламывают и велят ей идти домой) -
Но я изумлен что когда мы приезжаем в Милл-Вэлли выясняется что она буддистка, пока мы все одновременно болтаем в хижине на лощажьем холме я поворачиваюсь и передо мною как во сне она, словно сплошная рубиновая статуя, сидит у стенки сложа ноги соединив руки и глаза ее не отрываясь смотрят вперед, не видя ничего, может и не слыша ничего, безумный мир.
Безумный превыше всей хижины — Она принадлежит Кевину МакЛоху, моему старинному корешу Кевину тоже бородатому но работает он плотником с женой и двумя детьми, штаны вечно в опилках и краске, гологрудый обычно, патриархальный, добрый, деликатный, тонкий, крайне серьезный, напряженный, тоже буддист, на задах его старой доброй деревянной хибары с неоконченной верандой которую он никак достроить не может, возвышается крутой поросший травою холм пока не становится наверху Оленьими Парками, настоящими действительными древними оленьими парками куда лунными ночами как бы из ниоткуда вдруг видишь оленя прилегшего и жующего под громадными Эвкалиптами — вниз с горы, сюда спасается дичь, как знают все Бродяги Дхармы, олени приходили в эту Святую Рощу дольше чем дюжина историй Калифорнии — В вышине, на вершине, в кустах роз прячется хижина — Поленницы, высокая трава, дикие цветы, кусты, моря деревьев шелестящие повсюду — хижину как я уже говорил выстроил старик чтобы в ней умереть, что он и сделал, а был он великим плотником — Кевин всю ее отделал джутом по стенам и украсил буддистскими картинками и чайниками и тонкими чашками и ветвями в вазах, и поставил бензиновую печь кипятить воду для чая, чтобы получилось такое буддистское убежище и церемониальный чайный домик, для посетителей а также для остающихся надолго на 3 месяца гостей (которые должны быть буддистами, то есть, понимать что Путь это не Путь) каким был я сам, и чтобы по четвергам когда он говорит своему плотницкому начальнику "Я беру отгул" а начальник говорит "А другой конец доски кто поднимать будет?" "Заставьте кого-нибудь друтого" Кевин оставляет хорошенькую жену и детишек под горой и взбирается Оленьепарково-Эвкалиптовой тропой, с Сутрами под мышкой, и проводит весь этот день в медитациях и занятиях — медитирует скрестив ноги, на Праджну — читает комментарии Судзуки и Сурангама-Сутру — говорит: "Если бы каждый рабочий в Америке брал себе отгул чтобы этим заниматься, каким чудесным был бы мир."
Очень серьезный, прекрасный человек, 23, с голубыми глазами, совершенными зубами, приятным ирландским обаянием, и милой мелодичной манерой говорить -
И вот мы (Коди, Пенни, Рафф и я) после короткой беседы с женой Кевина внизу, карабкаемся по этой жаркой тропе (поставив машину возле почтового ящика) и врываемся прямо к Кевину в медитацию — Хоть и понедельник, он все равно сегодня не работает — Он сидит на корточках кипятит чай, совсем как Учитель Дзэна.
Он широко улыбается и рад нас видеть -
Пенни устанавливает себя на его прекрасном коврике и погружается в медитацию, пока Коди с Рафаэлем точат лясы а мы с Кевином слушаем и ржем -
Это в высшей степени смешно -
"Что? Что?" вопит Рафаэль когда Коди, поднявшись, пускается в речугу об универсальности Бога, "ты хочешь сказать мне что всё есть Бог? Она Бог, Боже мой?" тыча пальцем в Пенни.
"Да, конечно," говорю я, а Коди продолжает: -
"Когда мы покидаем астральный план — "
"Не собираюсь я слушать этого парня, не совратят меня его разговоры! Дьявол ли Коди! Ангел ли Коди?"
"Коди ангел," говорю я.
"Ох нет!" Рафаэль хватается за голову потому что Коди продолжает по-прежнему: -
" — достигши Сатурна где высочайшим милостям Спасителя может и не быть вверено обратить в камень, хоть я и знаю что старина Джек вот тут этот сукин сын так он скорее в камень превратится" -
"Нет! Я пошел наружу! Этот человек злой!"
Здесь это выглядит как словесная битва чтобы выяснить кто будет говорить и удержит за собою трибуну, а Пенни сидит там в самом деле розовая и лучистая, в веснушках, на лице и руках, рыжие сердечные волосы -
"Выйди и поизучай прекрасные деревья," советую я Рафаэлю, а он и так выходит наружу, врубиться, и возвращается (за это время Коди сказал: "Отведай немного вот этого чая, мальчик," протягивая мне чашку горячего чая в джапской чашке, "и посмотри как это вычистит все скорлупки твоего сердечка — агх" (закашлявшись, присербывая чай) "хем! — "
"Сочный Спаситель которого опоместьили и ославили на холме золота," говорю я себе, как частенько вычитываю самому себе какую-нибудь нить разговора из головы и смотрю о чем в ней говорится.
Кевин просто хохочет себя не помня, по-турецки, на полу, я смотрю и вижу маленького индуса, помню как его маленькие босые ноги всегда наводили меня на мысль что я знал его прежде в каком-то храме где я был жрецом а он танцовщиком который волочился за женщинами снаружи — И как нежно он принимал всю эту бурю звука и болтовни от обоих Коди и Рафаэля — смеясь и взахлеб хватаясь слегка за живот, тощий и жесткий как живот молодого йога -
"Ну," говорит Коди, "у них даже есть читатели которые совершенно видят ауры над головами людей что э-э отражает в точности целеизлагающий внутренний разум сущности, вот так!" грохнув рукой и подскочив вперед чтобы громыхнуть еще и голосом внезапно порвавшим с возбуждением как Старый Конни Мёрфи утром в Милл-Вэлли, и проделывая это после долгой паузы раздумий или словесного зависа, "они могут видеть типа как с кошками бывает, типа того кого прочел читатель аур в том что касается помещения под необходимость (причем помещение туда Богом, Всемогущим) встречи с его Кармой, его заслуженной судьбой как выражается Джек, или с его оправданными нуждами, или с его наделанной кучей, грехов и ошибок — встретьте эту Карму действительно делая то что говорит читатель Ауры, в вас злой дух и добрый дух единоборствуют за душу вашей особой сущности, я их вижу (поверх их голов, видите), вы можете отогнать зло и привлечь добро медитируя на белый квадрат вашего разума который я вижу у вас над головой и в котором два духа действительно обитают — это факт," и он выплевывает сигаретную чешуйку. Уставляется в пол. Так если Рафаэль итальянец, Возрожденный Итальянец, то Коди грек — римско-арийский гибрид (утверждает что он "Атлант") заключенный в атлетов Спарты и уходящий корнями в кочевого человека миоцена.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |