Библиотека Московской школы политических исследований 6 страница

Разбираясь с аналогиями, сравнивая Сходства и Различия, даже столь беглым образом, следует подчеркнуть одно важное обстоятель­ство: главной заботой президента в нашем случае была не Корея. С момента политических докладов 1948—49 годов эта территория не приобрела новой стратегической значимости. Трумэна и прочих в пер­вую очередь беспокоила система коллективной безопасности, защи­щающая страны вроде Южной Кореи и способная отвратить дикта-

туры типа сталинской от экспансионистских устремлений. Поясняя журналистам, почему он воздерживается от объявления войны, Тру­мэн говорил: "Мы не воюем; члены Организации Объединенных Наций просто собираются помочь Республике Корея отразить бан­дитское нападение извне". Он принял и до конца жизни придержи­вался предложенной журналистами формулировки, согласно которой Соединенные Штаты были вовлечены в "полицейскую акцию"⁸. Но Трумэн мог бы сформулировать свои намерения куда более четко, ес­ли бы его советники провели рутинную сортировку Известного, Не­ясного и Предполагаемого, а также проанализировали Сходства и Раз­личия наиболее напрашивающихся аналогий.

Подобные сравнения уточнили бы трумэновское понимание це­лей и даже наметили бы какие-то пути к их достижению. Мораль каж­дого примера из 30-х годов заключалась в том, что всякий раз не бы­ло сделано нечто такое, что могло бы предотвратить вторую мировую войну. Что же, по мнению Трумэна, должны были предпринять по­литики 30-х? В 50-е годы казалось, что ответ очевиден. В Маньчжу­рии и Эфиопии державам Лиги наций следовало пригрозить или действительно применить силу в отношении Японии и Италии, пре­кратить агрессию и восстановить довоенное положение дел. В рейн­ском и австрийском кризисах страны, подписавшие Версальский до­говор, должны были поступить аналогичным образом, вынудив Гитлера отвести войска из Рейнской области и Австрии. В чешской коллизии западным государствам следовало заявить о своей готов­ности сражаться, а не давить на Чехословакию, требуя ее капитуля­ции.

Все эти случаи говорили в пользу того решения, которое и было принято Трумэном: применение войск для отражения агрессии. Но детальный анализ аналогий подчеркивает — целью тех операций бы­ло именно "отражение". Не "наказание", не "возмездие", не "обре­тение преимуществ". Ведь ни один политик, включая самого Трумэ­на, не мог полагать, что Лиге наций стоило бы пойти дальше простого восстановления status quo ante в Маньчжурии и попытаться, к приме­ру, заодно освободить от японцев Корею или Формозу. Никто не ду­мал также, что западные страны должны были разрешить рейнский кризис, оккупировав часть Германии. Размышляя над каждым из этих примеров, Трумэн и его советники были уверены: "правиль­ная" линия поведения заключалась в принудительном восстановле­нии того положения, которое имелось до агрессии. Если бы это за­ключение было озвучено — или, что еще лучше, зафиксировано на

бумаге, — Трумэну и его людям удалось бы гораздо более точно сфор­мулировать решения, принятые ими в Блэр-хаусе.

Если бы в 1950 году было принято делать предлагаемые нами на­броски, то в записке, посвященной встречам в Блэр-хаусе, можно бы­ло бы прочитать:

Вариант А. Осудить нападение северокорейцев, не предпринимая каких-либо иных действий.

Вариант В. Ввести экономические санкции, увязав их отмену с вос­становлением status quo ante.

Вариант С. Добавить к сказанному блокаду на тех же условиях. Вариант D. Применить силу для восстановления status quo ante. Вариант Е. Применить силу и, если представится такая возмож­ность, победить и оккупировать Северную Корею, создав объеди­ненное некоммунистическое корейское государство. Вариант F. Выступить против самого Советского Союза, (1) угро­жая ему войной, пока северокорейцы не выведут свои войска, (2) требуя вывода советских войск из других точек, более важ­ных для Соединенных Штатов, или (3) напав на СССР.

В июне 1950 года варианты А и В — просто слова осуждения или просто экономические санкции — были отвергнуты на том основа­нии, что требовалось сохранить систему коллективной безопасности и доверие к Америке. Если вариант С (блокада) и рассматривался, то его отложили сразу же после того, как южнокорейские рубежи были прорваны, а генерал Макартур заявил о необходимости полной ок­купации Северной Кореи. Прямые угрозы в адрес русских также ото­шли на второй план, поскольку те немедленно отмежевались от дей­ствий Северной Кореи. Кроме того, подобные шаги обострили бы опасность возникновения новой мировой войны. Если бы данный пе­речень был представлен Трумэну и его сотрудникам, то первоочеред­ными кандидатами на реализацию оказались бы варианты D (восста­новление status quo ante) и Е (наказание северокорейцев).

Предпочтения Трумэна в то время не оставляли сомнений: пре­зидент выбрал вариант D. Он приказал американским войскам по­мочь Южной Корее отразить нападение противника. По совету Ма-картура и других военных он санкционировал полеты американских военных самолетов к северу от тридцать восьмой параллели, разде­ляющей два корейских государства; при этом, поясняя свой шаг, президент говорил Совету национальной безопасности: "Мы хотим

использовать любую возможность, чтобы заставить северокорейцев отойти за пограничную линию". В то время как в коридорах Пента­гона и госдепартамента рассуждали о возможности воссоединить Корею в качестве некоммунистического государства, президент и государственный секретарь Ачесон говорили только о восстановле­нии границы, проходящей по параллели⁹. Ведь восстановление нару­шенных границ не только лежало в основе маньчжурских, эфиопских, австрийских аналогий, но и было той самой задачей, которую Трумэн незадолго до этого с успехом решал в Иране, Греции и Берлине.

Трумэн и Ачесон, однако, не зафиксировали эту цель войны ни в сознании граждан, ни в своих собственных умах. Когда Уоррен Ос­тин, американский представитель в ООН, выступил с речью, в кото­рой провозгласил целью войны воссоединение Кореи, ни президент, ни государственный секретарь не поправили его. Они не возражали против публично исходящих от Конгресса призывов "отбросить" коммунизм. В сентябре, когда Макартур начал теснить североко­рейцев, Трумэн и Ачесон, подобно многим другим, убедили себя в том, что раз воссоединение кажется возможным, то в качестве цели вой­ны оно выглядит ничуть не хуже, чем восстановление status quo ante, а может быть, даже лучше.

По нашему мнению, вдумчивое отношение к очевидным анало­гиям помогло бы Трумэну, Ачесону и другим более отчетливо по­нять, почему первоначально они ориентировались именно на восста­новление status quo ante. У Трумэна имелась на то особая и довольно веская причина: он хотел продемонстрировать кому только можно — Москве, Лондону, Конгрессу, ООН — что, уповая на силу, он вовсе не стремится развязать очередную мировую войну. Но с течением вре­мени данное обстоятельство и без того стало очевидным. Имей он вто­рую причину, на этот раз принципиального свойства, строго проду­манную и артикулированную, восстановление прежних границ прочно утвердилось бы в качестве цели войны, а президенту было бы гораз­до легче бороться с соблазном выйти за пределы этой цели, когда де­ла на фронте пошли хорошо. Если бы Трумэн с самого начала твер­до держался за это намерение как за единственное, обрывая Остина и прочих сторонников воссоединения, ему было бы намного проще остановить злополучный бросок Макартура на север; удовлетворив­шись торжеством принципа, он заявил бы об успехе там, где "прова­лилась" Лига наций. Тем самым Трумэн избежал бы китайского втор­жения, отступления американцев, инфляции, опасений союзников и еще двух лет бессмысленной войны. В этом случае, вероятно, ему

довелось бы поучаствовать в послевоенных торжествах на Пятой аве­ню—с духовыми оркестрами, конфетти, улыбками — еще до ноябрь­ских выборов.

Подобная установка заставила бы Трумэна выступить с программ­ной речью уже в первых числах июля, — на две недели раньше его дей­ствительного появления на Капитолийском холме, — и провозгласить преемственность политической линии последних двадцати лет, начи­ная с маньчжурского инцидента, а также заявить о применении американской мощи только в интересах восстановления границ, а не навязывания политических перемен. Мы понимаем, сколь несерьез­ными кажутся все эти исторические фантазии. В конце концов, у пре­зидента была по меньшей мере одна причина не выступать с подоб­ной речью: он не знал, удастся ли спасти хоть кусочек Кореи, не говоря уже о восстановлении границы. Летом аргументы "против" ум­ножились. Так как конгрессмены и журналисты ликовали, предчув­ствуя шанс "вдарить" по Сталину и поставить его на место, подобная речь неминуемо разрушила бы иллюзию общенационального един­ства. Бывший председатель национального комитета республиканской партии во всеуслышание заявил тогда, что изменники, окопавшие­ся в государственном департаменте, "постараются обесценить нашу победу своими призывами остановить войска на тридцать восьмой па­раллели'"⁰. Кроме того, в нашей вымышленной речи наверняка ус­мотрели бы ненужные гарантии русским и северокорейцам.

На отказ Трумэна от исходных целей войны повлияли и общест­венные настроения, которые теперь были совершенно иными, неже­ли в самом начале, когда наши союзники стремительно отступали на юг, к самому побережью. Чтобы заткнуть кому-то рот или оборвать кого-то, Трумэн должен был действовать быстро и решительно, не зная при этом, удастся ли войскам ООН вообще удержаться на полуост­рове. То, что к сентябрю казалось бесспорным, в июле представлялось далеко не очевидным.

Но даже придуманной нами речи могло оказаться недостаточно. Мы хорошо понимаем, насколько легко было Трумэну и Ачесону в сентябре, когда Макартур только что очистил от врага юг и триумфаль­но продвигался к северу, — забыть о тех размышлениях, которым они предавались в июне. Аппетит приходит во время еды. Сильное за­явление, сделанное в начале, могло никак не повлиять на конечный результат.

Но даже несмотря на все эти оговорки, мы по-прежнему считаем, что размышления о воображаемой речи, произнесенной Трумэном в

первые дни войны и устанавливающей ее принципы и цели, о време­ни ее обнародования, аудитории, возможной реакции средств массо­вой информации, аргументах и последствиях — неплохое интеллек­туальное упражнение. Занимаясь этим, легко вспомнить очевидную истину, согласно которой аналогии используются не только ради бо­лее глубокого познания ситуации, но и для оправдания собственных поступков. И когда речь идет об апологии, раздумья о Сходствах и Раз­личиях тоже оказываются не лишними.

Помимо всего прочего, "уроки 30-х" представили целый набор ар­гументов в пользу жесткого подхода к коммунистическим режимам. Этот вариант оправдания политики США очень хорошо известен американцам любого возраста. Зная о том, насколько убедительны­ми эти аргументы казались в разгар "холодной войны", можно бы­ло проявлять немалую изобретательность.

Наше упражнение подтверждает: весьма полезно регулярно отде­лять Известное от Предполагаемого, а также составлять таблицы Сходств и Различий, кратко набрасывая ключевые моменты на бума­ге. Ибо сторонника той или иной политической линии судят по от­кликам тех, чьи взгляды он пытается изменить, и ничто не может по­вредить его убедительности более, чем фактическая ошибка, — особенно когда у слушателя есть собственное мнение об обсуждаемых исторических фактах. Суждение о том, что "дело было не совсем так", легко трансформируется в высказывание типа "тут все замеша­но на сплошных ошибках". И ничто не предохраняет от подобной опасности лучше, нежели анализ исторических параллелей. Более то­го, занимаясь этим, можно извлечь на свет факты и аргументы, де­лающие апологию гораздо более эффективной.

Если бы аппарат Трумэна выполнил предлагаемое нами "домаш­нее задание" и если бы гипотетическая речь была произнесена, пре­зидент заручился бы поддержкой по меньшей мере двух сторонников, которым едва ли осмелились противоречить его потенциальные кри­тики. Генри Л. Стимсон, пользовавшийся колоссальным влиянием в республиканском истеблишменте, в период маньчжурского кризиса был государственным секретарем; в его мемуарах предельно четко вы­ражено убеждение в том, что державам Лиги наций следовало восста­новить прежние границы, не наказывая при этом японцев. Уинстон Черчилль, которого многие считают человеком, пророчески оценив­шим опасность политики "умиротворения" 30-х годов, столь же красноречиво высказывался о том, что мир тогда можно было сохра­нить — Лиге наций следовало просто потребовать от Германии убрать

свои войска из Рейнской области, восстановив тем самым прежнюю ситуацию". Детали и частности ключевых аналогий укрепляли идею о том, что отказ от агрессии исключительно важен для сопротивле­ния агрессивным поползновениям других.

Корейский пример никоим образом не исчерпывает тему анало­гий. Мы обратились к истории с Трумэном для того, чтобы проиллю­стрировать самые простые способы прояснения ситуации, предше­ствующие выработке какого-либо решения. По нашему мнению, подобная процедура помогает сделать правильный выбор. В качест­ве "мини-метода" самого широкого применения мы предлагаем по­стоянное — в каждой ситуации — определение Известного, Неясно­го и Предполагаемого, а также, при обращении к аналогиям, выявление Сходств и Различий. Благотворные результаты таких методик куда раз­нообразнее, чем можно заключить из нашего первого примера. Здесь мы собираемся заняться второй ситуацией.

Мы классифицируем аналогии по их притягательной силе. В ко­рейской истории, где коммунисты начали войну с попрания государ­ственных границ, аналогия выглядела неопровержимой. Казалось, вновь разыгрываются события 30-х годов, и все были единодушны в оценке их главного урока: агрессии надо сопротивляться. Иные ана­логии можно назвать скорее пленяющими (они отнюдь не всегда оказываются неопровержимыми); другие просто соблазнительны. А некоторые из них и вовсе похожи на соседскую девочку (или маль­чика): они настолько привычны, что их просто не замечают.

Хорошим примером "пленяющей" — но отнюдь не бесспорной — аналогии стали многочисленные упоминания великой эпидемии "испанки" 1918 года во время вспышки "свиного" гриппа в 1976 го­ду¹². Первое из этих событий остается наиболее жестокой пандеми­ей (то есть всемирной эпидемией) гриппа за всю историю человече­ства, унесшей жизни полумиллиона американцев и двадцати миллионов жителей других стран. Эти цифры превышают потери первой мировой войны. Второй эпизод, напротив, явился вспышкой нового вируса гриппа, зафиксированной только в одном месте: в пе­реполненном армейском лагере, где были клинически установлены тринадцать случаев заболевания, а один рекрут умер после ночного марш-броска, совершенного вопреки запретам врачей. Два обстоя­тельства связали одну-единственную смерть с полумиллионом дру­гих смертей. Ниточка первого рода — чисто техническая, интересо­вавшая лишь специалистов; вторая была обусловлена исторической

памятью. Именно последняя заинтриговала политиков, чиновни­ков, журналистов.

По своему химическому составу вирус гриппа образца 1976 года был похож на вирус, распространенный среди свиней (отсюда и на­звание — "свиной" грипп), но до 30-х годов он не поражал человека и считался ослабленной версией "испанки", косившей не только людей, но и животных. Внезапно открывшаяся человеческая вос­приимчивость к этой разновидности заболевания, засвидетельство­ванная тринадцатью новобранцами, поставила перед специалистами естественный вопрос: если новая вариация представляет собой более сильную версию некогда злобного вируса, то насколько она сильна? Может быть, это снова вирус-убийца? В большинстве своем медики отрицали такую возможность, но кто знает? Появился дополнитель­ный импульс к тому, чтобы еще раз подумать о совершенствовании профилактических мер против пандемий гриппа. Две последние вол­ны, в 1957 и 1968 годах, застали США врасплох (хотя ни одна из них не была связана со "свиной" разновидностью болезни). Медицинские мероприятия тогда оказались слишком незначительными и запозда­лыми. С тех пор федеральные органы здравоохранения размышляли о том, как надо поступить, чтобы в следующий раз выглядеть лучше. И вот "следующий раз", похоже, настал, а картина грозила оказать­ся более печальной.

Параллели 1918 года, связывающие свиней и людей, подталкива­ли специалистов к разумному выводу: надо выступить не хуже, чем в 1968-м. Но при этом выстраивание двух событий в одну цепочку за­хватывало воображение как врачей, так и их начальников, и ошелом­ляло как гром средь ясного неба. Хотя грипп 1918 года занимал срав­нительно мало места в историях, биографиях и мемуарах, создавалось впечатление, будто у каждого высокопоставленного чиновника в фе­деральном правительстве 1976 года вдруг обнаружился отец, дядя, те­тя, кузен, или, на худой конец, друг семьи, живописно повествующий о страшном знакомстве с "испанкой". Тогда убийца назывался иначе; термин "свиной" грипп никому, за исключением фермеров-свино­водов, не был известен. Но 1918 год, — а если быть точным, 1918—19 годы, — упоминаемые в связи с эпидемией, вызывали в Вашингтоне мрачные картины даже спустя шестьдесят лет. Эти образы коренились в народной памяти и потому оказывались еще более сильными.

Эпидемия 1918 года накрывала страну тремя волнами. Первая, ве­сенняя, позже перекинувшаяся за границу, была сравнительно сла­бой. Второй всплеск произошел в конце августа — в нашем северном

климате время, совершенно не подходящее для гриппа. Среди трех морских портов разных стран, настигнутых этой волной, оказался Бо­стон. На этот раз смертельных случаев было очень много. Болезнь рас­пространялась быстро, достигнув пика в октябре. Тогда она погуби­ла 350 тысяч человек по всем Соединенным Штатам и на наших морских судах (то была горячая пора переброски войск во Фран­цию). К концу года подошла третья волна, бушевавшая до весны. Те­перь погибли еще 150 тысяч американцев¹³.

Две последних волны были ужасны. Дети заболевали тысячами; то же самое происходило и со стариками старше шестидесяти пяти. Обычно разносчиками инфекции становятся малыши; но почти все они выздоравливают, в то время как пожилые люди, чей иммунитет ослаблен, чаще умирают от осложнений. Следом за гриппом идет бак­териальная пневмония, из-за которой старики традиционно состав­ляют группу повышенного риска. Все эти обстоятельства сыграли свою роль и в 1918 году; кроме того, тогда для лечения пневмонии еще не применялся пенициллин. Но было и еще кое-что, ранее неизве­стное (или незамеченное): среди жертв этой инфекции оказалось очень много молодых, двадцати- и тридцатилетних мужчин и женщин. Тысячи из них умерли в течение одного дня с момента начала забо­левания, причем не от осложнений, а от самого гриппа. Вот о чем рас­сказывалось в гостиных, когда советники Джеральда Форда были детьми. Цветущие молодые люди, сегодня здоровые, завтра — мерт­вые. Переполненные больницы и госпитали. Груды трупов. Кладби­ща, работающие круглосуточно.

Учитывая уровень медицинских знаний 1918 года, в той ситуации можно было сделать лишь немногое. В течение последующих пятнад­цати лет вирус не удавалось даже выделить, не говоря уже об изготов­лении вакцины. Не будучи знакомыми с источником заразы, не зная эффективных методов профилактики, не имея лекарств, медицинские власти на местах могли заниматься только агитационной работой. Кое-где они демонстрировали защитные маски, которые рекомендо­валось носить на многолюдных улицах; эти фотографии широко по­казывали в телевизионных передачах 1976 года. Но никто и не думал обвинять медиков. Они делали все, что могли: проводили обучение добровольцев, наблюдали за больными и вели статистику.

В 1976 году, напротив, Служба общественного здравоохранения оказалась на высоте. Подчиненные ей Центр по контролю за заболе­ваниями и Институт аллергических и инфекционных заболеваний, а также Бюро биологических исследований, входящее в состав Адми-

нистрации по контролю за продуктами питания и лекарствами, ор­ганизовали постоянное и глобальное наблюдение. В течение месяца после единственного инцидента в военном лагере они не зафиксиро­вали иных вспышек, но решили, что лучше продолжать работу, неже­ли потом сожалеть о собственной беспечности. Они также рассчиты­вали продемонстрировать возможности профилактической медицины. Директор Центра по контролю за заболеваниями Дэвид Сенсер при поддержке министерства здравоохранения, образования и социаль­ного обеспечения развернул беспрецедентную общенациональную кампанию по профилактике заболевания. Сенсер намеревался за половину времени, потребовавшегося в 1968 году на вакцинацию полиомиелита, сделать прививки вдвое большему количеству людей. Это был своеобразный "большой скачок"¹⁴. Сенсер руководствовал­ся образцами 1968 года и постоянно ссылался на цифры 1918-го. И хотя он ничуть не преувеличивал, проводимая им политика эффек­тивно влияла на сознание людей.

Новый вирус появился в январе 1976 года; предложения Сенсера были сформулированы в марте, к концу "гриппозного" сезона. В те­чение следующих трех месяцев он предполагал разработать, произ­вести и испытать новую вакцину, а сразу же после Дня независимо­сти начать массовые прививки, завершив их ко Дню благодарения — задолго до начала нового всплеска простудных заболеваний. Если тот же вирус объявится вновь, страна будет во всеоружии, перекрыв все показатели 1968 года. Если нет, ничего плохого тоже не произойдет, за исключением денежных издержек, сравнительно небольших.

Теодор Купер, кардиолог, помощник министра, курирующий во­просы здравоохранения, воспринял эти рекомендации. Одобрил их и министр здравоохранения, образования и социального обеспече­ния Дэвид Мэтьюз, представивший соответствующие бумаги прези­денту Форду. Директор Административно-бюджетного управления вздохнул, но согласился. А президент, получив положительное заклю­чение специально созванного экспертного совета, также санкциони­ровал проект. Его поддержал Конгресс. Вакцина была запущена в про­изводство.

И тут начались проблемы. Вопреки ожиданиям, испытания новой вакцины выявили ее негативное воздействие на детей, иммунизацию которых соответственно отложили. Вскоре после этого, опять-таки неожиданно, производители вакцины отказались разливать ее в ам­пулы, поскольку страховые компании предъявили им ряд претензий в связи с недостаточной безопасностью процесса. Президенту при-

шлось предложить Конгрессу законопроект, перекладывающий воз­мещение части страховых рисков со страховщиков на правительст­во. Для демократического Конгресса, да еще в год президентских выборов, подобная перспектива выглядела не слишком соблазнитель­но. Кроме того, "свиной" вирус не давал о себе знать нигде в мире. Это вызвало беспокойство президентских экспертов, и некоторые из них предложили "законсервировать" произведенный препарат. Эту меру Сенсер посчитал невозможной. Случайно подвернувшаяся вспышка "болезни легионеров" помогла Форду снять кое-какие за­конодательные препоны, но при этом вакцинацию удалось начать лишь 1 октября — всего за семь недель до того срока, когда, по пер­воначальным прогнозам Центра по контролю за заболеваниями, она должна была завершиться.

Сами прививки теперь вменили в обязанность штатам, находив­шимся в разной степени готовности к столь масштабной акции. Тем не менее, на большинстве территорий иммунизация началась к сере­дине октября. Но тут, по какому-то случайному совпадению, два па­циента одной и той же больницы в Питтсбурге, получившие привив­ку, скончались от сердечных приступов. Из-за этого ряд штатов прекратил акцию до завершения очередной проверки вакцины. Пре­парат оказался не причем, и прививки начались снова. Но телевиде­ние успело сообщить об этом случае. Доверие населения, в особен­ности бедных городских слоев, было подорвано. Правда, данное обстоятельство имело значение весьма недолго: через полтора меся­ца вакцинацию прекратили по всей стране, и на этот раз навсегда. Произошло это из-за обнаружения серьезнейших побочных послед­ствий неврологического свойства, ранее не связываемых с гриппом (и не выявленных ни у одной из предыдущих вакцин). С правовой точ­ки зрения каждого прививаемого нужно было предупреждать о воз­можной опасности; но поскольку статистически риск еще не был рассчитан, вакцинацию следовало приостановить. К январю 1977 года необходимые расчеты были сделаны: один смертельный исход на два миллиона случаев заболевания, риск минимальный. Но к то­му времени никто уже не помышлял о возобновлении масштабной вакцинации, ибо за весь прошедший год по всему миру не было за­фиксировано ни одного случая поражения человека вирусом "свино­го" гриппа (за исключением обусловленных тесным контактом со сви­ньями).

За десять недель прививки были сделаны 40 миллионам американ­цев — это число в два раза превышало максимальные показатели пре-

дыдущих лет. Подобный результат можно было считать примером редкостного административного рвения. Но при отсутствии болезни современники восприняли всю эту историю как пустую трату време­ни и ресурсов (если не хуже). Если бы эпидемия действительно насту­пила, жители страны почувствовали бы себя обманутыми: президент Форд в марте, а помощник министра здравоохранения Купер — в ап­реле дали обязательство вакцинировать всех американцев до начала зи­мы. Но акцию отложили; более того, имеющихся запасов хватило бы далеко не на всех граждан США, не говоря уже о потенциальных боль­ных в других странах. После того как программа Сенсера была запу­щена, репутация государственного здравоохранения была обречена. Конечно, в описанной цепочке промахов и неудач заметную роль сыграл случай, в основном недобрый; но при этом нельзя не отметить, что Форд и его сотрудники сами подставляли себя под удар. За несча­стливым стечением обстоятельств скрывалась слабость исходных предпосылок. Все началось с первых решений, принятых в марте 1976 года. Процесс проходил два этапа. Сначала высказались специ­алисты, собранные Сенсером. Последний выступил только после консультаций со своими подчиненными, Национальным институтом аллергических и инфекционных заболеваний и Бюро биологических исследований, а также заручившись поддержкой Консультативного комитета по иммунизации, в состав которого входили ведущие виру­сологи и представители государственного здравоохранения. Несмо­тря на то, что один из этих людей пытался остудить пыл остальных, поставив довольно неприятный вопрос (позже мы еще вернемся к не­му), Сенсер не настаивал на ответе и в конечном счете решил продол­жать начатое дело. Потом наступил черед чиновников, начиная с помощника министра и кончая президентом Соединенных Штатов, отвечающих на предложение Сенсера. Неудивительно, что они согла­сились с Сенсером и поддержали его. Эксперты, собранные Фордом на заключительной стадии, были все теми же специалистами из Кон­сультативного комитета.

Могли бы наши "мини-методы" пригодиться в данном случае? Со­вершенно очевидно, что ни в министерстве здравоохранения, обра­зования и социального обеспечения, ни в Белом доме не было при­вычки работать с конкретными ситуациями по нашим рецептам, то есть сортируя Известное, Неясное и Предполагаемое и проверяя ана­логии на Сходства и Различия. Вместе с тем, если говорить о научной стороне проблемы, нечто подобное делалось для Сенсера его специ­алистами из Центра и Консультативного комитета. Несколько пунк-

тов Неясного, в особенности в эпидемиологии, были отделены от Из­вестного, в то время как Сходства и Различия с ситуацией 1918 года тоже не раз обсуждались в духе наших рекомендаций. Многое было подмечено верно; вот только сами предпосылки явным образом не раскрывались. И все же вероятность плачевного исхода от этого ни­чуть не убавилась.

В "меморандуме о намерениях", который Сенсер направил сво­ему руководству, часть предпосылок определялась достаточно четко¹⁵. Некоторые из них были равносильны научным гипотезам, например:

основные мутации вируса происходят с интервалом в одиннадцать

лет (1957, 1968);

январский эпизод мог иметь место тремя годами раньше;

за последними мутациями вируса следовали пандемии;

отсутствие новых вспышек ничего не доказывает;

широкое распространение "свиного" гриппа "весьма вероятно"

в 1976—77 годах;

нынешний грипп может поразить и молодых, и пожилых (как в

1918 году).

Другие предпосылки носили чисто административный характер. Например:

при известных усилиях вполне хватит времени, чтобы успеть из­готовить вакцину "для всех";

и провести вакцинацию еще до наступления следующей зимы; методами, не требующими вмешательства федеральных властей; не нуждающимися в законодательном обосновании, за исключе­нием закона об ассигнованиях; и не предполагающими создания больших запасов препарата.

Одна предпосылка была чисто политической; говоря словами Сенсера,

"Администрации лучше пойти на неоправданные финансовые затраты, нежели отвечать потом за потерю человеческих жизней, в особенности если пандемия гриппа все-таки произойдет".

Время покажет, что Сенсер, его помощники и Консультативный комитет разделяли также ряд неявных предпосылок, не обозначен-

Дата добавления: 2015-09-29