— Марион, что на тебя нашло?
Марион в волнении склонилась навстречу Анне, она улыбалась, нервно облизывала губы, нервно моргала с честным видом.
— Послушай, если вы хотите участвовать в политической жизни, заниматься проблемами Африки, вы можете вступить в любую из организаций, их немало. И Томми это хорошо известно.
— Но бедняжки, Анна, как же они, — сказала Марион с упреком.
Анна подумала, что до несчастного случая политическое развитие Томми значительно превосходило такие понятия, как «бедняжки», так что или его разум серьезно пострадал, или… Анна молчала, она впервые серьезно задумалась о том, не пострадал ли, в самом деле, разум Томми.
— Томми велел тебе прийти сюда и узнать у меня тюремный адрес мистера Матлонга? С тем чтобы вы могли пересылать несчастным заключенным передачи с продуктами и утешительные письма? Он прекрасно знает, что они никогда не будут доставлены в тюрьму — не говоря уже об остальном.
Карие глаза Марион сияли, она пристально смотрела на Анну, но ее не видела. Ее девичья улыбка предназначалась какому-то очаровательному другу, которого так просто с толку не собьешь.
— Томми говорит, твои советы могут нам очень пригодиться. И мы все трое могли бы вместе потрудиться, поработать ради благого дела.
Картина начинала проясняться, и Анна разозлилась. Вслух она сказала, сухо:
— На протяжении последних лет Томми никогда всерьез не употреблял слов «благое дело». Только иронично. Если он так заговорил, то это значит…
— Анна, не будь такой циничной, это совершенно не похоже на тебя.
— Не забывай о том, что все мы, включая Томми, годами были буквально захвачены потоком благих дел, и, я могу тебя уверить, если б мы всегда произносили «благое дело» с таким благоговением, как ты, мы никогда б не преуспели ни в одном из начинаний.
Марион встала. Вид у нее был чрезвычайно виноватый, озорной, и было заметно, что она в восторге от себя. Теперь Анна понимала, что Томми с Марион обсуждали ее и что они решили заняться спасением ее души. Зачем? Она разозлилась на удивление сильно, необъяснимо сильно. Ее гнев был абсолютно несоизмерим с происходящим, просто зашкаливал; она прекрасно это понимала; и от этого ей делалось еще страшнее.
Марион увидела ее ярость, она была этим и довольна, и смущена, и она сказала:
— Извини, что я так растревожила тебя на пустом месте.
— Да это место не пустое. Напишите письмо мистеру Матлонгу, Главный штаб тюремного управления, Северный Прованс. Он, разумеется, его не получит, но ведь в таких делах значение имеет сам порыв, не так ли?
— Ах, Анна, спасибо тебе, ты очень помогла нам. Мы знали, что поможешь. Спасибо. Мне пора идти.
И Марион стала осторожно сползать по лестнице, каждым своим движением напоминая виноватую, но непокорную девчонку. Анна смотрела ей вслед и видела себя со стороны: вот она стоит на лестничной площадке — холодная, суровая, критичная. Когда Марион скрылась из виду, Анна подошла к телефону и позвонила Томми.
С расстояния чуть больше полумили, которое их разделяло, донесся его голос — медлительный, официальный:
— Два нуля, пять, шесть, семь, слушаю.
— Это Анна. От меня только что ушла Марион. Скажи мне, это действительно твоя идея — усыновить африканских политзаключенных в качестве друзей по переписке? Потому что, если это так, я буду вынуждена предположить, что ты немного не в себе.
Небольшая пауза.
— Я рад, что ты мне позвонила, Анна. Думаю, это может пойти на пользу.
— Бедным заключенным?
— Если быть совсем откровенным, думаю, это пойдет на пользу Марион. А ты так не считаешь? Думаю, ей необходимо увлечься чем-то во внешнем мире, уйти из круга своих проблем.
Анна уточнила:
— Ты хочешь сказать — это своего рода терапия?
— Да. А разве ты со мной не согласна?
— Но, Томми, все дело в другом: я не считаю, что в терапии нуждаюсь и я, — во всяком случае, в терапии такого рода.
После небольшого молчания Томми осторожно произнес:
— Спасибо, Анна, что позвонила мне и поделилась своим мнением. Очень тебе признателен.
Анна рассмеялась, зло. Она ожидала, что он рассмеется вместе с ней; несмотря ни на что, она думала о прежнем Томми, который бы непременно рассмеялся. Она положила трубку, ее всю трясло — ей пришлось присесть.
Она сидела и думала: «Вот этот мальчик, Томми, — я знаю его с тех пор, как он был совсем ребенком. С ним случилась большая беда, он получил увечье, — и при этом сейчас он мне кажется каким-то зомби, он — опасный человек, он внушает страх. Нет, он не сошел с ума, дело не в этом, он превратился в нечто другое, в нечто новое… но сейчас я не могу об этом думать — позже. Мне надо покормить Дженет ужином».
Уже был десятый час, и Дженет давно было пора поужинать. Анна поставила еду на поднос и пошла наверх, настроив свое сознание так, чтобы ни Марион, ни Томми, ни того, что они собой представляют, там не было видно. Пока.
Дженет поставила поднос себе на колени и сказала:
— Мама?
— Да.
— Тебе нравится Ивор?
— Да.
— Мне он очень нравится. Он добрый.
— Да, он добрый.
— А тебе нравится Ронни?
— Да, — ответила Анна после некоторого колебания.
— Но на самом деле он тебе не нравится.
— Почему ты так считаешь? — спросила Анна, удивленно и испуганно.
— Не знаю, — ответил ребенок. — Просто я подумала, что он тебе не нравится. Потому что из-за него Ивор ведет себя по-дурацки.
Больше девочка не сказала ни слова, погруженная в свои мысли, она закончила ужин в полном молчании. Время от времени Дженет бросала пронзительные взгляды на мать. Которая сидела рядом с ней, позволяя вот так, пронзительно, себя рассматривать и сохраняя на лице выражение безмятежного спокойствия и непоколебимой уверенности.
Когда Дженет заснула, Анна спустилась на кухню и закурила. Она выпила несколько чашек чаю. Теперь ее тревожили мысли о Дженет: Дженет все это расстраивает, но она сама не понимает — что. Но дело не в Иворе — дело в той атмосфере, которую создает Ронни. Она могла бы сказать Ивору, что Ронни должен съехать. Он, конечно, сразу предложит плату за его проживание, но дело совсем не в этом. Все точно так же, как было с Джемми…
Джемми был студентом с Цейлона, он пару месяцев жил в той комнате, которую теперь занимали Ивор с Ронни. Анне он не нравился, но она не могла заставить себя его выгнать, потому что он был цветным. В конце концов, все разрешилось само собой, потому что Джемми уехал обратно на Цейлон. А теперь Анна не могла заставить себя попросить пару молодых людей, нарушающих ее душевный покой, покинуть ее дом, потому что они — гомосексуалисты, и им, как и цветному студенту, будет нелегко найти себе другое жилье.
Но почему она должна чувствовать себя за это ответственной?… Как будто с «нормальными» мужиками мало ей забот, сказала она себе, пытаясь в шутке растворить свою тревогу. Но шутка не помогла. Она попыталась зайти с другой стороны: «Это мой дом, мой дом, мой дом», — пытаясь на этот раз заполнить себя сильными собственническими переживаниями. Это тоже не помогло — она сидела и думала: «Но почему у меня вообще есть свой дом? Потому что я написала книгу, которой я стыжусь и которая принесла мне кучу денег. Случай, счастливый случай, вот и все. И вообще я все это ненавижу — мой дом, моя собственность, мои права. При этом, стоит мне только почувствовать себя неуютно, я тут же, как и все остальные, нахожу опору именно в этих понятиях. Мое. Собственность. Имущество. Я буду защищать Дженет на основании того, что у меня есть моя собственность. А зачем ее защищать? Ей суждено вырасти в Англии, стране, где многие мужчины — маленькие мальчики, и гомосексуалисты, и в какой-то степени гомосексуалисты… — Но эту усталую мысль смыла волна сильного и искреннего чувства. — Ну уж нет, есть еще на свете настоящие мужчины, пусть их и немного, и я уж позабочусь о том, чтобы Дженет достался один из них. Я сделаю все, что в моих силах, для того, чтобы она, когда вырастет, была способна распознать настоящего мужчину, как только он встретится на ее пути. Ронни придется уйти».
С этой мыслью Анна направилась в ванную, чтобы подготовиться ко сну. В ванной горел свет. Она остановилась в дверях. Ронни с встревоженным видом рассматривал в зеркале свое отражение, склоняясь над полочкой, на которой Анна держала свою косметику. Легкими похлопывающими движениями он наносил себе на щеки лосьон при помощи ватного шарика, который он позаимствовал у Анны, одновременно пытаясь разгладить морщины на лбу.
Анна поинтересовалась:
— Мой лосьон нравится тебе больше, чем собственный?
Он, ничуть не удивившись, к ней повернулся. Анна поняла, что в этом-то и заключался его план: Ронни хотелось, чтобы она застала его в ванной.
Он, грациозный и кокетливый, сказал ей:
— Дорогая, я решил испробовать твои лосьоны. Разве это может тебя расстроить?
— Не особо, — сказала Анна. Прислонившись к дверному косяку, она внимательно смотрела на него, ждала дальнейших объяснений.
На нем был дорогой халат из блекло-пурпурного шелка, на шее — красноватый шелковый платок. И дорогие шлепанцы из красной кожи, прошитой золотой нитью, в мавританском стиле. Он хорошо смотрелся бы в каком-нибудь гареме, а не в квартире, не в этом антураже студенческого быта. Ронни стоял, склонив голову набок, играя черным локоном седеющих волос, на руках — свежий маникюр.
— Да, я пытался мыть голову оттеночным шампунем, — заметил он, — но седина упорно проступает.
— Получилось весьма изысканно, да, правда, — сказала Анна. Она вдруг поняла: Ронни ужасно пугает мысль, что она может его прогнать, и он пытается с ней подружиться, как могла бы это делать одна девушка с другой. Она старалась убедить себя, что все это забавно. Но правда заключалась в том, что Ронни внушал ей отвращение, и от этого ей становилось стыдно.
— Но, дорогая моя Анна, — просюсюкал он, пытаясь быть обворожительным, — изысканный вид — это, конечно, очень хорошо, но только если ты — если можно так выразиться — нанимаешь на работу, а не наоборот.
— Но, Ронни, — сказала Анна, поддаваясь ему, несмотря на свое отвращение, и играя ту роль, которой от нее и ждали, — ты выглядишь совершенно очаровательно, несмотря на отдельные седые волоски. Я уверена, на очень многих ты производишь просто сногсшибательное впечатление.
— Их уже не так много, как раньше, — вздохнул он. — Увы, я должен тебе в этом признаться. Конечно, мои дела не так уж плохи, невзирая на все взлеты и падения, но мне приходится тщательно за собой следить.
— Может быть, тебе следует в самое ближайшее время обзавестись богатым покровителем?
— Ах, дорогая моя! — воскликнул он, сделав небольшое и совершенно непроизвольное движение бедрами. — Уж не думаешь ли ты, что я не предпринимал таких попыток?
— Я не знала, что на этом рынке царит такое перенасыщение, — заметила Анна, давая волю своему отвращению и устыдившись самой себя еще до того, как эти слова успели слететь с ее губ. «Боже мой! — подумала она. — Родиться Ронни! Какой это ужас. Родиться вот таким — я тут жалуюсь, как тяжело быть такой женщиной, как я, но, Боже правый! — я ведь могла родиться Ронни».
Он быстро на нее взглянул. Это был откровенный взгляд, в его глазах светилась неприкрытая ненависть. Ронни был в замешательстве, этот всплеск чувств оказался для него слишком сильным, потом он сказал:
— Я все-таки думаю, что мне действительно твой лосьон подходит больше, чем тот, которым я пользуюсь. — Он взял в руки бутылочку, заявляя о своих на нее правах. Он искоса на нее посматривал, он бросал ей вызов, он не скрывал своей ненависти.
Анна, улыбаясь, протянула руку и отобрала у него бутылочку.
— Ну что же, тогда тебе, наверное, лучше купить такой же, правда?
На его губах мелькнула улыбка, наглая: Ронни всем своим видом показывал ей, что она его предала, что он ее ненавидит за это, что он так этого не оставит. Потом улыбка увяла, и на его лице снова проступило выражение холодного изнурительного страха, уже хорошо ей знакомое. Он явно говорил себе, что его злобные выходки могут ему сильно навредить, что он должен ее задабривать, а не злить.
Он быстренько с ней распрощался, мило промурлыкал какие-то извинения, пожелал ей спокойной ночи и, двигаясь легко и изящно, побежал вверх по лестнице, к Ивору.
Анна приняла ванну и пошла наверх, посмотреть, все ли в порядке у Дженет. Дверь, ведущая в комнату к молодым людям, была открыта настежь. Анна удивилась: ведь они прекрасно знают, что каждый вечер в это время она поднимается к Дженет, проверить, как та спит. Потом до нее дошло, что дверь открыта не случайно. Она услышала: «Толстозадые коровы…» Это был голос Ивора. Потом последовал непристойный звук в его же исполнении. А затем голос Ронни: «Обвислые потные груди…» И он издал такой звук, как будто его рвет.
Анна, взбешенная, чуть было не кинулась к ним в комнату, чтобы устроить скандал. Но вместо этого она вдруг обнаружила, что она потрясена, напугана, что она вся дрожит. Она медленно сползла вниз по лестнице, надеясь, что квартиранты не слышали, что она была рядом с ними. Но как только она ушла, они с треском захлопнули дверь, и до нее донеслись могучие раскаты хохота — в исполнении Ивора; и жеманные, на высокой ноте смешки — в исполнении Ронни. Анна легла в постель, в полном ужасе. Она была в ужасе от самой себя. Потому что понимала, что маленькая непристойная пьеска, разыгранная специально для нее, была не чем иным, как ночной личиной женственности Ронни и дружелюбного, в стиле большого доброго пса, поведения Ивора, и она могла все это предвидеть, внутренне подготовиться, не дожидаясь, пока ей это предъявят столь откровенным способом. Она испугалась того, что это так сильно ее задело. Анна сидела в своей постели, в большой темной комнате, курила и чувствовала себя уязвимой и беспомощной. Она снова себе сказала: «Если я распадусь на куски, то…» Мужчина в вагоне метро пробил в ней брешь, молодые люди с верхнего этажа довершили его дело, подорвали ее силы настолько, что ее била дрожь. Неделю назад, когда Анна возвращалась домой из театра, на углу темного переулка ей повстречался эксгибиционист. Вместо того чтобы полностью его проигнорировать, она внутренне вся сжалась, как будто он совершил нападение лично на нее, на Анну, — ей казалось, что он угрожает лично ей, Анне. Вместе с тем, оглядываясь в совсем недалекое прошлое, она видела Анну бесстрашную, неуязвимую, Анну, которая спокойно шла сквозь все опасности и уродства большого города. Теперь же уродство, казалось, подступило к ней настолько близко и столь упорно ее повсюду сопровождало, что в любую минуту она, издав отчаянный крик, могла сорваться, разлететься на куски.
И когда же народилась на свет эта новая, испуганная и уязвимая Анна? Она знала ответ: это случилось, когда Майкл покинул ее.
Анна, испуганная, больная, все равно нашла в себе силы ухмыльнуться, эта ухмылка была адресована ей самой, и вызвана она была осознанием того, что она, независимая женщина, была независима от и неуязвима для уродства извращенного секса, насильственного секса лишь до тех пор, пока у нее был мужчина, пока она была любима. Она сидела в темноте и ухмылялась или, скорее, заставляла себя ухмыляться, и думала, что на всем белом свете нет никого, с кем она могла бы поделиться этим удивительным открытием, никого — кроме Молли. Но только Молли оказалась в такой беде, что сейчас было совсем не время говорить с ней об этом. Да — завтра она должна обязательно позвонить Молли и поговорить с ней о Томми.
И Томми снова вышел на передний план ее сознания, встал рядом с Ивором и Ронни; и это оказалось уже слишком, она забилась, заползла под одеяло, укуталась в него, вцепилась.
«Все дело в том, — сказала Анна себе, пытаясь отнестись к этому спокойно, — что я не в состоянии управиться ни с чем. Я нахожусь над этим — над хаосом — лишь потому, что у меня есть мозг — мой маленький, критичный, все более холодный, едва удерживающий равновесие мой разум».
Она лежала в страхе, и снова ей на ум пришли слова: «источник пересох». И вместе с этими словами в сознании родился образ: она увидела сухой колодец, на дне — сухая пыльная земля, вся в трещинах.
В поисках чего-нибудь, что помогло бы ей удержаться, она ухватилась за воспоминания о Сладкой Мамочке. «Да. Необходимо, чтобы мне приснилась вода», — так она себе сказала. Потому что — какой же смысл в том долгом «опыте», прожитом со Сладкой Мамочкой, если сейчас, во время засухи, она не может рассчитывать на помощь? «Я должна увидеть сон про воду, я должна увидеть, как мне найти источник».
Анна уснула, и ей приснился сон. Она стояла на краю большой пустыни в полдень. Пустыня была желтой. Солнце светило тускло из-за пыли, висевшей в воздухе. Солнце было зловещего оранжевого цвета, оно стояло над пыльными и желтыми просторами. Анна знала, что ей нужно пересечь пустыню. За ней, вдали, вздымались горы — пурпурные, оранжевые, серые. Во сне все краски были необыкновенно прекрасными и яркими. Но они ее поработили, ее поработили эти сухие яркие цвета. Воды же не было нигде. Анна начала идти через пустыню, ей было нужно достичь гор.
Она проснулась утром с этим сном; и она знала, в чем его смысл. Сон подводил итог тем переменам, которые случились в Анне, отражал ее новое знание самой себя. В пустыне она была одна, воды там не было, и до источников лежал далекий путь. Она проснулась, понимая, что, если она хочет пересечь пустыню, ей нужно с себя сбросить лишний груз. Засыпая, Анна была в смятении, не понимая, что ей делать с Ивором и Ронни, но проснулась, зная, что ей делать. Она остановила Ивора, когда он собирался на работу (Ронни на правах любимой девушки еще вкушал в постели сон, заслуженный любовными трудами), и она ему сказала:
— Ивор, я хочу, чтоб вы уехали.
Этим утром он был трогательным, бледным, чутким. Он предельно ясно, хоть и без слов, ей говорил: «Простите, я в него влюблен и ничего поделать с этим не могу».
Анна продолжила:
— Ивор, вы должны понять, что это не может продолжаться.
Он ответил:
— Я уже некоторое время собирался вам сказать — вы были к нам так добры, спасибо, и я хотел бы заплатить за то, что Ронни здесь живет.
— Нет.
— Любую сумму, — сказал он, и даже сейчас, когда он явно стыдился той личности, которой был прошлой ночью, и когда, кроме всего прочего, он был напуган перспективой, что его идиллия вот-вот закончится, даже сейчас Ивор не удержался и в его голос вернулись глумливые, насмешливые нотки.
— Из того, что Ронни живет здесь уже несколько недель и я ни разу не упоминала про деньги, можно легко понять, что дело совсем не в них, — сказала Анна, ненавидя ту холодную критичную особу, которая стояла перед Ивором, и голос, которым она с ним говорила.
Он снова заколебался; выражение его лица представляло собой поистине невероятную смесь вины, наглости и страха.
— Анна, послушайте, я сильно опаздываю на работу. Я вечером вернусь, и мы это обсудим.
Он уже наполовину сбежал вниз по лестнице, он прыгал через ступеньки в отчаянной попытке сбежать от Анны и от своего страстного желания над ней глумиться, провоцировать ее.
Анна вернулась на кухню. Там завтракала Дженет. Девочка спросила:
— О чем ты говорила с Ивором?
— Я его просила от нас уехать, или чтобы хотя бы Ронни от нас уехал.
И, видя, что Дженет готова запротестовать, она поспешно добавила:
— Эта комната рассчитана на одного, не на двоих. А ведь они друзья, и, может, им захочется и дальше жить вместе.
К удивлению Анны, Дженет спорить не стала. Все время, пока она доедала свой завтрак, девочка оставалась тихой и задумчивой, как и накануне, во время ужина. Закончив есть, она спросила:
— А почему я не могу учиться в школе?
— Но ты же ходишь в школу.
— Нет, я говорю о настоящей школе. О пансионе.
— Пансионы вовсе не похожи на тот, что описан в книжке, которую вы с Ивором вчера читали.
Дженет, похоже, собиралась развить эту тему дальше, но передумала и промолчала. И в положенное время она отправилась в свою школу, как обычно.
Через некоторое время вниз спустился Ронни, намного раньше, чем обычно. Он был одет с большим тщанием, под легким слоем румян на его щеках проступала бледность. Впервые он предложил Анне помощь по хозяйству, сказал, что может сходить в магазин и купить все, что нужно.
— Я ужасно хорошо умею выполнять небольшие поручения по хозяйству.
Когда Анна отказалась от помощи, он присел на кухне и принялся оживленно болтать, все время с мольбой в глазах пытаясь поймать ее взгляд.
Но Анна была настроена решительно, и, когда вечером к ней в комнату для разговора пришел Ивор, она своей решимости не утратила. И вот, Ивор был вынужден предложить следующий выход: Ронни уедет, а он останется.
— В конце концов, Анна, я живу здесь уже много месяцев, и мы никогда не вмешивались в дела друг друга и ни в чем друг другу не мешали. Я с вами согласен, Ронни повел себя не совсем правильно. Но он вот-вот уедет, обещаю вам.
Анна колебалась, он продолжал давить:
— И ведь есть еще Дженет. Я буду по ней скучать. И не думаю, что будет преувеличением сказать, что и она будет по мне скучать. Мы так ужасно много с ней общались, пока вы были так заняты, пока вы подставляли плечо поддержки вашей несчастной подруге, когда с ее сыном приключилось ужасное несчастье.
Анна сдалась. Ронни уехал. Из своего отъезда он устроил целое представление. Анне со всей ясностью было дано понять, что, раз она его выгоняет, она — настоящая сука. (А она так себя и чувствовала.) Ивору со всей ясностью было дано понять, что он теряет свою любовницу, чья минимальная цена — крыша над головой. Из-за этой утраты Ивор затаил на Анну обиду, и он этого не скрывал. Он впал в мрачность.
Но эта его мрачность означала, что все вернулось на круги своя, все стало так, как было до несчастья, случившегося с Томми. Они его почти не видели. Он снова превратился в молодого постояльца, который лишь здоровался или прощался, когда они встречались на лестнице. По вечерам Ивор редко бывал дома. Потом до Анны дошли слухи, что Ронни не сумел надолго удержать своего нового защитника и покровителя, что он вселился в маленькую комнатку совсем неподалеку от них и что Ивор его содержит.
Черная тетрадь теперь соответствовала первоначальному замыслу, заполнены были обе стороны. Слева, под заголовком «Источник», было написано:
ноября, 1955
Сегодня — толстый, почти ручной лондонский голубь вразвалочку прохаживается по мостовой, среди ботинок и туфель людей, спешащих на автобусную остановку. Какой-то мужчина его пинает, голубь описывает в воздухе дугу, ударяется о фонарный столб, лежит на земле, вытянув шею, открыв клюв. Мужчина в изумлении останавливается: он ожидал, что голубь выпорхнет из-под его ноги. Он озирается украдкой, он собирается сбежать. Но уже слишком поздно, к нему приближается сварливая мегера с красным лицом.
— Ах ты злодей! Голубя пнул ногой!
Мужчина уже тоже весь красный. От смущения и комичного удивления он начинает ухмыляться.
— Но они же всегда улетают, — взывает к справедливости.
Женщина кричит:
— Ты убил его — ты пнул несчастную пичужку!
Но голубь еще жив: лежа у фонарного столба, он тянет шею, пытается поднять головку, его крылья вздымаются и опадают, вновь и вновь. К этому времени на месте происшествия уже собралась небольшая толпа, включая двух мальчишек лет по пятнадцати. У них живые и сообразительные лица уличных воришек. Оба стоят не шелохнувшись, наблюдают, жуют жвачку. Кто-то говорит:
— Вызовите службу защиты животных.
Женщина кричит:
— И не было б у нас такой нужды, если бы этот хулиган не пнул несчастную бедняжку!
Мужчина переминается с ноги на ногу, вид у него глуповатый — преступник, ненавидимый толпой. Только мальчишки сохраняют полную бесстрастность. Один бросает в воздух реплику:
— В тюрьме таким место, таким преступникам, как он.
— Да, да! — кричит женщина.
Она настолько захвачена своей ненавистью к мужчине, пнувшему голубя, что на самого голубя она и не смотрит.
— Какая тюрьма, — говорит второй мальчишка. — Его бы следовало выпороть, вот что я вам скажу.
Женщина пристально всматривается в лица мальчишек и понимает, что они над ней смеются.
— Да и вас тоже! — задыхаясь, кричит им она. Такое впечатление, что ярость выдавливает ее голос из тела. — Смеетесь, когда страдает маленькая птичка!
Мальчишки, и вправду уже не в силах удержаться, ухмыляются, хотя и вовсе не так пристыженно и изумленно, как виноватый во всем случившемся злодей.
— Смеетесь, — говорит она. — Смеетесь. Вас хорошо бы выпороть. Да. Так, воистину.
Тем временем какой-то практичный человек, нахмурившись, склоняется над голубем и изучает его. Потом он выпрямляется, провозглашает:
— Голубь умрет.
Он прав: глаза птицы подергиваются пленкой, из клюва тонкой струйкой забила кровь. И женщина, забыв о трех объектах своей ненависти, наклоняется над птицей и смотрит на нее. Ее рот немного приоткрыт, на лице написано неприятное любопытство, с которым она наблюдает, как птица бьется в конвульсиях, пытается поднять головку и наконец всем телом обмякает.
— Он умер, — говорит практичный человек.
Злодей, пришедший к этому времени в себя, произносит извиняющимся тоном, но явно намереваясь не допустить никаких глупостей:
— Мне очень жаль, но это просто несчастный случай. Я в жизни не видел голубя, который не улетел бы из-под ноги.
Мы все неодобрительно взираем на этого прожженного убийцу голубей.
— Несчастный случай! — повторяет женщина. — Несчастный случай!
Но толпа уже расходится. Практичный человек поднимает мертвую птицу, но это явная ошибка, потому что он теперь не знает, что с ней делать. Пинатель голубей пытается уйти, но женщина идет за ним, твердя:
— Скажите ваше имя, сообщите мне ваш адрес, я в суд на вас подам.
Мужчина говорит, обеспокоенно:
— Ох, только не надо делать из мухи слона.
Она замечает:
— Полагаю, под мухой вы понимаете убийство несчастной птички.
— Ну, это же не слон, убийство — это не слон, — встревает один из пятнадцатилеток, ухмыляясь и засовывая руки в карманы курточки.
Его друг подхватывает с рассудительным видом:
— Ты прав. Мухи — это убийство, но слоны — нет.
— И то верно, — говорит первый, — когда это голубь был слоном? Ведь он же муха.
Женщина разворачивается к ним, и злодей, преисполненный чувства благодарности, скрывается с места преступления, с крайне виноватым, помимо собственной воли, видом. Женщина пытается найти подобающие слова, чтобы высказать мальчишкам все, что она о них думает, но отвлекается на практичного человека, который так и стоит рядом с ними, с беспомощным видом держа в руках труп голубя. Один из мальчишек саркастически осведомляется:
— Мистер, подумываете о голубином пироге?
— Ты меня еще подразни, и я мигом вызову полицию, — немедленно реагирует практичный человек.
Женщина в восторге, она говорит:
— Правильно-правильно, давно пора это сделать.
Один из парней издает долгий, недоверчивый, нахальный, восхищенный посвист.
— Вот это круто, — говорит он, — зовите скорей мусоров. Они вас, мистер, упекут в тюрягу за то, что вы украли общественного голубя.
И эти двое, заливаясь громким хохотом, уходят, стараясь не потерять лица, но весьма поспешно, потому что была упомянута полиция.
Остались сердитая женщина, практичный человек, труп голубя и несколько зевак. Мужчина оглядывается по сторонам, замечает, что на фонарном столбе закреплен ящичек для мусора, и направляется к нему, чтобы выбросить туда мертвую птицу. Но женщина преграждает ему путь, выхватывает голубя.
— Отдайте мне его, — говорит она, задыхаясь от нежности. — Я похороню несчастную птичку в ящике для цветов, у себя на подоконнике.
Практичный человек благодарно спешит прочь. Она остается одна. Она стоит и с отвращением смотрит, как густая кровь капает из открытого клюва.
ноября
Прошлой ночью мне приснился голубь. Он что-то мне напоминал, но я не понимала что. Во сне я изо всех сил старалась вспомнить. Но когда я проснулась, я знала, что это было, — это был случай из тех времен, когда мы проводили свои выходные в отеле «Машопи». На многие годы я забыла о том эпизоде, но теперь он ясно и во всех подробностях ожил в моей памяти. Меня изводит понимание того, что в моем сознании хранится, надежно запертое и недоступное, столь многое из прожитого, и, если бы не какой-то случай, подобный вчерашнему, я бы так никогда этого и не вспомнила. Должно быть, то был какой-то промежуточный уик-энд, а не последний, переломный, потому что мы все еще были в хороших отношениях с Бутби. Я помню, как во время завтрака в столовую вошла миссис Бутби с винтовкой двадцать второго калибра в руках и обратилась к нашей компании:
— Кто-нибудь из вас умеет стрелять?
Пол, взяв у нее ружье, сказал:
— В мое дорогое образование не преминули включить обучение прелестям убийства фазанов и куропаток.
— Ну, у нас тут все попроще, — сказала миссис Бутби. — У нас тут водятся и фазаны, и куропатки, но их не так уж много. Мистер Бутби тут заикнулся, что он был бы не прочь отведать пирога с голубятиной. Муж раньше и сам брался за ружье время от времени, но сейчас он несколько не в форме. Вот я и подумала, не будете ли вы так любезны?..
Пол с недоумевающим видом крутил в руках ружье. Наконец он произнес:
— Что вам сказать. Раньше мне никогда не приходило в голову стрелять по этим птицам из ружья, но, если мистер Бутби с этим справлялся, справлюсь и я.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |