|
Он снова испытал облегчение.
— Вот это мне бы как раз подошло. У меня по части еды вкусы очень простые.
Элла назвала хороший солидный ресторан и отложила в сторону платье, что выбрала для этого вечера: это было одно из тех платьев которые она никогда не носила при Поле, повинуясь разного рода запретам, и которое она в последнее время надевала, дерзко. Она надела юбку и блузку, и накрасилась так, чтобы иметь скорее здоровый, чем интересный вид. Майкл сидел в постели, обложившись журналами с комиксами.
— Почему ты куда-то уходишь, когда ты только что вернулась?
Он изображал большую печаль.
— Потому что мне так хочется, — ответила она, усмехаясь и подыгрывая его тону.
Сын понимающе улыбнулся, потом нахмурился и сказал обиженным голосом:
— Это нечестно.
— Но через час ты уже будешь спать — я надеюсь.
— А Джулия мне почитает?
— Но я уже читала тебе несколько часов. Кроме того, завтра ты идешь в школу, и тебе надо вовремя лечь спать.
— Когда ты уйдешь, я думаю, мне удастся ее уговорить.
— Тогда ты лучше мне сейчас об этом не рассказывай, а то я рассержусь.
Он нахально на нее смотрел: широкий, крепкий, розовощекий; очень уверенный в себе и в своих правах в этом доме.
— Почему ты не надела платье, в котором собиралась идти?
— Я решила, что лучше я оденусь так.
— Ну этих женщин, — сказал этот девятилетний мальчик, сказал по-барски, свысока. — Ну этих женщин с этими их платьями.
— Что ж, спокойной ночи, — сказала она, на мгновение коснувшись губами его теплой и гладкой щеки; с наслаждением втянув в себя свежий запах мыла, исходивший от его волос.
Элла пошла вниз и обнаружила, что Джулия принимает ванну. Она крикнула:
— Я ухожу!
А Джулия крикнула ей в ответ:
— Возвращайся не поздно, ты прошлой ночью совсем не спала!
Кай Мейтлэнд уже ждал ее в ресторане. У него был свежий вид, жизненные силы так и кипели в нем. Ясный взгляд синих глаз ничуть не потускнел после бессонной ночи; и Элла, плавно опускаясь рядом с ним и чувствуя внезапную усталость, спросила:
— Вы что, совсем не хотите спать?
Он, триумфально просияв, ответил:
— Я никогда не сплю больше трех-четырех часов в сутки.
— А почему?
— Потому что я никогда не окажусь там, где хочу оказаться, если я буду впустую тратить время на сон.
— А вы расскажите мне о себе, — предложила Элла, — а потом я вам расскажу о себе.
— Отлично, — сказал он. — Отлично. Честно говоря, вы для меня — загадка, поэтому вам придется много говорить.
Но официанты уже всем своим видом показывали, что они к их услугам, и Кай Мейтлэнд заказал «самый большой бифштекс, который у вас тут есть» и кока-колу, без картофеля, потому что ему надо бы сбросить вес на стоун, а также томатный соус.
— А вы что, спиртного никогда не пьете?
— Никогда, только фруктовые соки.
— Что же, боюсь, для меня вам придется заказать вино.
— С удовольствием, — сказал он и велел официанту, отвечавшему за вино, принести бутылочку «самого лучшего».
Когда официанты отбыли, Кай Мейтлэнд сказал, смакуя свои слова:
— В Париже гарсоны из кожи вон лезут, чтобы дать тебе понять, что ты — деревенщина; а здесь, я вижу, они делают это легко и без усилий.
— А вы деревенщина?
— Ясное дело, — сказал он, демонстрируя полный комплект своих прекрасных сверкающих зубов.
— Ну, настало время выслушать историю всей вашей жизни.
На его рассказ ушло все время ужина, который, если говорить о Кае, был завершен ровно через десять минут. Но он весьма любезно подождал, пока поест Элла, отвечая на все ее вопросы. Он родился в бедности. Но помимо этого он родился с мозгами, и он эти мозги использовал. Стипендии и гранты привели его туда, куда он и хотел попасть, — он был хирургом, делал операции на мозге, его карьера шла вверх, он был счастлив в браке, у него было пятеро детей, у него было прекрасное положение и великое будущее, пусть даже сейчас он это говорит ей сам.
— А что значит быть ребенком из бедной семьи в Америке?
— Мой папа всю жизнь торговал женскими чулками, он и сейчас ими торгует. Я не говорю, что мы голодали, но хирургией мозга уж точно никто у нас в роду не занимался, могу побиться об заклад.
Его хвастовство было настолько безыскусным, настолько органичным для него, что уже даже не было и хвастовством. И его жизнелюбие, и его сила как-то стали передаваться и Элле во время их разговора. Она уже забыла, что пришла сюда усталой. Когда Кай высказал предположение, что теперь настало время ей рассказать о своей жизни, она попробовала оттянуть это, как понимала она теперь, суровое испытание. Во-первых, Элла вдруг осознала, что ее жизнь, если ей надо было самой о ней рассказывать, не могла быть описана путем перечисления обычных фактов: мои родители были тем-то и тем-то; я жила там-то и там-то; я работала там-то и там-то. А во-вторых, Элла почувствовала, что ее влечет к этому мужчине, и это открытие ее расстроило. Когда он положил свою большую белую руку ей на плечо, ее груди напряглись, заныли. Ее бедра увлажнились. Но у нее с ним не было ничего общего. Она не могла припомнить ни одного случая, ни разу в жизни, когда она бы так физически откликалась на присутствие мужчины, если тот не был ей хотя бы в чем-то сродни. Обычно она реагировала на взгляд, улыбку, манеру говорить, смеяться. По ее мнению, Кай Метлэнд был пышущим здоровьем дикарем; и открытие, что она хочет оказаться с ним в постели, вело к какой-то раздвоенности ее сознания. Она была раздражена, обеспокоена; она припомнила, что чувствовала себя точно так же, когда ее бывший муж пытался возбудить ее физическими прикосновениями и делал это против ее воли. В итоге она пришла к фригидности. Элла подумала: «Я снова могу легко оказаться фригидной женщиной». Потом вдруг до нее дошло, как это смешно: она сидит и тает от желания, которое в ней пробуждает этот мужчина; и одновременно она тревожится о своей гипотетической фригидности. Она засмеялась, и Кай поинтересовался:
— Что смешного?
Элла сказала первое, что пришло в голову, и он добродушно ей ответил:
— О'кей, вы тоже считаете меня деревенщиной. Ничего страшного, все о'кей, я не обижаюсь. А у меня есть предложение. Мне надо сделать около двадцати телефонных звонков, и я предпочел бы этим заняться у себя в отеле. Пойдемте ко мне, я дам вам чего-нибудь выпить, а когда я покончу с телефонными звонками, вы сможете наконец рассказать мне о себе.
Элла согласилась; и подумала — интересно, принимает ли он ее согласие за проявление готовности лечь с ним в постель? Если и так, то он ничем этого не показывал. Ей пришло в голову, что, общаясь с мужчинами своего круга, она всегда могла «прочесть» их мысли и чувства по их взглядам, жестам или по общей атмосфере беседы; так что слова в таких случаях не говорили ей ничего нового, она и так уже все знала. Но с этим мужчиной — она вообще не знала ничего. Он был женат; но Элла не понимала того, что она сразу поняла, например, про того же Роббера Брюна, а именно — каково его отношение к супружеским изменам. Поскольку она ничего о нем не знала, из этого следовало, что и он ничего не знает о ней: например, он не знает, что ее соски сейчас просто горят.
У него был двухкомнатный номер с ванной в дорогом отеле. Он находился в самой сердцевине здания: с кондиционером, без окон, клаустрофобный, обставленный аккуратно и безлико. Элле показалось, что ее заперли в клетке; но Кай, похоже, чувствовал себя здесь как дома. Он налил ей виски, потом пододвинул к себе телефон и сделал, как он и говорил, около двадцати звонков, причем весь этот процесс занял не более получаса. Элла слушала, и она про себя отметила, что на следующий день он запланировал по меньшей мере десять встреч, в том числе — посещение четырех очень известных лондонских больниц. Покончив со звонками, он начал энергично расхаживать взад и вперед по комнатушке, в которой они сидели.
— Здорово! — воскликнул он. — Здорово! Как я рад, как все прекрасно!
— Если бы меня здесь не было, что бы вы сейчас стали делать?
— Я бы работал.
На его тумбочке лежала огромная кипа медицинских журналов, и Элла спросила:
— Вы бы читали?
— Да. Если хочешь всегда быть на уровне, то надо очень много читать.
— А вы читаете что-нибудь кроме профессиональной литературы?
— Неа. — Он засмеялся и сказал: — По культурной части у нас — жена. Мне некогда.
— Расскажите мне о ней.
Кай тут же извлек фотографию. На фотографии была запечатлена хорошенькая блондинка с детским личиком в окружении пятерых малышей.
— Черт возьми! Ну разве она не хорошенькая? Она самая хорошенькая девушка во всем городе!
— Вы поэтому на ней и женились?
— Ну да, конечно…
До него дошел смысл ее интонации, и он вместе с Эллой посмейся над самим собой и сказал, качая головой и словно удивляясь себе:
— Конечно! Я сказал себе, я женюсь на самой хорошенькой и самой классной девчонке в нашем городе, и я сделал это. Я именно так и сделал.
— И вы счастливы?
— Она — отличная девушка, — заявил он немедленно, и с большим энтузиазмом. — Она очень хорошая, и у меня пять очень хороших сыновей. Я бы хотел, чтобы у нас была девочка, но и мальчишки у меня отличные. И мне просто хотелось бы, чтобы я мог проводить с ними больше времени, ну а когда я с ними, я чувствую себя прекрасно.
Элла думала: «Если я сейчас встану и скажу, что мне пора идти, он согласится, он не разозлится, он не утратит своего добродушия. Может, мы еще увидимся. Может, и нет. Никто из нас не станет сильно переживать ни в том, ни в другом случае. Но сейчас я принимаю решения, потому что он не знает, что со мной делать. Мне следует уйти — но почему? Только вчера я пришла к выводу, что это смехотворно — женщины, подобные мне, живут чувствами, которые совершенно не соответствуют всей нашей жизни. Мужчина сейчас, в этой ситуации, мужчина того типа, к которому принадлежала бы я, родись я мужчиной, сейчас бы просто переспал с кем ему хочется и никогда бы больше об этом и не думал и не вспоминал».
А Кай тем временем говорил:
— Ну вот, Элла, я о себе много рассказал, и вы чертовски хорошо умеете слушать, должен это признать, но вы понимаете, я о вас не знаю совсем ничего, абсолютно ничего не знаю.
«Вот сейчас, — подумала Элла. — Сейчас».
Но она оттягивала этот момент:
— А вам известно, что время уже за полночь?
— Да? Неужели? Очень плохо. Я никогда не ложусь раньше трех или четырех, а к семи я уже на ногах, и так каждый Божий день.
«Сейчас, — подумала Элла. — Это смехотворно, — подумала она, — оказывается, это очень трудно». Для нее сказать то, что она сказала, означало пойти против всех ее глубочайших инстинктов, и ее удивило, что слова ее прозвучали неожиданно небрежно, и только дыхание на одно короткое мгновение пресеклось:
— А вы не хотели бы лечь со мной в постель?
Кай, ухмыляясь, смотрел на нее. Он не был удивлен. Скорее — заинтересован. Да, подумала Элла, ему интересно. Что ж, это хорошо; он этим ей и нравится. Неожиданно он закинул назад свою крепкую голову, сидящую на крепкой здоровой шее, и издал восторженный вопль:
— Черт побери, эх, побери меня черт! Здорово! Не хотел бы я? Да, сэр,[18] да, Элла, и если б вы этого не предложили, я бы и не знал, что вам сказать.
— Я знаю, — ответила она, улыбаясь и с наигранной скромностью.
(Элла чувствовала наигранную скромность этой своей улыбки и только диву давалась.) Она сказала, с наигранной скромностью:
— Ну что же, сэр, я думаю, вы должны дать мне команду «вольно», или что-нибудь в этом роде.
Он ухмыльнулся. Он стоял на другом конце комнаты; и она увидела его как сущность, состоящую из одной лишь плоти, как сгусток теплой, изобильной, кипящей жизнью плоти. Ну что же, вот и замечательно, пусть так и будет. (В этот момент Элла отделилась от себя самой, и она стояла в стороне, она наблюдала и изумлялась всему происходящему.)
Улыбаясь, она встала и медленно стянула с себя платье. Кай, улыбаясь, снял пиджак и начал расстегивать рубашку.
В постели она испытала восхитительный шок, почувствовав горячую напряженную плоть. (Элла стояла в стороне и иронично думала: ну-ну!) Он почти сразу в нее вошел, и через несколько секунд все было кончено. Она уже была готова его утешить или проявить тактичность, но тут Кай откинулся на спину, забросил руки за голову и радостно воскликнул:
— Здорово! Здорово, черт побери!
(В этот момент Элла стала сама собой: обе Эллы объединились в одну и теперь думали как один человек.)
Она лежала рядом с ним, подавляя физическое разочарование, улыбаясь.
— Черт возьми! — сказал он, довольный. — Вот это мне нравится. С тобой никаких проблем.
Она медленно обдумывала его слова, обнимая его обеими руками. Потом Кай заговорил о своей жене, судя по всему просто так, не придавая значения своим словам.
— Знаешь что? Мы ходим в один клуб, ходим танцевать, два-три раза в неделю. Представляешь, это самый лучший клуб в городе. Все парни на меня глазеют и думают: вот повезло придурку! Она там всегда самая хорошенькая, даже после пяти родов. Они думают, что у нас уйма времени. Черт побери, а я иногда думаю, вот возьми я да и скажи им — у нас пятеро детей. И с тех пор, как мы поженились, у нас это и было-то всего раз пять. Ну, я, конечно, преувеличиваю, не пять, но около того. Ей это неинтересно, хотя по ее виду не скажешь.
— А в чем проблема? — спросила Элла сдержанно и скромно.
— Чтоб я знал. До того как мы поженились, когда мы встречаюсь, тогда она была очень горячей. Черт возьми, стоит мне только вспомнить!
— А как долго вы — встречались?
— Три года. Потом мы были помолвлены. Четыре года.
— И вы никогда не занимались любовью?
— Любовью? А, да, понимаю. Нет, она мне этого не позволяла, да я и не хотел бы, чтобы позволяла. Всякое разное было, но не это. И, черт возьми, ну и горячей же она была тогда, стоит мне начать вспоминать! А потом, во время медового месяца, она застыла. И теперь я к ней никогда и не прикасаюсь. Ну разве что иногда, когда мы разгорячимся на какой-нибудь вечеринке.
Кай издал короткий энергичный смешок, смеялся он, как очень молодой человек; он задрал вверх свои крупные загорелые ноги и снова бросил их на кровать.
— И вот мы ходим танцевать, она одевается так, что все вокруг просто ложатся штабелями, и все парни глазеют на нее, завидуют мне, а я думаю: если б они только знали!
— А тебя устраивает такая ситуация?
— Черт, конечно не устраивает. Но я никому не стану навязываться силой. Вот это-то мне в тебе и нравится — пойдем в постель, говоришь ты, и все получается легко и прекрасно. Ты мне нравишься.
Она лежала рядом с ним и улыбалась. Его большое здоровое тело почти пульсировало от переполнявшей его жизненной энергии. Он сказал:
— Подожди немножко, я сделаю это еще раз. Так у меня заведено.
— А у тебя случаются другие женщины?
— Иногда. Когда представляется случай. Я ни за кем не бегаю. Времени на это нет.
— Слишком занят, стремясь туда, где ты должен оказаться?
— Да, именно так.
Он опустил руку вниз и проверил себя.
— Может, лучше я это сделаю?
— Что? А ты что, можешь?
— Могу ли я? — сказала она, улыбаясь и опершись на локоть, глядя на него.
— Черт, а моя жена никогда меня не трогает. Женщины этого не любят. — Он издал еще один клич-хохот. — Так ты что, можешь, что ли?
Спустя некоторое время его лицо изменилось: на нем появилось выражение изумленной чувственности.
— Ну и ну! — сказал он. — Черт меня побери! Ну и ну!
Элла, а все ее движения были очень неторопливы, сделала его очень большим; а потом она сказала:
— А теперь, пожалуйста, и ты не спеши.
Кай нахмурился, он на мгновение задумался; Элла видела, что он обдумывает ее слова; что-что, а глупым он не был — она же, не переставая, думала о его жене, о других его женщинах, и она недоумевала. Он в нее вошел; а Элла думала: «Никогда раньше я этого не делала — я доставляю удовольствие. Как необычно; я никогда раньше так не выражалась, я даже никогда так не думала. С Полом я проваливалась в какую-то темноту, и все мысли меня покидали. Суть происходящего сейчас такова: я в полном сознании, я понимаю, что делаю, я тактична и рассудительна, я опытна — я доставляю удовольствие. Это не имеет ничего общего с тем, что происходило между мной и Полом. Но я с этим мужчиной нахожусь в постели, и то, что между нами происходит, принято называть интимными отношениями». Его плоть двигалась в ее плоти, слишком быстро, безыскусно. Опять все закончилось слишком для нее рано, а он ревел от восторга, он ее целовал и кричал:
— Черт возьми, черт возьми, черт возьми!
Элла думала: «Но ведь с Полом мне этого времени было бы достаточно — так в чем же дело? Что не так? — ведь будет явно недостаточно, если я просто скажу, что я этого мужчину не люблю?» Она неожиданно поняла, что с этим мужчиной она никогда не сможет достичь своей сексуальной вершины, она никогда не будет удовлетворена. Она подумала: «Для таких женщин, как я, целостность и чистота — это не целомудрие, это не верность, это ни одно из этих старомодных слов. Целостность и чистота — это оргазм. Это то, над чем я не имею никакого контроля. С этим мужчиной у меня не может быть оргазма, я только могу доставлять ему удовольствие, вот и все. Но почему это так? Не хочу ли я сказать, что могу достичь оргазма только с мужчиной, которого люблю? Ведь если это так, то на какое же одиночество я себя обрекаю? Что же это за бесплодная пустыня, в которой мне теперь придется жить?»
Кай был чрезвычайно ею доволен, он был безмерно ей благодарен, он весь лоснился физическим счастьем и благополучием. И Элла была в восторге от самой себя, ведь ей удалось так его осчастливить.
Когда она оделась, чтобы отправиться домой, и вызывала себе такси, он сказал:
— Интересно, а каково это — быть женатым на такой женщине, как ты, — черт возьми!
— А тебе бы это понравилось? — спросила Элла, сдержанно и скромно.
— Да уж конечно! Подумать только! Женщина, с которой можно поговорить, да и в постели с ней так здорово — просто зашибись! Даже и представить себе такого не мог!
— А разве ты не говоришь с женой?
— Она — хорошая девушка, — сказал он рассудительно и здраво. — Я очень ценю и ее, и детей.
— А она счастлива?
Этот вопрос удивил Кая настолько, что он, подперев голову рукой, замер и стал его обдумывать, изучающе поглядывая на Эллу, — он посерьезнел и нахмурился. Элла обнаружила, что он ей очень нравится; она, уже полностью одетая, присела на край кровати, она смотрела на него, и он ей нравился. Как следует подумав, Кай ответил:
— У нее лучший в городе дом. Она получает все, что только пожелает, для себя и для дома. У нее пятеро сыновей — я знаю, что она хочет девочку, но, может, в следующий раз получится… Она со мной прекрасно проводит время — раз или два в неделю мы ходим танцевать, и, куда бы мы ни пошли, она везде оказывается первой красавицей И у нее есть я — и, Элла, я могу тебе сказать, причем не ради хвастовства, — да, я вижу, как ты улыбаешься, когда я это говорю, — и все-таки, не ради хвастовства, а просто по-честному, — я говорю тебе, что у ее мужчины дела идут прекрасно.
Он снял со столика, стоявшего возле кровати, фотографию своей жены, и он спросил:
— Разве она выглядит несчастной?
Элла взглянула на маленькое хорошенькое личико и признала:
— Нет, несчастной она не выглядит.
Она добавила:
— Впрочем, жизнь такой женщины, как твоя жена, понятна мне не больше, чем жизнь мухи.
— Да, не думаю, что ты можешь понять такую жизнь, не думаю.
Машина уже ее ждала; и Элла, поцеловав его, ушла, а перед эти он сказал:
— Я завтра позвоню тебе. Черт возьми, но я ведь очень хочу с тобой увидеться еще.
Элла провела с ним и следующий вечер. И не потому, что она хоть сколько-нибудь надеялась на то, что ей с ним будет хорошо, а потому, что чувствовала приязнь и расположение к нему. Помимо этого, она подозревала, что, если она откажется, она может сделать ему больно, обидеть его.
Они снова вместе поужинали, и снова в том же самом ресторане. («Это наш с тобой ресторан, Элла», — сказал Кай сентиментально; как он мог бы сказать: «Это наша с тобой мелодия, Элла».)
Он говорил с ней о своей карьере.
— А когда ты сдашь все свои экзамены и посетишь все конференции, что будет тогда?
— Я буду баллотироваться на пост сенатора.
— А почему не президента?
Он вместе с ней охотно посмеялся над собой, добродушно, как всегда.
— Нет, в президенты не пойду. А вот в сенаторы — попробую. Я, Элла, серьезно говорю тебе, запомни мое имя. И ты еще услышишь это имя, через пятнадцать лет я стану самым крупным специалистом в своей области. Я же до этого все делал ровно так, как я и говорил, как я планировал. Разве нет? Поэтому я точно знаю, что я буду делать в будущем. Сенатор Кай Мейтлэнд, штат Вайоминг. Хочешь — поспорим?
— Я никогда не спорю, когда точно знаю, что проиграю.
На следующий день он улетал обратно в Штаты. Он успел встретиться с дюжиной ведущих в его области английских специалистов, он осмотрел примерно такое же количество больниц, он принял участие в работе четырех международных конференций. С Англией он разобрался полностью.
— Мне бы хотелось съездить в Россию, — сказал Кай. — Но я не могу, пока все остается так, как оно есть, я не могу туда поехать.
— Ты имеешь в виду Маккарти?
— Так ты слыхала о нем?
— Ну да, мы слышали о нем.
— Эти русские, они, ты знаешь, в моей области работают совсем неплохо, справляются, я их читаю, и я бы не отказался от поездки, но не сейчас, не в этой ситуации.
— А когда ты станешь сенатором, какой будет твоя позиция по отношению к Маккарти и иже с ним?
— Моя позиция? Ты снова надо мной смеешься?
— Вовсе нет.
— Моя позиция такая — что ж, он прав, и мы не можем допустить, чтоб красные нас одурачили.
Элла поколебалась, а потом сказала, сдержанно и скромно:
— Женщина, в чьем доме я сейчас живу, она — коммунистка.
Она почувствовала, как он напрягся; потом подумал; потом снова расслабился. Он сказал:
— Я знаю, что здесь, у вас, все по-другому. И я этого не понимаю, позволь мне честно тебе об этом сказать.
— Ну ладно, это не имеет значения.
— Не имеет, правда. А ты пойдешь со мной, ко мне в отель сегодня?
— Если ты хочешь этого.
— Хочу ли я!
И снова Элла доставляла удовольствие. Кай был ей симпатичен, вот и все.
Они обсуждали его работу. Его специализацией была лоботомия.
— Да черт меня дери, я буквально сотни мозгов разрезал пополам!
— А тебя не беспокоит то, что ты делаешь?
— А с чего бы?
— Но ты же знаешь, что, когда ты сделал эту операцию, последствия необратимы и люди уже никогда не станут прежними?
— Но в этом-то и заключается идея! Весь смысл! Большинство из них как раз и не хотят возврата к прежней жизни.
Потом с той прямотой, которая вообще ему была присуща, он вдруг добавил:
— Но признаюсь, иногда, когда я думаю о том, что сделал сотни операций и что результаты этих операций по своей сути необратимы…
— Русские тебя бы не одобрили, совсем бы не одобрили, — сказала Элла.
— Я знаю. Вот почему я и хотел бы к ним наведаться, чтоб посмотреть, что в таких случаях делают они. Скажи мне, как так получилось, что ты знаешь о лоботомии?
— Однажды у меня был роман с врачом. И он был психиатром и неврологом. Но он не занимался хирургией мозга — он мне говорил, что никогда не рекомендует лоботомию, разве что в очень редких случаях.
Кай неожиданно сказал:
— Как только я тебе сказал, что занимаюсь лоботомией, я стал нравиться тебе немножко меньше.
После паузы она призналась:
— Да, именно так. Но я ничего не могу с этим поделать.
Тогда он рассмеялся и сказал:
— Ну, вот и я ничего не могу с этим поделать.
А потом:
— Ты вот говоришь: «Был у меня роман». И все так просто? Вот и все?
Элла думала, что, так описав, что было между ней и Полом, сказав: «Однажды у меня был с ним роман», она тем самым поступила точно так же, как и сам Пол, некогда упомянувший об интрижке — «с одной довольно взбалмошной особой», — или что-то в этом роде, примерно с таким смыслом. И Элла себя поймала на том, что думает невольно: «Прекрасно! Он сказал, что я такая! Что ж, я действительно такая, и рада этому».
Кай Мейтлэнд поинтересовался:
— А ты его любила?
Общаясь друг с другом, они еще ни разу не употребляли слово «любовь»; и Кай ни разу не произнес его, когда говорил с Эллой о своей жене.
Она ответила:
— Очень.
— Ты не хочешь выходить замуж?
Она сказала скромно:
— Каждая женщина хочет выйти замуж.
Кай фыркнул; а потом он обернулся и проницательно на нее посмотрел.
— Я не понимаю тебя, Элла, знаешь ты это? Я тебя совсем не понимаю. Но я понимаю, что ты из весьма независимой породы женщин.
— Ну, да, полагаю, это так и есть.
Он обнял ее и сказал:
— Элла, ты многому меня научила.
— Я рада. Надеюсь, уроки были приятными.
— Ну, да, среди них были и приятные.
— Я в восторге.
— Ты дразнишься?
— Совсем чуть-чуть.
— Ну и хорошо. Я не против. Знаешь, Элла, я сегодня упомянул твое имя в одном разговоре, и мне сказали, что ты написала книгу.
— Все пишут книги.
— Если бы я рассказал жене, что общался с настоящей писательницей, она бы этого просто не пережила, она без ума от культуры и всяких таких вещей.
— Но может, лучше ей не рассказывать об этом.
— А что если я прочту твою книгу?
— Но ты же не читаешь книг.
— Я умею читать, — сказал он добродушно. — А о чем она?
— Ну… дай-ка я подумаю. В ней немало озарений и проникновения в самую суть вещей, книга честная, и все такое прочее.
— Ты относишься к ней несерьезно?
— Конечно же, я отношусь к ней серьезно.
— О'кей. Тогда все в порядке. Ты же не собираешься уходить?
— Мне надо идти — мой сын проснется примерно через четыре часа, а в отличие от тебя я нуждаюсь в сне.
— О'кей. Я не забуду тебя, Элла. Интересно, а все-таки каково это — быть женатым на тебе.
— У меня такое чувство, что тебе бы это не очень понравилось.
Элла одевалась, Кай, раскинувшись, лежал на кровати, наблюдая за ней; он смотрел на нее проницательно, задумчиво.
— Ну, значит, мне бы это не понравилось, — сказал он и, потягиваясь, рассмеялся. — Скорее всего не понравилось бы.
— Да.
Расстались они очень тепло.
Домой Элла доехала на такси. Дома она тихонько поползла вверх по лестнице, стараясь не потревожить Джулию. Но у той из-под двери пробивалась полоска света, и Джулия ее окликнула:
— Элла?
— Да. Как Майкл?
— Ни разу не пискнул. Ну и как это было?
— Интересно, — сказала Элла, немного поразмыслив.
— Интересно?
Элла зашла в спальню Джулии. Джулия полулежала на груде подушек, она курила и читала. Она смотрела на Эллу изучающе и задумчиво.
Элла сказала:
— Он хороший человек.
— Вот и славно.
— А завтра утром меня настигнет тяжелейшая депрессия. Честно говоря, я уже чувствую ее приближение.
— Потому что он уезжает в Штаты?
— Нет.
— У тебя ужасный вид. В чем дело? Он был совсем плох в постели?
— Не очень хорош.
— Ну ладно, — сказала Джулия, терпеливо. — Выкуришь сигаретку?
— Нет. Я хочу заснуть до того, как депрессия поразит меня.
— Она тебя уже поразила. Почему ты ложишься в постель с мужчиной, который тебя не привлекает?
— Я не говорила, что он меня не привлекает. Все дело в том, что мне кажется бессмысленным ложиться в постель с кем-то, кроме Пола.
— Это пройдет.
— Да, конечно. Но понадобится очень много времени.
— Ты должна проявить стойкость и упорство, — сказала Джулия.
— Я так и сделаю, — ответила Элла. Она пожелала подруге спокойной ночи и пошла к себе.
сентября, 1954
Вчера вечером Майкл сказал (мы не виделись неделю): — Ну что же, Анна, итак, наша великая любовь идет к концу?
Как характерен для него этот знак вопроса в конце фразы: он сам завершает наши отношения, но говорит так, словно это делаю я. Я ответила, улыбаясь, но, помимо своей воли, иронично:
— Но это хотя бы была великая любовь?
Он на это:
— Ах, Анна, ты сочиняешь истории про жизнь и рассказываешь их самой себе, и ты не знаешь, что правда, а что нет.
— И что, у нас с тобою не было большой любви?
Когда я это говорила, у меня вдруг перехватило дыхание, и поневоле получилось умоляюще и жалобно; хотя я и не вкладывала в свои слова подобных чувств. Услышав его ответ, я вся похолодела и испытала ужасное смятение, как будто Майкл отказывал мне в праве на существование. Он произнес капризным тоном:
— Если ты скажешь, что была, то, значит, она была. А если скажешь, что нет, то нет.
— Так твои собственные чувства не идут в расчет?
— Мои? Но, Анна, почему они должны приниматься в расчет?
(Сказано это было горько, насмешливо, но и с любовью.) После этого обмена репликами мне пришлось бороться с чувством, которое всегда находит на меня после таких вот наших с ним пикировок: это чувство нереальности происходящего, как будто та субстанция, из которой я состою, вдруг делается очень тонкой, начинает растворяться. А потом мне пришло в голову, что в силу некоей иронии мне, для того чтобы восстановиться, надо обращаться к той ипостаси Анны, которую Майкл больше всего не любит; я обращаюсь к Анне критичной, к думающей Анне. Что ж, очень хорошо; он говорит мне, что я сочиняю истории о нашей с ним совместной жизни. Я запишу, и так правдиво, как это только возможно, все стадии прожитого мною дня. И это будет завтра. Как только завтрашний день приблизится к концу, я сяду, и я буду писать.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |