— Может быть.
— Почему тетрадей четыре? Что бы случилось, если бы ты писала одну большую книгу, где не было бы никаких разделов, никаких скобок, где все было бы написано одним почерком?
— Я говорила тебе — хаос.
Томми оглянулся, чтобы посмотреть на нее. Он кисло сказал:
— Вот ты сидишь, такая маленькая и аккуратненькая, а посмотри, что ты пишешь.
Анна ответила:
— Ты только что сказал все в точности как твоя мать: именно так она меня и критикует — точно таким же тоном.
— Не пытайся от меня отделаться, Анна. Ты боишься быть хаотичной?
Анна почувствовала, как у нее внутри все свело какой-то судорогой страха, и, помолчав, сказала:
— Полагаю, что да, должно быть, боюсь.
— Тогда это нечестно. В конце концов, у тебя же есть убеждения, правда? Да, есть — ты презираешь таких людей, как мой отец, людей, которые себя ограничивают. Но ты тоже себя ограничиваешь. По той же причине. Ты боишься. Ты безответственна.
При этом последнем утверждении его губы напряглись, выпятились, рот скривился улыбкой удовлетворения. Анна вдруг поняла, что Томми пришел к ней, чтобы сказать ей именно это. Именно к этому моменту они с таким трудом пробирались весь вечер. Он продолжал говорить, но, повинуясь внезапному озарению, Анна его перебила:
— Я часто не запираю дверь — ты приходил сюда читать эти тетради?
— Да, приходил. Я был здесь вчера, но я увидел, как ты идешь по улице, и незаметно ушел. Что ж, я пришел к выводу, Анна, что ты ведешь себя нечестно. Ты — счастливый человек…
— Я? Счастливый человек? — переспросила Анна насмешливо.
— Ну — довольный своей долей. Да, это так. В значительно большей степени, чем моя мать или кто-либо из моих знакомых. Но если присмотреться внимательней, все это — ложь. Ты сидишь здесь, и ты пишешь и пишешь, но никому это нельзя читать — это высокомерие, я тебе уже это и раньше говорил. И тебе даже не хватает честности, чтобы позволить себе быть такой, какая ты есть, — все поделено на части, расколото на куски. Так зачем же относиться ко мне так снисходительно, свысока, зачем же говорить: «Ты находишься в тяжелой фазе». Если у тебя самой не тяжелая фаза, то это только потому, что ты ни в какой фазе быть не можешь, ты принимаешь меры и раскладываешь себя по разным отсекам. Если все хаотично, значит, так оно и есть. Я не думаю, что хоть в чем-то есть строгая структура — ты ее придумываешь, и делаешь это из-за собственной трусости. Я совсем не думаю, что люди — хорошие, они каннибалы, и, если присмотреться, никому ни до кого нет дела. В лучшем случае люди могут быть хорошими по отношению к какому-то одному человеку или к своей семье. Но это — самовлюбленность, это не то же самое, что быть хорошим. Мы ничем не лучше животных, мы только притворяемся, что мы лучше. Мы не любим друг друга по-настоящему.
Теперь он подошел к ней, сел напротив; судя по всему, он снова был самим собой, она видела перед собой того медлительного, упрямого мальчика, которого она всегда знала. Потом Томми вдруг пронзительно и пугающе захихикал, и она увидела, как в нем снова вспыхнула злоба.
Анна ответила:
— Что ж, мне нечего сказать на это, правда?
Он склонился к ней:
— Я дам тебе еще один шанс, Анна.
— Что? — спросила она изумленно, почти готовая рассмеяться. Но лицо его было ужасно, и после паузы она сказала:
— Что ты имеешь в виду?
— Я говорю серьезно. Вот скажи мне. Ты жила, следуя некой философии, — ну, разве нет?
— Думаю, это так.
— А теперь ты говоришь — коммунистический миф. Так чему ты в своей жизни следуешь теперь? Нет, не говори таких слов, как «стоицизм», они не значат ничего.
— Мне кажется, дело обстоит примерно так — с какой-то частотой, может быть раз в столетие, происходит некое деяние, движимое верой. Колодец веры наполняется, и происходит мощный рывок вперед, в той или иной стране, и это является движением вперед для всего мира в целом. Потому что это — деяние, движимое воображением — представлением о том, что возможно для всего мира. В нашем веке этим рывком был 1917 год в России. Им был Китай. Затем колодец пересыхает, потому что, как ты сам сказал, жестокость и уродство имеют слишком большую силу. Затем колодец начинает постепенно заполняться. А потом все снова начинает болезненно крениться, устремляться вперед.
— Вперед? — сказал он.
— Да.
— Вопреки всему, вперед? Движение вперед?
— Да — потому что каждый раз мечта становится сильней. Если люди могут что-то себе вообразить, настанет время, когда они сумеют этого достичь.
— Вообразить — что?
— То, о чем ты говорил, — как быть хорошими. Добро. Уход от состояния животных.
— А нам, сейчас, — что остается делать?
— Поддерживать мечту, чтобы она жила. Потому что всегда приходят все новые и новые люди, люди… чья воля не парализована.
Анна завершила свою речь напористо, уверенно, кивнула энергично; и тут же, слушая саму себя, подумала, что точно так же Сладкая Мамочка заканчивала свои сеансы: «Надо верить! Должна быть вера!» Трубы и фанфары. Должно быть, на ее лице мелькнула слабая улыбка самоосуждения — она даже ее почувствовала, хотя и верила во все, что говорила, — потому что Томми кивнул с каким-то недобрым торжеством. Зазвонил телефон, и он сказал:
— Это моя мать, проверяет, как рассасывается моя фаза.
Анна ответила на звонок, сказала «да», сказала «нет», положила трубку и повернулась к Томми.
— Нет, это была не твоя мать, но ко мне сейчас придут.
— Тогда мне пора уходить.
Томми медленно встал, двигался он с характерной для него тяжеловесной медлительностью; и придал своему лицу отсутствующее и самоуглубленное выражение, с которым он несколько часов назад и вошел. Он сказал:
— Спасибо, что поговорила со мной.
Имея в виду: «Спасибо, что ты подтвердила мои ожидания относительно тебя».
Как только он вышел, Анна позвонила Молли, которая как раз вернулась домой из театра. Она сказала:
— У меня был Томми, и он только что ушел. Он меня пугает. Что-то ужасно не так, но я не знаю — что, и не думаю, что я ему говорила то, что следовало бы говорить.
— А что он говорил?
— Ну, он утверждает, что вокруг одно разложение.
— Что ж, так и есть, — сказала Молли, громко и жизнерадостно. За те пару часов, которые прошли после того, как она в последуй раз обсуждала состояние сына, она успела сыграть роль веселой домовладелицы, — роль, которую она презирала, в пьесе, которую она презирала, — и она еще из этой роли не вышла. А еще Молли успела забежать в паб с кем-то из актеров, и ей там понравилось. Она ушла очень далеко от того настроения, в котором пребывала раньше.
— И мне только что снизу позвонила Марион. Она приехала последним поездом только для того, чтобы со мной повидаться.
— Ради всего святого — зачем? — спросила Молли встревоженно.
— Я не знаю. Она пьяна. Я все расскажу тебе утром. Молли… — Анну переполняла паника, она так и видела, как и с каким выражением на лице от нее уходил Томми. — Молли, мы должны как-нибудь Томми помочь, срочно. Я уверена, что должны.
— Я с ним поговорю, — сказала Молли, практичным голосом.
— Марион уже под дверью. Мне надо ее впустить. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи. Утром я доложу тебе о состоянии духа Томми. Полагаю, все наши волнения — на пустом месте. В конце концов, вспомни, какими ужасными были мы сами в его возрасте.
Перед тем как Молли положила трубку, Анна успела услышать, что ее подруга громко и жизнерадостно засмеялась.
Анна нажала кнопку, которая отмыкала замок на входной двери, и услышала, как Марион начала свое неуклюжее восхождение по лестнице. Она могла бы пойти и помочь гостье, но той это наверняка не понравилось бы.
Марион, когда она входила в комнату, улыбнулась примерно так же, как и Томми: это была заранее приготовленная улыбка, и адресована она была всей комнате. Марион добралась до кресла, в котором сидел Томми, и тяжело в него рухнула. Она была женщиной тяжелой — высокой, с изобильными усталыми телесами. У нее было мягкое лицо, или, скорее — расплывчатое, и взгляд ее карих глаз был тоже расплывчатым. Расплывчатым и полным недоверия. В молодые годы Марион была стройной, живой и веселой девушкой. «Ореховая дева», как говорил о ней Ричард: когда-то — с любовью, теперь — враждебно.
Марион озиралась вокруг, попеременно то суживая глаза, то широко их раскрывая. Улыбка сошла с ее лица. Было видно, что она сильно пьяна и что Анне следует попытаться уложить ее в кровать. А пока Анна села напротив, чтобы Марион было легче сосредоточить на ней свой взгляд и свое внимание, — в то же самое кресло, в котором она сидела напротив Томми.
Марион нашла такое положение, при котором она видела Анну, и с трудом проговорила:
— Какая счастливая — ты — Анна. Да — я думаю так — ты — ты живешь — как хочешь. Какая хорошая комната. И ты — ты — ты свободна. Живешь как хочешь.
— Марион, позволь я уложу тебя спать, мы можем поговорить утром.
— Ты думаешь, я пьяна, — сказала Марион очень четко и с обиженным негодованием.
— Да, конечно, ты пьяна. Это неважно. Тебе надо поспать.
К этому времени Анна уже очень устала, усталость навалилась на нее внезапно и словно тянула ее за руки и за ноги вниз, к земле. Она, вся обмякнув, сидела в кресле, пытаясь побороть наплывавшую волнами усталость.
— Я хочу выпит, — капризным голосом сказала Марион. — Я хочу выпит. Я хочу выпит.
Анна заставила себя подняться, вышла на кухню, вылила в стакан из чайничка остатки слабого чая, добавила туда примерно чайную ложку виски и принесла этот напиток Марион.
Марион сказала «шпасибо», жадно глотнула приготовленной для нее смеси и кивнула. Она держала стакан осторожно, с любовью, плотно обхватив его пальцами.
— Как Ричард? — поинтересовалась она после этого, тщательно выговаривая слова, с лицом напряженным от усилия говорить правильно. Она заготовила этот вопрос до того, как сюда пришла. Анна перевела то, что она услышала, на нормальное звучание голоса Марион и подумала: «Боже ты мой, Марион его ко мне ревнует, а мне это и в голову никогда не приходило».
Она сухо сказала:
— Но, Марион, тебе же, безусловно, это лучше известно, чем мне?
Она видела, как сухость ее тона растворилась в пьяном пространстве, разделявшем ее и гостью; видела, как разум Марион с подозрительностью пытается расшифровать тайный смысл ее слов. Она проговорила медленно и громко:
— Марион, не нужно его ко мне ревновать. Если Ричард и сказал что-то, то это — неправда.
— Я его к тебе не ревную, — заявила Марион, выпустив из себя эти слова свистящей струей.
Слово «ревновать» подогрело в ней ее ревность; и несколько мгновений Анна видела перед собой женщину в ревности: Марион с исказившимся лицом рассматривала комнату, пристально вглядывалась в различные предметы, игравшие определенную роль в ее ревнивых фантазиях; ее взгляд снова и снова возвращался к постели Анны.
— Это неправда, — сказала Анна.
— Это — это не так уж — уж и важжжно, — сказала Марион, издав некое подобие добродушного смешка. — Почему бы и не ты, када так мноха? Ты хоть не обидно.
— Но я ему — никто.
Марион задрала вверх подбородок и заглотила смесь из чая с виски тремя огромными глотками.
— Мне это было нужно, — произнесла она торжественно и протянула Анне стакан, чтобы та наполнила его снова. Анна стакан не взяла. Она сказала:
— Марион, я рада, что ты приехала со мною повидаться, но, поверь мне, ты ошибаешься.
Марион ей устрашающе подмигнула и сказала с пьяной хитрецой:
— А я думаю, что приехала из зависти. Я тебе завидую. Ты такая, какой бы я хотела быть, — ты свободна, и у тебя есть любовники, и ты все делаешь, как ты хочешь.
— Я не свободна, — ответила Анна; она услышала, как сухо звучит ее голос, и поняла, что с этим надо что-то делать.
Она сказала:
— Марион, я бы хотела быть замужем. Мне не нравится так жить.
— Легко тебе так говорить. Но если б ты хотела, ты бы вышла замуж. Что ж, тебе придется оставить меня здесь на ночь. Последний поезд уже ушел. И Ричард настолько скуп, что не закажет для меня машину. Ричард — скупой ужасно. Да-да, скупой.
(Анна заметила, что Марион говорит намного трезвее, когда она ругает мужа.)
— Ты можешь себе вообразить, что он способен на такое скупердяйство? Ведь он богат как черт. Ты знаешь, что мы входим в один процент самых богатых людей, — а он каждый месяц проверяет мои счета. Он хвастает, что мы в этом одном проценте, а я купила платье из модной коллекции, и он ругался. Конечно, когда он изучает мои счета, он проверяет, сколько я трачу на алкоголь, но и денег ему жалко тоже.
— Почему бы тебе не пойти поспать?
— А где будет моя постель? Кто там наверху?
— Дженет и мой квартирант. Но есть еще одна кровать.
Взгляд Марион вспыхнул, в нем читалась подозрительность, смешанная с восторгом. Она сказала:
— Как необычно, что у тебя есть квартирант. Это же мужчина, как это странно с твоей стороны.
И снова Анна перевела эти слова, и она словно услышала те шутки, которые Марион и Ричард отпускают на ее счет, когда Марион трезва. Они шутят по поводу ее жильца. Анну вдруг передернуло от отвращения, теперь это с ней случалось гораздо ре-же, чем раньше, от отвращения, которое в ней вызывали такие люди, как Ричард с Марион. Она подумала: «Так жить, как я живу, должно быть, нелегко. Но мне хотя бы не надо жить с такими, как Марион и Ричард. Я не живу в том мире, где женщина не может пустить к себе мужчину-постояльца, чтобы не вызвать злобных шуток».
— А что об этом Дженет думает, о том, что здесь, в своей квартире, ты живешь с мужчиной?
— Марион, я не живу с мужчиной. У меня большая квартира, и я сдаю в ней одну комнату. Он был первым, кто пришел на комнату взглянуть, и она ему понравилась. Наверху есть крошечная комнатка, в которой не живет никто. Пожалуйста, позволь мне уложить тебя в постель.
— Но я ненавижу укладываться в постель. Когда-то это было самым счастливым временем в моей жизни. Когда мы только что поженились. Вот почему я тебе завидую. Ни один мужчина больше никогда меня не захочет. Все кончено. Иногда Ричард со мной спит, но ему приходится себе помогать. Мужчины дураки, правда, они думают, что мы не замечаем. Анна, спала ли ты когда-нибудь с мужчиной, зная, что ему для этого надо себя возбуждать?
— Когда я была замужем, происходило нечто подобное.
— Да, но ты от него ушла. И хорошо. А известно ли тебе, что в меня влюбился один мужчина? Он хотел на мне жениться и говорил, что он и детей моих примет. Ричард притворился, что снова меня любит. А все, что ему было нужно, — это удержать меня в качестве няньки для детей. И все. Жаль, что я не смогла от него уйти, когда поняла, что это все, что ему нужно. А известно ли тебе, что Ричард брал меня с собой в отпуск этим летом? И все время все было точно так же. Мы ложились в постель, и ему приходилось себе помогать. Я знаю, что он все время думал о той маленькой девке, которая сидит в его офисе.
Она резко выбросила вперед руку со стаканом и сказала тоном, не терпящим возражений:
— Налей.
Анна вышла из комнаты, приготовила ту же смесь из чая и иски и вернулась. Марион выпила, и ее голос взвился в стоне жалости к себе:
— Как бы ты, Анна, себя чувствовала, если бы знала, что уже никогда тебя не будет любить мужчина? Когда мы поехали в отпуск, я думала, что все будет по-другому. Не знаю почему. В первый вечер в отеле мы пошли в ресторан, и там за соседним столиком сидела молоденькая итальянка. Ричард все время на нее посматривал и полагаю, думал, что я этого не замечаю. Потом он сказал, что мне надо лечь пораньше. Он хотел заполучить эту итальянку. Но я отказалась лечь пораньше.
Всхлипывая, Марион издала визгливый вопль удовлетворения.
— Ну уж нет, сказала я, ты приехал в отпуск со мной и не для того, чтобы подцеплять себе шлюшек.
Ее голос звучал мстительно, глаза покраснели от слез, на полных щеках проступили шершавые и влажные красные пятна.
— Он говорит мне, у тебя есть дети, так ведь? Но почему я должна заботиться о детях, если тебе на меня наплевать, — вот что я ему отвечаю. Но он этого не понимает. Почему надо заботиться о детях того мужчины, который тебя не любит? Разве я не права, Анна? Ну? Разве не права? Ну же, скажи что-нибудь, ведь я права, да? Когда он сказал, что хочет на мне жениться, он сказал, что любит меня, он не сказал, я сделаю тебе троих детей, а потом сам начну ходить по проституткам, а тебя оставлю сидеть с детьми. Ну, скажи же что-нибудь, Анна. Тебе-то хорошо, у тебя всего один ребенок, и ты можешь делать все, что тебе заблагорассудится. Тебе нетрудно привлечь Ричарда, ведь он может в любой момент просто заскочить к тебе, чтобы сделать все по-быстрому.
Телефон прозвонил один раз и умолк.
— Полагаю, это кто-нибудь из твоих мужчин, — предположила Марион. — Возможно, Ричард. Что ж, если это он, скажи ему, что я здесь, скажи ему, что я от него не отстану. Скажи ему это.
Телефон снова зазвонил и уже не умолкал.
Анна пошла к нему, думая: «Марион уже почти протрезвела».
Едва сняв трубку, она услышала крик Молли:
— Анна, Томми себя убил, он застрелился!
— Что?
— Да! Он вернулся сразу после того, как ты позвонила. Ничего не говоря, пошел к себе наверх. Я услышала какой-то хлопок, но подумала, что он так хлопнул дверью. Потом я услышала громкий стон, много позже. Тогда я что-то ему крикнула, а он не ответил, и я подумала, что мне показалось. Потом мне почему-то стало страшно, и я пошла к нему, и увидела, что по лестнице тонкой струйкой льется кровь. Я не знала, что у Томми есть револьвер! Он еще жив, но он умрет, я знаю, я слышала, что говорили полицейские. Он умрет! — прокричала она.
— Я приеду в больницу. Какая больница?
Теперь раздался мужской голос:
— Хорошо, мисс, дайте мне с ней поговорить.
Потом в телефонную трубку:
— Мы везем вашу подругу и ее сына в больницу Сент-Мери. Думаю, вашей подруге хотелось бы, чтобы вы были рядом с ней.
— Немедленно еду.
Анна оглянулась на Марион. Голова Марион упала, подбородком она упиралась себе в грудь. Анна с большим трудом вытащила ее из кресла, доволокла до кровати и повалила ее туда. Марион разметалась по кровати: рот открыт, лицо, мокрое от слюны и слез. Ее щеки пылали от выпитого. Анна забросала Марион одеялами, потушила огонь, выключила свет и, в чем была, выскочила на улицу. Было далеко за полночь. Никого. Ни одного такси. Плача на ходу, всхлипывая, она побежала вдоль по улице, увидела полицейского и бросилась к нему.
— Мне нужно в больницу, — сказала она, вцепившись ему в руку.
Из-за угла появился еще один полицейский. Первый остался с ней, пока второй побежал искать такси. И когда машина нашлась, один из них проводил Анну до больницы. Томми был еще жив, но врачи полагали, что к утру он умрет.
В черной тетради слева, под заголовком «Источник», было пусто. Однако на правой половине страницы, под заголовком «Деньги», написано было немало.
Письмо от мистера Реджинальда Тарбрука из «Амалгамейтед вижен» мисс Анне Вулф: «На прошлой неделе я прочел — по чистой случайности, должен признать! — Вашу восхитительную книгу „Границы войны“. Меня тотчас же поразили ее искренность и свежесть. Мы, конечно, находимся в постоянном поиске сюжетов, подходящих для телевизионных постановок. Я бы так хотел обсудить это с Вами. Может быть, Вы согласитесь выпить со мной по стаканчику в час дня в следующую пятницу — Вы знаете бар „Блэк Бул“ на Грейт-Портлэнд-стрит? Обязательно мне позвоните».
Письмо Анны Вулф Реджинальду Тарбруку: «Я Вам очень благодарна за Ваше письмо. Думаю, мне лучше сразу сказать, что я крайне редко вижу телевизионные постановки, способные меня вдохновить на то, чтобы писать для этого вида средств массовой информации. Мне очень жаль».
Письмо Реджинальда Тарбрука Анне Вулф: «Огромное Вам спасибо за откровенность. Я так Вас понимаю и так с Вами согласен, вот почему я Вам и написал в ту же минуту, как только дочитал Ваши очаровательные „Границы войны“. Мы отчаянно нуждаемся в свежих искренних пьесах, написанных по-настоящему честно. Не согласитесь ли Вы пообедать со мной в следующую пятницу в „Ред Бэрон“? Это небольшое местечко, без всяких претензий, но они прекрасно готовят мясо».
Анна Вулф — Реджинальду Тарбруку: «Большое Вам спасибо, но я действительно имела в виду то, что я Вам сказала. Если бы я верила, что „Границы войны“ можно адаптировать для телевидения приемлемым для меня образом, мое отношение к этому было бы иным. Как бы то ни было — искренне Ваша».
Реджинальд Тарбрук — мисс Вулф: «Какая жалость, что у нас немного писателей, таких же восхитительно честных, как Вы! Даю Вам честное слово, что я не стал бы Вам писать, если бы мы не находились в отчаянном поиске подлинных творческих талантов. Телевидение нуждается в настоящих вещах! Пожалуйста, прошу Вас отобедать со мной в следующий понедельник в „Уайт Тауэр“. Думаю, нам понадобится какое-то время для того, чтобы по-настоящему долго и спокойно поговорить. Очень искренне Ваш».
Обед с Реджинальдом Тарбруком из «Амалгамейтед вижен» в «Уайт Тауэр».
Счет: 6 фунтов 15 шиллингов 7 пенсов.
Одеваясь на обед, я думала о том, как бы это понравилось Молли — играть очередную роль. Решила, что буду выглядеть как «пишущая дама». У меня есть юбка, пожалуй, слишком длинная, и блуза, которая мне тоже великовата. Я их надела, а еще — какие-то претендующие на художественность бусы. И какие-то длинные коралловые серьги. Выглядела я в точности так, как и полагается по этой роли. Но чувствовала я себя ужасно неуютно, словно бы в чужой коже. Противно. Мысли о Молли не помогли. В последний момент переоделась в саму себя. Долго со всем этим провозилась. Мистер Тарбрук (зовите меня просто Регги) был удивлен: он ожидал увидеть пишущую даму. Симпатичный англичанин средних лет, мягкие черты лица.
— Ну, мисс Вулф, — можно я буду называть вас Анной, — что вы сейчас пишете?
— Проживаю гонорары за «Границы войны».
Он слегка шокирован: я говорила таким тоном, будто меня интересуют только деньги.
— Должно быть, книга имеет большой успех?
— Двадцать пять языков, — сказала я, весьма небрежно.
Шутливая гримаска — зависть. Я переключаюсь в другую тональность — говорю, как преданный своим художествам художник:
— Разумеется, я не хочу слишком поспешно писать вторую книгу. Второй роман ведь очень важен, вы согласны?
Он в восторге, ему стало легче.
— Не каждому дано и первый написать, — вздыхает он.
— Вы тоже, разумеется, пишете?
— Как умно с вашей стороны об этом догадаться!
Теперь уже автоматически — та же шутливая гримаска, какой-то проблеск причудливый.
— В ящике письменного стола у меня лежит наполовину написанный роман, но вся эта суматоха на работе почти не оставляет времени на то, чтобы писать.
Обсуждая эту тему, мы благополучно управляемся с креветками в чесночном соусе и с горячим. Я выжидаю, пока он наконец не произносит неизбежное:
— И разумеется, приходится все биться и биться, чтобы протащить хоть что-то сколько-нибудь приличное сквозь эти сети. Разумеется, те парни, которые сидят там, наверху, не разбираются вообще ни в чем. (Сам он находится на полпути наверх.)
— И вовсе ведь не дураки. А просто какие-то упертые и ограниченные. Иногда задумаешься поневоле — а зачем мне это нужно?
Халва и кофе по-турецки. Мистер Тарбрук закуривает сигару, покупает мне какие-то сигареты. Мы все еще ни разу не упомянули мой очаровательный роман.
— Скажите мне, Регги, а вы, чтобы снять «Границы войны», предполагаете выезд всей команды в Центральную Африку?
Его лицо застывает, но всего лишь на секунду; потом оно снова очаровательно размягчается.
— Что ж, я рад, что вы задали этот вопрос, потому что, конечно, в этом-то и заключается проблема.
— В этом романе пейзаж ведь играет немалую роль?
— О да, очень существенную роль, я полностью согласен с вами. Изумительно. Какое у вас чувство природы. Да, правда, я даже запахи мог чувствовать, когда читал, ну просто изумительно.
— Вы хотите в студии снимать?
— Да, это, конечно, очень важный вопрос, вот именно поэтому я и хотел с вами все это обсудить. Скажите мне, Анна, а что бы вы ответили, если бы вас спросили, какова основная тема вашей прелестной книги? Разумеется, я прошу самого простого ответа, потому что телевидение, по своей сути, это — простое средство коммуникации.
— Роман просто о «цветном барьере».
— О да, я так с вами согласен, ужасная вещь, сам я, конечно, никогда с этим не сталкивался, но когда читаешь вашу книгу — ужасно! И вот я и подумал, сумеете ли вы меня понять, увидеть мою точку зрения, — а я-то очень надеюсь, что да. Было бы невозможно снять «Границы войны» как… (причудливая гримаска)… как в магическом кристалле фокусника, как это написано. Пришлось бы пойти на упрощения, оставив неприкосновенной изумительную сердцевину романа. Вот я подумал, как бы вы отнеслись к переносу места действия в Англию — нет, подождите. Не думаю, что вы станете возражать, если я сумею вам объяснить, как я это вижу, — телевидение — это ведь вопрос видения, не правда ли? Возможно ли это увидеть? Вот в чем главный вопрос, а я чувствую, да, я чувствую, что некоторые наши писатели на самом деле склонны об этом забывать. Так вот, позвольте мне рассказать вам, как я это вижу. Военное время, учебная база военно-воздушных сил. Все происходит в Англии, а я и сам служил в авиации — о нет, я не был одним из этих парней в голубой военной форме, я был просто щелкопером. Но может быть, именно поэтому ваша книга меня так сильно затронула. Вы так идеально точно передали атмосферу…
— Какую атмосферу?
— Ох, моя дорогая, вы так изумительны, настоящие художники так, в самом деле, изумительны, в половине случаев вы и сами не понимаете, что вы написали…
Я неожиданно сказала, хотя совсем не собиралась:
— А может быть, и понимаем и нам это не нравится.
Он нахмурился, решил пропустить это мимо ушей и продолжил:
— Это замечательное чувство правоты — все это отчаяние, ведущее к безрассудству, — все это возбуждение — я никогда не чувствовал себя настолько живым, как в те времена… Так вот, я хочу предложить вам следующее. Мы сохраним сердцевину вашей книги, потому что это так важно, я согласен. База военно-воздушных сил. Юный летчик. Он влюбляется в местную деревенскую девушку. Его родители возражают — все эти классовые штучки, вы же понимаете, о Боже, они все еще живы у нас. Влюбленные должны расстаться. А в конце у нас будет та изумительная сцена на вокзале — он уезжает, и мы знаем, что его убьют. Прошу вас, нет, подумайте об этом, представьте это себе хотя бы на минуту — что скажете?
— Вы хотите, чтобы я сама написала для вас сценарий?
— И да, и нет. В своей основе ваша книга — это просто любовный роман. Да, это так. Вся эта проблема расизма действительно — да, я знаю, это ужасно важно, и я понимаю вас как никто другой, как все это абсолютно бесчеловечно, но ваша книга на самом деле — это простой и очень трогательный любовный роман. Там все это есть, поверьте мне, это действительно — еще одна «Случайная встреча», очень похоже, я очень надеюсь, что вы это увидите с такой же ясностью, как это вижу я, — вы не должны забывать, что телевидение — это вопрос видения.
— Да, вижу очень ясно, и, разумеется, можно выбросить роман «Границы войны» и начать писать все заново?
— Ну, не совсем, потому что книга так широко известна, и она настолько изумительна… и я хотел бы сохранить название, потому что «границы» — они, конечно же, не географические? Во всяком случае — по своей сути? Я это так не вижу. Это — границы опыта.
— Что ж, может, будет лучше, если вы пришлете мне письмо, в котором изложите свои условия касательно написания нового сценария для телевизионной постановки?
— Но не совсем же нового. (Причудливая гримаска.)
— А вы не думаете, что те, кто книгу читал, удивятся, обнаружив, что она превратилась в нечто вроде «Случайной встречи, но только с крыльями»?
(Причудливая гримаска.)
— Но, моя дорогая Анна, нет же, нет, они ничему не удивляются, с чего им удивляться, они же смотрят в магический кристалл.
— Ну что ж, спасибо за прекрасный обед.
— Ох, моя дорогая Анна, вы совершенно правы, конечно же, да, да. Но ведь очевидно, что вы, при вашем уме, должны понять, что мы не можем проводить съемки в Центральной Африке, ведь парни, сидящие там, наверху, просто не позволят нам тратить такие деньги.
— Да, разумеется, они нам не позволят, — но, мне кажется, я довольно недвусмысленно писала об этом в своих письмах.
— А фильм и вправду получился бы прекрасный. Скажите, вы хотите, чтобы я как-нибудь замолвил об этом словечко в разговоре с моим другом из мира кино?
— Ну, все это я уже подробно проходила.
— Ох, дорогая, я вас понимаю, как я вас понимаю. Что ж, все, что мы можем, я думаю, так это вкалывать и вкалывать. Я это понимаю, когда порою возвращаюсь вечером домой и когда смотрю на свой рабочий стол и вижу горы книг, которые я должен в поисках сюжета прочесть, и вижу сотню уже написанных сценариев, и знаю, что в ящике стола лежит мой бедный, лишь наполовину написанный роман, а у меня уже полгода нет времени даже в руки его взять, — я утешаюсь мыслью, что все же иногда мне удается что-то протащить, что-то свежее и настоящее протащить сквозь сети, — пожалуйста, подумайте насчет того, что я вам предлагаю с «Границами войны», я честно верю, что все получится.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |