Мир до и после дня рождения 19 страница

— Вот корова! Твоя мать готова была железки тебе на зубы поставить, только быне признавать, что ты красива!

Странно, но Ирина никогда не рассматривала произошедшее с этой точки зрения.

Конечно, нельзя забыть, что во время разговоров о Северной Ирландии Рэмси погружался в кому, но во многие важные моменты проявлял ту же природную интуицию, заставлявшую людей дергаться, и бывал порой довольно прямолинеен. Лоренс резко бросал в лицо факты. Лоренс был сосредоточен на «что», а Рэмси на «кто». Рэмси считал политику делом личным, а политиков придурками, не способными ни на что хорошее. Он говорил, что у Милошевича «лицо ребенка, испачкавшего подгузник и ждущего, когда вы все исправите». Когда два парня убили нескольких человек в Арканзасе из дробовика деда одного из них, Ирина пребывала в растерянности; Рэмси же сказал:

— Ну, в твоей стране не привыкли производить впечатление на девочек хорошими оценками по английскому, верно?

Услышав об извинении Клинтона во время поездки в Африку за рабство, он фыркнул:

— Какой смысл извиняться за то, чего ты не делал? Ханжа и мерзавец — его распирает от гордости! Когда человек переживает за содеянное, ему стыдно за себя.

Нечастые совместные просмотры телевизионных новостей позволяли Ирине услышать его удивительно точные, но редкие комментарии.

— Похоже на «Марвел комикс», правда? Можешь себе представить, ваш президент и премьер оба с каменным лицом произнесли «оружие массового уничтожения»?

И, уж разумеется, последнее, в чем она готова была признаться Лоренсу, — что обсуждать события в мире с Рэмси было намного веселее и смешнее, чем слушать его нудные лекции во время мытья посуды. По этой причине ее письма по электронной почте были очень короткими. Но все же ответы Лоренса были еще короче. Иногда он позволял побаловать себя обличительными выпадами в сторону Рэмси. (Из супружеской солидарности Ирина должна была попросить его держать мысли о ее муже при себе, но дело в том, что она так и не смогла открыться Лоренсу, что они с Рэмси поженились.) Доминирующей в его письмах была тема о необходимости ее возвращения к работе, и в этом он был прав. Лоренс очень хорошо ее знал. Подталкивая ее начинать свои фразы с буквы, невольно слетающей с языка — буквы «Я», —он постоянно заставлял Ирину задуматься, кто она на самом деле.

Пока Ирина трудилась над убеждением самой себя в необходимости вернуться к работе, ближайшим турниром в календаре стал чемпионат мира — пожалуй, единственный, который Рэмси не позволил бы ей пропустить. Ирина поехала с ним, но впервые рассматривала этот жест как мостик в будущее.

Комментаторы с таким придыханием произносили слова «Крусибл» и «Шеффилд», что Ирина представляла себе особняк с позолотой, горгульями и оливковыми ветвями из камня, украшенный яркими гирляндами, а внутри обитые бархатом ложи в свете старинных канделябров. Какое разочарование!

На деле она увидела грубое здание 1960-х годов постройки с песочного цвета линолеумом и тонким ковровым покрытием — интерьер напоминал ей заштатную общеобразовательную школу. Даже от одного вида здания снаружи Ирины портилось настроение.

К этому времени она просмотрела ужасающее количество матчей по снукеру, знала почти все мельчайшие детали правил, в том числе почему при совершенно равном счете назначается «переигровка в черном». Наблюдая за игрой Рэмси, Ирина постоянно думала о результате. От победы или поражения зависело, будет ли позже вечером Рэмси беззаботно кутить, подбрасывать ее в воздух и кружить по номеру в «Чарли Паркер» или закажет ужин в номер, во время которого непременно затеет ссору. Однако сезон снукера включает в себя тысячи фреймов. Как бы четко Ирина теперь ни понимала, что ни одна партия в снукер не может быть похожа на другую, после семи месяцев турниров они казались ей похожими одна на другую. После нескольких раундов чемпионата мира она с уверенностью могла сказать, что ей скучно. Но, конечно, не просто скучно. Невероятно скучно, скучно так, что она готова выпрыгнуть из собственной кожи или кого-то убить.

В этом году Рэмси также прошел весь долгий путь до финала, чем Ирина была чрезвычайно раздосадована, она втайне надеялась, что он выйдет из борьбы рано и они наконец-то поедут домой. Как бы то ни было, в конце Рэмси протянул руку для поздравлений Джону Хиггинсу и в седьмой раз принял награду за второе место — не красивый серебряный кубок, а еще одну нелепую стеклянную тарелку. Никакая грация движений не могла скрыть разочарование, которое любая нормальная жена с легкостью разглядит на лице своего мужа.

Она вышла замуж за человека с особым талантом, героя журналов для болельщиков и репортажей на Би-би-си, его будут дразнить на улицах. Весь мир, примечательно, что за исключением его жены, был разочарован игрой Рэмси Эктона.

Вместо того чтобы быть очарованной длинными шарами, ловко падающими в лузу, гениальными дуплетами, ослепительными плантами, она наблюдала за Рэмси с полуприкрытыми глазами. То, что для других она сочла бы гениальным, в его игре казалось само собой разумеющимся, но она не могла больше на это смотреть. Ирина выскользнула из ложи для почетных гостей и членов семьи, чтобы утешить мужа, и тут же вспомнила слова, звучавшие когда-то на одном из семейных ужинов по случаю дня рождения: «Как ни странно, то, что привлекает вас в человеке, часто становится позже поводом для раздражения».Это правда. Она невыносимо устала от снукера. Если она будет сопровождать Рэмси на все турниры и в следующем сезоне, то возненавидит снукер.

В начале мая, когда их лимузин наконец въехал на улицу Виктория-парк-Роуд, Рэмси задумчиво смотрел в окно. Он всегда переживал, что оказался вторым, и это подтверждало расхожее мнение, что он попросту не верил в себя и каждый раз, сталкиваясь с проблемой лицом к лицу, не мог заставить себя победить. Единственное, чем он объяснил свое состояние, — сослался на проблемы с кишечником, хотя и был слишком застенчив, чтобы признать, ходит ли он в туалет слишком часто или слишком редко. Ирина стала находить его разговоры о кишечных проблемах слишком докучливыми, а скрытность между супругами и вовсе казалась смешной.

Она столько месяцев тосковала по «дому», но, войдя в трехэтажный особняк Рэмси, ощутила, что сердце ее упало.

Стало очевидно, что дом, по которому она так скучала, — квартира в Боро. В окружении разномастной посуды она скучала по своим баночкам со специями, миксеру 1940-х годов, любовно раскрашенному ею эмалью в зеленый с цветом манильской пеньки. Покинутый уютный дом заставил ее ощущать себя распутной самкой, бросившей родное гнездо. В траурные мгновения тоска по беспечно брошенным хозяйственным мелочам — большим белым тарелкам для пасты, сахарнице из Дельфта и молочнику к ней в пару — могла быть использована в качестве объяснения горю, которое она боялась позволить себе признать. Представляя себе свою старую квартиру, она невольно ожидала услышать шум открываемой двери и слова «Ирина Галина!», эхом разносящиеся по холлу.

За окном бушевал цветущий весенний день. Ирина предложила прогуляться по парку, надеясь, что ее желание скорее уйти из этого дома не будет столь очевидно, ведь она много месяцев рвалась сюда так же страстно, как сейчас мечтает сбежать.

В пруду плавали утки, под ногами хрустели скорлупки арахиса. После многих месяцев, проведенных в душных помещениях, и неумеренного количества шампанского Ирина была внутренне опустошена и смогла бы говорить лишь на одну тему, которую предпочитала поднимать только наедине с собой. Рэмси ее муж. Неразумно — и немудро — в день, когда он привел ее в свое жилище, признаваться в том, что она тоскует по другому.

— Сегодня вечером мне бы очень хотелось поужинать дома, — сказала она, глядя на уличное кафе. — Ты не против?

— Ой, с этим столько проблем. Покупки, уборка, готовка?

— Я так скучала по нормальному вечеру дома.

— Как было с Лоренсом.

— Как будет с тобой. С октября ты каждый вечер приглашал меня в ресторан. Теперь я хочу угостить тебя ужином.

Они отправились в «Сейфуэй» на Роман-Роуд, принимая по дороге множественные приветствия от прохожих. Иногда доброта незнакомых людей казалась трогательной, но сегодня Ирина мечтала, чтобы они оставили Рэмси в покое. Размышляя о жареных баклажанах с чесноком, она дошла до овощного отдела, и Рэмси положил в тележку упаковку органической брокколи. Ирина не имела ничего против брокколи, но сегодня этого блюда не было в меню.

— Знаешь, я думала приготовить баклажаны, — осторожно возразила она.

— Не могу сказать, что люблю их, — ответил он, выбирая морковь и цукини.

— Ты что-то задумал?

Рэмси пожал плечами:

— Если я ужинаю дома, всегда ем одно и то же — тушеные овощи с бурым рисом.

— Но ты же игрок в снукер! — воскликнула она в недоумении. — Если вы не швыряете деньги на ветер, то должны есть картошку и фасоль на тосте, а не органические продукты. Это неправильно!

— Мытоже люди, — ледяным тоном ответил Рэмси, — и не желаем есть всякую дрянь только для того, чтобы соответствовать стереотипам таких зазнаек, как ты.

Ирина нервно покрутила в руках пакетик специй.

— Я хотела приготовить для тебя курицу «кунг пао».

— Это еще что такое? — с подозрением поинтересовался он.

— Острое блюдо.

— В смысле, в нем много специй и перца? Я такое не ем. Никогда не понимал, зачем мешать все в одну кучу. — Верно, даже в «Бест оф Индия» Рэмси заказывал курицу «тикка» — созданное специально для Англии блюдо, такое же острое, как томатный суп.

— Моя мама говорит, что у меня противоестественная страсть к жгучей пище. Она полагает, что это еще с того времени, как она намазала мне палец «табаско», чтобы я его не сосала. Все равно я не выпускала палец изо рта, только из глаз при этом лились слезы. Кажется, тогда я его и полюбила.

Брови Рэмси поползли вверх.

— Даже подумать боюсь, на что еще мы можем накапать «табаско».

— М-м-м. Может немного жечь.

Увы, даже флирт не помог скрыть конфликт вкусов, остро ранивший Ирину.

— Ладно, давай делай эту курицу «бух-бух». А я приготовлю овощи и рис сам.

— Я не желаю, чтобы мы готовили ужин каждый отдельно, — проворчала Ирина, возвращая чили на полку. — Боже мой! Если маме так хотелось отучить меня от привычки сосать палец, ей надо было намазать его рисом с овощами.

Когда Ирина взяла пакет молока, Рэмси воскликнул:

— Я не ем молочные продукты!

Она посмотрела на него и скрестила руки на груди.

— По крайней мере, последние семь месяцев ты их ел. Например, гребешки в сливочном соусе с шафраном.Или ты полагаешь, «Оскар» использовал взбитый тофу?

— Это было в ресторане, поэтому не считается.

— Но мы ели в ресторане каждый день.

— Вот еще один повод, вернувшись домой, обойтись без лактозы. Иначе в шафрановом соусе не будет ничего, что можно считать исключением.

Ирина нахмурилась. Небольшие гастрономические странности Рэмси незначительная проблема перед лицом истинной любви, однако она изо всех сил боролась с абсурдными мыслями, что его диетические наклонности могут привести к катастрофе.

— Если ты не против, хочу заявить, что ты сам себя обманываешь, ты лицемер.

— Вот это да! Не ожидал такого тяжелого удара в «Сей-фуей».

— У меня твердые убеждения по поводу еды.

— Тогда ты должна понять, что они есть и у меня.

— Они есть у большинства людей.

Наконец они пришли к соглашению. Тем не менее, чтобы не свести достигнутое к нулю, Ирина вынуждена была спросить:

— Ну, хоть попкорн ты любишь?

— Пожалей мои кишки. Он по вкусу похож на пенопласт, разве не так?

— Ну, если ты так считаешь, — пожала она плечами и с грустью вернула четыре пакета «Дане ривер» на полку.

Они шли вниз по Роман-Роуд, держа каждый по пакету со скучным набором продуктов, чтобы не лишать себя возможности держаться за руки.

— Кстати, я всегда считала, что мамин рассказ про «табаско» апокрифичен.

— Анока…что?

— А, не важно.

Рэмси вырвал руку.

— Мне чертовски противно, когда ты так делаешь.

— Как? — Ирина остановилась и повернулась к нему лицом. — Что я такого сделала?

Рэмси опустил пакет на тротуар.

— Всякий раз, когда ты употребляешь незнакомое мне слово или упоминаешь о новости, которая прошла мимо меня…

— Ты имеешь в виду, как получилось со смертью принцессы Ди?

Их взгляды встретились и застыли.

Рэмси не сразу заметил в ее взгляде смешинку, намекающую на нечто большее, и придал лицу выражение удивления, смешанного с ужасом.

— Ты хочешь сказать, она умерла!

Ирина похлопала его по плечу:

— Извини, что расстроила.

— Ты напрочь испортила мне аппетит, — сказал он, уверенно поднимая пакет, и продолжил путь. — Чай мы пропустим, вместо этого я буду горько рыдать.

— Просто слезами здесь не обойдешься, — заверила она, ускоряя шаг. — Только сати может произвести нужное впечатление.

— Соте?

— Не важно. — Она попыталась взять его за руку, но он вновь вырвался.

— Ты опять? «Не важно».Звучит высокомерно. Я хорошо тебя знаю, милая. Думаешь, моя голова Глобальная локационная система по определению вещей, кажущихся тебе смешными?

— Понимаешь, если шутку объяснить, она уже не будет смешной.

— Хочешь сказать, у меня вместо головы пончик?

— Какой пончик?

— Хм… уж вы, американцы, должны знать, что такое пончики.

— Когда американцы вспоминают о пончике, они собираются его съесть.

— Вот видишь? Пусть это и не смешно, но ты хочешь, чтобы я объяснил.

— Ладно, — сдалась Ирина. — Сати — обычай в Индии, в соответствии с которым вдова бросается в погребальный костер мужа.

— Круто.

— Скажем так, это захоронение со всем имуществом, а жена часть имущества. Большая проблема для феминисток на субконтиненте.

— Еще бы. Хотя в этом что-то есть, а? Мне, по крайней мере, этот обычай кажется интересным. А что такое а-пак-пур?

— Пак?А, апокрифичный? — Ирина улыбнулась и сжала его руку. — Тогда уж «пурга». Апокрифичный означает недостоверный, вымышленный.

— Так почему было не сказать «вымышленная история»?

— Потому что я предпочитаю использовать то слово, которое считаю уместным в данном предложении, даже если ты его не поймешь и я покажусь высокомерной. Прости меня. Я вовсе не думаю, что у тебя вместо головы пончик. Просто ты живешь… — Ирина запнулась, чтобы подобрать подходящий синоним для слова «замкнутый», — в мире избранных. Возможно, мой словарный запас богаче, но я ведь не пропускала школу и ходила в колледж, а не болталась между столами для снукера. Зато я не зарабатываю сотни тысяч фунтов в год благодаря умению и мастерству, которое сделало меня знаменитой. Что же касается новостей, в бытность жизни с Лоренсом у меня просто не было выбора — мы все время говорили о политике. Я не хвастаюсь. На самом деле это ужасно.

Огромная старомодная кухня Рэмси сохранилась в первозданном викторианском стиле, он купил дом до введения закона, запрещающего ремонт и обновления, — немного странная манера продавать собственность по завышенной цене, в то время как сами хозяева не в состоянии ее содержать. Шкафы из массива дуба, фарфоровая двойная раковина, изразцовая кафельная плитка, столешница не из склеенной крошки, а из целого куска мрамора и огромная газовая плита — все предметы казались музейными экспонатами. Скудные запасы посуды ограничивались тупым ножом, кастрюлей поменьше (для риса) и кастрюлей побольше (для овощей), деревянной ложкой и одной из тех допотопных корзинок, из которых постоянно сыплются кусочки прутьев. Разбирая брокколи на соцветия, Ирина получила инструкцию по приготовлению пищи: «Никакого масла. Никакого сыра. Никакой муки и прочих злаков. Никакого красного мяса. Никакого сахара. Никакой соли».

— Ты сказал: «Никакого сахара», а из чего, ты думаешь, совиньон блан? — спросила она, кивая на его бокал размером с аквариум для золотой рыбки.

— Еще один повод больше не усердствовать с сахаром, — ответил Рэмси, опускаясь на стул у большого деревянного стола.

— А соевый соус?

— Это необходимость.

— Но в нем больше натрия, чем в щепотке соли.

Рэмси равнодушно пожал плечами:

— Я его люблю.

— А я люблю ирландское масло, пармезан и нью-йоркский стейк!

— Продолжай.

— Мы не будем питаться отдельно. По крайней мере, пока спим не на разных кроватях.

— Почему?

— Не могу объяснить, просто знаю, что таков закон отношений в паре. Мы должны есть вместе. Откуда взялись эти правила питания? Давно ты стал занудой, отравляющим жизнь другим?

Пока Ирина разбиралась с овощами, Рэмси рассказал ей, что в начале 80-х пережил кризис. Он был талантливым игроком, с легкостью устанавливающим рекорды, и выигрывал один турнир за другим со скоростью электрической газонокосилки. Но вскоре оказался меж двух огней — Стивом Дэвисом и Алексом Хиггинсом.

— Стив Дэвис был тогда кем-то вроде Стивена Хендри, верно?

— Верно — нудный и унылый, как вода в канаве. Женоподобный, из тех парней, что похожи на гороховое пюре; играл раздражающе медленно. Не буду рассказывать как, но Дэвис выиграл чертов чемпионат мира. Но был еще Хиггинс. Эдакий крутой парень. Быстрый, но все равно отвратительный. Прессующий больше вне игры, чем во время. Его способности были переоценены, но все же он был гением снукера. — Рэмси явно завидовал. — Носил всякие тряпочки в «огурцах» и дурацкие шляпы. Знаешь, ему по медицинским показаниямразрешили не носить галстук-бабочку? Он что-то болтал о проблемах с кожей.

— Рэмси, этот человек сейчас в шаге от тех бродяг, что роются в мусорных баках и моются на автобусных станциях. Почему ты все еще говоришь о нем в таком тоне?

— Потому что я до сих пор ощущаю себя меж двух огней. — Похоже, это стало мантрой. — Я не дубасил коллег в гостиничном номере, не играл в дурацких костюмах, чтобы оскорбить судью. Я не мог сломить Хиггинса и даже не старался. Но не смог задавить и этого зануду Дэвиса. Если бы не они…

— Мы говорили о соли, — напомнила Ирина, нажимая до боли в руке на тупой нож, чтобы нарезать морковь. — Сюрприз! Так или иначе, мы опять возвращаемся к снукеру.

— Может, я кружусь вокруг да около, но все потому, что этот период не самый приятный для воспоминаний. Я выпал из жизни. Напивался почти каждый день. Питался чипсами, спустил почти все бабки. Но я не дал ребятам возможности убедиться, что падение в канаву навсегда губит талант. Правда, не надо забывать, что Рэмси Эктон ничего не делает наполовину.

— И как ты из этого выбрался? — взволнованно спросила Ирина. Похоже, все мужчины с гордостью любят рассказывать истории о падении, поэтому она решила задать ожидаемый вопрос: — В конце концов ты оказался на дне?

— Сложно сказать, что такое дно. Всегда может быть и хуже. Но что может изменить жизнь мужчины, лапочка?

— Например, цельное зерно.

— Женщина, разумеется. Ариана. Я тебе о ней рассказывал.

Когда он впервые упомянул о женщине из Шанхая, ее имя показалось Ирине неприятным.

— Ты о той немой страдалице?

— Она видела меня на «Понтинс оупен», когда мне было семнадцать, и с тех пор не могла забыть. Кажется, году в восемьдесят пятом она нашла меня в баре в Манчестере, когда я спорил с барменом из-за заказа. Впорхнула в мою жизнь, как ангел. Посадила на диету из бурого риса и каждый день сама возила в клуб снукера. Невероятно, но ко мне вновь вернулась способность играть. Хотя не сказать, что все было как раньше. Прошлого мастерства не вернешь, даже если ты обрел его вновь. Это как с женщиной, подумай над этим. Она ушла и вернулась, ты вновь целуешь ее и все такое, но так уютно рядом с ней, как раньше, никогда не будет.

Нарезать твердые овощи оказалось занятием трудоемким. Приготовление еды было для нее лишено радости, если нельзя было добавить куриные бедрышки, арахис и перец чили.

— Кажется, вся история твоей жизни связана с женщинами, вытирающими тебе нос. Иногда мне кажется, что ты не смог удержать рядом с собой Джуд потому, что она была не из разряда «подай-принеси-пошла вон».

— Тебе заноза попала в задницу?

— Да, у меня заноза, — продолжала Ирина, склоняясь над морковью, — потому что я готовлю самый дрянной обед в жизни, и все из-за твоих странностей, возникших еще в восьмидесятых. Ты совершенно забыл, чем питался все эти месяцы. Почему я должна готовить такую еду, словно живу в ашраме, только для того, чтобы ты обратился в свое вегетарианство, как в новую веру, словно на «пути в Дамаск»?

— Пути в Дамаск?

— Не важно.

— Можешь называть это странностями, мне все равно, — холодно произнес Рэмси. — Закончив сезон, я считаю нужным очистить всю систему. Своего рода обряд. Смейся, если захочешь. Мистер Заумный фанат точно бы посмеялся.

Ирина замерла с ножом в руке. Аппетит откатился в сторону, как последний кружок цукини. Этот вечер явно не станет «нормальным», чего она так ждала. «Нормальность», как она уже поняла, была для нее теперь воспоминанием из прошлого. До сего дня они с Рэмси либо взлетали высоко, словно воздушные змеи, — с помощью выпивки, секса или просто друг друга, — либо страдали из-за жутких злоупотреблений и безотчетно брошенных в лицо оскорблений. Уйдя от Лоренса, она невольно отвергла и привычный, налаженный быт и теперь остановилась в нерешительности, смена попкорна и телевизора на бурные падения, шатания и крены последних семи месяцев казалась мошеннической сделкой против ее размеренной прошлой жизни. В любом случае, натолкнувшись на риф в открытом море, невольно задумываешься, не разумнее было бы расслабленно плескаться в пруду.

— Меня все это очень расстраивает! — воскликнула Ирина, по-прежнему сжимая нож. — Пусть это звучит слишком патетически, но я люблю готовить для людей!

— Ты и готовишь для меня.

— Я готовлю какую-то ерунду!

— Но это именно то, что я хочу съесть. Почему же ты не счастлива, как Ларри?

— Потому что я люблю творить. Это ничем не отличается от иллюстраций — ими я тоже частозанималась в прежниевремена. Я люблю готовить сложные блюда, это интересно, красиво и здорово. Это так же приятно, как делать конфетное дерево или мастерить фигурки.

— Ну, это занятие не для меня. Ты готовишь для удовлетворения своих желаний, а не желаний людей, которых хочешь накормить. Ты ждешь, что я похвалю тебя, скажу, как это классно и какая ты молодец.

— Чушь собачья! Тебе же приятно, что публика на твоих матчах хорошо проводит время, так ведь? — Ее аналогия с творчеством не была замечена. — Готовить каждый вечер рис и овощи все равно что наносить одни и те же краски на прежние места!

— Твою мать, — пробурчал Рэмси, резко встал со стула, одним махом скинул нарезанные овощи на пол и повернулся к Ирине. — Пошли в ресторан.

Она в растерянности оглядела яркие морковные пятна на полу, свирепея от обиды. Кожу внезапно стало покалывать.

Раньше их размолвки казались возбуждающими, а не сводящими с ума.

Рэмси вскинул подбородок:

— Из-за чего ты завелась на самом деле? Не из-за брокколи же?

Ирина закрыла глаза и задрожала всем телом.

— Лоренсу нравилось, как я готовлю.

— Это другое дело, — сказал Рэмси, прижимаясь к ее бедрам. — Я могу отвезти тебя к нему, уверен, твой «ботаник» будет вне себя от радости, когда тебя увидит. Скажешь ему, что вся эта затея была ошибкой. Если поспешим, можешь еще успеть состряпать отличный ужин. Правильный. С солью, сахаром и жгучим перцем.

Рэмси уже не в первый раз выступал со столь щедрым предложением, и, если бы он стоял в другом углу комнаты, это означало бы объявление войны. Но сейчас его руки лежали на ее ягодицах, а это было совсем другое дело. Ирина прижала ладони к лицу.

— Не давай мне повода думать, что у тебя вместо головы пончик. Присядем на секунду. Налей мне вина. Нам надо обсудить очень важную вещь. Ты прав, дело не в брокколи.

Они спустились вниз в бильярдную и устроились на диване. Ирина взяла сигарету из пачки «Голуаза» и сделала глубокую затяжку, радуясь тому, что не встретит сейчас осуждающий взгляд Лоренса. Она старалась не думать о том, что выкуренные некогда украдкой одна-две сигареты превратились в половину пачки ежедневно.

— Я могу прожить без своей одежды и всякой домашней утвари, — начала она, подлезая Рэмси под руку и прижимаясь к его боку, — но я не закончила оформление книги. Мне надо забрать готовые рисунки и все остальное, необходимое для работы. Поэтому будь готов к тому, что в ближайшее время я встречусь с Лоренсом.

Лежащая на плече рука вздрогнула.

— Зачем вам встречаться? Он ведь ходит на работу, верно? А у тебя есть ключи. Мы можем поехать вместе и забрать все, что нужно, пока его нет дома.

— Послушай. — Ирина села и стряхнула пепел. — Будет невежливо так поступить. В один прекрасный день Лоренс вернется домой и поймет, что я забрала свои вещи, даже не сказав ему пары слов. Это неприлично. Кроме того… я хочу убедиться, что с ним все в порядке.

— Как он может быть в порядке, если его бросила женщина? Пусть он сам с этим справляется!

— Подожди, ты ведь не рассчитывал, что я никогда больше с ним не увижусь?

— Какая к черту разница, на что я рассчитывал! Ты моя жена, и точка!

— Рэмси, одно дело, если бы он избил меня или опустошил мой счет. — Она прервалась и сделала глоток вина. — Но Лоренс повел себя благородно и честно, я не могу в ответ хладнокровно отвернуться от него!

— Мне уже надоело слушать о том, какой хороший и добрыйтвой «ботаник»! Если он такой хороший и добрый, может, тебе вернуться к этому Заумному фанату?

Ирина резко поднялась с дивана:

— Не замечаешь, каждыйраз, когда мы ссоримся — а это три раза за неделю, — ты поднимаешь вопрос, оставаться ли нам вместе. Какой смысл жениться лишь для того, чтобы постоянно жить на грани развода? Это самообман. Ты ведешь себя как игрок в покер, который каждый раз выдвигает на середину стола башни из фишек только для того, чтобы заставить соперника сделать большую ставку. Что называется, если уж использовать покерную терминологию, блефовать!

— Черт, я блефую? — закричал Рэмси, вскакивая с дивана и доставая ключи от машины. — Я немедленно отвезу тебя к милому, обожаемому «ботанику»!

— Что, между прочим, станет бегством от разговора! — закричала она в ответ. — Я сказала, что должна забрать вещи, но не хочу прокрадываться в квартиру тайком от Лоренса. Да, я люблю тебя, но никогда не обещала не встречаться с Лоренсом только ради твоего спокойствия. Нет! Мы всегда прячемся за решением мелких разногласий, чтобы избежать разговора о главном. Это ребячество, Рэмси! Мы не можем договориться в малом, а уж что получится с решением главного — могу предполагать лишь гипотетически.

— Гипотетически, что это гипотетически? Засунь себе это гипотетически в задницу!

Ирина расхохоталась. Видимо, ссоры стали для нее своего рода спортом. Прошлой осенью она была в безнадежно плохой форме, но сейчас мышцы натренировались. Может, надежды, возлагаемые на этот брак, заключаются не в создании красивого заливного блюда, а в возможности узнать, как отдавать столько же, сколько получаешь.

Рэмси обнял ее за талию и потащил на диван.

— Пойдем закажем тебе что-нибудь страшное с чили. Чтобы с ног сбивало.

— Пойдем в «Бест оф Индия». Я готова отказаться от главного блюда, но закажу себе целую тарелку пикули лайм.

Ирина лежала на ноге Рэмси, и у нее перехватило дыхание, когда он провел пальцем по ее влажному лбу и волосам.

— Что за страсть к острому, милая? В чем кайф?

Ирина запрокинула голову, размышляя над вопросом.

— Мне нравится находиться на грани боли и удовольствия. Как изысканные сыры, которые еще немного, и будут отвратительными на вкус. Так же и с чили. Это чувственный опыт. Грубый. Экстремальный.

— Чувственный опыт, да? — Рэмси просунул руку под ремень ее джинсов. — Сейчас ты получишь чувственный опыт.

В тот вечер они так и не попали в индийский ресторан. Однако, пусть не отведав пикули лайм, Ирина не раз оказывалась на грани между болью и удовольствием.

Для Рэмси отложить спор на потом было сродни упущенному шансу, потому дискуссии на тему, как Ирина сможет забрать необходимые для работы вещи, продолжались практически каждый последующий вечер в течение нескольких недель. Измученная разговорами об ее отношении к Лоренсу, множественными обещаниями не устраивать из встречи романтического свидания, а также болезненной реконструкцией фразы о желании узнать, все ли с ним в порядке, Ирина предложила компромиссное решение: она заберет все необходимое в отсутствие Лоренса, но отправится на квартиру без Рэмси. Она сделала все возможное, чтобы развеять его страх перед тем, что Лоренс именно в этот день захочет вернуться с работы раньше, убедив, что в этом случае будет лучше, если он застанет ее одну, тайком проникшую в квартиру, нежели еще и негодяя, укравшего любимую женщину. Ей было бы проще апеллировать к трусости Рэмси, но, за отсутствием этого качества, Ирина не стала упоминать, как полезно не встречаться двум конкурентам.

Однако Ирина лгала.

В действительности она отправила Лоренсу письмо по электронной почте с компьютера Рэмси. Переписка была краткой, и он согласился отпроситься с работы и ждать ее днем дома.

Ирония состояла в том, что она тайком собиралась встретиться с Лоренсом так же, как когда-то выбиралась на свидание с Рэмси. Нет, она не поведет себя так, чтобы по возвращении в квартиру в Боро Лоренс чувствовал, будто ему в глотку запихнули носок. Впрочем, она и самой себе не могла объяснить, что подталкивало ее к этой встрече. После возвращения из Шеффилда сквозь туман сексуальной интоксикации она ощущала болезненное жжение, возникающие в голове видения одолевали ее все настойчивее.

Дата добавления: 2015-09-29