Мы подходили к концу «Крови на колосьях», еще три недели — и мне далибы отпуск. Возвращаясь с работы, я заставал Лусиану за чтением или за игройс кошкой в кресле, которое я подарил ей на день рождения вместе с плетенымстоликом, очень подходившим к креслу.
— Они не вяжутся с обстановкой, — сказала позабавленная и озадаченнаяЛусиана, — но если тебе нравится, то пускай, это прелестный гарнитур иочень удобный.
— Ты его еще больше полюбишь, если начнешь писать письма, —откликнулся я.
— Хорошо, — согласилась Лусиана, — я и вправду должница тети Поли,бедной тетечки.
А поскольку вечерами за столом было темно (вряд ли она догадалась, чтоя поменял лампочку), Лусиана в конце концов стала пододвигать столик икресло к окну, собираясь вязать или просматривать журналы. И наверное,именно в те осенние дни или чуть позже я загляделся на Лусиану, поцеловалдолгим поцелуем и сказал, что никогда не любил ее так, как сейчас, такую,какой я теперь ее вижу и хотел бы видеть всегда. Она ничего не ответила,руки ее перебирали, лохматили мои волосы, голова упала ко мне на плечо изамерла там, словно Лусиана куда-то ушла. А чего еще можно было ждать отЛусианы на закате дня? Она была как лиловые конверты, как простые, едва лине робкие слова ее писем. С того момента мне стало трудно представить, что япознакомился с ней в кондитерской и ее черные распущенные волосы взвились,точно хлыст, когда она поздоровалась со мной, поборов первое смущение привстрече. В памяти моей любви застряла застекленная галерея, силуэт вплетеном кресле, отдаляющий мою Лусиану от более реального образа высокойженщины, расхаживающей утром по дому или играющей с кошкой, — этот образпорой вторгался по вечерам в то, что я так давно любил и что питало моюлюбовь.
Наверное, надо было ей рассказать. Я не успел или, может, не решился,потому что предпочитал сохранить ее такой, все было настолько цельным иогромным, что я не хотел думать о непонятном молчании Лусианы, орассеянности, которой не замечал раньше, о манере испытующе глядеть на меня,ударяя взглядом, но тут же переводя его на кошку или на книгу. Это опять жесогласовывалось с моими вкусами, ибо олицетворяло меланхолическую атмосферукрытой галереи, лиловых конвертов. Однажды, проснувшись поздней ночью иглядя, как она спит, прижавшись ко мне, я почувствовал, что настало времясказать, сделать ее окончательно моею, с ног до головы опутать любовнойпаутиной, которую я так долго ткал… я не сделал этого потому, что Лусианаспала, а потом проснулась, а во вторник мы ходили в кино, а затем искалимашину для поездки в отпуск, и вообще потому, что жизнь неслась как подгорку и замирала лишь вечерами, когда пепельный свет окутывал плетеноекресло и возникало ощущение гармонии. То, что Лусиана так мало теперь сомной разговаривала, вновь и вновь глядела на меня с каким-то искательнымвыражением, сдерживало мое смутное желание открыть ей правду, объяснитьнаконец и каштановые волосы, и свет в галерее. Я не успел. Случайноеизменение распорядка дня привело меня поздним утром в центр города, и яувидел, как Лусиана выходит из гостиницы; я не узнал ее, узнав, и не понял,поняв, что она идет, сжимая руку высокого (выше меня) мужчины, который,слегка наклонившись, целовал ее в ушко, и его курчавые волосы касалиськаштановых волос Лусианы.
[Пер. Т.Шишовой]
Дуновение пассатов
Кто теперь знает, кому это пришло в голову, может быть, Вере, когдавечером они отмечали день ее рождения, и Маурисио настоял, чтобы они открыливторую бутылку шампанского, и они танцевали и пили шампанское в гостиной,наполненной запахом сигар и полуночи, а может быть, это случилось в тотмомент, когда «Блюз в терциях»[216] навеял ему воспоминания о начале их отношенийи их первых пластинках, когда дни рождения еще не превратились в докучливыйи обязательный ритуал. Все было как игра, они заговорили об этом во времятанца, улыбаясь друг другу и постепенно погружаясь в забытье винных паров исигаретного дыма, оба согласились, почему бы и нет, так значит, решено, онитак и сделают, и как раз наступает лето, они вместе равнодушно перелисталипроспекты, предложенные туристическими агентствами, неожиданная идея,принадлежавшая не то Маурисио, не то Вере, взять и позвонить, поехать ваэропорт, проверить, стоит ли игра свеч, такие вещи делаются сразу или неделаются вообще, в конце концов, ну и что, в худшем случае они вернутся всек той же не лишенной приятности иронии, которая сопутствовала им в столькихпутешествиях, но сейчас попробовать по-другому, сыграть свою игру,установить равновесие.
Потому что на этот раз (и в этом была новизна, мысль, которая пришла вголову Маурисио, но которая могла родиться в ходе случайных размышлений отом о сем и у Веры, двадцать лет совместной жизни, ментальный симбиоз, когдаодин начинает фразу, а другой ее заканчивает, с другого конца стола или сдругого конца телефонного провода), на этот раз все могло быть по-другому,надо только задать себе установку, погрузиться в полный абсурд, начиная стого, чтобы лететь разными самолетами и остановиться в отеле, как незнакомыелюди, и пусть их случайно представят друг другу в столовой или на пляже попрошествии одного-двух дней, где завяжутся новые отношения, принятые вовремя летнего отдыха, любезно общаться друг с другом, болтать о работе исемье в круговерти коктейлей среди такой же болтовни о работе и жизнидругих, таких же как они, кто точно так же ищет легкого знакомства наотпуск.
Никто не обратит внимания на то, что у них одинаковая фамилия, потомучто такая фамилия встречается на каждом шагу, будет так забавно постепенноразвивать знакомство друг с другом, сочетая этот процесс с другимизнакомствами, развлекаться с другими людьми, каждый со своими, пользуясьслучаем, получать удовольствие от ни к чему не обязывающих свиданий, а времяот времени встречаться наедине и глядеть в глаза другу, как сейчас, когдаони танцуют под «Блюз в терциях», иногда прерываясь на минуту, чтобыпригубить шампанского из бокала, чокаясь в такт музыке, какие они милые,внимательные друг к другу и усталые, и уже половина второго ночи, запахсигаретного дыма и духов, которыми Маурисио захотелось надушить волосы Веры,и он все думал, те ли духи он выбрал и понравятся ли они Вере, если онаприподнимет лицо и вдохнет этот запах, — она была так разборчива и не частос ним соглашалась.
День рождения всегда кончался тем, что они занимались любовью, послетого как закрывалась дверь за последними гостями, которых они любезнопровожали, не проявляя нетерпения, но на этот раз у них никого не было, ониникого не приглашали, потому что в присутствии других они скучали ещебольше, чем когда были одни, они танцевали, пока не закончилась пластинка,стояли обнявшись, глядя друг на друга затуманенными, полусонными глазами,вышли из гостиной в ритме только что звучавшей музыки, потерянные, но почтисчастливые, сняли обувь и прошли босиком по ковру спальни, медленно,неторопливо разделись, сидя на краю кровати, помогая и мешая друг другу,поцелуи и пуговицы, и снова неизбежное повторение хорошо известных обоимпристрастий, в привычном свете зажженной лампы, который словно приговорил ихк повторению одних и тех же движений, шепота одних и тех же слов, а затеммедленное погружение в безрадостное забытье, после повторения всех техформул, когда слова и тела исполняют непременную, исполненную почти чтонежности обязанность.
Наутро было воскресенье и шел дождь, они позавтракали в постели и сталирешать всерьез; надо было установить и упорядочить каждую фазу задуманногопроекта, чтобы он не превратился в еще одно заурядное путешествие, а вособенности не закончился бы еще одним таким же возвращением. Они считали,загибая пальцы: они поедут отдельно друг от друга, это раз, поселятся вразных комнатах, чтобы ничто не помешало им использовать возможности летнегоотпуска, это два, никаких проверок или косых взглядов, так хорошо знакомыхобоим, это три, встречи без свидетелей с целью поделиться впечатлениями ипонять, стоило ли все это затевать, это четыре, остальное как обычно, онивернутся одним и тем же самолетом, поскольку уже не важно будет, чтоподумают окружающие (или важно, но это будет видно потому, как пройдет пунктчетвертый), это пять. То, что должно произойти потом, учету не подвергалось,это было делом и решенным, и неопределенным одновременно, сумма случайныхвеличин, которая могла оказаться какой угодно и о которой сейчас нечего былои говорить. Самолеты в Найроби[217] летали по четвергам и субботам, Маурисиовылетел первым, сразу после обеда из лососины, запеченной на углях, ониподнимали тосты и обменивались сувенирами, возьми с собой хинин и смотри незабудь крем для бритья и пляжные сандалии.
Забавно было приехать в Момбасу[218], потом час в такси, которое привезло еев «Пассаты», бунгало прямо на пляже, где она увидела улыбающиеся лицаафриканцев и прыгающих по кокосовым пальмам обезьян, забавно было издалекаувидеть Маурисио, который здесь уже вполне освоился и, сидя на песке, игралво что-то с парой отдыхающих и стариком с рыжими бакенбардами. В часкоктейля она подошла к ним на открытой веранде, которая выходила на море,они поговорили о ракушках и подводных камнях, вместе с Маурисио была женщинаи двое молодых мужчин, в какой-то момент он поинтересовался, откуда приехалаВера, и сказал, что сам он из Франции и что он геолог.
Было бы неплохо, если бы Маурисио и вправду был геологом, подумалаВера, и, отвечая на вопросы других туристов, сказала, что работает педиатроми так устала, что взяла отпуск на несколько дней, дабы не впасть вдепрессию, старик с рыжими бакенбардами оказался дипломатом на пенсии, егожена одевалась, как двадцатилетняя девушка, но ей это шло, потому что втаких местах все кажется как в цветном кино, включая официантов и обезьян, идаже само название «Пассаты» навевало мысли о Конраде[219] и о Сомерсете Моэме,коктейли прямо из кокосового ореха, ковбойки навыпуск, пляж, где можнопогулять после ужина под луной, такой немилосердной, что небеса отражаютдвижущиеся на песке тени, удивляя людей, придавленных грязным, задымленнымнебом.
Последние станут первыми[220], подумала Вера, когда Маурисио сказал, что емудали комнату в самой современной части отеля, очень удобную, но лишеннуюочарования пляжных бунгало. По вечерам он играл в карты, а весь день уходилна нескончаемый диалог солнца и тени, моря и прохлады пальмовых рощ, волныснова и снова накатывают на бледное, усталое тело, прогулки в пироге крифам, где можно понырять с маской и полюбоваться на красные и голубыекораллы и на рыб, которые не боятся подплывать совсем близко. Он сказал, чтовидел морских звезд, одну в красных крапинках, другую в лиловыхтреугольниках, они вообще долго разговаривали на второй день, а может, этобыл уже третий, время таяло, как теплая морская вода на коже, Вера плавалавместе с Сандро, который возник между двумя коктейлями и сказал, что погорло сыт Вероной и машинами, англичанин с рыжими бакенбардами получилсолнечный удар и из Момбасы прибыл врач, чтобы его осмотреть, лангусты «подшубой» из майонеза, в окружении ломтиков лимона, были немыслимо огромные, —словом, отпуск. Она видела только далекую и несколько отстраненную улыбкуАнны, на четвертый вечер та пошла в бар чего-нибудь выпить, а потом вышла состаканом в руке на террасу, где ветераны, пробывшие здесь уже три дня,давали Анне советы и делились разного рода информацией, в северной частипопадаются опасные морские ежи, ни в коем случае нельзя ходить на пироге безшляпы и обязательно надо что-нибудь накинуть на плечи, бедный англичаниндорого заплатил за то, что этого не знал, а негры забывают предупредить обэтом туристов, ясное дело, им-то что, и Анна благодарит без всякоговыражения, медленно потягивая мартини, почти что показывая всем своим видом,что ей хочется побыть одной после какого-нибудь там ее Копенгагена илиСтокгольма, о котором хочется забыть. Вера сразу же инстинктивно поняла, чтоМаурисио с Анной, конечно, Маурисио и Анна, за сутки до того она играла впинг-понг с Сандро и видела, как они идут к морю и располагаются на песке,Сандро отпустил какую-то шутку в адрес Анны, по поводу ее необщительности,нордического облика, она легко выиграла несколько партий, итальянскийкабальеро время от времени ей поддавался, Вера это видела и была емублагодарна, хоть и молчала, двадцать один — восемнадцать, не так уж плохо,ты делаешь успехи, это все вопрос тренировки.
В какой-то момент, перед сном, Маурисио подумал, что, как бы то нибыло, все идет хорошо, просто смешно представлять себе, что Вера засыпаетсейчас в каких-нибудь ста метрах от его комнаты, в своем бунгало, под шорохпальм, ей можно позавидовать, тебе повезло, детка. Они ездили на экскурсиюпо ближайшим островам в одной и той же группе и весело развлекались вместе состальными, плавали и играли в карты; Анна сожгла плечи, и Вера дала ейсмягчающий крем, вы же знаете, детский врач неизбежно должен понимать вкремах, возвращение в их общество англичанина, который теперь сталосмотрительнее под защитой небесно-голубого халата, вечером по радиоговорили о Джомо Кенниата[221] и о междуплеменных проблемах, кто-то поделилсясвоими довольно обширными знаниями о племени массаи[222] и развлек их зарюмочкой-другой разными легендами и рассказами о львах, тема Карен Бликсен[223] иустановление подлинности амулетов из шкуры слона, чистый нейлон, и так все вэтих странах. Вера не знала, была среда или четверг, когда Сандро проводилее в бунгало после того, как они долго гуляли по пляжу, где целовались, каки положено целоваться на таком пляже и под такой луной, она позволила емувойти, едва он положил ей руку на плечо, она позволила ему любить себя всюночь, она услышала непривычные слова, познала разницу и потом медленнозасыпала, наслаждаясь каждой минутой тишины под москитной сеткой, почтинеощутимой. А у Маурисио была сиеста, после обеда, во время которого егоколени упирались в бедро Анны, он проводил ее в ее комнату, пробормотал «доскорого», стоя в дверях, увидел, что Анна медлит закрывать дверь, положивруку на задвижку, вошел в комнату вслед за ней и с головой ушел внаслаждение, которое отпустило их, когда был уже поздний вечер, остальныеуже думали, не заболели ли они, и Вера неопределенно улыбалась, потягиваячто-то из стакана и обжигая себе язык смесью кампари с кенийским ромом,который Сандро взбил за стойкой бара, к удивлению Мото и Никуку, этиевропейцы, должно быть, все свихнулись.
В соответствии с установленным планом в семь часов вечера, в субботу,Вера назначила встречу без свидетелей на пляже и заранее указала подходящуюдля этого пальмовую рощу. Они обнялись с прежней нежностью, смеясь, словнодети, выполняя четвертый пункт соглашения, какие тут милые люди. Нежноеуединение песка и сухие ветки, сигареты и бронзовый загар пятого или шестогодня, когда глаза начинают блестеть, как новые, когда поговорить друг сдругом — праздник. У нас все идет прекрасно, почти сразу же сказалМаурисио, и Вера согласилась, конечно, у нас все идет прекрасно, это виднопо твоему лицу и волосам, как это, по волосам, потому что они блестятпо-другому, это от морской соли, дурочка, возможно, но от соли они обычнослипаются, от смеха оба не могут говорить, да и зачем о чем-то говорить,лучше глядеть друг на друга и смеяться, предзакатные лучи солнца, как быстрооно заходит, тропики, всмотрись, и ты увидишь сказочный зеленый луч[224], я ужепробовал это делать с моего балкона, но ничего не увидел, ах ну да, конечно,у сеньора есть балкон, да, сеньора, балкон, зато вы предаетесь наслаждениямв своем бунгало, которое так располагает к изысканным оргиям. Заметить,будто вскользь, закуривая еще одну сигарету, нет, правда, это великолепно, унего совсем другая манера. Значит, так и есть, раз ты говоришь. А твоя как,скажи. Мне не нравится, когда ты говоришь «твоя», как будто речь идет ораздаче премий на конкурсе. Так и есть. Допустим, но не в этом случае, этоне про Анну. О, какой у тебя медовый голос, ты говоришь «Анна» так, будтооблизываешь каждую букву. Каждую букву — нет, но. Свинья ты этакая. А тытогда кто? Я-то уж, по крайней мере, ничего не облизываю. Я так ипредполагал, эти итальянцы все вышли из «Декамерона». Минуточку, мы не насеансе групповой терапии, Маурисио. Прошу прощения, это не ревность, я невправе. Ах, вот оно что, тогда good bye. Ну, так как? А вот так, всезамечательно, потрясающе, все бесконечно замечательно. Очень рад за тебя, ябы чувствовал себя неловко, если бы тебе было не так хорошо, как мне. А воти посмотрим, как там у тебя, пункт четвертый нашего соглашения велит, что. Яне отрицаю, но мне нелегко выразить это словами, Анна, как волна, какморская звезда. Красная или лиловая? И то и другое, золотистая река, розовыекораллы. Этот мужчина — скандинавский поэт. А вы — венецианскаяраспутница. Он не из Венеции, а из Вероны. Какая разница, все равновспоминаешь о Шекспире[225]. Ты прав, мне и в голову не приходило. Что ж, такдержать, нет, правда. Так держать, Маурисио, нам осталось еще пять дней. Аглавное, пять ночей, используй их с толком. Думаю, так и будет, он обещалпосвятить меня в то, что он называет искусством возвращения к реальности.Надеюсь, ты мне потом объяснишь. Не сомневайся, во всех подробностях, а тырасскажешь мне про твою реку из золота и синие кораллы. Розовые кораллы,детка. Так или иначе, времени мы не теряем. Что из этого получится, тамбудет видно, главное, мы не теряем его сейчас, и хватит об этом говорить, ато мы что-то слишком задержались на четвертом пункте. Искупаемся передвиски? Виски, какая вульгарщина, меня угощают карпано или настойкойможжевельника, только так. О, прошу прощения. Ничего страшного, изысканностьприходит со временем, пойдем искать зеленый луч, вдруг повезет. Пятница,день Робинзона[226], кто-то вспомнил об этом за рюмочкой, и некоторое время всеговорили о необитаемых островах и кораблекрушениях, прошел короткий сильныйливень, посеребривший пальмы, а потом снова распелись птицы, сколько здесьперелетных птиц, старый моряк и его альбатрос[227], эти люди умеют жить, каждыйстакан виски сдобрен порцией фольклора, старыми песнями о Гебридскихостровах[228] или Гваделупе[229], к концу дня Вера и Маурисио подумали об одном и томже, отель заслуживает свое название, это было для них дуновением пассатов,Анна и головокружительные, давно забытые ощущения, Сандро — изощренныймастер своего дела, дуновение пассатов, которое унесло их в другие времена,когда еще не было привычки, когда время еще было таким, как сейчас, полетыфантазии и озарения в море простыней, вот как теперь, как теперь уже небывает, и потому все это, и потому пассаты еще будут дуть до вторника, какраз до конца междуцарствия, которое есть возвращение в далекое прошлое,мгновенное путешествие к источнику, вновь забившему из земных недр, которыйомывал их потоком нынешних наслаждений, однако не давал забывать, ни наминуту не давал забывать о пунктах соглашения, о «Блюзе в терциях».
Они не говорили об этом, когда встретились в «боинге», вылетающем изНайроби, и когда вместе закурили первую сигарету на пути к возвращению.Смотреть друг на друга, как раньше, когда их заполняло нечто, не требующееслов, и что они молча хранили в отеле «Пассаты», распивая виски ирассказывая анекдоты, в какой-то степени им обоим не следовало покарасставаться с «Пассатами», пусть пока дуют им в спину, пусть они ещепоплавают под любимыми парусами старых добрых времен, чтобы по возвращенииони сломали бы корабельный винт и покончили с черным, вязким, тягучиммазутом повседневности, который отравлял шампанское в дни рождения и ихежевечерние надежды. Пассаты, принесенные Анной и Сандро, вдыхать их полнойгрудью, пока смотришь друг на друга сквозь облако дыма, потому чтотеперешний Маурисио — это Сандро, который все еще здесь, его кожа, еговолосы, его голос дополняют облик Маурисио, так же как и глуховатый смехАнны в минуты любви затопляет нынешнюю милую улыбку Веры, которой тапытается прикрыть свое отсутствие. Шестого пункта у них не было, но онимогли придумать его без слов, это было так естественно, что в какой-томомент он пригласил Анну выпить еще виски, что она приняла приглашение,погладив его по щеке, и сказала да, сказала, да, Сандро, было бы так славновыпить еще виски, чтобы избавиться от страха высоты, играть в эту игру доконца путешествия, и никакие соглашения не понадобились, само собойполучилось так, что Сандро еще в аэропорту предложил Анне проводить еедомой, и что Анна приняла это за обычный знак внимания со стороны светскогомужчины, и что теперь уже она, в свою очередь, поискав ключи в сумочке,пригласила Сандро войти и что-нибудь выпить, велела ему оставить чемодан вприхожей и провела в гостиную, извинившись, столько пыли скопилось и непроветрено, она раздвинула занавески и принесла лед, пока Сандро, с видомзнатока, оглядывал полки с пластинками и гравюру Фридлендера[230]. Был ужедвенадцатый час ночи, они по-дружески выпили рюмочку, и Анна принесла банкупаштета и галеты, Сандро помог ей сделать канапе, но они их так и непопробовали, их руки и губы соединились, они, обнявшись, упали на кровать истали раздевать друг друга, путаясь в завязках и застежках, срывая последниеодежды, откинули покрывало, приглушили свет и медленно обрели друг друга подшепот и ожидание, шепча друг другу слова ожидания и надежды. Кто знает,сколько прошло времени, прежде чем они вернулись к виски и сигаретам,откинувшись на подушки, они курили при свете торшера. Они старались несмотреть друг на друга, слова медленно долетали до стены и возвращалисьобратно, будто слепые играли в мяч, и она первая спросила, словно спрашиваяне его, а себя, что будет у Веры и Маурисио после «Пассатов», что с нимибудет, когда они вернутся.
— Они все поймут сами, — сказал он. — Они все поймут, и после этогоони больше уже ничего не смогут сделать.
— Всегда можно что-то сделать, — сказала она. — Вера не оставит всетак, как есть, достаточно было взглянуть на нее.
— Маурисио тоже, — сказал он. — Я его почти не успел узнать, но этобыло очевидно. Ни тот, ни другая не оставят все как есть, а что они сделают,предположить нетрудно.
— Это, верно, нетрудно, это ясно видно даже отсюда.
— Они не спят, так же как и мы с тобой, они тихо разговаривают, неглядя друг на друга. Им уже нечего сказать, слова кончились, и думаю, именноМаурисио откроет шкафчик и вынет синий пузырек. Такой же синий пузырек, какэтот, смотри.
— Вера отсчитает таблетки и разделит их поровну, — сказала она. —Она всегда занималась практической стороной жизни, у нее это хорошополучится. Шестнадцать таблеток каждому, четное число, и никаких проблем.
— Они будут принимать их по две, запивая виски, и одновременно, неопережая друг друга.
— Они покажутся им немного горьковатыми, — сказала она.
— Маурисио скажет, нет, скорее кислыми.
— Да, пожалуй, скорее кислыми. А потом они погасят свет, неизвестнопочему.
— Никто никогда не знает почему, но это правда, они погасят свет иобнимутся. Это наверняка, я знаю, что они обнимутся.
— В темноте, — сказала она, нащупывая рукой выключатель. — Вот так,это правда.
— Да, вот так, — сказал он.
[Пер. А.Борисовой]
Лежащие рядом
Посвящается Г.Х., которая рассказала мне это с большим изяществом, —чего, правда, вы здесь не найдете.
Когда она в последний раз видела его раздетым?
Это был даже не вопрос… выходя из кабинки, вы поправляли бикини иискали глазами силуэт сына, ждавшего вас на берегу. И вдруг прозвучал — какбы между прочим — этот вопрос, вопрос риторический, на самом деле неподразумевающий ответа… скорее его надо воспринимать как внезапноепризнание утраты… Детское тельце Роберто в душе, вы растираете емуушибленную коленку… Такие картины не повторялись уже Бог знает скольковремени; с тех пор, как вы видели его в последний раз голым, прошло многомесяцев, год с лишним… этого срока вполне хватило, чтобы Роберто пересталзаливаться краской стыда, дав петуха, чтобы прекратил с вами откровенничатьи находить моментальное утешение в ваших объятиях, когда ему бывало больноили плохо… Прошлый день рождения, пятнадцатилетие, с тех пор миновало ужеполгода, и теперь всякий раз в ванной щелкает задвижка, а «спокойной ночи»Роберто говорит, только надев пижаму: разоблачаться при вас он стесняется…и лишь изредка, по старой привычке — бросок на шею, бурные ласки и влажныепоцелуи… мама, мама милая, Дениз милая, мама или Дениз — судя понастроению и часу, детеныш мой, Роберто — детеныш Дениз, мальчуган, которыйлежит на пляже, глядит на водоросли, очерчивающие границы прилива, и слегкаприподнимает голову, чтобы посмотреть на вас, когда вы идете от кабинок дляпереодевания; самоутверждающийся детеныш: сигарета во рту, взгляд направленна вас.
Вы легли рядом с Роберто, а ты, Роберто, привстал, нащупывая пачкусигарет и зажигалку.
— Нет, спасибо, пока не надо, — сказали вы, вынимая очки из сумки,которую ты сторожил, пока Дениз переодевалась.
— Хочешь принесу тебе виски? — спросил ты ее.
— Лучше потом, когда искупаемся. Пошли?
— Конечно пошли, — откликнулся ты.
— Тебе ведь все равно, да? Тебе сейчас все безразлично, Роберто?
— Не язви, Дениз.
— Да я не в упрек, я понимаю, что тебе не до того.
— Уф, — сказал ты, отворачиваясь.
— А почему она не пришла на пляж?
— Кто? Лилиан? Откуда я знаю? Вчера вечером она неважно себячувствовала, так она мне сказала.
— И родителей не видно, — пробормотали вы, окидывая пляжнеторопливым, чуть близоруким взором. — Нужно будет справиться в гостинице,может, кто-то из них заболел.
— После схожу, — хрипло пообещал ты, прекращая разговор.
Вы встали, ты пошел следом, подождал, пока Дениз бросилась в воду, апотом вошел не спеша и поплыл, держась поодаль, а она подняла руки ипомахала тебе. Тогда ты перешел на баттерфляй и сделал вид, что вот-вотналетишь на Дениз, а вы, Дениз, обняли его, засмеялись и шлепнули… какойже ты малыш-глупыш, даже в море умудряешься мне ноги отдавить! Вдовольнаигравшись, нагонявшись друг за другом, вы поплыли медленными саженками воткрытое море; когда на уменьшившемся пляже внезапно замаячила фигуркаЛилиан, она показалась вам красной, немного бесформенной блошкой.
— Пускай побесится, — буркнул ты, не разрешая Дениз поднять руку ипомахать девочке. — Пусть пеняет на себя, раз опоздала. Мы останемся здесь,вода отличная.
— Вчера вечером вы ходили к утесу и поздно вернулись. Урсула не ругалаЛилиан?
— А чего ругаться? Не так уж и поздно было, да и Лилиан не маленькая.
— Для тебя, но не для Урсулы, для нее она все еще в слюнявчиках ходит;о Хосе Луисе я и не говорю, он в жизни не смирится с тем, что у дочуркиначались месячные.
— Фу, грубиянка! — сказал ты польщенно и сконфуженно. — Давайсплаваем до волнореза, Дениз, даю тебе пять метров форы.
— Лучше побудем здесь, посостязаешься с Лилиан, она тебя навернякаобгонит. Ты с ней переспал вчера?
— Что? Да ты что?!
— Сейчас воды нахлебаешься, дурачок, — усмехнулись вы, хватая его заподбородок и игриво опрокидывая на спину. — Но ведь мое предположениелогично,
не так ли? Ты повел ее вечером на пляж, вернулись вы поздно, теперьЛилиан появляется в последний момент… аккуратней, тюлень, опять ты мне пощиколотке заехал, даже в открытом море нет от тебя спасения.
Перекувыркнувшись в воде — вы неспешно последовали его примеру, — тызамолк, словно выжидая, но вы тоже ждали, и солнце светило вам прямо вглаза.
— Я хотел, мама, — признался ты, — а она — нет, она…
— Ты действительно хотел или только на словах?
— Знаешь, по-моему, ей тоже хотелось, мы стояли возле утеса, и этобыло несложно, я знаю там грот… Но потом она отказалась, струсила… Чтотут поделаешь?
Вы подумали, что пятнадцать с половиной лет — это ужасно мало,обхватили его за голову и поцеловали в волосы, а ты отбрыкивался, смеясь,теперь ты действительно ждал, что Дениз продолжит разговор, что именно она— как это ни фантастично — окажется тем человеком, который поговорит стобой о заветном.
— Если тебе показалось, что Лилиан хотела, то не сегодня-завтра у васвсе получится. Вы оба — малыши, и ваши чувства несерьезны, но суть не втом…
— Я люблю ее, мама, и она меня тоже, я уверен!
— Вы малыши, и как раз поэтому я с тобой разговариваю, ведь если ты содня на день переспишь с Лилиан, то вы, разумеется, будете вести себя какполнейшие неумехи.
Ты взглянул на нее в паузе между двумя мягкими волнами, а вы чуть былоне рассмеялись ему прямо в лицо, потому что, ясное дело, Роберто не понимал,он был в ужасе, почти в шоке оттого, что Дениз примется объяснять емуазбучные истины, мама миа, только этого не хватало.
— Я хочу сказать, что никто из вас не будет предохраняться, глупыш, ив результате к концу отпуска Урсула и Хосе Луис получат подарочек —беременность дочки. Теперь понятно?
Ты ничего не ответил, но, конечно же, все сообразил, ты понимал это ужетогда, когда впервые поцеловал Лилиан, ты тогда задал себе нелегкий вопрос иподумал об аптеке, но дальше дело застопорилось.
— Может, я ошибаюсь, но у Лилиан на лице написано, что она понятия нио чем не имеет, разве только теоретически, но что толку? Если хочешь знать,я за тебя рада, но раз уж ты немного повзрослел, тебе следовало бы самомупозаботиться о вашей безопасности.
Она увидела, как ты окунул лицо в воду, с силой растер его и уставилсяна нее в упор.
Медленно плывя на спине, вы подождали Роберто, чтобы поговорить о том,о чем он и так думал, словно стоял перед прилавком аптеки.
— Вариант не идеальный, сама знаю, но если она никогда раньше этим незанималась, то, наверное, с ней трудно будет говорить о таблетках, тем болеечто здесь…
— Да, я тоже так считаю, — сказал ты как можно басистее.
— Чего же ты тогда ждешь? Купи их и положи в карман, а главное, непотеряй голову и используй в нужный момент.
Ты вдруг нырнул, потащив ее за собой, пока она не закричала и незасмеялась, ты накрыл ее тюфяком из пены и шлепков, от которого отрывалисьлоскуты слов, перебиваемых твоими «ап-чхи» и ударами по воде… ты боялся,ведь ты никогда не покупал этих изделий, и боялся… как, как же я тудаприду, в аптеке работает старуха Делькасс, там нет продавцов-мужчин, что тыговоришь, Дениз, как я у нее попрошу, я не смогу, я сквозь землю провалюсь.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |