Обернулась, глянула на столик возле тахты с остатками жареной картошки на тарелках, возле пустых винных бокалов.
- Сейчас помою руки и лишнюю посуду уберу. Торт оставлю, малосольные огурцы не подходят для коньяка, лимон нарежу.
- Я сам.
- Я женщина? Я, исполняя женское предназначение, должна сама наводить порядок, ты не сумеешь, женское присутствие не почувствуется. Пёс, шустро отбеги от столика с едой? У тебя где место? Ну-ка, в два прыжка на место? Одни парни у тебя были сегодня, скажи?
- Бэла, ты Штирлиц в юбке? Как узнала?
- На вашем столике отсутствуют салфетки. На нашем - сейчас появятся. И мог бы заметить, я не в юбке сейчас, в новых модных джинсах, гляди, они в коленках сжаты и вниз расширены, через знакомую достала. Венгерские. Подсвечника у тебя нет?
- Бэла, накапай свечкой на блюдце и приткни, свеча не упадёт.
- Не запомнила, ты сделай, у меня на кухне сейчас подгорит.
И на двух тарелках принесла поджаренную колбасу, обложенную красными помидорами кругляшками огуречными, обсыпанную зелёным укропом, петрушкой, наверное, принесённой ею, - свежую траву точно забыл сегодня купить возле магазина у бабушек.
- Вилки здесь? Садимся? Пора, как Горбачёв неправильно на весь мир говорит, с ударениями не на тех слогах, «начать и углубить». Боже ты мой, боже ты мой, сегодня читала полтора часа его новое выступление, как болтовня его надела! У ребят наших, технарей, с видеорядом что-то сломалось, сказали с листа шпарить. Перестаю менять твоё настроение, с праздником тебя!
Выпили разлитый по рюмочкам коньяк, заговорили не о Горбачёве, а о георгинах, вспоминая все цвета, какими они расцветают.
- Мне нравятся цветы, Бэла, я не могу додумать, как природа их раскрашивает и раскрашивание содержится в самих семенах, и я стараюсь не держать цветы дома, с какого-то дня переменилось. На концертах цветы дарят – рабочим сцены все оставляю.
- А я у родителей на даче специально каждую весну высаживаю новые, разные. Некоторые не появляются, дачники говорят, климат не подходит. Ты опять налил? Приятный коньяк. Он у тебя был, или что подарила?
- Пока мой, мне приятель привёз из Абхазии, написано, по старинным рецептам сделан.
- Тогда и мы, по старинным правилам, выпьем и поцелуемся, хотя мне не нравится не наше слово брудершафт. Своих достаточно.
И таким улыбчатым теплом приблизилось её лицо, такими ласковыми в задержавшимся на губах поцелуе, таким видимым каждый день на экране но и обновлённым приятностью продолжаемого разговора, - лицом, тёплым за коротким фитилём свечи…
- А эта Раиса Максимовна, жена Горбачёва? Капризная тётка, святую из себя корчит, скромнее некуда. Из Москвы к нам в командировку телевизионщики приехали, говорят, в Англию она с Мишкой ездила, на тысячи долларов в ювелирном самом дорогом магазине украшения накупила, с бриллиантами. Рассказали, генералов Мишка убирает по её требованию, вот кто руководит страной.
- Да пошли они подальше, мне не нужны указывающие, как должен жить. То у них сухой закон для страны, то чушь новая, да пошли они! На свадьбу пригласили – мы сели за столы и спрашиваем, а что выпить? На столах трёхлитровые банки томатного сока. Сок пейте, говорят хозяева, сухой закон, запрещена водка. Попробовали – в банках медицинский спирт, разведённый томатным соком. Народ всё равно придумает, в какую сторону вывернуться. Хорошо нам с коньяком?
- Отлично. Добавляй заново, под лимон в сахаре.
- Бэла, сильно завечерело. Оставайся у меня до утра?
- На всю ночь не могу, дочка обидится. Ей пять лет исполнилось, понимать начинает. И не заснёт, пока домой не вернусь, бабушку без меня не слушает.
- С мужем, извини, совсем никак?
- Закончилось, мужа больше нет, а и пусть. Выпьем, я хочу тебе подарить – узнаешь.
Белла за тёплым огоньком свечи рассказывала, как им художники переделают зальчик для прочитывания теленовостей, и сосем неожиданно, остановившись голосом, предложила требовательно, без ненужного ей отказа.
- Войди в меня, как настоящий мужчина? Мне сегодня как раз можно вместе кончить. Я совсем раздеваться не стану, скоро ехать домой.
Встала со стула, присела на край тахты, расстегнула и стянула с ног джинсы. За ними и сиреневые трусики. Легла поперёк тахты, показывая коричневую курчавость волос между раздвинутыми ногами, честнейше и преданейше посмотрев прямо в глаза и их не уводя в сторону. Глядела, как разделся, как подошёл вплотную, какой захотела сильно. Прихватила руками, потянув к себе ещё плотнее. Мыкнула удивлённо, ощутив в себе начатое. Закрыла глаза, став лицом внимательной к движениям своим и противоположным.
Отвернувшись лицом на сторону, лежала, обняв и не отпуская.
- Как полегчало, - вздохнула, насколько получалось, полнейше, - я и кушать захотела. Не знаю, чего о происшедшем думаешь, пойми, без мужчины долго-долго терпеть невозможно, я нормальная женщина. Невыносимо стало терпеть, сорвалась.
- Думаю, жаль, ты домой уехать должна. Праздновали бы всю ночь.
- Догадался… А завтра на всю область мне не выспавшейся перед камерами сидеть?
- Принести тебе еду прямо сюда? И рюмочку коньяка? За нас?
- Неси. Мне половинку рюмочки. Сама поражаюсь, как ни с того, ни с сего у нас сегодняшнее произошло и получилось? За два одиноких года у меня первый раз…
- Дальше, в кино, в этом месте обмениваются телефонами, договариваются насчёт второй встречи.
- Почему ты так сказал? Ты умнее сказанной глупости. Дальше я и сама не знаю, что будет. Нет, помолчим и не станем губить вечер глупостями.
- Тогда – извини, не подумал.
- Может, не понял моё настроение?
- Может…
- Чему ты ухмыляешься? Гордишься победой над новой женщиной?
- Я избавился от ненависти к женщине. После развода думал – никогда и ни за что. Белла, ты избавилась от своего, я от своего. У каждой Акулины свои заботины.
- Пословица? Русская народная поговорка? Где слышал?
- Сам сказал, только что.
- Полезно тебе… нами пережитое… С ударением на третьем слоге заботины громадные… Запиши мне про Акулину?
Невыносимо.
Ещё только закрыл глаза и не заснул – появляется нечто мутное лицом, знакомое, с повторительным звуковым сопровождением. Почему-то оперевшаяся на локти, приподнявшаяся мутным лицом, разглядывающая себя внизу.
- У тебя есть знакомые композиторы, директора вокальных ансамблей, популярных, ты запросто можешь устроить меня к ним и сделать меня популярной, известной на всю страну, я заработаю невероятно много денег, мы купим дом в Крыму, ты дурак, ты зачем меня прогнал, мне чего делать в своей деревне? Меня гадостью называешь, не честной, а сам сегодня женщину забляблякал?
Перевернуться как-то, пусть исчезнет навсегда…
Спать. И перед самым-самым близким просыпанием, когда очистилось и успокоилось, когда нужное становится на места даже в ночном независимом сознавании мира – над северной стороной города появляются длинные, длинные серо-тяжёлые тучи. Растянутые от закатной стороны неба до рассветной низкие тучи. Не бывают в трёх других сторонах, только на северной. Слоистые, кучные. Редкие, в других местах страны такие же не видел.
- Пёскин, хватит дрыхнуть, поедем кататься, - продолжается цветным сном.
- А чего так рано вставать, тепло в доме, куда поедем?
- Вставай, лошадь запрягать будем.
Пёскин сделался ростом с нормального человека, поднялся на задние лапы, передними попробовал насунуть на лошадиную голову хомут.
- Ты как делаешь?
- Хомут не налезает. Его пополам разорвать надо, надеть и сшить.
- Пёскин, видишь внизу хомута тонкий ремешок? Называется – супонь. Размотай его, хомут снизу раздвинется. Теперь переворачивай хомут верхом вниз и надевай на лошадь, а на лошадиной шее переверни хомут и супонью внизу свяжи. Дальше чересседельник наденем, к тарантасу лошадь подводи, гужи закрепим на оглоблях, вожжи пристегну к кольцам на уздечке.
Пёскин вскочил в тарантас, ростом сделавшись нормальным, собачьим, сел тоже на заднее сиденье, мягкое, широкое, сделался внимательным.
Тарантас сразу поехал вверх, на ближнюю длинную тучу.
- Прохладно тут, - зевнул Пёскин.
- Знаешь, когда-то я впервые взлетел в небо, находясь в самолёте. Самолёт пронырнул сквозь мутные облака, сверху они оказались белейшими, чистыми, и меня потянуло выйти из самолёта и ходить по облакам.
- Тебя выпустили?
- Из самолёта не выпускают, в небе, человек по законам природы полетит к земле и разобьётся.
- Мы не разбиваемся, зачем меня пугаешь?
- А мы не разбиваемся, потому что сейчас живём отдельно от людей. Отдельно от законов природы и от всякой дряни, придуманной людьми и называемой законами. Мы – самые свободные среди людей, мы такие же, как наши длинные, длинные тучи.
- Да, сильно длинные, долго едем, а моя косточка дома осталась, нечего в тарантасе погрызть.
- Не скули, Пёскин, потерпи. Ты Пёскин, любимая моя собака, а видишь сейчас – чего людям никогда не удаётся.
- Тогда где тут какую кочку найти, кустик, чтобы забрать лапу и собачью почту отметить?
- Да не надо, тут другие собаки не бывают.
- Люди тоже не ходят?
- Пока по длинным тучам катаемся только мы.
- Мягко здесь ездить на тарантасе, не трясёт.
- И никто не мешает чувствовать радость. Никто.
- Конечно, мы их сюда не взяли. У меня хорошее настроение на длинной туче появилось.
- И у меня. Неописуемое.
- Мы почему по одной туче длинно едем? Давай вон на ту заберёмся? Над нами пропустим и сразу на третью?
Гнедая лошадь сама поняла, без вожжей замчалась на третью по высоте и потянула тарантас вдоль тучи, по её верху.
Пёскин протянул лапу к подзорной трубе, навёл в сторону, вниз, поглядел вперёд.
- Сильно мы высоко замчали, а мне не страшно. Я твой любимый пес, мне с тобой не страшно. Посмотрел, может, от кого защищать надо?
- Мы здесь в чистоте. В исключительной чистоте.
- Чего такое чистота исключительная?
- Свобода.
- Да, свобода мне нравится. Я родился свободнее тебя.
- Почему?
- Чтобы варить еду, ты должен работать, деньги на питание зарабатывать. А я, как и все птицы, собаки, волки, всякие-всякие животные, работать для пропитания не должен. Животные свободнее людей.
- Да, тут подумать надо.
- Солнце начинает подниматься. Тебе снова расскажу про свободу. Мне, и птицам, и крокодилам, и медведям не нужны деньги, они для нас обыкновенные бумажки. Людям нужны, хитрые люди сделали бумажные и железные деньги для уничтожения свободы. Нет денег – ты и не свободный, а есть деньги, даже много-много денег, ты тоже не свободный, сиди на куче мусора с названием деньги и гляди, пусть бы не украли. И сидеть будешь, сторожить, а чего? Другие придут, у кого денег нет, тебя застрелят, деньги ихними станут. И вместе с деньгами они станут не свободными. Плохо у вас, со всех сторон закабаление. Нам, собакам, лучше, мы свободнее вас.
- Правильно, да разве ты свободный разсвободный? Ну совсем-совсем?
Пёскин задумался. Придержал подзорную трубу, чтобы случайно не выронить из тарантаса.
- Я нашёл, в чём не свободный.
- И – что?
- Я не могу жить без любви к тебе. Паршивое настроение бывает, а подойду, ткнусь в твои ноги носом, ты погладишь, возле уха почешешь, скажешь мне добрые слова, у меня жизнь сразу меняется. Свободным от твоей любви я быть не согласный.
- Пёскин, а что такое любовь? Люди объясняют по разному…
- Любовь? Так просто – добровольное принадлежание. Я тебе принадлежу по своему желанию, ты – мне.
- Рабство, что ли?
- Дурак, ну какое рабство? Добровольное принадлежание отличается от рабства добровольностью, доброй волей, понял? Рабство удерживается на насильном угнетении, на издевательстве. Тоже, кстати, вы, люди придумали, у собак и всех животных рабства не бывает. Любовь – раз не понимаешь сразу, повторяю, добровольное принадлежание и восхищение тем, кого любишь. Или – чем. Мы сейчас восхищаемся катанием в тарантасе на облаках, самими облаками восхищается, солнцем, лучи широко разворачивающим, не понимаешь, что ли?
- Сравниваю, как думаю я и как ты… Тебе, свободному, со стороны свободы виднее, и видишь точнее, правильнее.
- У меня всегда и спрашивай, - погордился Пёскин, подвигавшись, сидя на задних лапах. И глядя далеко, далеко вперёд, в сторону Солнца, над тучами лучами широченными восставшего из вчерашней закатности.
Повернулся глазами серьёзными и добавил.
- Солнце, отметим же, тоже всегда свободное. Запретить его дурацкими законами президентов тоже невозможно.
- Да, как и наши длинные облака, и наш тарантас…
Конец первой части
04.04.2011 год.
Часть вторая
Холст. Большой, чистый. Белый.
Самый лучший образ. Самый чистый предмет. Пиши на нём, что хочешь.
Если сможешь.
Если будут считывать твои образы, твои мысли и думать сами.
И хотеть жить в ту же сторону.
* * *
Аю-аю-аюшки,
Спи, детёныш, баюшки.
Прилетит к нам ветерок,
Прямо к дому на порог,
Приласкает лобик твой,
И к себе пойдёт домой.
Спи детёныш маленький,
Маленький, да ладненький.
Мамочка, миленькая моя, миленькая всегда… Мне настало много, много лет, получилось очередной день рождения отпраздновать, день, в который ты меня родила, а я помню твою песенку. Малюсеньким был, и запомнил все слова. И голос твой, заботливо оборачивающий меня нужными мне словами, тёплый. Ты поёшь, мне сильно-сильно спать хочется, а запихиваешь в мой маленький ротик родную сосочку, сосу молочко твоё, сытый-сытый становлюсь и засыпаю, щекой прижавшись к твоей родной груди, сосу молочко, заново просыпаясь… Сколько лет помню, сколько лет и снится, и вижу среди любого дня…
Мамочка, как-то получилось, что после того, как невозможно до тебя дотронуться, после того, как я жил в тебе до рождения, теперь ты живёшь во мне постоянно. И в памяти, и в сердце, и в душе, и в твоих для меня советах, если молча советуюсь с тобой и понимаю правильность предстоящих поступков.
Все женщины давно разделились для меня на женщин, работающих по своим профессиям, на женщин разного возраста, на добрых, глупых, злых, безразличных, приятных, так себе. Единственное в женщинах обожаю, если женщина – мама, и мама хорошая. Умеет своего ребёнка гладить по голове, как гладила ты, моя мамочка, ведь когда ребёнка гладят по голове, он вырастает добрым и сильным, он хочет делать хорошее.
Я опять надеюсь, ты каким-то непонятным мне способом услышишь, узнаешь новое моё письмо тебе, просказанное душой, не перестающим желанием всегда знать тебя…
У меня всегда перед глазами фотография, где папа и ты сидите на траве, и я, совсем маленький, сижу перед вами. Ты прижалась к папе, и меня за живот прижала рукой к себе.
Всегда, перед глазами.
Тарнов смотрел как-то…
В Москве угадывающие на станциях метро террористов постовые милиционеры никогда не останавливали и документы не спрашивали. Наткнувшись на его глаза, извиняюще и вопросительно отводили свои, - то ли он учёный, то ли кто?
Идёт навстречу возле гостиницы «Метрополь» годами не вылезающий из телеэкранов адвокат, - вы кто такой? – разглядывает и пробует понять. На Охотном ряду другой такой же, пребывающий в пустой, в общем-то, известности, - а почему я вас не знаю, вы кто?
Дед Пихто и бабушка Никто, - без слов отвечал Тарнов, у себя в городе старающийся ходить по тихим, пустоватым улицам. Чтобы думать не мешали ненужными разглядываниями, разговорами.
Подростком обедал с тётей и её мужем, - взгляд долгий, долгий мимо их, ни во что, вроде, ни о чём, а кем становиться в жизни? Какая она – правильная?
Муж тёти обернулся в ту сторону, ничего не увидел, удивился, зачем в пустоту так пристально смотришь?
Повзрослевшим стоял на тротуаре, смотрел в небо. Мужик, тянущий по тротуару на той стороне тележку, оставил её, перешёл улицу, встал рядом, подняв голову.
- Чего тележку бросил? – пробурчала догнавшая медленная жена на мужика.
- Да я не знаю, стоит здесь, смотрит на чего-то, я тоже придумал поглядеть.
- Иди, тащи тележку дальше.
- Не ори на всю улицу. Видит он нам не открытое, подозреваю.
На одном из московских вокзалов Александр Андреевич по перрону спокойно шёл к своему временному вагону и возле всех открытых тамбуров слышал матерщину, по ней зная точно – поезд, этот, поедет в его город. Только с матом горожане, возвращающиеся поездом в свою область, выясняли, где какой номер вагона, хотя сам поезд на перроне начинался с электровоза и первым, далее по порядку простейшего счёта, вагонов за ним.
На улицах города эти люди тоже всегда матерились, и днём, и по вечерам. Без злости, без скандалов мат для них с детства начинался единственным языком общения.
Разговорным. Идёт по улице компания - мальчики и девочки лет семнадцати, весело рассказывают нормальными словами, редкими среди матерщины. Девочки матерятся, девочки соглашаются, пусть им объясняют и рассказывают матом.
Весело-весело рассказывают и матерятся. Не подозревая о действии оскорбительном.
Двадцать первый век, двадцать первый век присутствия людей в жизни…
Такой город, такие люди.
С лицами подозрительными, - а вдруг ты чего-то знаешь, неизвестное для них, и чего-то сделаешь?
Без всяких оснований подозрительными и не элегантными.
Не угрюмые лица с глазами не подозрительными всегда показывали человека, живущего здесь недавно, рождённого не здесь. И сюда приехавшего не из деревни любого района здешней области.
Вагон ими наверное воспринимался местом культурным, как театр. Тут не матерились. Тут пробовали вспомнить слова культурные: «будьте добры», «пожалуйста». Произносимые не уверенно.
Дружно выстроившись вдоль окон в коридоре, навалившись на поручни и отставив зады, поехавшие домой тётки втянулись в мелкомысленную беседу.
- Глядите, только из Москвы выехали, только их дома сильно высокие закончились, тута совсем как у нас, дома дощатые в один этаж, деревня и деревня.
- На райцентр наш точно похоже.
- У нас дом похожий есть, вон стоит, проехали. С одной верандой, у нас две пристроены.
- Сахар в Москве почём вчера давали?
- Да как и у нас, на три рубля всего дешевле, а так-то… Женщины, вчерась в театре очутилась, да, в каком-то настоящем, забыла название. Видела артистку бывшую, ту, старую идиотку, раньше известную, молодёжь не знает, кто она. Видела близко, ходила по фойе с карликом своим, любовь изображала. Рожа наштукатурена косметикой слоем в мой палец.
- Лысая она давно стала, парики носит.
- Муж мой сильно понимает в Интернете, читал там, мне рассказывал, парочка эта обещает рассказать насчёт своего первого секса, как они чего делают.
- Откуда же первый? Скорее, тысяча восемьсот второй.
- Чё-ё-ё? Чё ты, с колёс слетела? Старуха она давно, в климаксе, шестьдесят три года ей, точно, давно скукожилось всё у ней, какой секс? Жирная, ноги кривые, фу! Грудей не было заметных, раньше, разве они заново вырастут? А этот придурошный на тридцать шесть лет её моложе, да! Ноги у него сильно короткие, туловище длинное, зубы как у лошади длинные, ну сам себе урод и урод! Так-то кто на него посмотрит? Проститутки за деньги с ним не пойдут! Урод и урод, вырожденец, вот как правильно называть надо! Зубы вперёд выпирают – точно вырожденец, изнутри гнилой. Про старуху врут, ой да ой, а она давно пустая. У урода известности нет, прилепился к ней.
- У них в Москве называется новый вид извращения, чтобы бабе было за шестьдесят и мужику напополам меньше, новое извращение. Насчёт карлика не знаю, а она шесть раз замужем побывала, сама хвалилась по телику. Людям совестливым стыдно за такое, а она вроде насчёт достижения рассказывает, мы все дуры, одна она знает, шесть мужей надо.
- И любовники, попутно.
- Фу? Мужику с ней делать чего? Детей, что ли? Ходить рядом – и то позор! Да, позорно, позорно рядом ходить, люди будут думать – мама с сыном гуляет. Рожа старая расплылась, что коровий навоз под дождём, фу! А голой её показать? Страшилище, весь район телики повыключает, сразу!
В купе Александр Андреевич включил переносный компьютер и читал с экрана.
«Читатели в своих письмах и авторы в различных публикациях нередко обращают внимание на «иудино признание» бывшего Генсека в измене Родине и святому делу народа, которое он сделал недавно за границей. Это расставляет все точки над «i» в ситуации августа 1991 г. Читатели просят воспроизвести получившее хождение признание Герострата.
Речь М.Горбачёва на семинаре в Американском университете в Турции.
«Целью всей моей жизни было уничтожение коммунизма, невыносимой диктатуры над людьми. Меня полностью поддержала моя жена, которая поняла необходимость этого даже раньше, чем я. Именно для достижения этой цели я использовал свое положение в партии и стране. Именно поэтому моя жена все время подталкивала меня к тому, чтобы я последовательно занимал все более и более высокое положение в стране.
Когда же я лично познакомился с Западом, я понял, что я не могу отступить от поставленной цели. А для ее достижения я должен был заменить все руководство КПСС и СССР, а также руководство во всех социалистических странах. Моим идеалом в то время был путь социал-демократических стран. Плановая экономика не позволяла реализовать потенциал, которым обладали народы социалистического лагеря. Только переход на рыночную экономику мог дать возможность нашим странам динамично развиваться.
Мне удалось найти сподвижников в реализации этих целей. Среди них особое место занимают А.Н.Яковлев и Э.А.Шеварднадзе, заслуги которых в нашем общем деле просто неоценимы.
Мир без коммунизма будет выглядеть лучше. После 2000 года наступит эпоха мира и всеобщего процветания. Но в мире еще сохраняется сила, которая будет тормозить наше движение к миру и созиданию. Я имею в виду Китай.
Я посетил Китай во время больших студенческих демонстраций, когда казалось, что коммунизм в Китае падет. Я собирался выступить перед демонстрантами на той огромной площади, выразить им свою симпатию и поддержку и убедить их в том, что они должны продолжать свою борьбу, чтобы и в их стране началась перестройка. Китайское руководство не поддержало студенческое движение, жестоко подавило демонстрацию и… совершило величайшую ошибку. Если бы настал конец коммунизму в Китае, миру было бы легче двигаться по пути согласия и справедливости.
Я намеревался сохранить СССР в существовавших тогда границах, но под новым названием, отражающим суть произошедших демократических преобразований. Это мне не удалось: Ельцин страшно рвался к власти, не имея ни малейшего представления о том, что представляет из себя демократическое государство. Именно он развалил СССР, что привело к политическому хаосу и всем последовавшим за этим трудностям, которые переживают сегодня народы всех бывших республик Советского Союза.
Россия не может быть великой державой без Украины, Казахстана, кавказских республик. Но они уже пошли по собственному пути, и их механическое объединение не имеет смысла, поскольку оно привело бы к конституционному хаосу. Независимые государства могут объединиться только на базе общей политической идеи, рыночной экономики, демократии, равных прав всех народов.
Когда Ельцин разрушил СССР, я покинул Кремль, и некоторые журналисты высказывали предположение, что я буду при этом плакать. Но я не плакал, ибо я покончил с коммунизмом в Европе. Но с ним нужно также покончить и в Азии, ибо он является основным препятствием на пути достижения человечеством идеалов всеобщего мира и согласия.
Распад СССР не приносит какой-либо выгоды США. Они теперь не имеют соответствующего партнера в мире, каким мог бы быть только демократический СССР (а чтобы сохранилась прежняя аббревиатура «СССР», под ней можно было бы понимать Союз Свободных Суверенных Республик – СССР).
Но этого мне не удалось сделать. При отсутствии равноправного партнера у США, естественно, возникает искушение присвоить себе роль единственного мирового лидера, который может не считаться с интересами других (и особенно малых государств). Это ошибка чреватая многими опасностями как для самих США, так и для всего мира. Путь народов к действительной свободе труден и долог, но он обязательно будет успешным. Только для этого весь мир должен освободиться от коммунизма».
(Газета USVIT («Заря»), № 24, Словакия).
Ничего себе «спасибо», - думал едущий в вагоне. – Как же так можно? Самая верхушка руководящей в Советском Союзе партии выбрала Горбачёва руководителем партии и государства, и он оказался полнейшим предателем? Коммунистом, ненавидевшим коммунизм? С женой, тоже ненавидевшей коммунизм и подталкивающей мужа к предательству? Как сейчас пишут в разных мемуарах, под её диктовку он снимал с постов генералов в армии, министров в разных министерствах?
Почему предателя никто до сих пор не потребовал судить и не осудил? Почему никто не выстрелил в него и его не уничтожил другим способом?
Потому что он, предатель для одних, замечательный для всего ворья, разворовавшего страну?
И – для всех заграничных врагов страны?
Я никогда не был ни в какой политической партии, начиная с коммунистической.
В отличии от этих тварей, семейки предателей, окончивших когда-то Московский университет, лучший в стране.
Просто с детства – презрение к предательству, к предателям.
Так кто же прав перед историей? Коммунист, мечтавший покончить с коммунизмом? Все те русские люди, в истории страны мечтавшие о свободе, равенстве, братстве?
Карл Маркс с признанным в мире учением о дальнейшем развитии человеческого общества или этот, с пятном на лбу? «Меченый сатаной», как бабушки говорили, видя его по телевизорам? И как в книгах предупреждал писатель Климов.
Предать, и так запросто рассказывать о действии подлейшем как о достижении великом?
Почему предательство у него получилось развалом, уничтожением страны? Люди в стране слишком привыкли подчиняться указам, приказам? Особенно в разведке, армии, госбезопасности, как раз там, где должны были страну защищать? Полнейшее отсутствие самостоятельности мышления и действия? Страх перед потерей большого кабинета, денег и вкусной жратвы?
Сколько же животного в человеке и сколько же человеческого?
И что начальнее, что первее в действии всяком, животное или человеческое? Низкое или высокое, по цели достижения?
Устройство общества, способное стать разрушенным предательством с самого верха руководства – плохая система, не способная к самозащите.
И народ прошлую страну не стал защищать. Потому что слишком многие семьи помнили уничтоженных в лагерях дедов, бабушек, близких и дальних родственников? Как позже в этой же партии, уничтожавшей людей миллионами, объяснили – ни за что?
Такое безмолвное «нам с вами скорее бы расстаться навсегда», со стороны народа? Понявшего из близкой истории, что любая власть – не только угнетение, постоянное, а и уничтожение самой жизни?
Каким образом тогда придумать управление общества с названием государства без президентов, генеральных секретарей, любых преступников, называющихся величественно и требующих обращения к себе величественного?
Поезд ехал. Человек думал.
Так ведь…человек думал?
Я с самого детства, когда начал различать ясно плохое и хорошее, искал, думал, кто же из людей знает, как жить хорошо?
Не кушать хорошо, не спать хорошо, а тем своим и общим жить хорошо, чего не обозначено физически и людьми называется жизнью души? Жизнью душевной, идущей от души, в человеке находящейся?
Я думал, знают воспитывающие учителя – они знали преподаваемые предметы. Знают сельские старики и бабушки – ничего не рассказали. Знают толстые районные начальники и редко приезжающие начальники из областного города – те вообще к себе не подпускали и на вопросы не отвечали.
И в институте никто объяснить не мог.
И я то и дело вспоминаю картину. Нарисован длинный стол, белая скатерть залита кровью. В центре стола сидит человек, из его руки выбили чашу с красным вином. Его схватили и подняли на руки сидящие по сторонам люди, шестеро с одной стороны и шестеро с другой. Двое впились зубами в его руки и высасывали из него кровь. Остальные разрезали ему живот, вытащили из живота длинную кишку, тянули её в разные стороны, делили между собой.
Уничтожая того, кто в центре стола недавно учил их правильности поступков в жизни.
Рвались к середине, кому схватить не досталось.
Тянули, готовясь изорвать на части. Сначала его внутренности. Напоследок и его, опустошённого и животом, и кровеносными внутренними ручейками, и душой, научающей добрым поступкам.
И эти, кто по сторонам мучили его, лицами исчезали, лица их становились черепами хищников…
Безглазыми, с торчащими из распахнутых бывших ртов зубищами злыми…
Почему же его, рассказавшего, как можно жить делами светлыми, и уничтожили дружно? Первым?
А кого первым уничтожать, вместо него, светлого?
На то и уничтожители светлого, на то и преступники, чтобы скрыться от погибели.
И тянут каждый к себе кровавые кишки убитого двадцать один век, - мне государство, и мне государство, и я буду королём, и я премьер-министром, и я патриархом, и я – обеспеченным властью, значит, и деньгами, и возможностью людям головы морочить, понимая их для себя стадом, быдлом, работающим на меня.
Мне, мне, мне…
Мне землю размером с Америку, я буду президентом.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |