уровне им соответствуют, например, понятия: «правосознание», «правовая психология», «правовая культура» и т.п., ставшие основой формирования соответствующих понятий правоведения. Такие понятия, подвергшиеся соответствующим преобразованиям, можно условно именовать «консолидированными», поскольку они включаются в юридический оборот не механически, а претерпевают серьезные изменения, «адаптируются» к задачам юридических исследований и приобретают новое содержание. Через данные понятия нередко осуществляется расширение проблемного поля юриспруденции, обозначение новых подходов к исследованию права, возникновение новых концептуальных идей и научных парадигм.
Наконец, третья группа - понятия других наук и областей знания, вовлекаемые в «понятийный оборот» юриспруденции для получения представлений о явлениях, имеющих или практическое юридическое значение, или обеспечивающие смысловые переходы юридического исследования в иные науки и области знания[105]. Примером могут служить все специальные понятия других наук, работающие, например, в юридической экспертизе и позволяющие юристам относиться к иным, в частности естественно-научным, техническим и др. объектам, или в процессе юридического исследования привлекаемые юристами для сопряжения с правом важных неюридических обстоятельств правового регулирования. Такими являются взятые без изменений категории психологии, социологии, философии и т.д.[106] Для удобства их можно условно именовать ассоциированными, как не имеющих самостоятельного правового содержания, а приобретающих значимые для правоведения смыслы только в определенных исследовательских контекстах и в связи с юридическими категориями. Критерием вхождения таких «не юридических» понятий в категориальный состав юриспруденции может служить их необходимость для обозначения некоторой проблемы правоведения или обоснования новой концепции. В процессе развития соответствующих исследовательских направлений они могут переходить в статус консолидированных.
Активное привлечение юриспруденцией понятий иных наук можно интерпретировать как стремление «втянуть» в свой предмет действительности разного рода. Это говорит о ее попытках выйти за пределы «плоских абстракций», предельно приблизиться к реальности, формируя не столько собственно научный предмет, по образцу естественных наук, сколько идеальную «версию» реальности во всем многообразии ее сторон и взаимосвязей. Здесь, в свою очередь, возникает потребность не только в стандартном научном абстрагировании от частностей и обращении к сущностным характеристикам правовых явлений, но и в особом соединении их разноплановых представленностей (аспектов) в рамках некоторой практической задачи, философской идеи или методологической конструкции. В связи с этим предмет юридической науки приобретает сложные модельные качества и в этом смысле особое значение приобретает такая его характеристика, как конструктивность[107]. Другими словами, «конфигурируя» систему разноплановых представлений о праве (формально-юридические, социологические, психологические и т.п.), юридическая наука путем обращения к соответствующим понятиям не просто расширяет свой предмет в плоскости избранной абстракции, но и, разворачивая ту или иную концепцию права, «конструирует» его в нескольких «измерениях». Таким образом, «схватывая» применяемыми понятиями различные «стороны» права как объекта исследования, юридическая наука тем самым формирует свой предмет как систему модельных представлений права. При этом обращение в процессе юридического исследования к разного рода «неюридическим» понятиям, способ их применения не должен приводить к интерпретациям, противоречащим принятой конкретной концепцией (нормативной, социологической, психологической и т.д.)сущности нрава[108]. В этом случае осуществляется многоаспектное исследование права в логике единой концепции[109]. В противном случае возникает необходимость в иной концептуализации, принятии иной сущности права. Так, психологические аспекты правового регулирования анализируются и в рамках традиционного позитивистского правоведения как проблемы правосознания, правового поведения и др. Однако актуализируются, главным образом, категории социальной психологии, способствующие разворачиванию представлений о праве как системе социальных норм, внешне заданных правил поведения, отражаемых общественным и индивидуальным правосознанием. Такой подход, соответствуя утвердившимся в данной традиции представлениям о сущности права, позволяет поместить человека, личность в центр всех правовых явлений в полном соответствии с концепцией постольку, поскольку правовые нормы, институты, ценности адресованы его сознанию, психике[110]. В данной конструкции невозможно, например, отношение к психологическим процессам как правовым, поскольку это предполагает совершенно иную концептуализацию права, в которой, например, юридические нормы находятся не в позитивном праве, а в «сознании переживающего правовые явления»[111].
Та или иная концепция права разворачивается во всей системе юридических наук. Однако оформляется, главным образом, общей теорией права, соединяющей юридические конструкции с гослодствующими в обществе философскими идеями[112]. В связи с этим отдельного рассмотрения заслуживает вопрос о соотношении в нашем правоведении понятий отраслевых наук и общей теории права. По мнению С.С,Алексеева, понятийное ядро, по крайней мере, теории позитивного права, состоит из понятий, пришедших из отраслевых наук[113]. Данное видение, как представляется, имеет в основании обсуждаемое автором представление о процессе «обобщения» как фундаментальном процессе аналитической юриспруденции, задающем ее специфику и исследовательские смыслы. Касательно аналитической юриспруденции, с такой точкой зрения можно согласиться относительно генезиса некоторых ведущих понятий нашей теории права, таких, как норма, правоотношение, закон и т.п. Справедливость данного положения связана и с восприятием в таком рассмотрении юриспруденции как единой науки, в рамках которой теория государства и права, отраслевые и прикладные науки различаются только по основаниям предмета науки, т.е. в знаниевой, а не в объектной области[114].
В то же время, приведенный тезис поддается и иным интерпретациям. Понятия, возникающие в рамках юридической догмы путем теоретических обобщений в отраслевых науках, безусловно, составляют понятийное ядро всей аналитической юриспруденции. Естественно, что исторически основные юридические понятия формировались в отраслевых науках и, прежде всего, в гражданском праве. Возникая только в XIX веке, общая теория права начинается с анализа именно этих понятий. Выше это обстоятельство уже рассматривалось. Однако означает ли это осуществление простого переноса, например, цивилистических понятий в сферу общей теории права, остается не совсем ясным. Возможно несколько подходов к данному вопросу.
Возникшие в отраслевых науках понятия, действительно, «поставляются» в общую теорию права, и не только на первых этапах ее развития, но и в современных условиях. Это обстоятельство давало повод, в частности, для определенного рода упреков в адресотечественной теории права как механически объединяющей понятия и конструкции отраслевых наук. При буквальном понимании перевода отраслевых понятий в арсенал общей теории, определенный повод для подобных суждений существует. В какой-то мере эти упреки в адрес нашей теории права, очевидно, справедливы и по факту отсутствия некоторых теоретических разработок фундаментальных понятий правоведения[115]. Одна из причин такого положения дел видится в отсутствии развернутых методологических представлений о соотношении отраслевых и общетеоретических понятий в юриспруденции. Причем, если о методологической роли общетеоретических понятий для отраслевых исследований пишется достаточно много, то обратный процесс - перенос отраслевых понятий в область общей теории - может считаться не вполне исследованным.
С методологической точки зрения, механизм «поставки» отраслевых понятий в общую теорию права, как представляется, значительно сложнее, чем простой перенос или даже придание им более абстрактного значения. В данном процессе принципиальными являются как минимум два момента: первый - при такой «поставке» понятие получает теоретическое преобразование (в том числе и в плане содержания), второй-уже преобразованное, оно включается в иной категориальный строй, в иной научный предмет, а значит, в этой связи, приобретает принципиально новое содержание и эвристические возможности. Весь путь движения такого понятия можно представить в следующем, разумеется, пока гипотетическом, варианте.
Следует подчеркнуть, что, говоря об отраслевых понятиях, мы имеем в виду, прежде всего, понятия теории гражданского, уголовного, административного и т.д. права. То есть понятия, созданные и существующие в рамках отраслевых теорий. Правда, принято считать, что источники позитивного права и отраслевые науки, в принципе, оперируют одними понятиями. Отличия между юридическими понятиями в научном исследовании и тексте закона связываются, в частности, с характером дефиниций[116]. Однако определенная часть понятий отраслевых теорий в текстах законов все-таки не присутствует. Причем, это именно те понятия, которые имеют собственно теоретическую природу и представляют наибольший интерес для настоящего исследования в силу возможности их методологи-чес-кого соотнесения с категориальным строем общей теории права.
Появление или развитие отраслевого теоретического понятия связано, как правило, с некоторой новой концептуализацией, теоретической моделью и т.д., словом, с некоторой исследовательской новацией. Воспринятое профессиональным сообществом и включенное в научный оборот, данное понятие начинает оказывать серьезное влияние на всю отраслевую науку, приводит к определенным изменениям самого предмета отраслевой науки. Доказав свою эвристическую состоятельность, теоретическое отраслевое понятие привлекает внимание представителей как других отраслевых наук, так и общей теории права. Дальнейшее движение такого понятия может связываться как с его общетеоретическим осмыслением, так и с адаптацией в рамках других отраслевых наук. Причем другими отраслевыми науками понятие может восприниматься и без его специальной адаптации, если по своей юридической природе данные отрасли являются родственными. В частности, по утверждению О.С.Иоффе, понятие договора в советском трудовом, земельном и колхозном праве самостоятельно не разрабатывались, а напрямую воспринимались из науки гражданского права[117]. Такое «субсидиарное» восприятие терминов другой отрасли - не единственный вариант межотраслевого переноса понятий. Возможен вариант, когда не соответствующее предмету иной отраслевой науки понятие, в силу значимости эвристического потенциала, начинает оказывать заметное влияние на разработки юридических конструкций в других отраслях права[118]. Однако здесь понятие начинает использоваться не столько как понятие, так как оно уже оторвано от собственной действительности, предмета конкретной отраслевой науки, сколько как некоторая идея, принцип, позволяющий, например по аналогии, объяснять положения иной отрасли права и задавать направления разработок.
Теоретическое осмысление отраслевого понятия может осуществляться сразу после его разработки в некоторой отрасли или после приобретения понятием межотраслевого значения. Однако, в отличие от межотраслевого заимствования понятия, его перенос в область общей теории, с нашей точки зрения, не может осуществляться в «субсидиарном» варианте. Дело в том, что освоение отраслевой понятийной конструкции как, скажем, объяснительного принципа, значимого для всего правоведения, требует ее теоретического исследования на применимость к совершенно другому кругу ситуаций, соответствие категориальному строю, предмету общей теории права. Только после данной работы, установления таковых соответствий и применимости в общетеоретическом контексте (теоретического преобразования) первоначальное понятие переходит в иное «научное измерение» и становится понятием общей теории права.
Таким образом, представляется, точнее говорить, что отраслевые науки не «поставляют» понятия для общей теории права в неизменном виде, а могут обозначать некоторое новое предметное «пространство» юриспруденции, общетеоретическое освоение которого и выражение в виде общетеоретических конструкций является задачей общей теории права. Формальные отличия при этом могут не выглядеть принципиальными и ограничиваться отличиями в формулировке определения, введением более обобщенных классификаций и т.п. Однако с методологической точки зрения важны не внешние проявления теоретического преобразования понятия, а его «включенность» в понятийный состав теории права.
Примером движения из отраслевой науки в общую теорию права может послужить, в частности, юридический факт. Теория юридических фактов изначально развивается исключительно в рамках цивилистики. Одно из первых обращений к данной проблеме осуществлено еще Савиньи[119]. В дальнейшем германская цивилистическая мысль доводит разработку данной проблемы до конструкции юридического факта и фактического состава, весьма близкой современному пониманию[120]. В отечественной юриспруденции цивилистическая теория юридического факта оформляется в 60-х годах[121]. Общая теория права воспринимает данную проблему достаточно быстро и формулирует основные представления о юридических фактах в правовом регулировании спустя всего десятилетие[122]. Если ограничиться анализом понимания функций и видов юридических фактов, то может сложиться впечатление, что за полтора столетия в цивилистике произошло просто доведение первоначальной юридической конструкции до уровня развернутой научной теории. Переход же проблемы в область общей теории права выглядит как ее обобщение и выведение на новый уровень абстракции.
Однако если рассматривать данный вопрос более внимательно, возникает несколько иное видение логики развития процесса. Так, для Савиньи основной смысл конструкции юридического факта связан с решением проблемы воли в юридических отношениях. На это указывает и сам Савиньи, объясняя, что поместить юридические факты в учение об обязательствах удобно потому, что именно в этой части «модифицирующий произвол» играет самую важную роль[123]. Причину такого приоритета можно связать с тем, что «западно-европейские юристы, начиная уже с глоссаторов, придают особенное, главное значение активной стороне отношения, право-притязанию, так что не правопритязания они выводят из правоотношений, а наоборот, и отношения рассматривают как последствия правопритязания»[124].
В принципе, сходное видение юридических фактов сохраняет Л.Эннекцерус. Однако германская цивилистическая мысль данной эпохи имеет существенные отличия уже в силу действия Гражданского уложения. Поэтому автор отдельно обсуждает «юридические действия в тесном смысле, т.е. дозволенные человеческие действия, правовые последствия которых определяются не содержанием воли, а прямо и принудительно законом»[125]. Таким образом, внимание акцентируется на зависимости юридических фактов от абстрактных норм права. «Совокупность требований, с которыми правопорядок (т.е. абстрактные нормы права) связывают правовые последствия, т.е. возникновение, прекращение или изменение юридического отношения, мы называем фактическим составом этого действия права», - пишет Л.Эннекцерус[126]. И далее: «Между фактическим составом и действием права существует логическое отношение причины и следствия»[127]. Таким образом, юридические факты уже рассматриваются, главным образом, в связи с функцией обеспечения действия положительного права.
Сходное понимание, доведенное до уровня научной теории, содержится и в советской цивилистической доктрине, на которую опирались общетеоретические разработки юридических фактов. Однако с методологических позиций можно отметить то различие, что для отечественной цивилистической мысли юридические факты уже являются элементом системы гражданского права и, в этом смысле, могут быть отнесены к предмету науки гражданского права. Чего нет в цитируемом труде по германскому гражданскому праву. Такой вывод следует, в частности, из следующего указания Л.Эннекце-руса: «Большая часть юридических фактов должна быть рассмотрена только в связи с теми учениями, при которых они принимаются во внимание»[128]. Иначе говоря, автор оставляет за скобками научное отношение к проблеме. Что отличает его точку зрения от представлений нашей науки гражданского права.
Получив категориальное обоснование в цивилистике, понятие юридического факта начинает приобретать в советском правоведении значение, выходящее за рамки науки гражданского права. Отсюда общетеоретическая разработка проблемы юридических фактов, фактического состава вполне логична. Вопрос только в том, заимствованы ли данные понятия из цивилистики или их общетеоретическое существование имеет существенные отличия. Как уже отмечалось, в формально-юридическом плане отличия кажутся не принципиальными. Действительно, может сложиться впечатление, что в общетеоретических разработках просто дана более общая формулировка да осуществлено осмысление в системе «разноот-раслевых» ситуаций. Но даже распространение на иной круг разнотипных ситуаций - это уже теоретическое преобразование, обогащающее содержание самого понятия. Кроме того, с точки зрения методологии юридических исследований важными являются различия не столько в формальном, сколько содержательном плане, поскольку общетеоретическое осмысление связано с иными гносеологическими контекстами и предметом другой науки - общей теории права. Для обсуждаемого случая принципиальным является то обстоятельство, что понятие юридического факта разрабатыва ется в общей теории права и становится принадлежностью ее предмета в рамках теории механизма правового регулирования.
Таким образом, изложенное позволяет подчеркнуть, что один термин может относиться к разным понятиям в рамках предметов различных юридических наук. Поэтому, признавая общую теорию права и гражданское право самостоятельными юридическими науками со своим предметом и методом, мы имеем достаточные основания для утверждения о проблематичности прямого переноса понятий одной из них в предметную область другой. Точнее полагать, что если понятия общей теории права способны играть в отраслевых исследованиях, как принято считать, методологическую роль, то роль отраслевых понятий для общей теории допустимо усматривать в обозначении «проблемного поля» теоретических исследований права.
И еще одно замечание. Наука, как известно, может рассматриваться как одна из нормативных систем общества, задающих наше понимание действительности и, в этом смысле, отношение к ней. Осуществляется это, в том числе, путем влияния науки на формирование философской картины мира, которое требует соответствующего теоретического оформления научных идей. Отсюда, получая соответствующие общетеоретические осмысления, соотнесения в понятийном составе общей теории права с философскими идеями, понятия отраслевых наук способны приобретать значение нормативности уже не только профессионального, но и социального сознания. Вот что, в частности, писал о нормативном влиянии юридической мысли на общественное сознание Б.А.Кистяковский: «У французов идейное содержание образованных людей в XVIII
Глава 3. Проблемы предмета правоведения
столетии определялось далеко не одними естественно-научными открытиями и натурфилософскими системами. Напротив, большая часть всей совокупности идей, господствовавших в умах французов этого века просвещения, несомненно, была заимствована из «Духа законов» Монтескье и «Общественного договора» Руссо. Это были чисто правовые идеи; даже идея общественного договора, которую в середине XIX столетия неправильно истолковывали в социологическом смысле определения генезиса общественной организации, была по преимуществу правовой идеей, устанавливающей высшую норму для регулирования общественных отношений»46.
Кистяковский Б. А. Указ. соч. С. 617.
3.3. Правоведение и юридическая практика: вопросы критериев оценки теоретических исследований права
Н |
адо сказать, что наше научное правосознание традиционно испытывает особый пиетет к практике не только в рамках юридического позитивизма - как смыслообразующему основанию, или философии - как основному критерию истины[129]. В литературе заметное распространение получила трактовка.идеи практической направленности юридической науки как методологическая и для теоретических исследований права. При этом привлекает внимание фактическое единство трактовок, относящееся к совершенно различным периодам нашего правоведения. Так, А.А.Пионтковский в 1946 году писал: «Теоретическое исследование действующего права определяется практической потребностью. Изучение действующего права является необходимой предпосылкой для правильного применения норм права на практике. Уяснение методологии изучения нашего действующего права при наличии обширного и разветвленного социалистического законодательства выступает поэтому как важная проблема теории социалистического права. Методологические вопросы действующего права имеют непосредственное практическое значение, ибо методология изучения действующего права одновременно является и методологией практического применения норм действующего права»[130].
Присоединяясь к данному пониманию, В.И.Леушин в 1987 году доводит его до уровня буквально гносеологической установки юридической науки. «Любое научное исследование опирается на практику, рассматривает ее в качестве одного из оснований выдвигаемых выводов, нацелено непосредственно или в конечном счете на нужды практики. Во всяком случае, так должно быть»[131]. И далее: «Теориястановится научной только тогда, когда высказанные на ее основе гипотетические предположения оправдываются на практике»[132].
Наконец, Ю.Б.Фогельсон в 2001 году утверждает, что «для правовой теории достаточно решать задачи, встающие перед судом»[133]. При этом исследователь исходит из убеждения, что «любые теории и юридические конструкции, которые позволяют эффективно разрешать проблемы, встающие перед судом, позволяют решать и любые другие проблемы. И наоборот, правовые теории, не позволяющие решать проблемы в суде, никому не нужны»[134]. Правда, автор оговаривается, что основную задачу правовой теории нельзя сводить к предсказанию судебных решений. В то же время это не мешает ему сделать вывод: «Правовая теория должна быть ориентирована на решение проблем, возникающих в суде»[135].
Все высказанные точки зрения имеют свои основания и резоны, однако понимание смысла и назначения юридической науки, критериев теоретического знания только в рамках и относительно юридической практики является, на наш взгляд, чрезмерным упрощением проблемы. Разработка форм институциональной организации современной науки, ориентированных на учет практической востребованности результатов исследований, не означает, что смыслы познания лежат только в области практической реализации, а результаты научных исследований имеют ценность только при условии их практической значимости. Такое, по сути дела инструментальное, понимание привело бы к недооценке роли науки, ее значения как фактора культуры.
С методологической точки зрения важно соотнести теорию и практику не организационно, а, прежде всего, категориально. На данное обстоятельство справедливо указывает, в частности, В.И.Леушин[136]. Однако содержательная углубленность исследования привела автора и в этом плане к некоторым, на наш взгляд, излишне категоричным оценкам соотношения науки и практики в пользу приоритета последней. Так, небезосновательно указывая на нацеленность науки непосредственно или в конечном счете на нужды практики, В.И.Леушин заключает: «Исследования, не имеющие практической ценности, нельзя считать научными»9.
Данная оценка представляется излишне сильной. Тем более, что справедливо отмечая критериальную относительность практики, автор фактически сам проблематизирует высказанные оценки. Их излишняя однозначность становится еще более понятной, если принимать во внимание, что наука принадлежит, как известно, миру культуры[137], а практика социальна[138]. В этом смысле, критерии научности теории лежат не в пространстве практики, а в пространстве самой науки[139]. Ситуация не меняется и в аспекте истины. Если руководствоваться постулатом о практике как критерии истины, то и в его рамках «неистинная» теория не означает - ненаучная теория. Кроме того, как уже отмечалось, в рамках любой науки сосуществуют как истинные положения, так и гипотетичные. Однако недоказанность гипотезы или невоспринимаемость концепции сегодняшней практикой вряд ли является достаточным основанием для отказа ей в научном статусе.
Таким образом, можно довольно определенно зафиксировать, что относиться к научным исследованиям, к научным знаниям только в рамке их практической значимости - значит не только подменять проблему ее аспектом, но и не принимать во внимание природу самой науки. Движение ориентиров современного научного сознания от идеала социальной независимости[140] к применимости данных науки и отношение к науке как к «непосредственной производительнойсиле», следует понимать не как характеристику, не как свойство научного познания, а как сложившееся в обществе практическое отношение к науке, т.е. обращение практики к науке за средствами решения собственных задач. В этом смысле можно сказать, что теоретическая наука создает некоторый арсенал средств (понятия, теории, модели, а прикладные науки - рекомендации, разработки, методики и т.д.), которые практика, в соответствии с собственными тенденциями, ценностями и целями воспринимает или не воспринимает.
При таком рассмотрении вопроса мы уходим от двух крайностей: первая - рассмотрение юридической практики как производной от науки, своеобразной эманации научного знания. Применительно к теории права, такой взгляд не является в отечественной литературе распространенным и особого рассмотрения не требует. Вторая -обсуждаемое отношение, что научное знание должно получить непосредственное применение в юридической практике, обладать практической значимостью. В принципе, как отмечалось, такое отношение имеет свои резоны. Вопрос только в том, как понимать практическое применение и практическую значимость положений юридической науки. Ответ на него в первую очередь зависит от подхода к пониманию юридической практики.
Прежде всего, в данном контексте юридическая практика не может ограничиваться функционированием соответствующих органов государства и деятельностью юристов, т.е. должна пониматься как социальная, базирующаяся на интеллектуальной, духовной основе общества, а не узкопрофессиональная[141]. Отсюда, юридической практикой следует считать только такую деятельность в сфере права, такую юридическую действительность, которая соответствует идеалам права, правовым принципам и ценностям. Только при этом условии юридическая практика может выступать как воспроизводство права, а значит, и общества, ибо право, с этих позиций, обеспечивает воспроизводство общества (точнее - задает условия его воспроизводства через институты и отношения).
С таких позиций, роль юридической науки состоит не столько в \ служении задачам конкретной практической деятельности, сколько / в обеспечении профессионального и культурного уровня юридической ' сферы общества и развития юридической практики в соответствии с целями и ценностями общественного развития. Следовательно, практически значимыми и применимыми допустимо считать любые научные исследования, способные прямо или косвенно, в данный момент или в перспективе, в форме конкретных рекомендаций и разработок или теоретических принципов, положений и конструкций : повлиять на правовую действительность, юридическую деятельность и юридическое мышление, конкретные юридические институты. При таком понимании, перефразируя известное высказывание, можно образно сказать, что оценка практической значимости результатов научного познания права слишком серьезное дело, чтобы доверять его сиюминутным представлениям и интересам конкретной юридической практики. Вопрос же действительной реализации научного знания в юридической практике - это вопрос господствующей правовой идеологии, правовой традиции, типа правовой системы и т.д. С этой точки зрения, реализация результатов научного исследования - это действительно вопрос практики, причем не профессиональной, асоциально-правовой, как компоненты общественно-исторической практики. Оценить же принципиальную практическую значимость и применимость собственных результатов способна сама наука. В этом смысле, научная и практическая значимость таких результатов не определяется их реальным воплощением в практику хотя бы потому, что не существует механизмов гарантированного отбора юридической практикой среди конкурирующих научных положений наиболее обоснованных и состоятельных. Какие из теорий действительно востребуются практикой, во многом зависит от состояния самой практики, от общей социокультурной ситуации. Однако такая невостребованность не является критерием научности или истинности юридического теоретического исследования. По этому поводу весьма интересно следующее замечание Гегеля: «Планы и теории могут претендовать на реальность в той мере, в какой они осуществимы, значимость их (выделено мной -Н.Т.) не меняется от того, обрели ли они свое воплощение в реальности или нет»[142].
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |