Александра Витальевна Соколова 29 страница

Это звучало ужасно, унизительно, и, что самое кошмарное, было совершенной правдой.

– Ди, это не так! – Лека попыталась приблизиться, но получила ногой по колену и согнулась от боли. – Ты просто не понимаешь!

Было очень больно, но еще больнее была мысль, которая вдруг пронзила все ее существо.

Она не простит. Женя бы простила. Диана не сможет.

– Это ТЫ не понимаешь, – Диана с силой отпихнула Леку подальше. Она вдруг успокоилась, пригладила растрепавшиеся волосы. И голос, голос стал ледяным и отстраненным. – Мне наплевать, как это для тебя, потому что как это для меня – я уже сказала. Ты выбросила меня на свалку, унизила, и причинила боль. Я не желаю больше тебя видеть. И прекрати сидеть под моим домом ночами – мне это неприятно и противно.

Каждым. Словом. Впечатывался. Смысл.

Леку заколотило изнутри. Господи, что она делает?

– Пошла вон, – резюмировала Диана и повернулась к зрителям. – Удовлетворены? Можете спешить, рассказывать друзьям, как растоптанная, брошенная какой-то бабой Ди, устроила истерику при всей школе. Мне наплевать.

Она перепрыгнула через стойку и скрылась в подсобке. Через секунду за ней последовала Света.

– Если хоть кто-то из вас, хоть один раз раскроет рот, – встряхнувшись, обратилась Лека к стоящим с распахнутыми глазами ученикам, – если хоть одна живая душа узнает о том, что здесь произошло, найду каждого и устрою такое, что это надолго останется самым ярким воспоминанием вашего отпуска.

Больше она ни на кого не смотрела. Как во сне, добрела до мотоцикла, завела мотор и выехала на улицу. Ехать было некуда. Все кончилось, и что делать дальше, Лека понятия не имела.

Ди не простит никогда. Не простит. Не простит.

Это дурацкое "простит" тарахтело в висках в такт стуку мотора, и болью проходило от пяток к груди. Еще вчера Лека была уверена, что прощать ее не за что. А сегодня поняла, что наделала. Не успев искупить старые грехи, принялась творить новые.

До сих пор в ушах звучало холодное "пошла вон", и где-то в глубине души Лека радовалась этому – словно Диана одним махом отомстила ей за все, что было до. За Женины слезы, за Лизину боль, за Маринин страх.

– Но и они не будут вместе тоже, – вспомнив о Марине, прошипела сквозь зубы, – пусть Женька улетела, но улетела она не к ней.

А, может, честнее было бы сказать ей об этом? Написать письмо, сказать, что путь свободен?

Нет. Нет, нет, и еще раз нет. Потому что пока Женя одна – у них еще есть шанс. А если будет не одна – никакого шанса больше не будет.

Шанс… Как часто в жизни мы лезем на амбразуры, прикрываясь флагом шанса. Как часто совершаем глупости, маскируя их под смелость? Не переспи она с Женей, Диану можно было бы вернуть. Одна ночь. Ценой в целые отношения.

Лека повернула на перекрестке в сторону Балангана. Где-то там, на пляже, должен был быть Тони. И Таня. И вся банда. Ей вдруг захотелось просто и без затей рассказать все друзьям. Поплакаться на собственную глупость, и услышать ободряющее "все будет хорошо".

Она бросила мотоцикл у закусочной и, утопая лодыжками в песке, дошла до кромки воды. На коврике для йоги Таня и Рита играли в карты. Рядом валялась перевёрнутая доска.

– А где Тони? – Спросила Лека вместо приветствия, усаживаясь на доску.

– В душе.

Таня не отрывала глаз от карт, Рита же пристально посмотрела на Леку. Такой взгляд она видела впервые.

– Что случилось, Рит?

– Где ты была? – Вопросом ответила Рита, и от того, что она не добавила свою обычную присказку, у Леки мороз по коже пошел.

– У Дианы. Просила вернуться. Она меня послала.

Рядом тяжело вздохнула Таня, и по этому вздоху Лека поняла, что, похоже, никакого "все будет хорошо" не случится. И не будет хорошо. Не будет.

– Нахрена ты это сделала? – Спросил сзади мужской голос. Лека обернулась. Тони в мокрых шортах и с полотенцем на плечах мрачно смотрел на нее.

– Что именно?

– Пошла к ней после всего что случилось.

Она начала злиться.

– А с каких это пор вас это волнует? – Спросила срывающимся от злости голосом. – Вы не забыли, чьи вы друзья?

Рита кинула карты на коврик и хмыкнула.

– Подлость. Фу. Терпеть не могу.

Лека вскочила на ноги.

– Да что происходит, черт возьми? Какое право вы имеете меня осуждать?

Осеклась. Замерла.

– Подождите. А откуда вы вообще знаете, что произошло?

– Светка звонила, – сказала Рита, собирая карты обратно в колоду, – попросила, чтобы мы держали тебя подальше от Ди.

Она складывала карту к карте, ровняла стопку, а когда закончила – поднялась на ноги и кивнула:

– Я ответила, что не собираюсь этого делать. С подлыми людишками мне не по пути.

Лека смотрела на нее, раскрыв рот. Она боялась посмотреть на Таню. А Тони смотрел на нее сам.

– Мне тоже, – сказал он, вытягивая из-под Лекиных ног доску. – Тань, ты идешь?

Вот сейчас. Сейчас она встанет, скажет что-нибудь ужасное, и пойдет вслед за ними по пляжу – гордая и уверенная в своей правоте.

А я? А как же я?

Лека вся сжалась в комок, готовый разразиться безудержными слезами. Ждала.

– Дурак, – прозвучало вдруг снизу, и это было подобно самому громкому грохоту. Таня? Ангел выругался? Да так не бывает!

– Вы оба дураки, – продолжил ангел, и комок немножко разжался, – если дружба для вас – это пить пиво в лавбазе, то мне вас просто жаль.

Тони смотрел на нее во все глаза. Рита молча развернулась и пошла по пляжу. Тони последовал за ней. И стоило их спинам удалиться на несколько десятков метров, как пружина в Лекиной груди разжалась. Она кулем осела на песок и наконец разрыдалась.

О чем она плакала? О Женьке, которую больше никогда не увидит? О Диане, которую больше никогда не получится обнять? О себе, которая в одну минуту потеряла все, чем дорожила? Она не знала. Просто сидела на коленях, зажав руками лицо, и рыдала, выплескивая из себя всю боль, и горечь, от которых было больше некуда спрятаться.

Она чувствовала щеку Тани на своей спине, и была благодарна ей за это. Наверное, впервые в жизни она плакала не одна, а с кем-то, готовым разделить с ней эту боль.

– Это пройдет, – прошептала Таня, когда всхлипывания прекратились, и Лека сердито вытерла лицо ладонями, – дай им время. И себе тоже.

– Я такое дерьмо, Тань… – с отчаянием выдохнула Лека. – ты даже не представляешь себе, какое я дерьмо.

Она почувствовала, как овивают ее шею теплые руки, как прядь тонких волос щекочет щеку.

– Ты не дерьмо, – прошептала Таня, – ты дурочка. Разве было бы лучше, не проведи ты с Женей этих дней? Ты бы до конца жизни себе не простила.

– Я могла с ней не спать.

– Могла. Но решила иначе. И на это решение наверняка были веские причины. Почему ты сейчас-то о них забыла?

Лека повернулась, уткнулась носом в Танино плечо и засопела.

– Я обидела Диану.

– Чем? – Удивление в ее голосе было звонким и ярким. – Тем, что правду сказала? А зачем тебе человек, наказывающий за правду?

– Я сделала ей больно!

– Она сама себе сделала больно.

Странно было слышать такие вещи от ангелоподобной Танечки, но Лека цеплялась за ее слова, как утопающий держится за последний обломив корабля.

– Как это сама?

– Лена, она сама не понимает, чего хочет. Ты ушла, сказав, что тебе надо побыть с Женей и разобраться. Ты выгоняла ее при этом из вашего дома?

– Нет.

– Вот именно. Она ушла сама. Выбрала боль, понимаешь? А сегодня, когда ты пришла к ней, она выбрала злость.

– Господи, тебя послушать, так я вообще ни в чем не виновата, – улыбнулась Лека.

– А ты и не виновата. Посмотри на меня.

Лека подняла голову. Танины глаза смотрели спокойно и ласково.

– Ты шла за своими чувствами, за своими желаниями. Никто не виноват, что на какое-то время ваши желания стали разными. Было бы хуже, если бы ты стала ей врать. Но ты же не стала?

– Нет. Не стала.

– А раз так, то никто не виноват в случившемся. Просто так произошло, и все.

– Скажи это им, – обида вдруг поднялась из живота к груди и сжалась там в комочек.

– Зачем? – Удивилась Таня. – Тебе нужны такие друзья?

Леку знобило. Она слушала и понимала, что все это она уже знает, более того – она сама говорила похожее, только годы и годы назад. И сейчас, слушая все это из уст маленькой Танечки, только сейчас, глядя на ее уверенный взгляд, Лека начала понимать, что во всем этом как будто не хватает чего-то очень важного. Все верно, да, и все это правда, но как будто не вся правда.

– Да. Они мне нужны, – сказала вдруг Лека, пораженная. – И такие они нужны мне тоже.

Так вот в чем все дело? Может, в этом и была разница? Не пытаться прощать себя, а научиться вначале прощать других? Не требовать, чтобы ее принимали любой, а приниматьих любыми тоже? Вот такими – глупыми, злыми, жестокими. Обиженными и расстроенными. Оскорбляющими и бьющими наотмашь.

– Я бы на твоем месте просто не стала с ними больше разговаривать, – Лека едва расслышала Танины слова. Они долетали до ушей отголосками эха.

Да, милая. Еще несколько лет назад я тоже не стала бы с ними разговаривать. Послала бы к черту и нашла себе новых. А потом еще новых. И еще. Потому что очень тяжело прощать, когда у тебя просят прощения, но еще тяжелее, когда не просят. Потому что легко дружить, когда в глазах друга ты идеален, и тяжело, когда он впервые в тебе разочаровывается.

А еще тяжелее признать, что тебе очень нужен кто-то, кому совсем не нужна ты.

– Я тебя люблю, Тань, – сказала Лека тихо, – спасибо, что ты осталась со мной.

…И полетели дни. Один за другим, растворяясь в ранних балийских ночах, и возрождаясь с первым лучом рассветного солнца.

Лека закончила фильм, отправила копию в Москву, и накрыла оборудование чехлами. Она чувствовала себя так, словно выложилась полностью, отдала фильму всю свою энергию, и теперь ходила по побережью печальная и пустая.

С друзьями не виделась – они не приезжали, а она не ездила туда, где могла их встретить. Даже Танечка, милая Танечка, проутешав Леку несколько дней, вдруг стремительно собралась и улетела в Санкт-Петербург, пообещав скоро вернуться и не собираясь сдержать слово.

Лека осталась одна. Дни проводила в океане, а вечерами по-прежнему приезжала к Дианиному дому и смотрела на черные квадраты окон, ни о чем не думая и ни на что не надеясь.

– Ну конечно, теперь ты ее любишь, – сказала обо всем этом однажды Ксюха, – ведь теперь она стала тебе недоступна.

И Лека перестала звонить и Ксюхе тоже.

С каждым прожитым днем она все острее и горче погружалась в апатию и тоску.

Даже электронные письма, одно за другим летящие из Таганрога от Женьки, не приносили успокоения. Она писала о каких-то бытовых делах и заботах, о том, как скучает и помнит, но для Леки все это было немым укором, немым напоминанием о том, КАК она все разрушила.

Наступила осень. Балийская осень, мало чем отличающаяся от лета, разве что новым свеллом, пригоняющим к берегу огромные и яростные волны.

И случилось то, что обязательно должно было однажды случиться, и чего Лека всегда исподволь боялась.

Этим утром она отправилась на Баланган, с шорт-бордом, намереваясь попрактиковать скольжение с разворотами. Доехала до берега, бросила мотоцикл, и застыла, очарованная громадой океанских волн.

– Может, не стоит? – Шевельнулся внутри червячок страха, но Лека привычно проигнорировала его и полезла в воду.

В этот час на лайнапе никого не было. Ранний рассвет только-только окрашивал гладь воды в оранжево-малиновый. Лека легла на доску и принялась грести. Уже на полпути червячок стал активнее подавать голос – грести было тяжело, волны здесь, в океане, оказались еще больше, чем казались с берега. Но Лека упорно продолжала двигаться кцели.

И в момент, когда до лайнапа оставалось всего несколько метров, пришла она. Громадная, яростная, возникла из ниоткуда и разбилась прямо над не успевшей нырнуть Лекой.

Мир исчез, его поглотила невероятной силы мясорубка, крутящая, заглатывающая, не дающая вздохнуть. Лекино тело крутило под водой, выворачивая и ломая кости. В какую-то секунду она почувствовала ногой острую грань рифа и поняла: это конец. И стало вдруг так спокойно, как не бывало еще никогда. Лека открыла глаза, желая в последнюю секунду все же встретиться с мутной толщей воды, и вдруг месить перестало, и в легкие хлынул воздух перемешанный с пеной.

Она забарахталась в воде, все еще не веря, что спасена, и задыхаясь и отплевываясь одновременно. Рука привычным жестом схватилась за лишь, чтобы подтянуть к себе доску, но нащупала лишь обрывок.

– Ой-ей-ей, – Пронеслось внутри и сердце накрыло леденящим страхом, – ой-ей-ей…

Такое с ней случилось впервые. Она часто слышала об историях, в которых серферы теряли или ломали доски в открытом океане. И хорошо эти истории заканчивались только если рядом кто-то был. Все остальные кончались плохо. Очень плохо.

А волны продолжали поднимать и опускать Леку вниз. Она развернулась лицом к едва видному вдали берегу, и принялась грести. Руки болели, ужасно саднило в груди, но выхода не было, и Лека, превозмогая боль, заставила себя успокоиться и двигаться размеренно и плавно.

– Помоги мне, – шептала она океану, – помоги выбраться.

Но он словно решил не отпускать ее – каждая новая волна, казалось, сводит на нет все ее попытки доплыть до берега, и отодвигает дальше и дальше.

И как новая, самая сильная волна, пришла мысль:

– Я хочу жить. Господи, как же я хочу жить!

Эти простые слова придали сил, и наполнили мускулы энергией. Лека задышала полной грудью, глотая ошметки пены и работая руками.

– Я люблю жизнь, я люблю этот мир, я хочу жить в нем, жить как все и со всеми. Я хочу влюбляться, любить, хранить верность и совершать ошибки. Я хочу дружить и прощать. Жить! Пожалуйста! Только жить!

Она гребла и гребла, почти теряя сознание, но острое чувство любви ко всему живому снова и снова не давало ей пойти на дно. И когда с последним рывком ее нога коснулась песка, а прибрежная пена окрасилась выплеснувшейся из ноздрей кровью, она была абсолютно и полностью счастлива.

Выползла на берег и упала без чувств.

Кто знает, сколько прошло времени прежде чем ласковая волна коснулась Лекиной пятки и пощекотала ее. Лека открыла глаза и выплюнула набившийся в рот и ноздри красный песок. Встала на колени, и умыла лицо.

– Спасибо, – прошептала, или скорее продумала она синему небу и яркому солнцу над собой, – спасибо.

Каждое движение все еще причиняло боль, но она нашла в себе силы дойти до мотоцикла и завести мотор. Дорога показалась бесконечно долгой, но Лека мужественно терпела, сжимая до крови рукоятки руля и стараясь не дышать – чтобы уменьшить боль в груди. И уже на повороте к Кута-бич, когда какой-то балиец подрезал ее, не справилась с управлением, и завалилась с мотоциклом на бок, сдирая кожу на голени, и плече, и обжигаясь об раскаленный металл радиатора.

Кто-то из местных, охая и причитая, поднял мотоцикл, и Лека пошла дальше пешком, не слушая несущихся ей вслед воплей.

Шла, шаг за шагом, метр за метром, ни о чем не думая и ничего не замечая кругом.

– О господи, – ахнула Светка, когда окровавленная Лека вползла в школу, – что случилось?

Но она смотрела не на нее. Взгляд поймал синие испуганные глаза и уже не мог от них оторваться. Лека доковыляла до Дианы и начала говорить. У нее не было заготовленных фраз, и она не знала, ЧТО нужно сказать, но чувствовала, что если не скажет прямо сейчас, сию же секунду, то немедленно умрет.

– Мне жаль, – прошептала она, и почувствовала, как мокро стало щекам, – мне так жаль. Я хотела любить тебя, а причинила боль. Предала, надеясь, что ты примешь меня потом обратно. Выбирала, как будто ты вещь, и тебя можно выбрать из других. Обманывала честностью, которая была ложью. Я не прошу прощения. Я только хочу чтобы ты знала – мне так жаль, и так больно, что я сделала это с тобой. И мне очень больно оттого, что я ничего не смогу исправить. Просто хочу чтобы ты знала – я знаю, что виновата.

Ее шатало и крутило, и взгляд, взгляд все время убегал куда-то в темноту, а она хваталась за него как за последнее спасение.

– Я могу без тебя жить, – сглатывая и удивляясь соли собственной слюны добавила она, – но не хочу жить без тебя. И если бы я могла вернуть все обратно, я бы сказала, что мое сердце принадлежит разным людям, но душа и тело – только тебе одной. Мне жаль, Ди. Мне так жаль.

Она сделала еще вдох и пошла к выходу, шатаясь и цепляясь руками за стену. Она не ждала, что Диана остановит – не за тем приходила. Не ждала, что окликнет – даже боялась этого. Она поняла теперь: за любой виной следует искупление. И это то, что она должна будет пройти одна.

На улице Лека с трудом подняла руку и, всунувшись на заднее сиденье такси, назвала адрес.

– Может к врачу? – Спросил водитель.

– Может, – кивнула Лека, пытаясь улечься так, чтобы хоть немножко уменьшить боль.

Они ехали, машину потрясывало на кочках, а Лека лежала и думала, что все было правильно.

– Не наказание, а искупление, Саш, – прошептала она вдруг, – наверное в этом и есть вся разница.

Наказание – это легко. Тебя наказали, и вы словно в расчете, и все вычеркнуто, забыто. А искупление – это долго-долго жить с пониманием, ЧТО ты сделала, и что этого несправишь, и не вернешь назад. Боль на боль никогда не даст отсутствие боли. Она даст лишь двойную боль.

Лека почувствовала, как машина остановилась, и поняла, что все деньги остались в бардачке мотоцикла – в мокрых, облепивших тело шортах, даже карманов не было.

– Подожди тут, – сказала она водителю, – я вернусь, доедем до дома, и там заплачу.

– Не надо, – раздался впереди знакомый голос, – я сама ее отвезу потом.

Чья-то рука отдала водителю деньги, и распахнула заднюю дверь.

– Вылезай, – скомандовала Диана.

Лека выползла из машины и упала на Дианины руки.

– Ты… – начала она, но Диана перебила:

– Если ты думала, что я оставлю за тобой последнее слово, то ты глубоко ошибалась. Сначала мы вылечим твои раны, потом ты расскажешь мне, как умудрилась их заработать, дальше я расскажу тебе все, что я о тебе думаю, а уже потом мы подумаем, как нам жить дальше. Поняла?

Лека кивнула, глупо улыбаясь, и, опираясь на Дианино плечо, заковыляла к больнице.

Наказание… Искупление… Или… Прощение?

Может быть, в нем и было все дело.

Как знать.

Часть 3. Жизнь.

Глава 1. Возвращение.

…Что сделаешь ты, если прожив полжизни поймешь, что все, что ты делала, и к чему стремилась, было большой ошибкой?…

– А потом красная шапочка, мама и бабушка сели пить чай с пирожками, и жили долго и счастливо.

Женя откинула со лба мокрые волосы и посмотрела на две спящие мордашки, выглядывающие из-под легкой простынки. Поцеловала по очереди оба детских лобика, и, выключив ночник, вышла из комнаты.

– Заснули? – Спросила Кристина, когда Женя вошла на кухню. Она сидела за круглым столом и смотрела на нетронутый стакан холодного чая.

– Да. Эта жара кого хочет доконает, а дети, по-моему, еще тяжелее ее переносят.

Женя вытерла мокрое лицо полотенцем и тоже присела за стол. Вопреки надеждам, открытое окно не прибавляло свежести, а лишь впускало в квартиру еще больше влажного горячего воздуха.

Эта влажность очень напоминала балийскую, но не было в ней сладковатого аромата, и океанской соли, и многого-многого другого.

– Это Лиза тебе Дашку подкинула? – Спросила Кристина, сворачивая для себя сигаретку.

– Да. Крис, только не начинай курить, и без того дышать нечем.

Женя присела рядом с Кристиной и обняла ее за плечи.

– Ну здравствуй, наконец.

Она вернулась в Таганрог две недели назад, но за навалившимися делами и заботами у них так и не нашлось времени спокойно поговорить. Женя бегала между работой и домом, успокаивала ставшую очень капризной Леку, тщетно пыталась найти свободных установщиков кондиционеров, а по ночам тихонько плакала, в редко удающихся попытках заснуть.

Ей казалось, что она вернулась не в свою жизнь, а в чью-то совсем чужую, и от мысли, что эту – чужую же! – жизнь ей придется доживать еще долго, впадала в отчаяние.

– Давай рассказывай, – велела Кристина, – с подробностями.

– Сначала ты, – отказалась Женя, – мне нужно собраться с мыслями.

Кристина все же закурила, переместившись на подоконник и отдернув штору.

– Двух недель не хватило чтобы собраться? Ладно, начну я. Тем более, что рассказывать особенно нечего. Инка с Лизой разъехались, но это ты и сама уже знаешь. У Лехи по этому поводу коллапс – он хочет отобрать у Лизы Дашку, считает, что с Инкой ей будет лучше.

– Как… Отобрать? – Поразилась Женя.

– По суду. Лишить родительских прав. Правда, Толик считает, что это безнадежно – в нашей стране родительских прав лишают только заядлых алкоголичек, и я думаю, совершенно зря.

– Но как же так, Крис? Отобрать ребенка у матери?

– Да, у, мать ее, матери! – Кристина повернулась на подоконнике, лицо ее, красное от жары, пылало гневом. – У суки, которая бросила свою семью и свою дочь, погнавшись за симпатичной юбкой! Ты бы ее видела, Ковалева! Стояла передо мной и лепетала, что ей стало скучно и что ее постигла великая любовь. А на Инку до сих пор смотреть страшно – как натянутая струна, того и гляди, лопнет.

– Значит, они расстались окончательно… – Женя грустно посмотрела на большую фотографию, висящую на стене в рамке. Это был снимок празднования нового года, и на нем Инна и Лиза улыбались, держа друг друга за руки.

Ничто не вечно, подумалось вдруг ей. Господи, ну почему же ничто не вечно?

– Да, расстались. Самое смешное, что баба, ради которой Лиза бросила семью, это их новая начальница, и она положила глаз на Инку.

Это звучало как описание какого-то дешевого сериала. Женя покачала головой, и потянулась за сигаретами.

– Потом Инка застукала их, и теперь с этой начальницей не общается, – продолжила Кристина, – но если хочешь знать мое мнение, ей стоило бы ее трахнуть.

– Чтобы отомстить Лизе? – Понимающе кивнула Женя. Похоже, что страсть к интригам у подруги с возрастом не прошла.

– Да. Но Инка у нас же благородная, блин. Поэтому продолжает ходить на работу и делать вид, что ничего не случилось.

Кристина изобразила губами плевок и отвернулась. А Женя в очередной раз позавидовала несгибаемости характера Инны. И подумала, что самые трудные испытания бог посылает самым сильным.

– Еще какие новости? – Спросила она.

– Леха завел себе девушку, очень милая, я ее видела два раза. Но у него, кажется, паранойя – подозревает ее то в изменах, то в том, что она просто от него ребенка хочет.

– Его можно понять, – Грустно улыбнулась Женя.

– Наверное. Ладно, Ковалева, ты достаточно собралась с мыслями? Давай рассказывай, хватит уже меня мучать.

Женька потушила сигарету, сделала глоток воды, и, не глядя на Кристину, рассказала ей все. Говорила долго, как-то глухо, перечисляя факты и не давая прорваться эмоциям.

Кристина слушала с широко раскрытыми глазами, иногда ахала, иногда смеялась. А в конце, когда Женя сказала: "Мы попрощались в аэропорту, и я улетела", вся подалась вперед.

– А дальше? Дальше что?

– Дальше ничего, – пожала плечами Женя, – я улетела, она осталась. Конец истории.

– Но как же так? – Кристина была поражена. – Вы всю жизнь любили друг друга, так долго искали, а теперь, когда нашли, ты просто уехала?

Женя вздохнула и помолчала немного.

– Крис… Многие вещи, которые происходили между мной и Леной, трудно понять. Я люблю ее, и всегда любила, и буду любить. Но есть что-то еще… Всегда было что-то еще. Вспомни, какими мы были в юности? Мы же дружили, мы долго дружили, и были друг другу роднее всех на свете. А потом стали любимее всех на свете. А потом все перевернулось сног на голову, и я перестала понимать, кто мы друг для друга. Знала, что люблю. А что с этим делать – не знала.

Она говорила горячо, горько, и чувствовала, как льются по щекам теплые слезы.

– И эти дни вместе… Мы словно вознаграждали себя за все то время, что были врозь. Но мы слишком долго были не вместе, Крис! Слишком долго!

Женя почувствовала, как на ее плечо ложится теплая рука, и разрыдалась, утыкаясь в Кристинину шею. Слова толчками вырывались из ее груди, и вместе с ними по капле вытекала сдавленная в животе боль.

– Наши жизни шли параллельно, не пересекаясь. Меня не было рядом, когда она теряла любимых, ее не было рядом, когда я рожала Леку. Мы рассказали друг другу все, но каждую секунду, проведенную вместе, я помнила – ее никогда не было рядом! Никогда, Крис! Она жила в моем сердце, но всегда была далеко от меня.

– Но ведь теперь вы можете быть рядом, – тихо сказала Кристина, поглаживав Женю по голове.

– Не можем! – Вскинулась та, сверкая заплаканными глазами. – Как можно быть вместе с человеком, которого не знаешь? Это безумие – не знать ту, которую любишь, но это правда! Я люблю в ней ту молодую Ленку, которой она была пятнадцать лет назад, а она любит во мне ту Женьку, которую помнит. Но ведь мы теперь совсем другие! Я – другая. И она тоже.

– Но почему ты не дала вам шанс узнать друг друга?

– Да потому что невозможно вычеркнуть эти годы! Невозможно забыть о них, уговорить себя не помнить. Те, кто говорит "давай начнем сначала", говорят чушь! Потому что сначала можно начать только с тем, с кем не было этих лет, этих лет не вместе.

Она вытерла глаза и глубоко втянула в себя воздух. Боль тисками сжимала горло, и слова вырывались наружу с усилием.

– Это так ужасно, когда есть любовь, но нет близости. Когда она такая родная, но такая незнакомая… Когда она есть, и одновременно ее просто нет. Просто нет. Нет.

Сорвалась на тоскливый скрип и замолкла. Тихо плакала, слушая, как тикают на стене часы, и капает вода из плотно закрытого крана, разбиваясь тоской.

Кап-кап. Кап-кап.

– Ну а Марина? – Спросила вдруг Кристина, и от ее вопроса Жене вдруг стало холодно, и – будто это было возможно! – еще больнее.

– Марина сделала свой выбор. Я не просила ее уехать. Она уехала сама.

Слова были правильными, верными, но было что-то за ними, что заставило Кристину усомниться.

– Неужели ты ничего к ней не чувствовала? За все это время?

Женя закрыла глаза. Всякий раз, когда она думала о Марине, в груди становилось тепло и одновременно горько. Словно изжога, словно так и не зажившая рана.

– Я узнала ее за эти дни совсем другой. Оказалось, что многое, что для меня было истиной, на самом деле таковой не являлось. Оказалось, что она… Любила меня.

– И?

– И ничего, Крис. Ничего.

Женька вдруг повысила голос.

– Я устала гоняться за миражами, понимаешь? Устала бороться в одиночку! Если бы она правда любила меня, то не уехала бы никуда, и продолжала бороться. А раз так легко отказалась – значит, не так уж сильно я была ей нужна.

– Не знаю, – Кристина принялась сворачивать еще сигарету, – судя по всему, она затеяла все это мероприятие чтобы побыть с тобой. Это ты называешь "легко отказалась"?

Женя замолчала надолго, уставившись в стол. А потом подняла на Кристину полные боли, красные и злые глаза.

– Где они, Крис? Где каждая из них сейчас? Из них обеих? Если они любят меня, почему, черт возьми, я опять одна? Почему никого из них снова нет рядом?

Последние слова она уже выкрикивала.

– Почему когда мне нужна поддержка, рядом оказываешься ты, или Лешка? Но никто из них. Почему?

Кристина молча курила. Ответить ей было нечего. Всю взрослую жизнь рядом с ней был Толик, и она не помнила даже, каково это – быть одной. Женька же была одна всегда.

– В общем, – сказала Женя, немного успокоившись, – меня больше не интересуют ничьи чувства. Не знаю, случится ли когда-нибудь в моей жизни человек, способный не только говорить о любви, но и быть рядом, но это точно не будет ни Лека, ни Марина.

– Угу, – кивнула Кристина, – а что ты вообще собираешься делать дальше, Ковалева?

– Не знаю. Правда не знаю, Крис. Мне нужно время подумать, чего я хочу. Потому что, как оказалось, есть разница между "я хочу" и "я думаю, что хочу".

– О чем ты?

Женя встала и подошла к окну. Посмотрела куда-то вдаль, словно надеясь сквозь тысячи километров дотронуться взглядом до океана.

– Я думала, что хочу покоя, – сказала она, – но оказалось, что никогда в жизни я не была так счастлива, как в этот месяц. Никогда.

Об этом ей и предстояло подумать.

Глава 2. Вдребезги.

– Женька вернулась.

– Я в курсе.

Инна никак не отреагировала на новость. Впрочем, она в последнее время на все так реагировала – вяло, глухо, равнодушно.

Леша проводил взглядом деревянную лошадку, на которой по кругу с визгом пронеслась Лека, и вздохнул.

– Ничего нового?

Инна только плечами пожала. Она с отсутствующим видом смотрела на карусель, и казалось, что смотрит она не вокруг, а внутрь себя.

Да и вопрос был глупым, по правде говоря, и Леша хорошо это понимал. Что могло быть нового, если Лиза ушла и забрала Дашу? После первой ночи в новой квартире и новом –забытом уже – одиночестве, Инна стала другой. Молчаливой, замкнутой и бесконечно спокойной. Со стороны могла бы показаться высокомерной, но близкие видели – ей просто очень и очень больно.

Дата добавления: 2015-09-28