Стоило его погладить, стыд отступил, и когда пальцы Мориса не только размазали помаду по его щекам окончательно, сминая губы, но и скользнули в рот, Пит не особо возражал. Он вообще никак не выразил неудовольствия, повернув голову, чуть наклонив ее к плечу, чтобы было удобнее, и прикусил пальцы, провел по ним языком не совсем уверенно и от этого нежно.
Он не успел даже испугаться, что Морис убьет его, если не предупредить, что вот-вот кончит, Грэйсли сам прекрасно рассчитал момент и отодвинулся. С живота все мутно-белые капли он и так слизал, распрямляясь и заползая на Пита верхом, опираясь только на локти и не прижимаясь к нему всем телом, просто рассматривая, шевеля пальцами у него во рту, гладя по языку, будто он был не совсем человеком, а чем-то… выше уровня домашнего животного, но немного ниже уровня человека.
Большим пальцем он надавил ему на нижние зубы, и Пит открыл рот шире, уловив, что именно этого Морис от него и хотел. Он понятия не имел, что за этим последует, но даже сам не отказался бы отсосать, если бы вдруг «предложили».
И точно не ожидал, что кому-то в этом мире, тем более, Морису Грэйсли, захочется его поцеловать. В смысле, по-настоящему, взасос, всерьез, не ради шутки, прикола, не на спор, не по вине «бутылочки» или карт.
Целоваться Пит не умел, но очень старался, и Морис оценил, не столько даже умиляясь этому неумению, сколько получая удовольствие от слюнявости поцелуя. Девчонки такое не любили, он это точно знал, а вот он обожал, и присосался минут на пять, не меньше. Пит с энтузиазмом отвечал, воодушевившись, что ему никто не сказал, что он неумеха. Мыслей о том, с кем именно он целоваться учился, да еще и делал это впервые, не было. Точнее, трезвых мыслей не было, а вот туманные были, и его все устраивало. Даже привкус собственной спермы, которую он не то чтобы часто пробовал до этого, не оттолкнул. Чужие губы оказались слаще всего, что можно было представить.
Морис если не очнулся, то отцепился точно первым, приподнявшись и вдохнув поглубже.
- Все. Точно не расскажу никому.
Пит вытаращил глаза, тоже приподнявшись, но на локтях, и приоткрыв рот.
- О, господи… о, черт...
- Что? - Морис сдвинул брови в недоумении.
- Ничего! – голосом веселого кретина отозвался Пит резко и посмотрел ему за плечо в поисках собственных трусов. Они лежали слишком далеко, а он пытался выбраться из-под Мориса и вообще надеялся убежать. И никогда не возвращаться. Лучше – в Канаду.
- Да ладно, брось, - Грэйсли закатил глаза и встал, сам сделал пару шагов за его трусами и бросил их ему. – Я правда никому не расскажу. Ни про то, что у тебя… и вот про это тоже не расскажу. И ты не растреплешь, что я… а то я расскажу. Ну, ты понял, - он очень надеялся, что объяснял не слишком запутанно. Пит стал снова багровым, покраснев от корней волос до середины шеи, и краснота растекалась ниже, до самых плеч, пока он натягивал трусы и штаны. Они снова застряли на кедах, он выругался, но натянул их, чуть не сломав палец от того, как сильно дернул.
Морис за ним молча наблюдал с каким-то разочарованием. Пит панически дрожал, пока натягивал футболку и кофту, а потом быстрым шагом отправился к тропинке. Морис пошел за ним, замечая по напряженным плечам торопливого крысенка, как он хотел просто сорваться и побежать к академии, не оглядываясь.
«А у тебя нет выбора. Еще четыре желания», - подумал он с неожиданным злорадством и удовлетворением. Он и не думал, что ему доставит такое удовольствие возможность заставить Пита Уиллсона общаться с ним. Даже против его воли. Нет, добровольно было бы отлично, но если не получается… то сила и шантаж – тоже средства неплохие.
Глава 50
До самого ужина Олли от Николаса бегал, прячась то в библиотеке, то в зале, то в сидя в столовой, где точно нельзя было поговорить. После ужина, на который явилось не больше половины курса, он решил подойти сам, наконец осознав, о чем именно хотел бы поговорить.
В комнату он вошел, держа в руке стаканчик с кофе.
- Не пришел ужинать?
- Напиваюсь, - Бедетти ответил, постучав в доказательство ногтем по горлышку бутылки с вином.
- О, значит, кофе не в тему. Я просто шел мимо автомата и подумал, что ты же тащишься, вечно просил Грэйсли сбегать тебе за кофе.
- Вау, - Николас с сарказмом удивился, повернувшись наконец, но из-за стола вставать не торопился. – Какой староста внимательный. А что еще ты про меня можешь сказать?
Олли поднял брови высоко и отвел взгляд, не ожидав такого вопроса и задумавшись. Он подошел к столу, сел на край своего, а на стол Бедетти поставил стаканчик с кофе.
- Ну… твой любимый цвет – оранжевый, но в одежде – белый. Число – двадцать четыре, но когда просят назвать от одного до десяти, называешь «девять». Ты любишь макароны с сыром, а если спросят, что ты любишь из еды, называешь креветочный коктейль. Терпеть не можешь сливочное мороженое, ненавидишь мятное, любишь шоколадное, но когда спрашивают, какое, выбираешь кокосовое. У тебя шесть собак, их зовут, как оленей из упряжки Санты, кроме Грозы и Кометы. Ты обожаешь научную фантастику и тупые комедии, хотя на вопрос о любимых фильмах всегда отвечаешь, что любишь ужасы. Терпеть не можешь мистику, потому что дергаешься от резких звуков, но любишь кровь, мясо и кишки, слушаешь какой-то трэш вперемешку с классикой, а говоришь, что любишь попсу и клубную чушь, чтобы нравиться телкам.
- Ты начинаешь меня пугать, - честно признался Николас, глядя на него остекленевшими не то от вина, не то от удивления глазами.
- Я наблюдательный, - Олли осклабился довольно, как объевшийся кот. – А ты обо мне ничего не знаешь.
- Дай подумать, - Бедетти принял это за вызов и прищурился, двинул бровями по очереди, отодвинул бутылку и сложил руки на столе, свесив кисти с его края, наклонившись и глядя на старосту так, будто пытался проникнуть в его мысли. – Ты говоришь, что любишь светло-серый, но одеваешься в темное, обожаешь полосатое и клетчатое, всякую хрень на футболках, надписи и типа того. Ты не умеешь одеваться, если нужно пойти в приличное место. Поэтому ты не любишь публичные мероприятия и праздники. Ты умеешь танцевать, потому что тебя заставляли предки ходить в какой-то кружок, не помню, какой, но на вечеринках никогда не танцуешь, потому что боишься, что над тобой будут ржать. Ты умеешь танцевать что угодно, но ненавидишь танцевать один, потому что тебе стремно, и ты не любишь привлекать внимание. Боишься собак и любишь кошек, но тебе не разрешали ее завести из-за чьей-то мифической аллергии. Обожаешь мелодрамы и вестерны, особенно, вестерны, но говоришь, что любишь арт-хаусное дерьмо, и чем дерьмовее, тем лучше. Любимое число – семь, но ты считаешь, что это банально, поэтому всем говоришь, что это пять. Грибной суп и фрикадельки в остром соусе, земляничное мороженое, а говоришь, что любишь кесадилью и рыбный пирог. Ты не ешь рыбу, на самом деле, но умеешь есть палочками всю эту азиатскую хрень. Любимая книга – «Винни Пух», а всем втираешь, что любишь японских авторов и все такое, - Николас хмыкнул, и взгляд стал еще неопределеннее, вино окончательно ударило в мозг, но все сказанное попало прямо в точку.
- Ты любишь «Оливера Твиста», - ответил Олли на реплику о любимой книге, но понял, что проиграл. – А говоришь, что любишь Кинга. А ты его не любишь. А, еще любишь Твена.
- Ты смотришь мультики для девочек, когда никто не видит, - парировал Николас, пожимая плечами и наливая себе еще.
- Ты смотришь аниме, - Олли осклабился.
- Ты любишь Ханну Монтану.
- Не люблю.
- Любишь.
- Нет.
- Все серии смотрел.
- Это еще не значит, что я ее люблю, - Олли поморщился оскорбленно. – Просто так смотрел.
- Ты любишь попсу, - напомнил Николас. – А говоришь, что альтернативу.
- Я не всю попсу люблю, я слушаю…
- Дай плеер посмотреть, - Бедетти протянул руку, и Олли с каменным выражением лица плеер отдал, влепив ему на ладонь со всей силы. Николас полистал список песен и отдал обратно. – Ладно, допустим, не только попсу.
- Почему ты предложил мне встречаться? – Олли выпалил раньше, чем успел подумать, стоило ли вообще об этом спрашивать. Но через секунду одобрил свой поступок, ведь Бедетти был нетрезв, а это значило, что жестокого ступора быть не должно.
Ему вообще легче болтать, когда он навеселе.
- А что? – мутным взглядом его окинув, как идиота, переспросил Николас.
- Нет, просто, - Олли хихикнул глупо, подбирая слова. – Просто… должны же у тебя какие-то причины быть.
- У меня они есть, - Николас кивнул с определенной долей иронии в голосе. – А у тебя, интересно, они есть?
- В каком смысле?
- В прямом. Как бы… причины предложить кому-то встречаться обычно одинаковые у всех. Кто предлагает. Так вот, если бы я не предложил, ты бы предложил?
Разговор уже совсем зашел за рамки «просто шутка двух адекватных натуралов», но Олли решил, что двум «натуралам», переспавшим друг с другом, уже поздно думать о рамках. Может, это и было ответом на множество вопросов и сомнений.
Может, это было искреннее, чем куча слов.
- Ты же не любишь всякие «если», - напомнил он.
- А ты любишь. Наверняка же думал о том, что было бы, если… да?
- Нет, - Олли покачал головой. – Я не предложил бы. Не потому, что у меня нет причин, а потому что я думал, что у тебя нет причин согласиться, если бы даже я предложил. Поэтому не видел смысла и предлагать. Не то чтобы я не думал об этом… ну, после вчерашнего и все такое. Но все равно. Какие у тебя могут быть причины согласиться? Поэтому я не поверил сначала, что ты всерьез предложил. Так какие у тебя причины предлагать?
- Ты хочешь сказать, у тебя были причины согласиться?
- Я же согласился, - Олли закатил глаза.
- Ну, да. То есть, ты бы мог предложить если бы я не предложил, но не стал бы, потому что не думал, что я соглашусь?
- Ты начинаешь говорить, как я, - Олли заметил ехидно.
- С кем поведешься. Так с какой стати я мог бы не согласиться?
- Не знаю, - раздраженно застонал Олли. – Я не то что думаю, что у тебя есть причины отказываться. Я думал, что у тебя нет причин соглашаться. А потому нет причин предлагать. А ты взял и предложил. Так что за причины?
- Те же, наверное, что у тебя были, когда согласился, - Николас ухмыльнулся противно. Все равно он Олли не раздражал даже в таком виде, паскудно острящий и «мутный».
Хотелось признаться ему в своих дурацких причинах, но все равно страшно было увидеть насмешку или надменность во взгляде. Если сейчас этого и не было, если Николасу и не стало бы смешно, он мог воспринять это, как «признания» Мориса, почувствовать себя таким невероятным, который всем нужен и кажется недоступным.
Хотелось думать трезво и чувствовать себя взрослым, поэтому Олли убеждал себя не тупить и не поддаваться порыву. Нет, правда. Это ненадолго. Максимум – до выпускного, Бедетти же без мозгов, у него сто пятниц на неделе, он стопроцентно не считает «встречаться» чем-то таким, похожим на гражданский брак почти. Для него это – ерунда. Единственная причина, по которой он ведет себя так «серьезно» - это голубизна, к которой он не привык. Привыкнет – расхочет.
Разумом Олли это все, конечно, понимал, представлял прекрасно и убеждал себя не делать ошибок, резких поступков, за которые потом будет стыдно, обидно и мучительно больно. Что-то внутри все равно болело даже сейчас и намекало, что лучше сказать, лучше сделать и пожалеть, чем жалеть потом, что упустил шанс, навечно остаться с холодом в груди и не дать возможности его растопить.
- Ну, типа… наверное из-за того, что это ты, - выдавил он еле различимо, улыбаясь, но чувствуя, что глаза прямо жжет, стиснув зубы. Разреветься, улыбаясь, какая классика. Горло сжалось, не пропуская следующие слова.
- А был бы Дэнли? – Бедетти сам понимал, какой это абсурд, но не спросить не смог.
- Может, было бы по-другому, - Олли усмехнулся. – Может, с вот этим всем было бы… не так. И легче. Ну, я бы точно не думал, что он презирает меня и считает ничтожеством. Нет, конечно, думал бы, но не постоянно. Мне бы, может, не мерещилось постоянно, что надо мной издеваются.
- Трахаться ради шутки? Нет, я тоже сначала думал, но потом как-то… староста бы этого делать не стал.
- А ты бы стал, - Олли резко ответил, даже взгляд не стал отводить, уставившись на него. – Не говори, что нет. Вполне в твоем духе, нет?
- Говорить то, чего на самом деле нет? – Николас поморщился.
- Тоже стал бы. Ради шутки – почему нет? Скажешь, не делал так вообще никогда?
- Стал бы париться из-за того, что директриса узнает, что кто-то еще узнает, что мать узнает? – Николаса понесло, и он заметно начал психовать.
- Это, кстати, обнадеживает. Но если бы не мои «если» и «вдруг», я бы и этого не знал. А ты вообще не собирался это все обсуждать. Взял так и предложил. Нормально. При всех.
- Не стоило, - Бедетти кивнул вымученно, поджимая губы. – Как будто на публику было.
- Я знаю, что это бред. Не на публику, конечно. Но согласись, могло бы быть.
- Могло, - Николас пожал плечами, не собираясь отпираться и оправдываться. Ему было бы не слабо вот так над кем-то подшутить, чтобы зло посмеяться. Особенно, над старостой, которого он откровенно терпеть не мог столько лет. Почему нет? У Олли были все основания подозревать и сомневаться до последнего. Нет ничего, что человек не сделал бы, чтобы обмануть доверие того, кого ненавидит, чтобы подобраться как можно ближе и ударить в самое больное место.
Староста не был наивным кретином, чтобы верить в обратное. И дело было не совсем в Николасе, а в том, что любого человека, который хотя бы день был злейшим врагом, можно было в подобном подозревать. Привычка – страшная вещь.
- А почему встречаться? Зачем? – Олли улыбнулся, но уже не вымученно, а с искренним интересом, прикусывая нижнюю губу.
- В смысле? Зачем соглашаться, если не хочешь? – Николас сразу окрысился со своей подозрительностью.
- Если бы не хотел, не согласился бы. В смысле… я, может, на многое согласился бы. Я просто не понимаю, в чем разница между тем, что до этого было и тем, что теперь, типа, должно быть, вроде как. Ну, просто… потрахаться мы успели, - выпалил он, чтобы не позволить этому слову застрять в горле от стыда. – Все такое. Так в чем разница?
- Не знаю, - Бедетти тоже улыбнулся искренне, фыркнув, отвернувшись. – В чем-то есть. Ну, в смысле, много всего, перечислять задолбаешься.
- Куда-то торопишься? – Олли со скепсисом уточнил, устраиваясь на столе поудобнее.
Николас подумал немного, а потом на одном дыхании опустошил весь бокал, решив, что недостаточно пьян для таких объяснений. Вывернуть душу, сердце перед кем-то, перед человеком, предательство которого хоть и сможешь пережить, но боишься испытать на себе. Хотя, Олли и сам его заметно боялся, прямым текстом говорил, что не доверял, несмотря ни на что.
Может, признания и объяснения помогут? Потому что ну очень хотелось стать еще немного ближе. Потрахаться разок – это еще не все, это мелочь в океане поступков, которые нужно совершить, чтобы доказать самому себе и тому, без кого почему-то не хочется жить. Не так интересно и приятно будет жить без него.
Николас ни секунды не жалел о том, что говорил все те годы, что они друг друга открыто презирали и ненавидели. Огромных усилий стоило удержать внутри все это вместе – старое отношение, воспоминания и новое отношение. Но знал он точно одно – если бы даже ничего не изменилось в этом году, и все осталось бы, как раньше, он дружил бы с Морисом, а староста остался лучшим другом Остина, и вдруг произошло бы что-то, что заставило их надолго расстаться, Николас бы впал в долгую депрессию.
Он представить себе не мог даже летом еще, что будет после выпускного. Нет, конечно, мальчика для битья можно найти и другого, в университете их будет полно, наверняка, но смысл присутствия рядом Олли Чендлера был не столько во вражде, сколько в том самом интересе, который Остин у Николаса давно увел из-под носа.
Нет незаменимых людей. Но каждый человек уникален, и как бы ни был похож на старосту кто-то другой, как бы ни были похожи его взгляды на жизнь, он никогда не станет абсолютно таким же. Можно одеть старосту во что угодно, можно изменить его прическу, можно заставить носить линзы другого цвета, можно научить хоть японскому, он все равно останется именно тем Олли Чендлером, за взгляд которого и убить кого-нибудь не жалко.
Прямо это ему не скажешь, но и смолчать нельзя, он ведь не зверушка, он недоверчив до предела. Нужно что-то делать, чтобы не упустить возможность.
Раньше Морис говорил ему что-то, типа «И что теперь? Скучать по нему будешь? Женись, блин, на нем». Николас только смеялся над самим собой. И правда, не жениться же на каком-то долбанном однокласснике, который его бесит, только потому, что без его присутствия будет «как-то не так».
Теперь это уже не казалось таким смешным и невозможным. Сделав несколько огромных скачков, было глупо останавливаться, как разогнаться до огромной скорости, а потом вдруг остановиться посреди шоссе. Что за чушь, в самом деле.
Никто и не обещал, что будет просто. И принять собственное отношение к парню, а не девчонке – далеко не самое сложное. Нужно еще доказать этому парню свое отношение, придушив свои страхи. Гордость убедить не так сложно, как вырастить в себе смелость.
Николас не умрет, если староста в конце года вдруг скажет ему, что «было неплохо, конечно, было здорово, но у нас разные пути в жизни, давай просто запомним это и не будем пытаться продолжать, чтобы не испортить». О таком Николас тоже думал. И гордость ему говорила: «Ты же сам понимаешь, что это еще не конец. Подумаешь. Ну, случится и что. Он сам будет идиотом, если так поступит».
Страх от этого не отступал. Так хотелось, чтобы этого просто не случилось, так не хотелось услышать что-то подобное, что дальше идти было просто мучительно сложно.
- Что-то, типа… метки. Ну, знаешь. Приедут к нам опять из Дарремвофта, к примеру. Все смешаются. Но все знают, что мы из Паддингтона. И мы не уедем на их автобусе внезапно, потому что нам так захотелось, - неуверенно и запутанно попытался он объяснить. – И встречаться – это как-то так же, по-моему. В смысле… хоть с кем. С девчонкой или нет – неважно. Встречаться – это когда не может быть так, чтобы кто-то позвонил такой, предложил пойти вечером куда-то, а ты взял и согласился. Ты не сможешь согласиться, не сказав мне, уйти без объяснений, типа, ты же свободный человек, это свободная страна, у тебя есть право делать, что пожелаешь, все такое. Чтобы это не вызывало скандал, если мне это не понравится, а мне это, само собой, не понравится. И я тебе такой: «Какого хрена», а ты мне такой: «А какое твое дело». Чтобы такого не было и нужно это «встречаться». Чтобы ты вообще не думал, как бы, о том, чтобы согласиться с кем-то там пошляться в этом смысле. Ну, типа, «о, Дэнли, давай сходим вместе на футбол» - это одно, а вот «о, Дэнли, давай пососемся вон за тем магазином» - это уже другое. Чтобы второго не было совсем. И, как бы, когда соглашаешься встречаться, ты соглашаешься со всей этой хренью.
- Условности, - подвел Олли итог неожиданно сладким от удовольствия и удовлетворения голосом.
- Условия, скорее.
- Условия пользования, - Олли вздохнул, но так легко и с каким-то облегчением, что Николас заподозрил, что все правильно сказал в этот раз, даже вздрогнул и немного протрезвел от волнения.
- Вот, что для меня «встречаться». Так что я… на всякий случай еще раз спрошу. Для тебя это – то же самое? Ты на это согласился утром?
- Трудно поверить, что кто-то, вроде тебя, готов перед кем-то за что-то отчитываться. В смысле… это ведь не только на меня распространяется, если мы, типа… «встречаемся». На тебя тоже.
- А мне не придется ни за что отчитываться, - Николас ему без улыбки ответил, прищурившись. – Я бы не стал предлагать, если бы учитывал вероятность… какого-то дерьма в собственном поведении. В смысле… я самому себе не враг, нафига мне самого себя мучить, чтобы потом еще перед кем-то отчитываться? Я не стану ничего такого делать, за что нужно было бы отчитываться.
- Теперь узнаю Бедетти, - Олли с мрачной иронией сделал вывод из услышанного.
- В смысле?
- Ты максималист.
- Я отвечаю за свои слова, а не максималист, - Николас начал опять раздражаться, возмущаясь.
- Максималистом быть здорово. Я тоже, наверное, максималист… - Олли пожал плечами неуверенно, опираясь ладонями на край своего стола и наклоняясь вперед, выглядывая в окно, перед которым Николас сидел. – Потому что я думаю, что если уж встречаешься с кем-то… не можешь просто так взять и кинуть его. Оп, и все. Было и прошло, типа, вчера мы встречались, а сегодня «извини, что-то исчезло, прощай». Нет, так не получится. Ты это предлагал? Уверен?
- Я похож на человека, который станет предлагать встречаться, если хочет просто потрахаться? Всерьез думаешь, что я стал бы позориться перед… тобой?! Ради того, чтобы потрахаться? Да я переживу, подрочу, если честно, но не стану делать подобной хрени, пороть все это, париться из-за этого только ради тупого траха. Мне, вон, Дэнли вполне сошел бы, я не гомофоб, - в очередной раз повторил Николас и фыркнул, наливая себе еще, но немного.
«Поверить не могу, он предлагает мне реально встречаться. Жесть. Так, что прямо… реально. Всерьез», - Олли хотелось подпрыгнуть и достать рукой до потолка, взвыть от восторга, но он остался на месте с невозмутимым лицом, только еле заметной вкрадчивой улыбкой.
Его так это радовало, что радость затмевала возмущение собственными чувствами. С какой стати его так радовало желание какого-то Бедетти встречаться с ним, планы на один университет, объяснения с родственниками и прочая ерунда? С какой стати он был так счастлив?
Олли не хотел себе больше объяснять причины собственного счастья, решив, что само по себе счастье – достойный повод творить черт знает что.
- Я не вполне уверен, как бы… - начал он, вспомнив еще одну важную тему, которая не давала ему покоя ни днем, ни ночью в последнее время. – Знаешь, обычно всякие там… те, кто встречаются… они ведут себя так… и не только с девчонками же. Но это выглядит странно, наверное. Я не знаю, что нормально, а что нет. Я не хочу… ну, знаешь. Не хочу тупить и показаться придурком, чтобы ты такой, типа, пожалел, что вообще все это начали, а сказать не мог, потому что не хотел бы меня грузить или… задеть, вроде как. И ведь мы оба думаем, что ни с того, ни с чего разбежаться нельзя. Не хочу, чтобы ты считал, что я странный и туплю, но не мог мне об этом сказать и сбежать.
- Хочешь чтобы мог сбежать? – Николас сострил, не удержавшись.
- Хочу, чтобы мог сказать. В смысле, лучше сказать и задеть, чем не сказать, а потом когда-нибудь я сам узнаю. Это будет мерзко, если сам узнаю, что ты скрывал или врал, что все нормально.
- Ты всегда так паришься, что о тебе люди подумают… - Бедетти закрыл лицо рукой и поставил локоть на стол. – Как так можно жить, кругом же люди, мало ли, что они подумают.
- Но мне плевать на всяких там людей, которые вокруг. Встречаюсь-то я не с ними, не со всеми одновременно и не с каждым подряд. Я не хочу, чтобы я грузил человека, который, как бы… немного ближе меня знает, чем какие-то люди. Да и вообще, вроде как, я-то это буду искренне делать, может, а его это будет бесить. Обидно. К черту такое… «встречаться»…
- Кого «его»? – Николас переспросил, когда до него наконец дошел смысл слов. – Меня?
- Ну, да, - Олли решил отойти от теоретических расчетов.
- Что ты можешь сделать такого, что вызвало бы у меня раздражение?
- Что угодно. Что угодно могу сделать. И ты, кстати, тоже. Не то чтобы ты это делал уже, но меня бесит париться о таком одному. Ты тоже об этом подумай.
- Я тоже об этом, типа, должен попариться? – Николас захихикал идиотски. – Супер. Староста в своем репертуаре. Нет бы бросить загоняться обо всякой фигне, нет, он лучше всех загрузит, чтобы все загонялись.
- Я такой.
- Что тебе мешает сказать то же самое, если меня что-то вдруг не устроит? Я не стану молчать, слово скаута, - Бедетти демонстративно поднял ладонь. – Понял? Не понравится что-то – сразу скажу, что ты дико тупишь, и что за фигню ты, вообще, творишь. Честно, я не терплю, когда меня что-то бесит. И я точно знаю, что ты ответишь, что тебя мало парит, что мне там нравится, а что не нравится. Потому что «ты такой». И я знаю, что ты такой. Меня все устраивает, правда. Я не тупой, я обо всем подумал. Ты ничего не можешь сделать такого, чего не мог бы сделать я, так что мы оба, как бы, можем налажать в любой момент. Я не могу считать человека тупицей за то, что мог бы сделать сам с таким же успехом. Так что я ко всему готов, не парься. А ты?
- И я готов, - Олли кивнул несколько раз для пущей убедительности, на абсолютном серьезе. – В смысле, я так же думаю. Для меня все будет нормальным. Иначе я бы не согласился… встречаться, - уточнил он. – Только ты первый. Если что. Ну, ты же… есть у тебя что-то, чего ты не мог, например, сделать… что ты считаешь, что можно делать только тем, кто встречается… ну, ты понял, о чем я.
- Вроде. В смысле, вроде есть кое-что, - Николас пожал плечами, а потом осклабился. – Иначе не предложил бы. Наверное.
- Ну… тогда ты первый. В смысле, сделай это. Мы же уже. Мне тогда будет не так стремно, и я тогда… въеду, что именно ты считаешь «странным», - Олли на него в упор уставился, то ли уговаривая, то ли принуждая начать «странности», присущие только «встречающимся», прямо сейчас и ни секундой позже.
- Оке-е-ей… - пьяным, разгильдяйским голосом протянул Николас и встал из-за стола, со скрипом отодвинув стул, одернув очередной джемпер девчачьей расцветки.
Олли было не так стыдно, как если бы Бедетти в этот момент был трезвым, да и в комнате горел только тот свет, что был над кроватью Николаса. Самому Николасу тоже было не так стыдно, как если бы он был трезвым. Староста не шевелился, почти не дышал даже, но взгляда от него не отрывал, застыв возле своего стола и подогнув одну ногу, наклонившись чуть вперед.
- Что-то такое… - уточнил Бедетти, оповестив о начале «странного», и не слишком быстро, стараясь не делать резких движений, поднял руку к его лицу, провел тыльной стороной полусогнутых пальцев по его щеке. Олли не моргал, глядя на него и уже просто забыв, как дышать, не веря, что все это время никому иному, а Бедетти хотелось сделать что-то подобное, и ради этого он предложил встречаться такому зануде, как «пресвятой староста». Глаза он закрыл, когда Николас взял его двумя пальцами за подбородок, приподняв лицо и тоже закрыв глаза, не прижавшись губами к губам, а просто прикоснувшись, но не отрываясь и даже не собираясь. Вторая рука сжала на секунду плечо Олли, а потом провела по его руке до самого запястья, с силой погладив, а потом отпустив. Ладонь просунулась между рукой и торсом, и Николас прикоснулся к его боку, а потом приобнял за пояс. Вовсе не как девчонку, даже не подумав сравнить Олли в этот момент с одной из бывших подружек, просто обняв.
Староста не отодвигался, наоборот, прижался не сильно, но очень близко, поднял руки так же медленно, пальцами коснулся чужой челюсти и только потом взял чужое лицо в ладони, приближая к своему еще ближе, всего на пару миллиметров, и приоткрыв рот, наклонив голову.
Бедетти приглашение уловил и обнял его уже обеими руками, наклонился вперед, наклоняя и Олли над его столом, так что край упирался ему чуть выше поясницы.
Олли на мгновение вспомнил, как обнимался с Остином. По-дружески, крепко и до удушья. Такого, как с Бедетти, не было и быть не могло. В каждом движении - осторожность и равенство, ощущение чужого тела рядом и отсутствие необходимости в опоре. Не нужно было прижиматься ни к какой стене, ни к горизонтальным поверхностям, чтобы обниматься и целоваться с увлеченностью идиотов. Они сами были друг другу опорой, за которую можно держаться или на которой можно повиснуть, рассчитывая, что выдержит. Олли, как раз, повис, наконец решившись и сам сделать то, что ему казалось «странным», из-за чего он боялся показаться тупым. Он вытянул руки поверх плеч Николаса, а потом перекрестил запястья, прижимаясь все плотнее, грудью к груди, не оставляя пространства, так что в итоге обнял его за шею крепче, чем просто невесомо и неловко. Николас в него вцепился еще сильнее, одной рукой продолжая держать за пояс, а вторую ладонью прижав к спине.
Кофе на столе уже, кажется, окончательно остыл.
Глава 51
Догадки о причинах, по которым Питер весь вечер страдал, лежа лицом вниз, уткнувшись в подушку, у Нила были самыми жуткими.
Неужели это то, о чем он подумал в первую очередь, ориентируясь на атмосферу Паддингтона? Академии, которая вначале показалась ему самой лучшей из всех, куда он мог попасть, а оказалась далеко не идеальной. Все улыбались друг другу в лицо, были так безупречно воспитаны, что не позволяли себе глупого или, по крайней мере, откровенного мордобоя на виду у всех, не попадались на нарушениях правил, обманывали преподавателей и директрису виртуозно.
Каждый, даже похожий на беззащитную овечку, вроде Пита Уиллсона, способен был одними словами поддеть так, что похоже было на рыболовный крючок, загнанный до предела и тянущий из воды, лишающий возможности дышать.
Кроме того, если «темных» здесь устраивать было и не принято, по темным углам и коридорам лучше все же не ходить, ведь кому угодно может прийти в голову, что будет забавно сунуть свой вечно стоящий член в зад тому, кто не сможет отбиться.
Вся социальная жизнь в пределах академии построена на том, как подавить других, хотя бы одного из них, зажать обходными путями в угол и лишить любого шанса на побег, загнать и воспользоваться беспомощностью.
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |