Не так откровенно, но для Остина особой разницы не было.
Все, как в любовных романах, все, как в кино, все так красиво, как могло быть именно у Бедетти. У него по-другому не бывает, ведь он сам, как с обложки журнала. Не меньше, чем особняк, не меньше, чем властные, богатые родители, не меньше, чем полдюжины собак его любимой породы, не меньше, чем раньше всех полученные водительские права, не меньше, чем супер-крутая тачка.
Не меньше, чем староста всего курса.
Снова он если не во главе всеобщего внимания, то во главе внимания Олли. Суть была в том, что Бедетти и не нуждался во всеобщем внимании. Он хотел внимание старосты, и он получал его сполна, он не сдавался и добивался. Добивался не всего подряд, а именно того, чего хотел бы добиться Остин.
И хотелось умереть в такие моменты.
«Это зависть, чувак. Перестань вести себя, как телка. Это их заморочки. Ты хочешь… ммм… Олли? Нет, конечно. Абсурд. Жесть, я же не конченый все-таки. Нет, ты просто… вы просто друзья. Даже если ты все испортил, а он тебя больше не хочет знать. Хочешь Бедетти? Нет, спасибо, упаси бог от такой радости. Пусть балдеют. Плевать. А у тебя есть… чертов Макмиррен. Молодец, Дэнли. Ты сам нашел себе проблемы. И если он еще раз сюда посмотрит, я вырву ему позвоночник. Через рот», - подумал он, скрежеща зубами, снова замечая заигрывающие взгляды новенького.
Морис с Питером опоздали, и учительница, сострив в их адрес типичным для учительницы образом, позволила сесть. Грэйсли довольно ухмылялся, с грохотом располагаясь на своем месте, а Уиллсон незаметно почти для всех передразнивал его, кривляясь и корча рожи, но сидя тихо, тише мыши, как обычно.
Морис игнорировал тему урока, отложив книгу на край стола и достав тетрадь, не относившуюся к учебе никак. Он что-то считал там, а потом с шумом вырвал лист, скомкал его и бросил в Пита.
Комок ударил ему по уху и упал перед ним на стол, так что Уиллсон недовольно скривил губы, став снова похожим на хорька, а потом развернул его своими птичьими пальцами, сильно выгнув левую бровь, выражая весь скепсис.
Он исчез, утонув в ужасе, когда Питер понял, что с учетом всех побед Грэйсли и всех его провалов на его счету остались восемь желаний, которые Пит ему задолжал.
«Пошел ты», - повернувшись, произнес он одними губами, намекая, что не горит желанием долг отдавать.
«Нет, ты пошел», - еще выразительнее, тараща глаза и откровенно торжествуя, тоже губами ответил Морис.
«Иди в жопу», - произнес Питер, тоже округляя глаза.
«Ладно», - ответил Морис и не удержался, уронил голову на парту, стукнувшись лбом, и задрожал от смеха.
Пит тоже хрюкнул, а потом зажал рот ладонью и повернулся снова к доске. Взглядом он встретился с учительницей, которая укоризненно на него смотрела, но недолго, испытав к нему жалость.
«Целых восемь желаний. Целых восемь. Больше этот крысеныш играть со мной не станет, это да, но… еще восемь. Целых восемь. И ему никуда не деться», - с плохо скрываемым наслаждением ласкал Морис эту мысль в голове, представляя даже не восемь, не десять, а сто тысяч вариантов использования этих желаний.
«Семь - так, фигня, а восьмое… восьмое будет шикарным», - пообещал он сам себе.
Глава 47
Убедить преподавателей не вмешиваться в происходящее стоило Анне значительных усилий. Пониженный до срывающегося шепота голос настаивал на том, что мешать обнаглевшему вконец Морису Грэйсли выступать на публику не следовало.
В его пользу говорил недавний инцидент, и многие учителя согласны были, что его не стоит нервировать. Даже завуч, которая едва не подскочила, собираясь в гневе накричать его и заставить прекратить шоу, приняла сторону Анны, заметив, что директриса с ней абсолютно согласна.
Академии ни к чему ставить в известность родителей ученика, недавно забиравшего документы и снова вернувшегося в Паддингтон, о его неудачном суициде. Семейство Грэйсли точно этого не оценит, а так все вполне можно замять и забыть. Деньги, вкладываемые Грэйсли в академию, лишними быть просто не могут, и он никого не убивает при этом.
Возможно, его поведение и не приведет ни к чему хорошему, но если уж психолог настаивает на том, что ничем серьезным это не грозит, почему бы не сложить ответственность на нее? Анна ответит за любую свою ошибку в отношении поведения учеников в любом случае.
Еще одним аргументом стала реплика Пита Уиллсона, который униженным, оскорбленным и запуганным уж точно не выглядел даже в подобной ситуации. Он успокоил медсестер и врача замечанием о том, что сам впутался в карточные игры, пообещал больше так не делать и заметил, что долги нужно отдавать.
Анна же только кивнула, будто предоставляя его слова, как доказательство своей компетентности. Старшеклассник понимал ответственность за свои поступки и не пытался ее избежать, не преувеличивал свой ущерб и не страдал, в общем.
Разве что, вся столовая наблюдала за ним, затаив дыхание, и хотя учителя настояли на спокойном продолжении обеда, пялились исподтишка все равно.
- Надеюсь, тебе можно сладкое, - Морис согнал его пинком с края скамейки и задрал на нее одну ногу, согнув ее и поставив на место, где Пит только что сидел.
- Боже… начинается… - Уиллсон шепотом застонал, и весь стол отвлекся от обеда. Молчавшие, как будто языки проглотили, староста с Бедетти, недовольный Остин, рядом с которым вдруг добровольно сел Нил. Все уставились на край скамейки, который был ближе всего к линии раздачи, так что видно было даже поварихам. – Можно мне сладкое, - заверил Пит, и Морис удовлетворенно улыбнулся, двумя пальцами поднимая с блюдца небольшое пирожное с мерзкой консервированной и жутко сладкой вишенкой.
- Желание первое, - возвестил он официально, пристраивая пачкающееся кремом пирожное на блестящий от чистоты носок своей туфли. – Съешь его. И чтобы туфля осталась такой же чистой, как была. Без рук, - он не удержался от восторженной улыбки, наслаждаясь собственной идеей и даже облизнувшись напоследок.
В этот момент учителя и зашумели вслед за всей столовой. Успокоившись и решив просто стерпеть выходки Грэйсли, они предпочли на происходящее не обращать внимания, демонстративно игнорируя и выказывая свое неодобрение.
- Клянусь, никогда не буду играть, - Пит обвел взглядом мученика потолок столовой, а потом собрал руками волосы в хвост и наклонился было, как Морис участливо решил подсказать.
- На коленях удобнее будет. А то уронишь – с пола слизывать придется. А с первого раза не влезет, боюсь, - он скалился, искренне получая удовольствие от происходящего.
Пит почти неслышно выругался и встал на колени перед скамейкой, одной рукой продолжая держать волосы, чтобы не мешали или не испачкались, а вторую поставив локтем на скамейку.
Нил закатил глаза, машинально испытав к нему жалость, но потом вспомнил, что Морис остался единственным, кто общался с ним довольно близко и ничего против него не имел. Не стоило ссориться на пустом месте, ведь сам-то Пит особого неудовольствия не выказывал.
Мог просто наотрез отказаться, пожаловаться учителям, но не сделал этого. А у Нила и без того своих проблем хватает. Например, Остин, который закипал от ненависти, и от которого даже исходил жар.
«Может, он просто заболел», - утешил себя Нил, поворачивая голову и сладко на него глядя, изо всех сил стараясь. Остина перекосило, но он вернул внимание к ноге Мориса.
Зрелище доставляло то еще удовольствие. Особенно, после приставаний Пита, от которого Остину поначалу сложно было отделаться, как бы он ни старался.
Теперь ему явно было, чем заняться в свободное время, да и не только в свободное, хотел он этого или нет.
Питу почему-то было не стыдно, а если и смущало всеобщее внимание, которое он чуть ли не физически всем телом чувствовал, оно все равно приносило занятию какой-то особый оттенок секретности.
Восторженность тем, что он делает что-то, чего не будет ни у кого в воспоминаниях, кроме него, захватывала целиком и полностью, так что даже румянца от стыда на щеках не появилось.
Было и смешно, и как-то странно, в груди постепенно теплело, почти достигая неестественного жара, так что торс взмок, и рубашка прилипла. Под пиджаком, конечно, никто не заметил бы, и Питер этому искренне радовался, а вот тому, что начал заводиться, рад был не очень.
От туфли исходил специфический запах кожи и крема для чистки обуви, а пирожное на вкус было убийственно сладким и на языке просто таяло. Даже мерзкая вишенка его не испортила. Носок туфли пришлось лизнуть дважды, чтобы убрать следы сливок, и Пит вскочил на ноги, схватил салфетку и сплюнул в нее с чувством, морщась от отвращения. Мориса это ни капли не расстроило, настроение у него было просто фантастическим, а взгляд каким-то застывшим, глаза будто подернулись масляной пленкой. И даже снизу вверх на стоявшего возле стола одноклассника он умудрялся смотреть снисходительно, пока не убрал ногу под стол.
- Вот и чудненько. Осталось семь.
- Семь раз я этого делать не стану, - Пит заверил его ехидным голосом.
- Ой, и не понадобится, - Морис заверил в ответ, прищурившись с тем же сарказмом. – Я придумаю что-нибудь поинтереснее, - он пихнул его локтем в бок, едва Пит снова сел рядом, и вся столовая вернулась к своим делам, перестав таращиться.
Пит подумал, что это его не сильно воодушевляло. То есть, не должно было сильно воодушевлять. В смысле, это вообще никого не могло воодушевить хоть чуть-чуть.
Его это воодушевляло.
И вот за это было стыдно, он даже сам себя не мог понять, морщась в недоумении и у себя же мысленно спрашивая, что за чертовщина началась.
Абсолютно точно он знал только то, что вид Грэйсли, даже просто краем глаза замеченного в коридоре, начал вызывать у него какой-то рефлекс. Логике это не поддавалось, но больше ничье появление на горизонте так не волновало. Пит не очень-то радовался, конечно, когда чокнутого одноклассника, неудачливого самоубийцу и звезду местных сплетен видел… но вызывал он чувства, которые были определенно сильнее, чем к кому-либо другому из всех, кого Пит знал.
«Фу, чушь», - заметил он на всякий случай мысленно и взял вилку. Овощи после пирожного просто в горло не лезли, но сделать вид, что он безумно увлечен, было необходимо.
Остин в этот момент занимался тем же, усиленно притворяясь, что по-прежнему не замечает никаких дурацких взглядов, но стараясь делать это ненавязчиво, чтобы не сильно бросались в глаза его старания.
Нил втихаря торжествовал, стискивая зубы и пытаясь задушить смех в корне. Конечно, не отпускали опасения, что Остин вот-вот сорвется и просто даст ему в морду, но оно того стоило.
Остин заметил только то, как новенький выразительно вздохнул и весь как-то поник, расстроившись. Это было последней каплей.
- Какого хрена ты сюда, вообще, сел?..
Нил промолчал, обиженно поджав губы, но на самом деле все еще пытаясь не улыбнуться.
- Я с тобой разговариваю, - намного тише, чем обычно, продолжал бормотать Остин, повернув к нему голову и подавляя желание шипеть это прямо в ухо, чтобы было убедительнее.
Нил все равно не отвечал, да еще и вид у него стал такой недовольный, как будто Остин его уже достал. Бесило невероятно.
Бесили еще и Олли с Николасом, которые не разговаривали с момента, когда прозвучала та самая фраза. Правда им было веселее, чем Остину, насколько он мог судить. Они переписывались на салфетке, лежавшей между ними, и он даже не жалел, что не имел возможности узнать тему разговора.
Вряд ли это была формула лекарства от рака или старения, а об их романчике он знать вообще ничего не хотел. Было еще немного обидно не за себя даже, а за Олли, потому что Остин уверен был, что Бедетти того не стоил. Кому угодно понятно, что у них зашло уже гораздо дальше простых лапаний под столом и тому подобного. Иначе с чего бы Бедетти, законченному выпендрежнику, усмирять свои капризы и самому первым делать настолько крутые шаги?
«Гадость. Вот и посмотрим, как ты потом ныть будешь, что он гондоном окажется, а со мной ты поругался», - думал Остин злорадно, когда на них исподтишка косился.
Он действительно не хотел знать, что они там писали на салфетке.
Но не отказался бы посмотреть.
«Окей. Если без «если» и без «вдруг», то… когда тебя вызовут к директрисе, что ты скажешь? Что это шутка? Или будешь утверждать, что это не ее дело?» - Олли от своего не отступал, но подобрал гениальное слово для описания своих сомнений. «Когда». Ведь и Николас тоже должен был понимать, что рано или поздно вызовут каждого из них по отдельности или даже обоих вместе в любом случае. Надавят немного на совесть, пригрозят вызвать родителей или, в случае Олли, ближайших родственников, потом отправят беседовать с Анной.
Олли от перспективы был не в восторге, да и Николас тоже, если даже и не был против самой Анны, то обсуждать что-то подобное с ней желанием не горел.
«А это важно?» - написал он на салфетке в ответ.
«Неважно, наверное. В смысле, этого может и не случиться, кто знает. Но удобнее договориться на случай, если все же случится».
«Если», - передразнил Николас, хмыкнув, пока писал это.
«Но так удобнее. Чтобы дебилами потом не показаться. Чтобы не испортить все. Вдруг ты скажешь, что это шутка, а я скажу, что нет, моих вызовут, твоих – нет, и я в итоге на тебя обижусь за это».
Салфетка закончилась, несмотря на мелкий почерк, которым они старались ограничиваться в «разговоре».
Николас ее перевернул и начал писать ответ, поджав губы раздраженно.
«Ладно, ты прав. Тогда, может, проще будет все отрицать? В смысле, доказательств у них нет, а расселить они нас не смогут. А если упираться, типа, имеем право, в правилах не запрещено, расселят».
«За это Анна отвечает, а твоя мать, смотрю, с ней что хочет, то и делает. Так что есть шанс, что и не расселят».
Николас не стал отвечать письменно, просто наклонился и зашептал ему в ухо с абсолютно серьезным видом, чтобы это не выглядело как-то странно, если вдруг кто-то посмотрит.
- Я, вообще-то, рассчитывал послать ее, если она вдруг начнет цепляться. В смысле, «не пошла бы ты, мам, со своей точкой зрения».
- Примерно то же я бы сказал дяде, - Олли ответил с усмешкой.
- Только если я так отвечу, на Анну она надавит, конечно, но не в том смысле. И тогда все, до конца года можно забыть о… обо всяких там…
- Я понял, - Олли кивнул, постепенно переставая прислушиваться, ругая себя за это, но все равно глядя на чужую челюсть, чувствуя слабый запах одеколона, которым разрешил Бедетти утром политься в разумных пределах. Несколько сантиметров, и его лица коснулись бы чужие волосы, запах шампуня смешался бы с одеколоном, и жизнь стала намного лучше.
Он был бы не слишком удивлен, но польщен, если бы узнал, что Николас в этот момент думал о том же, разглядывая его шею и пытаясь заглянуть за воротник рубашки.
- Тогда скажем, что это чья-то дебильная шутка? – он уточнил у старосты поверхностным, тихим голосом, похожим немного на шепот, но каким-то уж очень ласковым для простого шепота.
- И хрен они что докажут, а если Анна вдруг попробует расселить, твоя мать ее быстро поставит на место, - расчетливо поставил точку в обсуждении Олли.
- Теперь тебе, смотрю, уже не кажется смешной идея жаловаться мамочке, даже моей.
- Может, я просто завидовал, что кое-кто может ей жаловаться, а я не могу, - Олли признался, сам того не ожидав.
Николас улыбнулся молча и отодвинулся, наткнулся на взгляд Остина, который выражал что-то среднее между насмешкой и презрением. Олли это заметил тоже, но пожал плечами и вернул все внимание Нилу, решив вдоволь поиздеваться.
- Я прямо удивлен. Ты снова здесь? Круговорот Макмиррена в скамейках?
Нил по-прежнему молчал, а потом наконец решился, досчитав ровно до ста, прикусив язык напоследок, задушив малейшие намеки на смех еще в горле.
- Знаешь, у тебя какие-то проблемы с психикой, наверное, - с абсолютно серьезным выражением лица обратился он к Остину, и тот дар речи от неожиданности с возмущением потерял. – То ты, как бы, за меня, потом ты бесишься, что я не хочу с тобой разговаривать, а теперь я хочу, а тебе это вдруг не надо. Как-то даже забавно, если бы не было тупо. Надеюсь, ты когда-нибудь представишь, каково при всех сказать, что ты педик, предложить кому-то… ммм… общаться, как бы, а потом получить такое «пошел ты» в лицо при всех. Я не такой обидчивый, конечно, может, при всех тебе и стремно было, вот я сюда и сел. Ну, типа, мало ли, вдруг ты захочешь что-то сказать. Но, видимо, нет. Ладно. Не подходи ко мне больше. Просто ты, как бы, пытался привлечь мое внимание той безумно «смешной» шуткой с Аланом, и ты его привлек, а теперь оно тебе резко по барабану. Вот и отвали, - он выразительно двинул бровями и встал из-за стола.
Выражение округлившихся глаз Остина нужно было видеть, но Олли не мог на него посмотреть, потому что выглядел так же – опешившим в недоумении, растерянным и недоверчивым.
- Что это только что было?.. – выдал он наконец, все еще не моргая. Остин таращился на уже пустое место на скамейке рядом с собой, пытаясь переварить все услышанное и понимая, что начинает верить в то, что ему только что сказали. И правда. Что, если Нил просто так «играл», когда нашел повод «бросить» его? А Остин ему возьми да и начни мстить вдруг. И Макмиррен опомнился, решил извиниться, даже нашел смелость при всех признаться утром, да еще и восстановить справедливость, искренне и откровенно признаться… а Остин…
«Мать твою, да что за жопа меня окружает», - подумал Остин в отчаянии.
- Кстати, - Николас пихнул старосту локтем в бок, услышав его вопрос, но не зная, что на него ответить. – Это мы с Остином подстроили вчера ту фигню с Мерфи. Ну, типа, поржать над ним, все такое. А потом тебя увидели. И если бы ты спросил, какого хрена мы там делаем, а потом увидел их… Мерфи ляпнул бы, что это все Остин придумал, и Нил въехал бы, что я с ним заодно, и он психанул бы, побежал жаловаться, и тебе бы тоже влетело. Так что… ну… нам просто пришлось сделать вид, что мы там случайно оказались. А потом, типа, так же случайно там появился ты. Да, Остин?
Остин сначала захотел, чтобы у него в этот момент разорвалось сердце пополам, жизнь покинула тело, и отвечать за свои поступки и дурацкие признания Бедетти не пришлось. Потом он нашел в себе силы и наглость кивнуть и нервно улыбнуться.
- Ну, да. В смысле… мы не для тебя всю эту чушь разыграли. Для него. Ну, типа, чтобы он не подумал, что ты тоже с нами, чтобы тебе не влетело. Но Мерфи ему все равно растрепал, и он все знает. То есть, он думает, что это все я придумал, и все.
Олли молчал, пялясь на пустое место, оставшееся там, где сидел Нил.
- Гениально, - вдруг выдал он так же тихо, как бывший друг и, вроде как, бывший враг, да еще и… его парень. – В смысле… блин… если бы я не приперся… Мерфи вдул бы ему, а вас бы они не спалили, и я бы, типа, не при чем… и во всем виноват был бы Мерфи, если что, ему бы влетело, а Макмиррену надавали наконец. Черт… ну зачем я потащился вас искать, уроды, - Олли с обидой закатил глаза, переходя на шепот. – Это же было… гениально… и слава богу, мне не пришло в башку перед тобой извиниться еще! – он огрызнулся на Николаса вдруг и пихнул его локтем в ответ. – Сраный актер, так тебе и надо.
- Так вот, какого хрена утром в душе было! – Николас потер ушибленный бок, не особо на старосту обижаясь за это, испытывая даже облегчение из-за того, что никаких моральных предрассудков Олли дурацкой выходкой они не задели.
«Если бы мы его предупредили, может, все и получилось бы, и вместе бы поржали. Вот блин», - подумал он только с сожалением.
- В смысле? Что было утром в душе? – Олли поморщился, глядя то на одного, то на другого. Он пришел в душевую позже Николаса, оставленный им спать дальше. Бедетти просто не умел будить людей, которые спокойно спали и смотрели сны рано утром.
- Я пришел утром, а там все ржут, как больные, и Остин психует, пффф, он предлагал тебе «дружить»?! – Бедетти чуть не загоготал на весь стол, стукнув по нему ладонью.
Остин скривил морду и брезгливо поморщился.
- Залез в кабинку, начать лезть, а потом орать на весь душ, что он гомик и готов со мной крутить. А оно мне надо. Кстати… о гомиках… - вдруг запнулся он за собственные слова, и Олли с Николасом одновременно подумали об одном и том же. Олли, правда, засомневался, что Остин настолько оскорблен их ссорой, чтобы вдруг переходить на личности.
Остин же вдруг осклабился.
- А что, если рассказать завучу про него?.. Посидит пару вечеров у Анны, поговорит с ней… обо всем…
- Не выйдет, - Бедетти покачал головой, вздыхая. – Ты свалил, а он прикинулся, будто поржал над тобой. Реально. Все ржали, как больные, потом. Я не въехал сначала, но раз так, то… получается, это он тебя надрал. Только если это так, нафига ему сейчас было это выдавать? – он кивнул снова на пустое место, намекая на выступление Нила за столом.
- Припадок? – Олли предположил не всерьез.
- Это и так понятно, но с чего бы вдруг. Он, по-моему, что хотел, уже получил, поржал, - Остин ответил машинально, все еще не привыкнув к тому, что на голос Олли нужно реагировать враждебно, а не спокойно. Олли тоже об этом немного забыл, уйдя вглубь рассуждений, пытаясь понять ситуацию, которую явно пропустил утром, о чем жалел.
- Хотя, смотри. Может, вся хрень, которую он тут только что нес – это правда. Утром он всерьез тебе пытался признаться, все такое, а ты его, вроде, послал же. И ему было стремно, само собой, все же пялились, вот он и прикинулся, будто просто комик такой и над тобой поржал. А сейчас же на него уже никто не смотрел, вот он и выдал.
- Может, - согласился Николас, тоже на Остина уставившись. Он на них обоих смотрел по очереди, все сильнее мрачнея.
- Ненавижу, когда такое происходит, - честно признался он.
- Если уж вы признались, и получается, что Макмиррен – придурочный гомик… Остин… - Олли с трудом начал признание и зажмурился на мгновение, решаясь из последних сил. – Та тетрадка была ненастоящей. В смысле… тетрадка-то была обычная, но я не вел дневник, - он уставился в свою тарелку. – Просто хотел тебе подгадить, - еще и хмыкнул, чтобы поставить точку.
- Я заслужил, - Остин резко ответил, соглашаясь, даже оправдывая его. – Но это ничего не меняет.
- Но мне, блин, как-то легче, если ты знаешь. Не люблю врать.
Остин кивнул и пожал плечами, поднимаясь из-за стола вместе с подносом.
- Это круто. Но что было, то уже прошло, забьем. В смысле, все, ладно? – он посмотрел на них сверху вниз. Николас с Олли переглянулись, даже не как друзья, не как то, чем они стали на уроке литературы. Как «Клуб тех, кому насолил Остин Дэнли».
- Я забил, - Николас вздохнул мучительно, но решив прекратить ненавидеть Остина за давнюю глупость.
- Я тоже, - Олли кивнул.
Остин постоял еще минуту молча, понимая, что прав – прошлое уже не вернуть, и перемирие с раскрытыми тайнами всяких мелких обманов ничего не изменит. Он виноват и сам себя не простит, да и перемирие не означает прощение. Олли и Бедетти его тоже не простят, скорее всего, никогда. Никакой дружбы. Но теперь, по крайней мере, никакой вражды и злобных, искренних подколок, направленных чисто на оскорбление или обиду.
- А теперь у меня остался конченый гомик, которого даже завучу не сдать, потому что все скажут, что он надо мной поржал, а я, дебил, повелся. Чудесно, - он подвел итог разговора, самого обеда и середины дня. – Пойду, повешусь.
- Завещай мне что-нибудь, - попросил Олли, не удержавшись от ехидства.
- Я оставлю завещание под подушкой, - пообещал Остин со вздохом и ушел с убитым видом, но почему-то гораздо более спокойным и довольным, чем перед обедом.
Глава 48
Работа психологом в мужской академии оказалась именно такой, как Анна ее себе представляла. Она могла бы устроиться и в женскую, но испытывать на себе огромную, убийственной силы волну ревности учениц не очень-то хотелось. Вряд ли они оценили бы ее внешность так же, как это делали ученики Паддингтона.
Познакомившись с преподавателями и учениками Дарремвофта во время их недолгого присутствия в академии, Анна поняла еще и то, что ей здорово повезло с выбором именно Паддингтона. Скорее всего, работа в Дарремвофте не была бы такой приятной.
Может, была бы даже опасной.
Каждый мальчишка, юноша лет шестнадцати или семнадцати видит себя главным героем в каком-то боевике. И его жизнь для него – сплошной фильм, в котором он не имеет права оступиться, чтобы не показаться зрителям ничтожеством и тряпкой. К этому стремится каждый, как она успела понять, и этим объясняются все проблемы с самоуважением, все комплексы и неумение говорить о своих проблемах. Ведь у главного героя не может быть проблем, он не может быть неудачником, иначе все пойдет прахом.
Мужчина не может быть второстепенным персонажем в собственной жизни, поэтому готов убить кого угодно на своем пути, лишь бы остаться на высоте. И когда вокруг нет ни врагов, ни соперников, ни даже человека, ради которого стоило бы стараться, он путается, пугается и растерянно опускает руки. Конец фильма на двадцатой минуте.
Внезапно, без титров, и хочется покончить с собой, будто сериал перестали финансировать.
Анна была восхищена, старалась следить и помогать, как только могла, не вмешиваясь. Психолог не может вмешиваться в ситуацию, потому что даже его мнение не считается объективным. Любое действие будет лишь следствием личных привязанностей и сугубо индивидуального мнения о ситуации.
Любое действие может повлечь за собой настоящий эффект бабочки – неловкое слово потянет за собой торнадо, которого Анне не хотелось уж точно. С другой стороны, никто не запрещал ей утешать Остина, который явился покаяться, поплакаться и похвастаться перемирием с теми, кому успел насолить.
За свою жизнь Анна, как женщина, а не как специалист по человеческим проблемам, успела заметить, что мужчины в отчаянии способны на многое. Неважно, сколько им лет. В любом случае, половозрелая особь мужского пола, заблудившаяся в своем жизненном пути, но пышущая здоровьем и страстью, может искать только одного – утешения в чьих-то ласковых объятиях.
Женских, определенно. Ни один мужчина, будь он трижды голубым, сочно синим, как море в глубине, не сможет пожалеть так, как женщина.
Потому что ни один мужчина не прощает слабости как другим мужчинам, так и себе, потому что тоже является мужчиной. Мужские слезы, если только это не ребенок, кажутся чем-то ужасным, разрушительной силы кошмаром, вгоняющим в отчаяние кого угодно.
Когда плачет женщина, это вызовет у любого желание пожалеть ее, поддержать, заступиться. Когда плачет мужчина, кто угодно поймет, что положение уже хуже некуда, и стоит тоже опустить руки, упасть и зарыдать в отчаянии, без единой надежды на спасение.
Потому что мужчина обязан быть сильным и искать выход до последнего, и только если его не найдет, может разрыдаться от жалости к себе. Жалеть себя имеет право каждый, но показывать слезы – только слабак.
Суть этого отношения, которое не в силах переломить никакое равноправие полов, заключается в том, что даже насквозь голубой мужчина не сможет относиться к плачущему любовнику на одну ночь без презрения и какой-то брезгливости. Даже если они давно знакомы, это будет для него разочарованием, не говоря уже о поверхностных, ищущих просто развлечения.
Слезы – точно не то, чего они ждут от человека, который вызвался подарить им ночь страсти.
Женщины же, которые легко пускают к себе в постель кого угодно, привыкли жалеть себя и не видят в этом ничего предосудительного, да и общество их не смеет осудить. Сильным должен быть мужчина, а не они. И когда мужчина плачет, женщина поддерживает, как может. Инстинкты срабатывают сами по себе, без желания людей, и единственное, что женщина, пустившая к себе в постель мужчину, испытает при виде его слез – сострадание. Она проникнется жалостью без унижения, постарается понять и утешить, убедить, что все не так плохо.
Ни один мужчина не сможет так искренне жаловаться на свое бессилие другому мужчине, как сможет сделать это с женщиной. Остин этого не знал, но на подсознательном уровне будто бы понимал.
С другой стороны, у него не было особого выбора, все если не отвернулись, то испытывали к нему безразличие. Даже то, что он гордился своим поступком по отношению к бывшим друзьям, не спасало от жуткого упадка сил. Каждый правильный поступок стоил не меньших усилий, чем забег на несколько километров, и это жутко выматывало, а расслабиться было негде и не с кем. Морис? Больше не выйдет. Олли? Уже все равно. Николас? Последний человек, которому Остин хотел бы показать свою слабость. Пусть не враг и не соперник в чем-либо, но слишком убийственно показывать свою слабость тому, кого смог нагнуть, продемонстрировав свое превосходство в мужестве.
Что теперь? Показать Бедетти, что это было вовсе не так, что он все же сильнее? Остин скорее с крыши бы прыгнул.
Нил Макмиррен? У Остина уже намечались какие-то планы на его счет, но для этого нужен был трезвый ум, свежее, кристально чистое сознание, которое ничем нельзя было бы обмануть.
Дождь, слякоть, грязь и туман в его голове этому совсем не способствовали, и выход он нашел в кабинете психолога.
Правда, не совсем тот, который там обычно искали остальные ученики Паддингтона. Убедить Анну было несложно, надавив лишь на жалость, разрыдавшись перед ней, уткнувшись лицом в вырез на ее блузке и крепко обняв, сползая на пол и опускаясь перед ней на колени. Анне пришлось сесть на кушетку, а потом вздохнуть тяжело, понимая, что обычной беседой с таким, как Остин, не справиться. Она погладила его по волосам, пытаясь утешить словами, нахваливая за смелость в по-настоящему правильном поступке, убеждая не делать поспешных выводов и не влезать в жизни младшеклассников.
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |