Экскурсовод была женщиной, она загадочным голосом рассказывала о том, что когда интернат снова открыли, он был в отвратительном состоянии, в таком, до какого не мог дойти за какие-то лет тридцать, даже меньше. Этим она пыталась намекнуть на то, что Стрэтхоллан закрылся куда раньше, чем шестьдесят четвертый год. Жители города в порту на том же острове вообще придумывали такие байки, что мне было не то смешно, не то жутко, а они в это свято верили и рассказывали об интернате с ужасом. Мы все, кто ездил, поверить не могли, что люди могут настолько бояться какого-то здания, что оттуда до девяностого года ничего никто не украл. Говорят, там осталась даже мебель, которая была сделана веке в девятнадцатом.
В Толлум-тауне, куда нас сначала привезли на пароме, нас снабдили интереснейшими напутствиями, вроде: «Удачи вернуться оттуда» или «Тот, кто попадает в Стрэтхоллан, уже никогда не будет прежним». Наверное, нас просто пугали.
Это впечатляло, так что все были в экстазе, когда мы только приехали. Правда интернат не выглядел так, как нам его раньше описывали, там не было жутких туч на небе, там вообще светило уже вечернее, садящееся за горизонт солнце. Оно освещало холмы, оттеняло темные стены леса, уже не золотило холодную даже не вид воду в озере. Верхняя часть лестниц с трамплинами была сломана, упала в озеро, да так там и осталась, судя по всему. Сад зарос, увядая не менее буйно, чем цвел летом, я уверен. Само здание оказалось чисто черного цвета, с ободранными белыми рамами, со вставленными новыми стеклами.
Экскурсовод сказала, что когда интернат решили открыть для туристов, пришлось заменить множество покрытий пола на верхних этажах, вставить стекла в окна, починить главную дверь и заменить замки. Но я клянусь, когда мы только ступили на широкое каменное крыльцо со стертыми, стоптанными ступеньками, я готов был умереть от ужаса, внутри все замирало. Внутри было не то, что пыльно и грязно, но как-то заброшенно, неуютно. Экскурсовод мрачно, тихим, скорбным голосом рассказывала официальную версию существования Стрэтхоллана, традицию марша перед школой, традицию разделения учеников на команды, названные в честь планет солнечной системы. Рассказывала о том, что у интерната была собственная конюшня, которую мы видели, когда приехали, а за школой расположено поле для скачек. В общем, мне показалось, что ученики того времени были просто суперменами, если они могли заниматься столькими вещами, не уставая. Да еще и учиться, к тому же. Это же как упахаться можно?
Экскурсовод тем временем перешла к самой интересной части истории интерната, сообщив, что жители Толлум-тауна уверяют – интернат был закрыт после того, как сгорел в тридцать девятом году. То есть, примерно в годы Второй Мировой каким-то образом загорелся первый этаж, взорвалась плита, и постепенно весь интернат, полный спящих и ничего не подозревающих учеников, заполыхал огнем посреди ночи. Жители Толлум-тауна были уверены в правдивости того, о чем говорили, они готовы были поклясться, что в тридцать девятом сгорела директриса интерната, Шарлотта Бишоп. Погибли все, большинство просто задохнулись в дыме, кто-то сгорел заживо, не сумев выбраться из горящего здания, но те, кого удалось спасти, умерли от полученных ожогов в госпитале Толлум-тауна.
Мне не верилось, что это правда, ведь если интернат горел, то почему кабинеты, в которые нас пускали, не были почерневшими и обуглившимися? Правда, обои там висели обрывками, клочьями, специально оставленные в том состоянии, в котором интернат был найден до открытия в нем своеобразного музея. Обычно в музеях все расставляют на полочки, окружают стеклом и ставят на сигнализацию. В живых музеях, основанных в местах, подобных Стрэтхоллану, все выглядит так, как выглядело в то время.
В апреле тридцать девятого года в огне погибли все, кроме старшеклассников. Их успели отвезти в госпиталь и пытались спасти, но ничего не вышло. Среди этих старшеклассников был и сын самой Шарлотты Бишоп. Его звали как-то мудрено очень, кажется, Реджинальд или что-то в этом роде. Нет, Ромуальд. Это имя сложно забыть.
Экскурсовод уверяла, что жители Толлум-тауна еще помнят рассказанную их стариками историю Стрэтхоллана. Как в госпиталь привезли нескольких парней, выглядящих так, что медсестры теряли сознание. Экскурсовод живописала вид пострадавших, будто она сама там находилась в ту ночь, стояла среди врачей, боровшихся за жизни несовершеннолетних парней. Они были даже младше нас, вот это меня задело.
Ромуальда помнили многие, весь Толлум-таун знал в то время, что он – родной сын директрисы. Правда сама она этого не признавала, не говорила даже самому парню, и он не был в курсе. Странно, учитывая, что нам показали фотографию в коридоре первого этажа – она была черно-белой, чуть пожелтевшей от времени, но там можно было узнать красивую директрису, стоявшую среди учеников в черно-белой форме. Она была роскошной, это точно. Укладка, светлый костюм, холодное лицо и взгляд акулы. Справа, с самого края в заднем ряду стоял ужасно похожий на нее блондин, у него были такие же светлые волосы, длиной до самых локтей. Строгое и спокойное лицо, гордо приподнятый подбородок, острый точеный нос. И тот же взгляд акулы.
Удивительно, как он не догадывался о том, что она – его мать, ведь они были так похожи.
В ту апрельскую ночь Ромуальда из огня вытащили, но медсестры, которым сейчас уже почти восемьдесят лет, помнили, как он умер в госпитале. Сгорела большая поверхность тела, кожа почернела и обуглилась, так что парень чуть умер от боли, когда с него пытались снять пригоревшую к телу одежду. А его длинные белые волосы не вспыхнули из-за их тяжести, а расплавились, прилипнув к плечам и спине. Экскурсовод сделала тогда жуткий голос, описывая, как с ума от ужаса сходили молодые медсестры, едва заглянув за занавеску его кровати. Человек, горевший заживо, мог только дышать с ужасным хрипом, со вставленной в горло трубкой, судорожно сжимать в черных кулаках простыню, пытаясь заглушить боль, и вращать глазами, выглядевшими ужасно на сгоревшем лице.
Говорят, это он и еще несколько старшеклассников, почти выпускников Стрэтхоллана, так и не спасенных в ту ночь, прокляли интернат, обещая, что вернутся туда.
С тех пор жители Толлум-тауна старались не появляться рядом с интернатом, зная, что каждый попавший туда с материка ученик, уже никогда не будет прежним, не вернется в настоящий мир. Он останется в мире погибших выпускников, которые затягивали в свои самые худшие кошмары каждого, «учились» с ними, «жили», «дружили», «любили». И выпускниками тоже были, выпускниками каждого года, потом просто пропадая и не оставляя после себя никаких следов. Не было ни одной новости от поступивших в Стрэтхоллан после тридцать девятого года учеников. Они поступали в интернат-призрак, а затем о них просто забывали. Возможно, где-то там, в их призрачном мире они и жили, вырастали, взрослели, уплывали с острова…
Но на самом деле интернат давным-давно был закрыт. На кладбище Толлум-тауна якобы было около пятисот могил тех самых учеников, но плиты уже заросли травой, сорняками, за ними никто не ухаживал. Они находились в самой старой части кладбища, где уже никого не хоронили. Но стоило туда зайти, посмотреть на выбитые на плитах имена – становилось понятно, в земле под этими плитами лежит то, что осталось от учеников Стрэтхоллана.
В общем, история была, что надо, даже наши равнодушные к романтике и ужасам девчонки остались под впечатлением. В конце концов, почему бы и не верить во что-то такое? Это интересно.
Тогда мне стало скучно слушать дальнейшие бредни про правила интерната, про то, как ученики должны были себя вести, разговаривать с учителями… Я решил прогуляться просто так, по коридору первого этажа. За лестницей оставался еще один поворот, который вел в коридор, кабинеты которого были закрыты для экскурсий. Уж не знаю, почему, но туда нас не водили и вести явно не собирались. Самый последний кабинет оказался открыт, дверь висела на одной петле, а внутри было тихо-тихо, и пахло пылью. А еще деревом. Слой пыли на старых партах был таким толстым, что смахнув его, можно было еще долго чихать. Только на той, что стояла в заднем ряду у окна, откуда-то появился отпечаток руки. Не очень свежий, уже тоже покрывшийся тонким слоем пыли, но я был уверен – это оставил какой-то турист. На той же парте заметно было, что на ее поверхности что-то вырезано, какое-то слово, закрытое серым слоем пыли. Ее стоило только стереть, и вырвалось невольное хихиканье – на деревянной крышке чем-то острым было криво вырезано «Слизняк».
В самой парте, когда я ее открыл, обнаружились старые листы бумаги, исписанные мелким почерком, два сломанных карандаша, широкое серебряное кольцо, потемневшее от времени и то, что мне понравилось больше всего – шкатулка с лакированными лошадьми на ее боках. Она была квадратной, заводилась ключиком, а потом должна была открываться, но механизм заело, и я убрал ее обратно, пока никто не заметил. Но кольцо сунул в карман. Все равно никто не заметит, что оно исчезло. Может, его и вовсе здесь не было, ведь кабинет закрыт для экскурсий.
На парте прямо перед доской тоже были следы то ли от циркульной иглы, то ли от ножа для бумаг. Но и слово, вырезанное там, было намного обиднее, чем «слизняк» на парте у окна. И почерк, которым вырезано было слово «Грязнокровка», напомнил мне тот, что украшал листы в парте «Слизняка». В ящике под крышкой первой парты обнаружилась не такая уж старая фотография. Она тоже была черно-белой, но уже лучшего качества, чем та, что висела в рамке в коридоре.
И мне хватило адреналина, когда я сначала посмотрел на дату, повернув снимок – март тысяча девятьсот пятьдесят первого года. На фотографии были запечатлены те же самые старшеклассники, которых я видел на снимке тридцать девятого года, сделанном в январе. Эти высокие парни стояли на заднем плане – здоровяк с кудрявыми волосами, идентичные мальчишки с расчесанными на косой пробор волосами, пучеглазый дохляк, высоченный придурок, широкоплечий коротышка, очкарик с умным лицом. Все они стояли по центру заднего ряда, а справа, как и на старой фотографии, «притаился» блондин, сын директрисы, насколько я понял. Только теперь его волосы были забраны в растрепанный хвост, и он улыбался, хотя глаза оставались такими же холодными. И рядом с ним был еще какой-то парень с волосами до плеч и невероятно хитрой мордой, облокотившийся на плечо блондина, перекрестивший лодыжки. Директриса этого не видела, глядя прямо в камеру, так что наверняка не могла сказать ему вести себя прилично перед фотографом.
В общем, эти двое были явно довольны собой и друг другом.
Вот только как мог этот блондин выглядеть одинаково в январе тридцать девятого и в марте пятьдесят первого?..
Фотографию я убрал обратно и захлопнул крышку парты, вышел из кабинета побыстрее, ощущая себя каким-то героем готического романа, испугавшимся привидений. Вот идиот.
Меня никто не искал, впрочем, неудивительно, кто бы стал меня искать? Если меня тут оставят, никто и не заметит. Разве что, через неделю.
На выходе что-то заставило остановиться, даже не знаю, почему. Может быть, потому что солнце неожиданно скрылось, кабинет потемнел, перестало вдруг пахнуть пылью, а за моей спиной раздались чьи-то голоса. Сначала я в шоке застыл, а потом метнулся оттуда подальше, не оборачиваясь, чтобы не увидеть чего-нибудь страшного. Экскурсия с нашими сонными, усталыми дегенератами уже отошла к столовой, где красовались огромные, длинные дубовые столы и тяжелые стулья. Некоторые лежали на полу, потому что не хватало пары или тройки ножек, валявшихся рядом. Рваные скатерти украшали столы, стены радовали серостью, просто краской, а не обоями.
Только когда экскурсия закончилась, уже все выходили, я, как самый одаренный, остановился на пороге интерната, чтобы оглянуться. Может, я вообще сюда больше никогда не вернусь? Может, его снова откроют, и он опять заработает когда-нибудь? Кто знает.
В любом случае – я обернулся совершенно зря, потому что не было солнца, светящего в окна, была светлая серость, проникавшая в самое сердце и холодящая его. Были гладкие стены с ровно приклеенными обоями, белые потолки, аккуратный пол и ковровая темная дорожка на лестнице, видной только парой ступенек от входа. Слышен был шум, гам, звон вилок, тарелок из столовой, ор малышни, ломающиеся голоса подростков и ровные интонации старшеклассников.
Возле лестницы стоял блондин, так что, увидев его, я примерз к месту, по телу от глаз до пальцев на ногах пронеслись мурашки. А он стоял, привалившись плечом к стене, скрестив руки на груди. И даже на расстоянии метров десяти мне было видно, что он выше меня примерно на полторы головы. Он был одет в рубашку и черный жилет, точно такие же черные брюки и черные туфли. Его распущенные волосы спускались до самых локтей, расчесанные на ровный пробор.
Нельзя было назвать его некрасивым, но красота была явно из разряда того времени, ведь тогда считались идеалами такие вот ледяные, отмороженные физиономии с тяжелым взглядом.
Если верить тому, что рассказала экскурсовод, в интернате не было учеников старше восемнадцати лет. Но мне в тот момент как раз должно было исполниться восемнадцать, а он выглядел намного старше, чем я. Или просто взрослее?..
Мне показалось, что он меня видит, хоть и было ощущение, будто смотрит сквозь меня. Его кто-то позвал сверху, с лестницы, возле которой он стоял, но обычная фраза: «Ты что, застрял?!» показалась мне сказанной на чужом языке, такой глухой она была. Будто из-под воды донеслась.
Блондин посмотрел влево и вверх, будто уставившись на кого-то на верхней ступеньке. А потом одарил меня на прощание последним ледяным взглядом и пошел по лестнице к зовущему его человеку.
Стоило моргнуть, и снова запахло пылью, солнце грело стены, пыль купалась в этом свете, а интернат просто кричал о своей заброшенности. Ведь только что здесь все было таким живым?..
Или у меня просто галлюцинации. Я точно ненормальный и слишком впечатлительный.
* * *
- Эй! Дверь! – Хэнк уже третий раз звал Тима, а тот продолжал сидеть за партой и смотреть в стену, не моргая и не реагируя на оклики. Джексон давно ушел, учительница с остальными тоже, оставив ключ на столе и сказав запереть кабинет последнему, кто будет уходить. Далтон, как самый гениальный, вызвался поднять стулья, а поднять стул Шэннона вместе с ним самим он не мог.
Тим дернулся, уставившись на него и наконец вернувшись из воспоминаний об интернате. Надо же, продумал целый час об этом, совершенно абстрагировавшись от реальности, не замечая, что идет урок, и что учительница что-то там говорит.
Он решил, что придет домой и найдет то кольцо, которое стащил из интерната. Отчистит его любым способом и будет носить, раз уж оно у него есть. Почему нет, в конце концов? Сейчас как раз та ситуация, в которой надо ответить на вопрос «Да или нет?» однозначное «да».
- Господи, да иди ты уже! – Хэнк вытолкал его, подпихнув в плечо, а сам пошел к столу, чтобы забрать с него ключ. Тим оскорбленно удалился по коридору к двойной синей двери, возле которой уже не толпился народ, жаждавший покинуть обитель зла.
Далтон подошел поднять его стул, чтобы перевернуть его ножками вверх и поставить на парту, но заметил, что недотепа одноклассник оставил какую-то книжку. На учебник это похоже не было, потому что учебники были формата А4, а данная книжка была куда меньше. Как записная.
Хэнк посмотрел сквозь свою пони-челку на дверь кабинета, открытую в коридор. Там никого не было, так что он взял коричневую, с мягкой, вроде даже кожаной обложкой книгу и открыл застежку с кнопкой.
«11 октября…» - увидел он на первой странице. Новый дневник Тим начал только недавно, потому что старый закончился, а в новом он не успел написать еще ничего такого страшного. Не считая последней записи, конечно, которую он написал нарочно, сразу же после записи о теории «Сделать или нет».
Хэнк вытаращил глаза, поняв, что это дневник, потом сложив в уме два и два, осознав, что у него в руках сейчас находятся самые сокровенные мысли недотепы и тихушника Шампуньки. Поэтому парень невольно усмехнулся чуть нервно, сунул книжку в свой раздолбанный рюкзак и закинул его на плечо. Стул так и остался стоять на полу, не поднятый на парту, а Хэнк ушел, заперев дверь и оставив ключ на вахте с вечно спящей вахтершей.
* * *
На самом деле, иногда нужно совершать то, о чем потом будешь жалеть. Этакие ошибки, о последствиях которых знаешь заранее, но не представляешь их масштабов. Но без ошибок нет опыта, а если нет опыта – жизнь стоит на месте. Стоящая на месте жизнь меня достала, я хочу чего-то нового хотя бы перед смертью, получить хоть что-то из того, что любой получает, не задумываясь.
Дурная слава. Вот, чего у меня никогда не было.
Как жаль, что в кабинете остался только Далтон сегодня, как жаль, что я завис и просидел там так долго, что все уже ушли. Хотелось бы, наверное, чтобы дневник забрал Челка Кэллоуби. Это было бы как минимум забавно, не так ли?
В моем дневнике слишком мало историй о том, что происходит со мной каждый день, совсем нет подробностей о событиях моей жизни. Потому что в моей жизни нет событий, в ней только бесконечные и бессмысленные размышления, но последние три страницы посвящены «феерическому событию», написанному и вообще придуманному ради кого-то из класса.
Сейчас появилось непередаваемое ощущение – осознание совершенной ошибки. Хочется побежать назад и с криком: «Подожди, не читай!!!» выхватить у него дневник, чтобы он не успел ничего увидеть, ведь это все – ложь. А он решит, что правда, и мне обеспечена такая репутация…
С другой стороны, останавливает мысль – я не просто Тим Шэннон, не просто недотепа с третьей парты у стены, я идиот, который наврал собственному дневнику, чтобы продемонстрировать эту ложь совершенному дегенерату. А он расскажет всем, я уверен.
* * *
Хэнк сам не знал, зачем читает этот дневник, если он такой неинтересный. Наверное, Челке Кэллоуби было бы интересно почитать подобные бредни о жизни, о ее смысле… Но Хэнка впечатлили только ключевые слова, зацепившиеся за редкие извилины его мозга. Слова: смерть, день рождения, тридцать пять дней, секс, секс, секс, любовь, ненависть, жизнь, секс, секс, секс, депрессия, ненависть, безответная, несчастная, секс, секс, секс.
В общем, Хэнк сам для себя многое решил и «понял», что чувствует недотепа Шэннон. Он же просто педик, умереть можно от смеха. Да еще и такой забавный. Но последние три страницы Далтона уничтожили, он даже понял, что не нужно жалеть о впустую потраченном вечере дома, закрывшись в одной из двух комнат. Он жил в квартире, снимаемой вместе со старшим братом, а вовсе не с родителями в большом доме. Это был первый шаг к взрослению, которое всех неизбежно ждало.
«Я иногда думаю о том, что если бы даже я смог в кого-то влюбиться, это осталось бы без ответа и стало бы несчастной любовью, бредом, не нужным никому, кроме меня. В таком случае – зачем? Зачем причинять себе все эти неудобства? Если хочется секса, в конце концов, можно найти человека на одну ночь. А можно и не человека.
Сижу и смотрю на Райса, как идиот. А он лежит на кровати, как хозяин, тупая псина. Помню, мать надрывалась долго, когда мы его завели, он вырос огромным, совсем не похожим на милую карманную крысу, типа чихуа-хуа.
Сейчас неадекватные мысли, та же ситуация, что я думал, есть только один вопрос и два варианта ответа. А почему бы и нет? Почему нет? ПОЧЕМУ НЕТ?!
Давай же, сделай это. Почему нет? Что такого, что будет-то? Никому от этого хуже не станет, никто не умрет, никто не узнает даже. В конце концов, многие люди этим занимаются, никто же до сих пор не пострадал?.. Это же не конь, это просто собака. И с ним не нужно разговаривать, встречаться, с ним не надо объясняться, он не ревнует, ему не нужны чувства, его вообще можно не брать в расчет, можно просто использовать. И не будет стыдно перед ним.
Черт, это идеально. Ну и ладно, ну и пусть будет так. Ведь говорят же, что любовь – сказка, сочиненная синими чулками. И я точно знаю, что если в кого-нибудь влюблюсь, если сделаю это с ним, если он вообще согласится, конечно, то он потом скажет: «А что ты думал? Любовь и романтика бывают только в сказках». Так что не думаю, что я разочаруюсь, и с человеком может быть лучше. И потом не буду всю жизнь мучиться, думая, не совершил ли ошибку, ведь до смерти осталось тридцать пять дней…»
Хэнк вытаращился на последние три абзаца, округлив глаза и приоткрыв рот.
- Эй, что ты забыл дома?! – возмутился старший братец, вернувшись домой, хлопнув дверью в прихожей и увидев куртку Хэнка на вешалке.
- Отвали, - буркнул парень, вставая с кровати, на которой сидел и читал дневник.
- Хэнк! – рявкнул Дэвид, дернув за ручку его двери чуть сильнее, защелка сама повернулась, открывая замок, так что старший брат заглянул в комнату и возмутился. – Сейчас Эстер придет, топай отсюда, давай!
- Уже ухожу! – рявкнул в ответ Хэнк, закрывая дневник на кнопку, которая там была, и убирая книжку в рюкзак обратно.
В голове было много мыслей, что Далтону вообще не было свойственно. В голове не укладывалось, как это так может быть. То есть, если сейчас он читал дневник, а день рождения Шампуньки Тима первого декабря… Значит, это было четыре дня назад. Четыре дня назад Шампунька Невыразительный Тим занимался сексом со своей собакой. С псом по имени Райс, огромной псиной породы лабрадор. Хэнк не раз видел отца Тима, который выгуливал этого монстра, монстр красовался лоснящейся гладкой шерстью и огромной пастью, мощными лапами и спиной, которую можно переломить разве что ломом.
Потом в невероятно «умную» голову Далтона пришла еще более гениальная мысль – ведь Райс – пес. Кобель, то есть. А Тим – парень. В смысле… Он же не мог трахнуть пса… Значит, это сделал пес…
Хэнк выкатил глаза так, что они стали даже почти большими, в отличие от их нормального состояния, а парень чуть не споткнулся о какую-то бутылку, валявшуюся на сухой, промерзшей земле огромного поля, огороженного сетчатым забором. Забор был местами порван, так что Хэнк пролез в одну из дыр и начал медленно, но верно пересекать поле по диагонали, чтобы как можно скорее попасть к своему дружку. Дружок был из тех, что поддержит любую идею, даст денег, составит компанию в любом деле, в выпивке тоже, найдет траву, поможет поржать над малолетками… В общем, дружок был идеальный. Хэнк даже думал, что с таким другом и девчонки не надо.
Разве что, Гезу нереально было представить педиком, хоть у него и было довольно смазливое лицо. Белые крашеные патлы всегда висели сосульками, даже если он намывал их раза три в день, что он и делал. Это было просто последствием химического осветления по рецепту «для гопников, на дому блондораном». И это не было похоже на волосы того же Тима Шампуньки, честно отстаивающего свое дебильное прозвище. У того шевелюра была на зависть даже, хоть он и считал это нормальной частью внешности. Не длинные, только до середины шеи, прямые и густые волосы он всегда стягивал тонкой резинкой в хвостик, чтобы не мешали. А Геза носил их распущенными, даже учитывая, что они были почти до плеч. Короче, Хэнк думал, что придется сильно-сильно постараться, чтобы влюбиться в друга, с которым он знаком вот уже лет десять, если не больше. А потом Хэнк понял, о чем ВООБЩЕ только что думал, и вздрогнул, брезгливо передернувшись. С ума сошел, что ли… Вот, что случается, если читать чужие дневники! Дневники долбанных гомиков, вроде тихушника Тима! Которые трахаются со своими собаками!
- Что? – сонно осведомился Геза, открывший дверь и застывший в ее проеме, так и не закрыв рот, открытый для зевка.
- Что? – переспросил Хэнк.
- Кто трахается со своими собаками? - уточнил парень, уставившись на него и наконец закрыв рот. Он был, как всегда, еще не до конца проспавшийся после очередного приема алкоголя в кровь, одетый в прикид, типа главного героя мультика «Эй, Арнольд!» Красная клетчатая рубашка была завязана рукавами на поясе поверх раздолбанных рваных джинсов, а вообще он был в черной футболке со стершейся надписью на груди: «Сперма содержит витамин Ц».
Геза был привычный, его можно было даже назвать уютным, если считать уютным запах перегара, исходящий от него. Хэнк к нему привык, а потому прошел в дом, не особо задумываясь.
- А где Лили? – уточнил он, заглядывая наверх, на лестницу.
- Отключилась, - пожал плечами «любимый сын» этой самой Лили. Любимым развлечением красотки Лили были откровения в адрес сына, среди которых попадались: «Когда я тобой залетела, я хотела сделать аборт. У меня даже было назначено».
- Бывает, - согласился Хэнк, взял протянутую бутылку пива и сел на продавленный модный диван зебровой раскраски. Вообще, квартира семьи Собербио напоминала помойку. Или гардеробную рок-звезды, там тоже негде было протолкнуться, везде валялись шмотки, и было грязно до умиления. – Ты прикинь. Знаешь же Шампуньку из моего класса?
Геза задумался, вспоминая всех, кого знал из параллельного.
- Дохлый, обкуренный? – в его памяти всплыл длинный нос, малюсенькие зрачки и багровые волосы, прилизанные пеной для укладки. И челка.
- Нет, светлый такой. Ну такой…
- А, вспомнил. Только не очень, - Геза поморщился. Сел рядом, поджав одну ногу и накачиваясь еще пивом. Впрочем, он был не виноват в том, что не мог вспомнить лица Тима. Его не помнил никто.
- Да он такой, хрен запомнишь. В общем, он похерил свой дневник, а я его прочел.
- Дневники вообще существуют, чтобы их читать, а не писать, - хмыкнул его верный друг, поддакивая. – И что там? – уточнил, видя, как Хэнк почти буквально полыхает желанием растрепать.
- Он трахался со своим кобелем. С собакой, в смысле, с псом. Лабрадор по кличке Райс, прикинь?
- Не понял, - Геза сдвинул брови, заправил волосы за ухо, развалился поудобнее, вытянув одну ногу и уперев ее в бедро Хэнка. Тем самым «но», которое мешало влюбиться в этого укурка, были не только его увлечения, манера говорить, вести себя и одеваться… Но выражение его лица, которое постоянно менялось на что-то еще более ужасное. Он хмурился, морщился, закатывал глаза, ржал в голос, запрокидывая голову. Короче, никакой интриги. Полная откровенность.
- Я сначала тоже не въехал. А потом, короче, дошло, что он реально… Гомик, и вообще с собакой… Черт, какая мерзость! Зачем я читал этот долбанный дневник?!
- Ошалеть… - Геза округлил глаза. – А может это прикол?
- Он над самим собой в дневнике прикалывался, что ли? – фыркнул Хэнк, сделал три глотка из своей бутылки и вытер свою огромную пасть запястьем. – Вообще. Я знал, что он шизик, но что так сильно…
- Вот псих… Гомики вообще все психи, - выдал Геза, решив все для себя.
Оба посидели минут пять, рисуя себе в фантазиях, как это выглядело. У Гезы получалось интереснее, у Хэнка – откровеннее, реалистичнее, учитывая, что он видел Тима каждый день и помнил его лицо. Ну, так и волосы распустить можно было, лицо более осмысленным сделать, его выражение, точнее. Включить саундтрек, увеличить громкость голоса.
Неплохо получилось, надо сказать.
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |