Я считаю, что у каждого человека есть своя история. Поэтому, как мне кажется, неинтересных людей нет. Зато есть неинтересные истории, которые этим людям принадлежат. А это значит, что не человек 1 страница

Часть 1.

Я считаю, что у каждого человека есть своя история. Поэтому, как мне кажется, неинтересных людей нет. Зато есть неинтересные истории, которые этим людям принадлежат. А это значит, что не человек красит жизнь, а жизнь красит человека, не так ли?

В моей жизни ничего интересного никогда не было, нет и, кажется, уже не будет. В конце концов, все интересное должно было случиться года два назад, когда мне было шестнадцать, должно было исполниться семнадцать. Семнадцать – то самое время, когда надо делать глупости. Либо к тому времени я еще недостаточно созрел, либо я просто опоздал в какой-то момент на поезд с конечной станцией «взросление».

Мне почти девятнадцать, я учусь в колледже, я не хочу поступать в университет.

До моей смерти остался тридцать один день.

Я думаю, каждый хоть раз в жизни срывался то в злость, то в истерический припадок, глядя на такие фильмы, как «Сумерки» и весь ассортимент комедий, снятых в США?

Презираю штаты. Хотя бы потому, что в их школах, которые показаны в кино, у девчонок грудь четвертого размера, каждая девчонка – потрясающая красотка, а в каждом классе обязательно есть «королева», которую все хотят.

Я бы не прочь хотеть кого-нибудь в нашем колледже, даже встать в очередь, чтобы сообщить ей о своей любви…

Есть проблема – у нас нет королевы класса. У нас нет даже королевы школы.

Развивая тему «штатских» фильмов, особенно хочется отметить наличие потрясающего «мачо» в каждом классе, опять же, или хотя бы одного на всю школу.

Я что-то пропустил, или в Британии правда нет ни одной школы, где все эти интересные персонажи находились бы одновременно?

Возвращаясь к «Сумеркам», можно сказать только одно. УДАЧИ всем тем, кто наивно поверил, что в дождливом задрипанном селе с населением не больше полутораста тысяч каким-то образом обнаружится концентрированная смесь из оборотней-вампиров-привидений-прочей-лабуды.

Ну, или я реально что-то в этой жизни пропустил и не понял.

Я, наверное, слишком рано повзрослел мозгами и слишком поздно телом. Точнее, его реакциями, раз уж теперь любой парень кажется невероятно классным. Не красавец, красавец, урод, не урод, придурок, не придурок, прыщавый, не прыщавый, блондин, брюнет, рыжий… Все кажутся безумно привлекательными если не с первого, так со второго, с третьего, с пятого взгляда. С десятого я готов пойти за кем угодно на край света, честно. Пусть только предложит.

Вот опять. Вот опять столкновение реальности и кино – ну НИКТО и НИКОГДА не предложит. Если ты чего-то хочешь – бери и делай. Если хочешь сделать хорошо – делай это сам, прописная истина же.

Почему же так хочется, чтобы все было романтично, как в кино? Чтобы ходить и отнекиваться, чтобы делать вид, будто все это не нравится, чтобы потом жеманно согласиться?..

Нет, конечно, этого никогда не будет. Хотя бы потому, что каждый человек по сути своей – закомплексованное ничтожество, не уверенное в себе даже тогда, когда выглядит потрясающе. Если даже красотки, попадающиеся одна на тысячу, находят, к чему придраться в своей внешности, то что делать девчонкам без груди, но с избыточным весом?

Красавицы могут рыдать над тем, что форма их ногтей не такая, как должна быть, что сиськи не той формы тоже, что бедра широковаты, что волосы секутся, разрез глаз не такой, нос не такой, что плечи, как у мужика…

Что тогда делать несчастным и невостребованным девчонкам? Убиться, раз уж их точно никто и никогда не будет нежно уговаривать? Или забыть про романтику, которой хочется всем в равной степени?

Жизнь несправедлива. Душа у всех одинаковая, а тела разные, и почему-то те, у кого тело красивее, «заслуживают» любви, а те, у кого нет – получают от ворот поворот.

Я ненавижу жизнь. Я хочу умереть. До моей смерти остался тридцать один день. Всего лишь тридцать один… Я просто не выдержу.

Я хочу, чтобы на Землю свалился огромный метеорит, и все сдохли, потому что на свете нет ни одного счастливого человека. А те, что считают себя счастливыми сейчас, рискуют потерять это в ближайшем будущем, что намного больнее, чем вовсе никогда не иметь счастья.

Хочу умереть, почему нельзя просто, как в компьютерной игре, вызвать меню, нажать на «выход» и получить в ответ табличку: «Вы уверены, что хотите умереть?»

И два варианта: «Да» и «Нет».

Я нажал бы «да», так что вышел бы из игры довольно быстро и безболезненно. Это совсем не то, что в реальности заканчивать жизнь самоубийством, ведь в реале все страшно и больно.

Почему в жизни ВООБЩЕ ВСЕ страшно и больно? Любить больно, ненавидеть тоже, расставаться еще больнее, тем же сексом заниматься больно (хотя, смотря, кому), терпеть чужое хамство больно, умирать больно?

Можно повеситься, но это мучительно и некрасиво.

Можно выброситься из окна, но сомневаюсь, что с высоты третьего этажа я расшибусь насмерть, максимум – покалечусь. Не радует как-то.

Можно вскрыть вены, но это невероятно больно и долго.

Можно застрелиться – это быстро и безошибочно. Но у меня нет пистолета.

Еще можно отравиться, наглотавшись таблеток, но шансы умереть, а не остаться инвалидом с трубкой, выведенной из желудка, равняются примерно пятидесяти из миллиона. Не слишком вдохновляет.

Я знаю. Я просто лягу поперек железнодорожных путей. Пять-шесть секунд ничего не решат, потом уже будет все равно.

* * *

Тим Шэннон – не такой уж обычный парень. Ни одного человека на свете нельзя назвать «обычным», потому что у него есть имя, и уже оно делает его отличным от остальных. А то, что происходит с ним каждый день, и есть его история.
Если не происходит ничего интересного, значит Тим Шэннон – Парень У Которого В Жизни Нет Ничего Интересного.

Вот так.

А еще он Парень, Который Хочет Умереть В Свой Девятнадцатый День Рождения.

Про Тима Шэннона много вещей можно сказать, и каждая из них отличает его от остальных, впрочем, ему об этом сообщить явно забыли.

Он хочет влюбиться, но не знает, как. Он даже не знает, в кого, раз уж рядом нет никого подходящего. Он не знает, как дальше жить и зачем жить вообще, если нет ничего, что стоило бы жизни. Он – будущий самоубийца, и единственное, что его пока сдерживает – слова какого-то неудавшегося суицидника: «Когда ты летишь с моста, ты понимаешь, что у тебя на самом деле только одна неразрешимая проблема – ты уже летишь с моста».

Тим сомневался, что поступит правильно, если поторопится. Ведь вдруг что-то должно случиться именно в отрывок между тридцатым октября и его днем рождения? Если же ничего не случится – сомнений не останется, смысла жить нет.

На данный момент все было совсем не так пафосно, как хотелось. Тим не отказался бы лежать дома, в теплой постели и смотреть в стену, молча, пялясь в одну точку и не реагируя на раздражители… Но, увы, его родители, на шеях которых сидел парень, свесив ноги, не разделяли его увлечения депрессиями. Возможности впасть в одну из них просто не попадалось.

Поэтому Тим сидел в кабинете, за партой возле стены, третьей от доски, затаившись и уныло дожидаясь, когда можно будет выйти во двор, проветриться. Дышать в классе было нечем, духота царила жуткая, но стоило открыть окно, как все мигом замерзали. Октябрь – страшная штука.

* * *

Джексон – эмо. Он сидит на соседнем ряду за последней партой, но, к сожалению, глаза у меня не способны вылезти из орбит, вытянуться вперед и завернуть налево, чтобы посмотреть на этого эмо.

Эмо… Я не знаю, как отношусь к ним. Потому что я понимаю их стремление выделиться и «показать свою индивидуальность». Но не понимаю, почему они показывают ее одинаково. Почему все считают, что быть эмо – значит быть индивидуальностью? Она у них что, одна на всех?

Необходимые атрибуты у Джексона всегда на месте – узкие черные штаны, делающие ноги похожими на нитки, ремень, болтающийся под задницей, узкая футболка с какой-то глупостью на груди, клетчатая рубашка, накинутая сверху, жирно обведенные черным карандашом глаза. И, конечно же, длинная челка, приглаженная муссом для укладки. Она довела его до нервного тика, мне кажется, он даже не физкультуре бегает, через каждые три секунды встряхивая головой, чтобы откинуть челку. Выглядит весьма забавно, надо признаться.

Джексон носит короткую куртку с глубоким капюшоном и карманами «кенгуру». Он сутулится, у него большие ступни в огромных тапках с цветными шнурками. Он похож на карикатуру на слово «эмо». А еще он ест «Кит-Кат». Он настоящее эмо, потому что настоящие эмо едят только «Кит-Кат». Те, что употребляют «Твикс» или «Сникерс», - ненастоящие эмо.

Те, что рискуют попробовать на людях «Баунти», считаются эмо-педиками. Нет, вы представьте себе, человек, считающий, что мир – дерьмо, блаженно жмурится и говорит: «Ммм, райское наслаждение».

Бред же.

Я недавно думал о том, чтобы тоже стать эмо, ведь я тоже считаю, что мир – дерьмо. Потом я решил мыслить логически и понял, что у меня не получится. Быть эмо – значит говорить о суициде и ничего не делать. Как быть несчастным, если ты мертв? Поэтому эмо не заканчивают жизнь самоубийством.

А я закончу. Из принципа.

И вообще, эмо-парень обязан быть высоким и худым, как жердь. Я ниже Джексона и я не такой костлявый. Меня считают худым, да, все такое… Но до состояния Джексона я еще не дошел, как-то не привлекают кости, обтянутые бледно-зеленой кожей.

Стоит обернуться, и я вижу, что он опять грызет ногти, накрашенные черным лаком. Он уже почти весь ободрался, а человек, грызущий ногти, отвратительное зрелище. Отворачиваюсь и смотрю на пустую доску.

Вообще-то, все думают, что я ботаник, потому что не ору, не мешаю учителям, не срываю уроки. Но я тупой, как пень, поэтому еле еду на пятерках, средненько так переходя из класса в класс. Стоит потерпеть еще несколько месяцев, и у меня будет законченное среднее образование. И тогда хоть куда, хоть на работу, хоть в могилу.

Правда я не доживу до выпускного. Но это ничего.

* * *

Джексон Кэллоуби – эмо. Он – один из тех парней, кто в самом деле болен комплексами, как хроническим бронхитом. Такое не проходит, не дает о себе забыть. Джексон встречался с двумя девушками, первая была красивой, и она его бросила. Вторая была некрасивой, даже уродливой, но и она его бросила, потому что он был СЛИШКОМ ненавязчив. А еще у Джексона была такая дурацкая привычка… Разрешать человеку делать все, что он хочет. В том плане, что жизненный принцип Джексона звучал так: «Хочет идти – пусть идет».

Если его шлют нафиг, он понимает, что он не нужен. А раз он не нужен, то не считает себя настолько ничтожеством, чтобы бежать за человеком, которому не нужен. Все предельно логично, но Джексон забыл учесть то, что большинство девушек только и ищут повод обидеться, закричать: «подонок! Ненавижу!» и убежать со слезами или криками. Он же по сценарию их должен догнать, утешить, обнять и поцеловать, признаваясь в вечной любви.

Джексон молча уходит, согласившись с вышесказанным на сто процентов. В конце концов, почему нет? Он же не может сам о себе судить? А раз подонок, и его ненавидят, зачем навязываться?

Джексона девушки обожали, они любили потрепать его за бледную, чуть впалую щечку, попушистить его крашеные в темно-бордовый цвет волосы, пообнимать его. Но встречаться он ни с кем больше не собирался, понимая, что если его еще раз бросят, он точно покончит с собой.

Он заметил, что на него с соседнего ряда, с третьей парты пялится Тим, обернувшись через плечо и чуть наклонив голову, чтобы никто не заметил. Джексон не отреагировал, но подумал, что это не просто так, Шэннон уже который раз оборачивается, чтобы посмотреть на него своими пустыми, тупыми глазами с невыразительным взглядом.

Да, именно таким Тима весь класс и считал – невыразительным. А в школе его вообще мало, кто знал, все видели, но лично знакомы не были. Так бывает, когда человек мало общается.

* * *

Я ненавижу людей, у которых есть популярность. То есть, мне все равно, конечно… Но я ненавижу эту жизнь даже за то, что кто-то может заводить кучу друзей, а кто-то нет. У кого-то телефонная книжка ломится от номеров, а сам телефон не перестает звонить, по жизни вообще куча планов, ни минутки свободной нет, а на следующий день они приходят и рассказывают обо всем, что случилось, захлебываясь слюной от восторга. Глаза горят, зубы оскалены в улыбке.

Я ненавижу эту жизнь.

Наверное, Челка подумал, что я на него пялюсь, потому что запал на него. Впрочем, откуда ему знать, что мне парни нравятся? Я же не треплюсь об этом на каждом углу, не рассказываю каждому встречному. Но это не так уж важно, важно то, что будь у меня выбор – я бы никогда не влюбился в Челку Кэллоуби. Он нерешительный, он меланхолик, ему на все плевать. В смысле, мне тоже на все плевать, и я тоже нерешительный, но я хочу чего-то нового, а его и так все явно устраивает.

Мне кажется, симпатичных парней среди эмо вообще нет, ведь если честно – Кэллоуби страшный. Все, что его украшает – правильная форма лица, светло-зеленые глаза, в которых можно утонуть, и его длинная челка. В остальном же он страшный, а если волосы сбрить, просто урод будет настоящий. Нос слишком длинный, зубы желтые из-за курения, нижняя губа проколота посередине, так что это мерзко. Как с ним его девчонки целовались?

* * *

Джексон обладал еще одной отличительной чертой – у него был идиотский взгляд. Точнее, придурочная манера уставиться на человека и смотреть, не отрывая взгляда. Поэтому он решил заняться тем, что хоть как-то могло развлечь на скучном уроке, на который и учитель-то не пришел, вместо него за столом сидела охранница, следившая за порядком. Решил заняться разглядыванием невыразительного Шэннона, поэтому сунул руки в карманы своих узких джинсов, съехал по спинке стула и уставился на левое плечо одноклассника в упор, изредка переводя взгляд на его профиль, когда Тим смотрел на доску или на охранницу.

У Джексона были патологически маленькие зрачки, поэтому взгляд казался не то испуганным, не то возбужденным, на адреналине. Он сидел, не замечая, что выглядит довольно странно, щелью между передними зубами цеплял штангу в нижней губе, то высовывая ее, то втягивая обратно.

* * *

Я думаю, вся человеческая жизнь состоит из событий и одного вопроса: «Сделать или нет». Это теория такая, ведь человек сам создает себе будущее, все зависит только от него, никакой судьбы нет. Все зависит только от ответа на вопрос: «Сделать или нет».

Если ты сидишь где-то, видишь перед собой человека, который тебе нравится, ты оказываешься в ситуации, когда только тебе решать – познакомитесь вы или нет. Для этого нужно сначала встать, а потом подойти к этому человеку. И заговорить. То есть, все сводится к вопросу: «Встать или нет?»

Затем: «Подойти или сделать вид, что тебе уже пора?»

А когда подходишь, выбора не остается, ты под дулом тысячи ружей, тебе не убежать, как на расстреле, и приходится заговаривать с ним или с ней. В этот же момент приходит осознание: «Я сделал это! Подошел и заговорил!» Появляется уверенность в себе, а следом и тема для разговора.

Проблема большинства людей и конкретно моя в том, что не хватает смелости ответить «да» на вопрос «Встать или нет?» Вот на этом все и заканчивается, ситуация прошла мимо, судьба объехала тебя стороной, а ты просто не запрыгнул в проезжавший мимо тебя вагон с открытой дверью. Поезд в любовь уехал, а ведь ты мог его поймать.

Что будет, если постоянно говорить себе «да» на каждый вопрос, появляющийся в той или иной ситуации? Все пойдет под откос, ничего хорошего не выйдет, только репутацию дебила заработаешь? Или нет?

* * *

Джексону и впрямь нечем было заняться, он уже посчитал количество плиток на потолке, умножив их количество в одном ряду вдоль и в одном ряду поперек. Посчитал количество гвоздей, вбитых в плинтуса. Поэтому ничего интереснее, чем наблюдать за невыразительным Тимом, не было.

Шэннон вдруг зашевелился, но как-то почти незаметно. Достал бутылку с водой, упаковку каких-то таблеток, выдавил две штуки и положил на вырванный из тетради лист. Свернул его пополам, взял три учебника, лежавших на краю парты, зажмурился и шарахнул ими по парте со всей силы, надеясь, что этого никто не заметит. Все тут же обернулись, Тим открыл один глаз, посмотрел на одноклассников, сдвинул светлые, почти незаметные брови, сделал вид, будто его тут нет вообще. Убрал учебники, развернул лист, где осталась только пыль из раскрошенных таблеток, стряхнул эту пыль в открытую бутылку, закрыл ее, потряс под партой, игнорируя подозрительный взгляд охранницы. Отвернулся к стене, чтобы она не заметила, сделал пару глотков и убрал бутылку обратно в сумку.

Это были всего лишь антидепрессанты, после которых парень ничего не чувствовал вообще, в эмоциональном плане, то есть. У него не оставалось реакций на собственные проблемы, на их отсутствие, на проблему отсутствия проблем. Оставались только философские размышления, которые Тим мог вести в диалоге с самим собой часами.

Джексон считал его невыразительным, как и все, но у Кэллоуби было еще и свое отклонение от правил, он считал, что Шэннон не просто невыразительный, он очень странный. Ну… Не как гей, конечно, но очень странный. Хотя, возможно, ему нравятся парни, а не девчонки.

Джексон прекрасно знал, до чего доводят такие мысли, ведь как только человек задумывается о чьей-то неправильной ориентации, он невольно прикидывает на себя эту роль и подобным образом становится потенциальным гомосексуалистом. Такова уж психология людей.

Он сначала представил себе, как невыразительный Тим где-то сидит с каким-то парнем, потом они что-то шепчут друг другу, стоя совсем рядом, держась за руки немного смущенно. И невыразительный Тим улыбается, чего никогда обычно не делает.

В младшей школе он носил брэкеты, из-за которых его дразнили. Поэтому он не улыбается и сейчас, даже когда брэкеты сняли.

Потом в голову эмо пришли мысли поинтереснее, и вот Тим уже целовался с каким-то левым спортсменом, закрыв глаза, откинув голову чуть назад и увлеченно подставляя губы, открывая рот. Слева как-то неожиданно нарисовалась стена, к которой Тима прижал этот спортсмен.

На этом Кэллоуби решил остановиться, перевел взгляд на среднюю парту во втором ряду, не переставая теребить свою штангу в губе теперь уже пальцами. За той партой, сползая и ерзая по ней так, будто у него геморрой, сидел Хэнк Далтон. Джексон опять покосился на невыразительного Шэннона и понял, что на роль левого спортсмена в видеоролике «Тим с кем-то лижется» Далтон прекрасно подходит. Его мерзкая рожа, мерзкие манеры, уверенность в собственной неотразимости и замашки спортсмена (пафос, пафос, бесконечный пафос и демонстрация тонких линий мышц на теле, такие нельзя накачать, с такими надо родиться, они не требуют шлифовки, они просто приятны). Если бы Хэнк снял футболку, как он это делал на физкультуре, все девчонки вздохнули бы. Нет, он не был качком, не был красавцем и Аполлоном, но его тело было правильно развито, его мерзкая рожа все портила, а челка, падающая на глаза, делала взгляд паскуднейшим на свете. На затылке эти пряди топорщились, а снизу снова становились длиннее.

Короче, Хэнк был творением своих бывших девчонок, которые сделали из него что-то более-менее приятное.

Джексон про себя с удивлением отметил, что если не представлять себя одним из голубой парочки, то это все вовсе не вызывает отвращения. Если просто представить Далтона и Шэннона, занимающихся чем-то подобным, не было неприятно, это было… Извращенно интересно? Особенно интересно было, как станет себя вести Тим, молчаливый, сонный тихушник.

А сами-то они об этом знают?..

Джексон вырвал из тетради лист незаметно, глядя опасливо на охранницу. Скомкал этот лист, сжал покрепче и швырнул к Шэннона, целясь в левое же плечо. Естественно, он попал, а когда Тим вздрогнул и уставился на комок, лежащий на полу, эмо уже отвернулся к окну.

- Ты достал уже! – шепотом сообщил Тим, подняв комок и кинув его «обратно» в Далтона.

- Чего?! – парень обалдел, когда ему попали бумажным комком по уху. Схватил его и хотел кинуть обратно с возмущением, но охранница встала и отобрала снаряд.

Хэнк остался просто в шоке от такой наглости, даже поднялся и сел за партой нормально, покосился на охранницу, вернувшуюся на место, и уставился на Тима. – Ты не офигел ли?!

- Ты заколебал уже, подрасти наконец, - прошептал Шэннон, отвернувшись от мерзкого Далтона, чтобы тот не услышал.

- Чего-чего, я не расслышал?.. – прищурился Хэнк, игнорируя то, что у него глаза и так были не из разряда «японские девочки». Зато пасть, растянувшаяся в ухмылке, была, что надо. – Сиди и молчи, придурок.

- Да пошел ты знаешь, куда?.. – огрызнулся Тим, оглянувшись на него.

Ему ответили поднятыми бровями, Тим решил умолчать, не придумав еще достаточно далекого адреса для этого урода.

* * *

В такие моменты ругательства вырываются сами собой, хотя сердце замирает от одной мысли, что он это сделал нарочно. И кинул не в кого-то там, а именно в меня.

Меня бесит Далтон, он – существо из разряда самовлюбленных обезьян. Он похож на солиста группы «Гориллаз» в мультяшном варианте. Безумно похож. Та же вытянутая морда, небольшие темные глаза и огромная пасть, слишком низко расположенная под носом.

И как эта харя может нравиться девчонкам…

* * *

- Эй, Шампунька, - позвал Хэнк ласково. Он обожал извращаться над чужими именами, и Тиму досталось «Шампунька» по вполне понятной причине.

Тим закатил глаза и снова к нему повернулся, обнаружил, что Хэнк лыбится, отогнув линейку и приладив к ней ластик, как к катапульте.

- Открой рот? – попросил Далтон, Шэннон отвернулся возмущенно, мерзкий спортсмен повалился на парту, страдая ерундой и хихикая.

Джексон смотрел на них с задней парты и думал о том, что они довольно забавно выглядят, когда «общаются».

* * *

Далтон слушает рэп и всякую муть, он не может даже понять нормальную музыку, я уверен. Сплошная кровь и смерть, меня от этого тошнит, мне этого хватает в криминальной сводке по вечерам, когда предки смотрят телевизор.

Шлюхи, стоны в песнях, какая-то гадость, короче.

Иногда мне хочется стать Венди из сказки про Питера Пена. Чтобы вдруг началась война, третья мировая. И я бы умер, и за мной прилетел бы кто-нибудь такой интересный и загадочный, всегда веселый и счастливый.

Но я сижу здесь, в этом чертовом колледже, в этом чертовом Дарквуд-Холле, в чертовом теле, которое мне не нравится.

А иногда мне в голову приходит простая мысль – стоит ли сходить с ума и надрываться, чтобы строить отношения с человеком, который тебе даже не нравится так, чтобы быть готовым умереть за него? Ведь намного приятнее мечтать о том, что где-то на свете есть твоя вторая половинка, какого бы пола эта половинка ни была. Это куда лучше, чем разочаровываться в том, на что изначально даже не надеялся.

Так почему я все равно стараюсь рассмотреть эту половинку в каждом придурке, типа Далтона? Это точно не он, это может быть даже Челка Кэллоуби, но только не Далтон.

Почему нельзя просто включить рентгеновское зрение и увидеть разноцветные нити, соединяющие людей, обозначающие их отношение друг к другу? Тогда все было бы намного лучше, проще, я бы знал, кому нравлюсь, если нравлюсь вообще, конечно. И тогда понял бы, к кому нужно присмотреться, вдруг среди них есть он?

Точно не она, потому что… Ну, не знаю. Это, наверное, так же, как нормальных парней не привлекают парни. А меня не привлекают девчонки.

* * *

На последнем уроке учительница истории развлекалась, как могла. Она, была похожа на шарик, поставленный на тоненькие ножки и затянутый в черное платье. Это был костюм в честь Хэллоуина, к которому готовился весь Дарквуд-холл. Историчка разглагольствовала на любимые исторические темы.

- Говорят, что в Хэллоуин все те, кто давным-давно умер, могут выйти из загробного мира, чтобы на сутки оказаться среди живых и завершить дела, не законченные при жизни.

- Мы знаем, - простонал Хэнк, опять сползая по стулу. Тим искренне желал ему упасть, но не говорил вслух и вообще старался не смотреть на класс.

- А таких, как ты, Далтон, я вообще слушать не хочу, - ласково и искренне сообщила учительница, так что парень прищурился и замолчал, поджав губы. – Вот, например, Тим прекрасно помнит, куда мы ездили на прошлый Хэллоуин. Не так ли, Тим?

Парень помнил, конечно, это сложно было забыть. Но и ботаником быть не хотелось, поэтому он покачал головой молча, натягивая длинные рукава своей сине-зеленой кофты на руки и стискивая их в кулаки. Не из-за холода, просто это было движение, выдававшее его смущение и нежелание говорить при всем классе.

- А ты, Джексон, наверняка помнишь? – учительница обратилась к нему, как ко второму представителю «очень спокойных» учеников.

- В Стрэтхоллан, по-моему, - предположил он, надеясь, что не перепутал название.

- Именно. И, кстати, Тиму там понравилось, насколько я помню. Неужели ты забыл? – она со вздохом посмотрела на парня, он виновато пожал плечами, не меняя выражения лица – отстраненно равнодушного. Учительница закатила глаза. – Тогда я вам расскажу эту историю еще раз, чтобы послушали даже те, кто не сдал деньги и не поехал, – она уставилась на Хэнка, который сделал вид, что это не про него. А что поделать, если ему не интересно было бродить по развалинам какого-то дебильного интерната?

* * *

Я вряд ли когда-нибудь забуду поездку в этот заброшенный интернат. Потому что это было жутко, по-настоящему страшно, хоть я до самого конца и не верил, что там произошло что-то страшное. В конце концов, всему всегда есть объяснение, это только в слезливых романчиках есть место мистике и фантастике.

В реальности все куда проще, неинтереснее. Но тогда я готов был поверить в привидений.

Вообще-то, официально принято считать, что интернат закрылся в шестьдесят четвертом году после выпуска оставшихся учеников. Но в девяностом его решил прибрать к рукам владелец музея в Лондоне, он привык устраивать экскурсии в таких «живых могилах» и тянуть деньги с туристов, охочих до адреналина. Скажу честно, адреналина мне хватило в тот раз.

Дата добавления: 2015-09-28