Глава 5
Вылетали мы из Праги только через день после матча, вечером. Но торчать в городе после вчерашних событий не хотелось. Вот и решили куда-нибудь быстренько метнуться, проветриться. Собрались было сгонять одним днем в Карловы Вары, но Златкина подружка, та самая барменша, с которой все и началось, посоветовала прокатиться на Кутну Гору, посмотреть знаменитую Костяницу, церковь, построенную из человеческих костей в память о жертвах средневековой чумы. Типа, нельзя в Чехии побывать и это место не посетить. Странно. Я в Праге был далеко не впервые и про Костяницу мне слышать доводилось. Но ни разу там не был. Ну, и зажегся, естественно. Парни тоже встрепенулись, – типа, ну, ни фига же себе. Поехали… …Мрачное зрелище, доложу я вам. Особенно меня поразили подвески и светильники. Из мелких и крупных человеческих костей. Многие, похоже, из детских. Бр-р. Вышли мы оттуда потрясенные и подавленные. В книжках про такое читать иногда даже прикольно. Но когда видишь своими собственными глазами… Не знаю. Мировосприятие точно меняется. Иногда – совершенно радикально. Кто-то, наверное, после таких вещей начинает верить в Бога. А кто-то – наоборот, перестает. Когда мы зашли перекусить в первый попавшийся кабачок и случайно накрыли там пятерку бритишей из Лидса, пользоваться этой приятной в любое другое время неожиданностью никому не захотелось. Да пошли они. Пусть живут, суки. До поры до времени. Нас-то тут, с учетом пары-тройки приблудившихся поляков, десятка три. Не считать же парней по головам. И так все понятно. Но поторопиться стоило. Во избежание, так сказать. Я остановил своих поднятой вверх рукой и, криво усмехаясь, подошел к заставленному пивом столику бритишей. – Hi there, – кривлюсь немного насмешливо. – Did we meet before? Достал сигарету и демонстративно медленно прикурил. – We are in unequal position, – продолжаю, – so just pay what you have to and get out of here. Before we get angry. Из всей пятерки дернулся только один. Тот самый здоровенный лосяра, с которым мы уже дважды неудачно для его задницы пересекались. Но его тут же схватил за руки приятель. Остальные просто кивнули и подняли вверх пустые ладони, поддерживая наше миролюбивое начинание. Потом что-то быстро подсчитали, бросили на стол кучку мятых купюр и гуськом потянулись к выходу. Лосяра, правда, подзадержался. – I remember you, – рычит, – russian asshole! И ушел следом за остальными. Я только плечами пожал. Я тебя тоже люблю, думаю. Мы с тобой обязательно встретимся, и не раз. Подумаешь… Зато настроение-то как сразу улучшилось! Теперь можно и по пивку, безо всяких мыслей о средневековых ужасах…
Глава 6
…Ночью усталая Злата, прижавшись ко мне всем телом, вдруг предложила поехать пообедать к ее родителям. Она после поступления в университет снимала небольшую квартирку неподалеку от Вышеграда, у них так принято. А не рановато ли, думаю. Но деваться некуда. Соглашаюсь. Ладно. Не свататься же к ним еду. Так, познакомиться с родителями своей новой девушки. Нормальное явление. Ни к чему не обязывающее… …Вылетали мы с парнями, как я уже говорил, поздно вечером, «Аэрофлотом». «Чешскими авиалиниями» можно и подешевле добраться – в одну-то сторону, но они летают в Москву по утрам, а какой идиот помчится в выходной день из стылой, но солнечной и прозрачной Праги в слякотную, плотно закрытую толстыми облаками и насквозь пропитанную лужковскими реагентами Москву? Кроликов в других местах разводят. На других фермах. Несмотря на весь наш неподдельный патриотизм. Чек-аут был в нашей гостинице, как и по всей Европе, – в двенадцать дня. Поэтому с утра я покидал шмотки в сумку, расплатился за мини-бар кредиткой на ресепшен, закинул сумку в гостиничную камеру хранения, мы вызвали такси и – поехали. Квартира Златкиных предков располагалась в симпатичном особнячке на одной из тихих улочек Нового Места. Большая, гулкая, чуть пыльноватая, она свидетельствовала о благополучии владельцев. Предки моей новой девушки явно не бедствовали. Как они, интересно, отнесутся к знакомству дочери с околофутбольным отморозком, да еще русским в придачу? Русских ведь такие чехи не просто «не любить» должны. А тихо ненавидеть. Посмотрим, посмотрим. Хотя и плевать, в принципе. К счастью, у меня не было времени разглядывать обстановку и размышлять над проблемами чешско-российских отношений: тут же появилась уютная пухлая тетка с характерными повадками восточноевропейской прислуги и пригласила нас в гостиную, где уже был накрыт стол. Стол был, кстати, ничего себе. Скорее не чешский, а английский. Или – старосоветский, судя по фильмам об отечественной номенклатурной элите. Родители моей девушки даже на первый взгляд казались куда более интересными. Отец – высокий, худой, сутуловатый, сильный мужик хорошо за пятьдесят в строгом дорогом костюме. И худенькая изящная мама в длинной светлой юбке и темной блузке, с копной длинных пепельных волос – приблизительно того же возраста. Я бы не возражал, чтобы Злата в возрасте «за пятьдесят» выглядела так же. Порода, блин. Хорошо, я догадался чистый серый свитер надеть от «Барберри» и относительно свежие голубые джинсы с белыми кроссовками. Хотя на фоне этой породистой чопорности видок у меня был все равно, как бы это помягче сказать, – не соответствующий. Ну, да ладно. Английский у меня приличный, тут я не подкачаю. Пусть гадают, откуда мой неистребимый славянский акцент. …Златка разрушила всю строгость атмосферы, радостно кинувшись маме на шею, а ее отец крепко пожал мне руку и обратился на языке родных до самых печенок осин. С едва уловимым акцентом. – Присаживайтесь, молодой человек, где вам удобнее. Или, может, аперитив? Ага, думаю. Так вы, господа, похоже, из «бывших». Понятно тогда, откуда в вашем доме эта знакомая номенклатурная стилистика. Мне стало легче. Но от аперитива отказываться не стал. А то в горле пересохло, пока наблюдал, как Злата с мамой о чем-то по-чешски щебечут, не обращая на нас, мужиков, внимания. – Не откажусь, – говорю, – только, если можно, – что-нибудь национальное. Недолюбливаю все стандартизированное, в том числе еду и напитки. Гляжу, папаша смотрит на меня еще более заинтересованно. Хмыкает, лезет в старинный, темного дерева буфет, достает оттуда пыльную, зеленого стекла бутылку без этикетки и две пузатых хрустальных рюмки. – Это сливовица, – поясняет, разливая по рюмкам прозрачную коричневатую жидкость, – но не простая. Мой отец такую делал, на хуторе. Его убили в шестьдесят восьмом. Не ваши, свои. За то, что был коммунистом и любил Советы. А мне, студенту, было тогда девятнадцать, и я участвовал в беспорядках с другой стороны, поэтому потом пришлось бежать в Германию. Там я… м-м-м… скажем так, разбогател, женился на Анеле, Златиной маме, и в девяносто втором вернулся сюда, в Прагу. Купил бывшую квартиру родителей, и теперь мы в ней живем. А сливовицу эту покупаю у соседей моего отца, там же, неподалеку от его хутора. И – смотрит на меня внимательно. Ждет, как я отреагирую. Я только плечами пожал. – Ничего, – говорю, поднимая пузатую рюмку, – особенного. У меня дед по маме почти двадцать лет провел в сталинских лагерях. Профессор, лингвист. Кому он там понадобился – черт его знает. А другой, по отцу, всю жизнь служил в КГБ, хотя особо и не выслужился. Он вполне мог быть среди тех, кто посадил маминого отца. Они всегда обсуждали это, когда садились выпивать вместе. Я тогда маленький был, но хорошо помню их беседы. Он кивает, тоже поднимает рюмку и улыбается: – Меня зовут Мартин, – говорит. – У нас не принято звать по отчеству. – Данила, – отвечаю, – можно Дан или Дэн. Отчеств и я не люблю. Но у нас принято чокаться. – А вы колючий человек, Дан, – улыбается. – Я и сам такой. А чокаться я умею, потому что работаю с русскими. – Ну, тогда прозит! – улыбаюсь в ответ, и мы чокаемся. Сливовица оказывается обжигающе крепкой, градусов под пятьдесят, но удивительно мягкой и вкусной. Просто отличные ощущения. Серьезный напиток. Где-то пониже горла вспухает и начинает медленно скатываться вниз по пищеводу густой, мохнатый, теплый комок, и рука непроизвольно тянется за сигаретами. Мартин усмехается. – А вот курить, Дан, у нас можно только в специальной комнате. Пойдемте, я вас провожу. И говорит что-то по-чешски, обращаясь к Злате и ее маме. Потом подхватывает одной рукой бутылку со сливовицей, а другой, продолжая улыбаться, указывает мне путь. – Прошу! …«Специальная комната» оказалась просторным кабинетом, в котором крепкий мужской запах трубочного и сигарного табака намертво въелся в стены. Два темно-коричневых кожаных кресла, такого же цвета диван со скомканным клетчатым шотландским пледом, журнальный столик с парой массивных пепельниц и большим сигарным ящиком, небольшой шкафчик, уставленный разнокалиберными бутылками и стаканами. Несколько черно-белых рисунков в тонких металлических рамках на крашенных светло-кремовой краской стенах. Ваза с букетом каких-то засушенных полевых цветов. Всё. Мне тут понравилось. Мартин подошел к столику, широким жестом открыл ящик – мол, угощайся. – Я курю только сигары. Поэтому процесс будет небыстрым. Присоединяйтесь, Дан. Я заглянул в ящик. Мама дорогая! Чего там только нет! От банальных «Кохиб» с «Давидофф» до каких-то экзотических «Churchill» и «Macanudo Homemade». Я таких и не видал. Хотя, честно говоря, не знаток. Я вздохнул, представил себе, как буду выглядеть с сигарой в зубах в своем свитере, джинсах и белых тапках, – и вежливо отказался. Хотя хотелось подымить. Покрасоваться. Но… – Спасибо, – говорю, – Мартин. Но, мне кажется, сигара требует определенного состояния души. А я сейчас не готов. Может быть, как-нибудь в следующий раз. Он кивает, смотрит на меня с неподдельным интересом. Как будто исследует. Ну-ну, дядя. Относиться ко мне свысока я еще никому не позволял, даже Мажору. – Вы странный русский, Дан, – усмехается. – Обычно ваши соплеменники стремятся произвести впечатление. Задумчиво закатывают глаза, даже если им приносят откровенный уксус вместо вина – была бы этикетка. Это выглядит довольно забавно. А вы явно курили сигары, я догадался по глазам. Ну, курил. Не могу сказать, что часто. Не мой стиль, это раз. И не мой уровень, если честно. Вот разбогатею, брюхом обзаведусь, костюмом от «Бриони»… Тогда да. А пока я и галстуки не очень-то уважаю. Какие уж тут сигары. – Вам, Мартин, видимо, просто не везло с русскими партнерами. Ведь процент невоспитанных нуворишей среди русских и чехов примерно одинаков. Он хмыкает, отрицательно качает головой. Морщится. Ага. – Не нужно льстить ни себе, ни своему народу. У нас, чехов, к примеру, значительно меньше интеллектуалов да и просто глубоких людей. Мы слишком поверхностно относимся к жизни. У нас не так много талантов, потому что мы маленькая нация. Но и богатых хамов у нас все-таки меньше, чем у вас, Дан. Мы куда больше Европа, чем вы, только не обижайтесь. Опять жму плечами и наконец-то прикуриваю. – Насчет хамов соглашусь, – выпускаю струйку легкого сигаретного дыма. – Хотя специально этим вопросом не интересовался. А вот насчет Европы – готов поспорить. Хотя бы потому, что не слишком хорошо понимаю, что она такое есть, Европа. Между немцем и итальянцем различий никак не меньше, чем между русским и чехом. А все, что эту вашу «единую Европу» объединяет, – это англосаксонский миф о либеральной демократии. Впрочем, ваше дело, во что верить. Пока я говорю, он продолжает задумчиво копаться в ящике с сигарами. Наконец выбирает легкий и светлый «Давидофф», аккуратно обрезает кончик стильной стальной гильотинкой, задумчиво нюхает и откладывает в сторону. Потом плещет себе в стакан немного односолодового «Маккалана» и наконец поворачивается в мою сторону. – Вам, кажется, понравилась наша сливовица? – спрашивает. – Или предложить чего-нибудь другого? Я хмыкаю. – Понравилась, – улыбаюсь. – Так что предлагать ничего не надо. Достаточно рассказать, какую взять рюмку, чтобы не показаться смешным. Мне ведь не каждый день приходится пить сливовицу. Он заразительно хохочет, я тоже улыбаюсь. Потом встает и ставит передо мной такую же толстобокую хрустальную рюмку, как те, из которых мы пили в гостиной. – Вы мне нравитесь, Дан, – продолжает улыбаться сквозь выступившие от смеха слезы. – В вас есть стиль. Когда дочь сказала Анеле, что влюбилась в русского парня, приехавшего в Прагу на футбол, я сначала здорово испугался. Извините. Так, думаю. Нет, ну ни хрена же себе. Уже «влюбилась»?! А мне об этом сказать, блин, язык отвалится?!! Хотя нет… Она же все-таки девчонка… Но вид у меня, видимо, настолько ошарашенный, что Мартин снова начинает хохотать, просто, сцуко, как подорванный. Н-да, думаю. Надо исправлять ситуацию. Наливаю себе сливовицы, поднимаю рюмку, киваю Мартину. Он тоже вежливо поднимает вверх свой толстостенный стакан с виски. Ну, поехали. Выпиваю сливовицу одним глотком, морщусь, выдыхаю, закуриваю новую сигарету. – Чего же вы испугались? – делаю, в манере нашего старшего друга Али, левую бровь «домиком». Он вздергивает вверх покатые сильные плечи и от этого еще сильнее сутулится. Потом кивает каким-то своим мыслям, снова берет в руки сигару, прикуривает ее от длинной изящной спички из специального деревянного коробка. Пижон, блин. Какой же ты все-таки, сцуко, пижон престарелый! Видно, не наигрался в детстве в красивую жизнь, гонял тебя влюбленный в Советы папаша-коммунист, по полной, блин, программе. По самые гланды, небось, впердоливал, знаю я этих идейных аскетов с горящими, как у кота на течную кошку, глазами. Вот ты от него на баррикады и сбежал. И сейчас «добираешь». Хотя и сильный мужик. И умный, чего уж там. – Ну, как… Знаю я публику, которая приезжает на футбол, а потом громит магазины. У наших знакомых бар недавно пострадал. Ваши соотечественники передрались с какими-то случайно попавшими в Прагу англичанами. Там, кстати, подруга Златы подрабатывает барменом у своих родителей. А вы и вправду так любите футбол? Ладно, усмехаюсь про себя. Подробности вам, папаша, ни к чему. Надеюсь, дочь не поделится. А то ты всю свою сигару сожрешь, вместе с золотистым бумажным ободком. И не подавишься. – Люблю, – киваю. – У каждого человека должно быть что-то свое, глубоко личное. Для меня это футбол. И великий футбольный клуб «Спартак-Москва». Тут уж ничего не поделаешь. – Если честно, не одобряю. Но понимаю. А чем вы помимо футбола увлекаетесь? Вздыхаю. Не дожидаясь разрешения, наливаю себе еще одну рюмку сливовицы. Делаю маленький, осторожный глоток, катаю огненный шарик по нёбу, как дорогой коньяк. Ничего. Впечатляет. Затягиваюсь, тушу недокуренную сигарету. – Это, – говорю, – очень сложный вопрос, Мартин. Работой, наверное. Пиво люблю, книжки читаю. В кино почти не хожу. Ах, да. Кот у меня. Арамис. Здоровенная лысая сволочь. Кремовая. С белой грудкой и грустными желтыми глазами. Молодой еще, два года всего. Сейчас, пока я здесь, у знакомых живет, со своим папашей за территорию воюет. Даже не у знакомых. У друзей. Хорошая семья. Недавно я туда звонил, хозяйка говорит, он скучает. Сильно. – А у вас, Дан, – спрашивает, – у вас хорошая семья? Я поворачиваюсь к нему. Не головой, всем корпусом. – У меня, – чеканю, – нет семьи, Мартин. И прошу не задавать мне вопросов на эту тему. Никаких. О друзьях, о работе – пожалуйста, сколько угодно. На эту тему – нет. Он внимательно смотрит на меня, потом смущенно отводит глаза. – Извините. – Ничего страшного, – говорю. – Все живы. Живут в Испании. В Марбелье. Отец, мама, сестра. Младшая. Невеста меня бросила. Семь лет назад. Живет с мужем, мелким олигархом, во Франции, на Лазурном берегу. Слышать ни о ком из них, кроме, пожалуй, сестры, я не хочу. Говорить тоже. Он качает головой. – А вы, Дан, – спрашивает, – где живете? – Я? – криво усмехаюсь. – Я – русский. Допиваю одним обжигающим глотком всю оставшуюся в смешной пузатой рюмке чудесную самопальную сливовицу. И наливаю следующую. Мартин встает, кряхтит, трет поясницу и идет к шкафчику за второй такой же рюмкой. Возвращается, ставит на стол. Наливает, поднимает, подмигивает. Нормальный он все-таки мужик. Уважаю.
Глава 7
А потом он докурил свой долгоиграющий «Давидофф», и мы пошли обедать. Ничего особенного. Нельзя сказать, что отрава, но и пальчики облизывать я бы не стал. Вроде и вкусно. А вот добавки просить не хочется. Есть такие столы. Все хорошо. Но как-то безвкусно, не по-домашнему. Да и общая беседа за столом тоже не клеилась: Златина мама совсем не говорила по-русски и очень плохо – по-английски. А немецким и чешским не владел я. Ничего, бывает. Некоторые даже мечтают о такой вот почти глухонемой теще, думаю. А потом обрываю себя: что это тебе, старина, в твою покрытую шрамами башку такие дурные мысли лезут? Теща какая-то! Совсем обалдел? Истосковался по домашним котлеткам?! Так Златка тебе их точно готовить не будет. Не тот типаж… …Что-то домой захотелось. В Москву, в Москву. Ага, уже улетел. Сижу, вилкой и ножом свинину с кнедликами ковыряю. А на душе – самая настоящая паника. Ты в этот раз, брат Дэн, попал по-настоящему. Реально попал. Сгорел, можно сказать. Спалился. …Поэтому, когда Мартин снова предложил в курительную комнату прогуляться, вы даже представить себе не можете, как я обрадовался! Хоть, думаю, мозг немного в порядок приведу, под сливовицу да под умные разговоры. …Ну, уселись. Он опять себе виски плеснул, я – сливовицы. Закурили, каждый свое. На этот раз он тот самый неизвестный мне сорт «Macanudo» выбрал. Который homemade. Ничего так аромат. По крайней мере, со стороны. Сидим, молчим. Думаем. Каждый о своем. Хотя – черт его знает. Может так случиться, что оба как раз о его дочери и размышляем. Похоже. – А скажите, Дан, – спрашивает неожиданно, – я же совсем про вас ничего не знаю. Вы вот, к примеру, разрешили о вашей работе спрашивать. Чем вы занимаетесь? Какой у вас бизнес? Улыбаюсь, полощу горло сливовицей. Про себя он рассказывать не торопится. Он тоже улыбается: – Я работаю в энергетике, поэтому у меня так много русских партнеров. Я открылся, да? Ага, думаю. Думаешь, я не догадался? Нефть, газ. Вариантов-то – всего ничего. – Ну, – говорю, – если по бизнесу гадать будете, то наверняка не угадаете. Потому что я не бизнесмен. Журналист. Как у нас говорят – бумагомарака. Он неожиданно удивляется: – Репортер? – Был когда-то репортером. Сейчас скорее чиновник. Заместитель главного редактора. Хотя иногда пописываю. Для души. – Да?! – удивляется еще больше. – А какое издание? Я немного ваш рынок прессы понимаю. Правда, в основном, деловой. Киваю. – А я, – хмыкаю, – сейчас в деловом издании и работаю. Раньше в ежедневке трудился, мне очень нравилось. Там жизни больше. А потом устал, и когда должность нынешнюю предложили, согласился, почти не раздумывая. И – называю издание. У него аж брови наверх полезли. Неудивительно. Контора, в которой я сейчас тружусь, весьма уважаемая. И заслуженно. Стыдиться нечего. Полез в карман, достал оттуда портмоне, вынул визитку, протянул. Он прочитал, по-детски шевеля губами. Понятно: говорить по-русски и читать на кириллице – это не одно и то же. – Злата знает? Жму плечами. – А зачем? – спрашиваю. – Придет время – скажу. Мы, Мартин, извините, всего три дня назад познакомились. Он кивает. – Ну что ж, моей девочке, кажется, повезло. Тут я не выдерживаю: – Да откуда вам знать, повезло ей или не повезло?! Вы бы сначала хоть у нее или у меня спросили! И – осекаюсь. Потому что он внимательно смотрит на меня и грустно улыбается. Некоторое время молчим. Видимо, что-то осознавая. Оба. – Дан, – говорит он наконец. – Мне в следующем году исполняется шестьдесят лет. Когда вам будет столько же, вы поймете, что не всегда обязательно спрашивать. Иногда достаточно просто смотреть. И наливает нам по рюмке сливовицы. Он ее, похоже, очень уважает. По крайней мере, в виски только кончик сигары окунает, а это зелье с удовольствием опрокидывает стопками. Даже у меня реже рюмка пустеет. Что здесь, что за обедом. И ведь не пьянеет. В то время как у меня в голове шуметь начинает. А я алкогольный удар держать умею. Проверено. – Давайте, – вздыхает, – Дан, просто выпьем. И немного помолчим. У каждого из нас свое время. Я скажу банальность, но времена жизни похожи на времена года, и это особенно остро чувствуешь поздней осенью. Неважно, светит ли в этот день почти летнее солнце или идет тоскливый последний дождь. Ты все равно знаешь, что это осень. Но в любом времени есть свои преимущества. Что ж, выпить так выпить. Если хороший человек предлагает, какой смысл отказываться? Сидим, молчим. Потом он снова вздыхает. – Знаете, Дан, – говорит. – Вы, русские, предавали нас, чехов, не один раз. Наши деды в Первую мировую войну переходили на вашу сторону и воевали против Германии и Австрии за славянское братство. А вы вместо славянского братства устроили чудовищную революцию. И отправили их на бойню. Потом вы освободили Чехию от немцев во Вторую мировую, и мы вам снова поверили. А вы предали в шестьдесят восьмом таких как я, мечтавших о социализме с человеческим лицом. Это ведь мы, чехи, придумали это «человеческое лицо». Вы журналист, образованный человек, значит, знаете. Мы тогда хотели провести эксперимент на себе и показать пример всем, и вам в том числе. Но вы ввели танки. А в девяностом вы предали таких как мой отец. Тех, кто верил вам до конца. Это все теперь просто история, да. И ее не надо ворошить, надо жить сегодня, а не вчера. Пыль на страницах мешает дышать свежей травой и вам, и нам. Поэтому прошу только об одном. Не предавайте мою дочь. Этого я вам не прощу. Никогда. Молчу, думаю. Он почти правильно говорит по-русски. Но только почти. И это касается не только грамматического построения фраз. – А если ваша дочь предаст меня – так, чисто гипотетически. Ее простите? – Прощу, конечно. Она же моя дочь. Я с трудом сглатываю комок в горле. Н-да… – Ничего себе, – качаю головой. – У вас отличная логика. Он снова улыбается и снова наполняет рюмки сливовицей. – Вы, русские, считаете себя великим народом. И правильно считаете. Вы – великий народ и поэтому должны думать только во вторую очередь о себе, а в первую – о справедливости и других принципах. А мы, чехи, – просто народ. Хороший народ. Но маленький. Поэтому думаем в первую очередь о себе. Так надо. Кроме того, ты мужчина. А мужчина, который позволяет женщине предавать себя, виноват в этом сам. Я имею право это тебе говорить. Потому что я тоже мужчина. Это понятие не национальное. Поднимает рюмку и тянет ее к моей. Немного поколебавшись, чокаюсь, и мы выпиваем. Н-да, думаю. Вполне возможно, я женюсь на твоей дочери, чех. Но первое, что я сделаю, – это увезу ее отсюда в Москву. И когда мы будем навещать вас в Праге, мы никогда не остановимся в вашем доме. Только в гостинице. Нет, мы будем к вам приезжать обедать, я с удовольствием выпью с тобой сливовицы и, быть может, даже попробую твоих сигар, но останавливаться в твоем доме я не буду никогда. Ты мне нравишься, чех. Но мы – слишком разные. А твоей дочери придется обрусеть. Никуда не денется. Уж я – постараюсь.
Глава 8
Только когда мы со Златой уселись в такси, я понял, как же мы с ее отцом серьезно набрались. Коварная штука эта домашняя сливовица. Типа кавказской чачи. Пока сидишь, пьешь – вроде бы все ничего. А стоит подняться… …Хорошо еще в лобби нашей гостиницы, когда мы приехали, сербы сидели. Приехали с парнями напоследок подосвиданькаться. Подошел к Тиму, пошептался. Тот подозвал одного из своих, и мы с ним прогулялись до туалета, откуда я вернулся в куда более бодром состоянии. Ожидавшая меня на гостиничном диванчике Злата так ничего и не заметила. Я, в принципе, с «первым» в последнее время осторожничаю. Слишком уж увлекательная это карусель. Далеко укатиться можно. Но тут как раз тот случай. Всобачил в себя столько, что даже на «отвальную» кружку пива с парнями решился. Правда, предусмотрительно выбрав легкое светлое «Крушевице». Похлопал по плечам сербов и своих парней, пообнимался. А потом долго-долго целовался со своей неожиданной судьбой у автобуса. Запоминал вкус ее губ. И прочие приятные на ощупь выпуклости и изгибы. Встретимся-то явно не скоро. Непросто это – любить друг друга по разные стороны границ. Надо что-то вечно придумывать. Но мы, блин, легких путей не ищем. И – никогда не искали. Пока что удалось договориться только о совместной встрече Нового года у меня, в Москве. Обещала. А раз уж обещала, никуда не денется. Не позволю. Да, возможно, о поездке куда-нибудь на острова сразу же после этого. Если, разумеется, все получится. Есть тут, понимаете, разные неприятные нюансы типа моей работы и ее учебы в университете. Последний курс. Ей, чтобы провести со мной новогодние каникулы, нужно серьезно поднапрячься и сдать какие-то университетские «курсы». Я ничего из ее объяснений по поводу этих самых «курсов» не понял: слишком слабо представляю себе европейскую систему образования. Это ведь только у нас «от сессии до сессии живут студенты весело». У них куда более хитроумно устроено. Ну, да и бог с ними. Честно говоря, мне в тот момент было не до этой хитрой механики. Хотелось просто сгрести Злату в охапку и увезти в Москву. Прямо сейчас. Немедленно. Года три-четыре назад я, наверное, так и поступил бы. Или – сам бы остался. Сейчас – другая история, увы. Взрослый уже мальчик. Может, и вправду жениться пора? Ладно. Поживем – увидим… …А потом мы с парнями закинули шмотки в заказанный заранее автобус, я попрощался с сербами и Златой, забрался на облюбованное место в хвосте салона и с благодарностью принял из рук Жеки открытую бутылку с вкусным чешским пивом. Смывать ее помаду с еще помнящих вкус губ. Тут, конечно, что-то посерьезнее пива требовалось. После первого моего глотка автобус медленно тронулся и задумчиво покатил в сторону аэропорта. Через некоторое время в кармане противно запиликала мобила. Глянул на определившийся номер. Она. – Извини, – говорит со своим неподражаемым западнославянским акцентом, – ты мне ничего не хочешь сказать? Сижу, мнусь. – Ну, – смеется, – хорошо. Тогда я скажу. Я люблю тебя, Русский. И – короткие звонки разъединившейся линии. Перезванивал ей, перезванивал… Бесполезно. Вот стерва. …А дальше все было как всегда. Аэропорт. Регистрация. По-европейски простой и недолгий паспортный контроль. Торопливый перекур в специальной стеклянной кабинке. Короткий забег за сувенирами в дьюти-фри. Еще один перекур за кружкой «Крушевице» в баре перед вылетом, еще одна попытка дозвониться до Златы. Бесполезная, само собой. Самолет с кучей внезапно обнаружившихся знакомых, которые, оказывается, тоже летали на матч и которых ты по неведомой причине так и не встретил в Праге. Неизбежная пьянка. И наконец, цепкие объятия родины в удивительно казенном зале прилета аэропорта «Шереметьево-2». Я очень люблю свою страну. Но почему-то ненавижу возвращаться из-за границы. Может быть, потому что оловянные глаза прапорщиц на паспортном контроле заранее видят в тебе государственного преступника; потому что ты ловишь разочарованные взгляды таможенников, понимающих, что от туриста с таким хилым багажом нечем поживиться, и потому что ступаешь на грязный, заплеванный пол зала ожидания багажа. Впрочем, нам в этом зале было нечего делать. Не из турпоездки, чай, возвращаемся. С выезда. Хотя некоторые и с выездов умудряются с та-аакими баулами прилетать, что хоть стой, хоть падай. Мешочники, блин. Я еще понимаю, если откуда-нибудь из Италии. Но не из Чехии же. Ну, да их дело. Вышли, запрыгнули в «лансер» очередной подруги Никитоса, поехали. Я, как только устроился на заднем сиденье – на переднее по-хозяйски погрузился сволочь Никитос, – вынул мобильный, подрубился к сети, вытащил из памяти не так давно вбитый туда, но уже жизненно важный номер. На этот раз, к счастью, – ответили. – Алльо-о-о… – Привет, – говорю. – Докладываю: долетели нормально, уже в Москве. И… это… Я тебя тоже люблю. Просто сказать стеснялся. – Глупый… – Ладно. Пока. А то я в машине, тут куча народу. Приеду домой, наберу, поговорим… – «Народу» – это «людей»? – спрашивает с неожиданным любопытством. Филолог, думаю. Твою мать. Это неисправимо. – Ага, – усмехаюсь. – Хотя именно насчет этих «людей» у меня иногда возникают сомнения. Ну, ты и сама понимаешь. Видела их в Праге как-никак. Причем в самых разных ракурсах. – Язва ты, Русский, – смеется. А потом вдруг – я это на расстоянии чувствую – становится необычайно серьезной. Просто вижу, как от волнения нижнюю губу ровными, острыми зубками прикусывает. – Ты обязательно звони, Дан, – говорит. – Обязательно сегодня. Я буду ждать.
Глава 9
Поговорить нам, правда, этой ночью не удалось. Парой слов перекинулись, и всё. Пришлось даже соврать, что я дико устал и просто отрубаюсь. Это было почти правдой. Но только почти. Потому что, как только «мицубиська», ведомая Никитосовой подругой, проехала МКАД, у меня запиликал мобильный. Вполне себе гламурной мелодией группы «Queen». «We are the champions, my friend…» Ага, думаю. Я, кажется, знаю, кто так обо мне беспокоится. – Привет, – говорю, – Мажор. Но тут ошибочка вышла, надо поменьше доверять интуиции. И почаще смотреть на определитель номера. – Это не Мажор, – хмыкают в трубке. – Это Али. Мажор рядом сидит. Желваками на скулах играет, рожа банкирская. И еще кое-кто, тебе неплохо знакомый. Ты далеко сейчас? – МКАД, – отвечаю, – проехали. – Ага. Москва пустая, пробок не наблюдается. Значит, минут через двадцать-тридцать дома будешь. – Это, – ворчу, – смотря куда ехать. У нас Никитос за штурмана, поскольку его барышня за рулем. А Никитос, сам понимаешь, личность непредсказуемая. В трубке еще раз хмыкают. – Скажи, чтобы первым делом тебя домой отвез. Потому как гостей ожидаешь. Целую делегацию. А если будет выступать, пригрози, что поедет не сперматоксикоз снимать, а принимать участие в расширенном производственном совещании. Хотел я брякнуть, что Никитка со сперматоксикозом – вещи несовместные. И в Праге эта сволочь не скучала. Хотя и не с такими романтическими последствиями, как я. Но потом глянул на симпатичную мордашку водителя в зеркале заднего вида. И промолчал. – Хорошо, – говорю, – распоряжусь. Когда ждать-то? – Вчера, – отвечает серьезно. – Сколько тебе нужно времени, чтобы привести себя в порядок? Я вздыхаю. – После такого выезда – минимум неделю. И то вряд ли, если не прибегать к радикальным методам. А на душ, пожалуй, минут сорока хватит. Молчит секунд тридцать. Думает. Считает. Я почти слышу, как у него в башке тумблеры щелкают. И лампочки перемигиваются. – Угу, – делает наконец вывод. – Полчаса на дорогу плюс час, с запасом, на все про все. Короче, через полтора часа жди. Заодно кошака тебе твоего подвезу, измучился парень, тебя ожидаючи. В кабинете мне нассал, сволочь. Если б не был сыночком моего серого психа да не уважал бы я так его хозяина, – прибил бы на фиг. На меня вдруг волной накатывает тепло. И я начинаю думать, как непросто будет знакомить кота со Златой. Потому что моя семья – это я и кот по имени Арамис. А может, они и понравятся друг другу. Хотелось бы верить. Арамис – сволочь ревнивая. Да и Злата, это уже ясно, делить вашего покорного слугу ни с кем не намерена. Даже с котом. Характер – тот еще. И это в самый романтический период отношений. Что дальше-то будет, вздыхаю. …И тут соображаю, что Али продолжает мне что-то вбивать в голову. – Что, что ты говоришь, Глеб? – спохватываюсь. – У меня мобила заглючила, ни хрена не слышно. – Ну ладно, – говорит, – приедем – расскажу. Бывай. И отключается. – Ты все понял? – спрашиваю напрягшуюся спину Никитоса. Тот поворачивается. – С англичанами все еще хуже, чем мы ожидали? Я медленно киваю. Не вовремя я о знакомстве кота с моей девушкой размечтался. – Похоже, – соглашаюсь. – Или противоречия с клубом перешли в «горячую фазу». Что после их подметного письма пражским контрагентам не удивительно. Но это вряд ли. Там Комбат с ультрас и без нас разберутся. Так что давай сначала ко мне. Потом вы – по своему плану, а я, похоже, работаю. – Слушай, лидер, – вздыхает сбоку от меня Жека, – может, нам с тобой? Его вжатый в противоположную от меня дверь младший брательник согласно сопит. И даже немного шевелится. Насколько теснота на заднем сиденье позволяет. Я на секунду задумываюсь. – Нет, – вздыхаю. – Тебя ждет семья. У Никитоса – наш водитель. А у меня – только кот, которого ко мне сейчас и так привезут. Ну, а если б вы были срочно нужны, Али бы сказал, не постеснялся. Так что валите. Я, как ты говоришь, – лидер, мне и отдуваться… Жека коротко кивает. Из него, думаю, мог бы получиться грамотный офицер. Слуга царю, отец солдатам. К несчастью для моей страны, такие сейчас в армию не идут. Идут другие. Совершенно, блин, иной человеческий материал. Нормальные, крепкие, честные парни, но элиту из них – лепить и лепить. А Жека – готовая болванка. Чуть-чуть обтесать, чуть-чуть обучить. И все дела. У него и отец военный. Полковник в отставке, кажется. Я количеством звезд на погонах его родителя не сильно интересовался, просто знаю, что часть босоногого детства мой верный товарищ провел в отдаленных гарнизонах, раскиданных на просторах нашей необъятной Родины. Но в нынешнюю армию Жека, увы, не пойдет. Хотя я знаю, насколько скучно ему в финансовом отделе конторы штаны протирать. А что делать? У парня семья. И его Ирка не поймет, почему должна отказаться от жизни в столице и неплохой для молодого спеца зарплаты в треху баксов за непыльную работенку финансового клерка ради гарнизонной нищеты и прочей армейской неустроенности. Говорили мы с ним как-то на эту тему. Так что знаю, о чем рассказываю. Не догадываюсь, а именно знаю. Ладно. Черт с ним. Проехали… …Поэтому, когда мы остановились перед моим подъездом, я просто коротко пожал парням руки, кивнул хорошенькой шоферше, закинул на плечо не сильно тяжелую дорожную сумку и направился в квартиру: принимать душ и звонить в Прагу Злате, извиняться, что мы с ней сегодня долго не пробеседуем. Извини, дорогая, – устал. Ага. И все это следовало сделать до приезда парней. Потому как их не интересовали ни мой дорожный пот, ни мои романтические пражские сопли. Ничего личного, только дело. Сам такой… …Все-таки горячий душ и крепкий кофе способны творить настоящие чудеса даже с самым измученным человеческим организмом. Когда раздался звонок в дверь, я уже был почти в порядке. И это тот самый случай, когда «почти» – считается. Открыл, пожал руку Али, принял у него из рук клетку-переноску с недовольно мявкавшим оттуда Арамисом. – Остальные попозже подгребут, – говорит. – За спиртным решили заехать, чтоб твои запасы не опустошать. Разговор, судя по всему, будет долгим. И непростым. – Понятно, – жму плечами, выпуская котяру. – Если б все просто было, вы бы завтрашнего дня дождались. Арамис выпрыгивает из клетки и тут же начинает тереться о мои домашние джинсы. И – мурчит, громко, что твой ядерный реактор на подводной лодке средних размеров. Соскучился парень. И, похоже, уже простил. Что ж, одной заботой меньше. Не нужно будет гостей заставлять тапки в стенной шкаф прятать. А то – точно бы кому-нибудь в кроссовки нассал, сволочь кремовая. Взял котяру на руки, погладил, почесал за ухом и под подбородком, положил на плечо, – урчит еще громче. За мочку уха прикусывает. Как же я тебя люблю, сволочь лысая. Я, после того как в моем доме настоящий сфинкс поселился, на волосатых кошек стал смотреть с искренним недоумением. И даже с подозрением. Что-то в них не так… …Отнес кошака на кухню, налил воды, насыпал в миску его любимых «подушечек». Еще раз погладил радостно урчащую морду и со вздохом повернулся к Али, который уже колдовал у кофеварки, которую сам же и подарил мне на день рождения. Практичный, гад. Не только для меня старался, о чем, кстати, честно предупреждал. Но все равно спасибо. Нормальный свежемолотый кофе и эта растворимая шняга, которую в родной редакции глотать приходится, – абсолютно разные вещи. Даже сравнивать бессмысленно. – Только учти, – говорю, – Глеб. Это у парней спиртное еще может вызвать энтузиазм. А я – просто срублюсь. Выезд, сам понимаешь. Батарейки и так уже кончаются. – Думаешь, я совсем тупой? Помнишь, как в том анекдоте: «Дедушка ослеп, а не ебанулся». Знаю, что ты на «чистом», сам почти не употребляю, но для такого случая запасся. И достает из кармана джинсов небольшой, но вполне увесистый пакетик. – Только давай не при всех. В другой комнате поляну организуй. А то, сам знаешь, в последнее время многие к этой гадости относятся воинственно отрицательно. Они, разумеется, всё поймут, но зачем гусей дразнить? Я киваю, и мы идем в мою бывшую «детскую», где решительно вбиваем в ноздри по солидной дорожке качественного кокаина. Мои мозги прочищаются окончательно. Вот теперь, думаю, – можно и по рюмке. Не опасаясь потерять нить. И то ладненько… …Только мы себе носы гадостью начинили, закурили по сигаретке и приготовились перекинуться парой слов, как одновременно позвонили: парни в дверь и Злата по телефону. Махнул рукой Глебу, – мол, давай, принимай гостей, а сам трубку врубаю: – Что, – спрашиваю, – Золотой, что-то случилось? – Нет, милый, просто мне почему-то вдруг стало неспокойно. Ну, успокоил ее как мог и пошел в большую комнату к парням. А там – мама моя дорогая…
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |