Носорог для Папы Римского 51 страница

— Зачем они нужны? — спросил он.

Мальчик нахмурился. Имелась глиняная сердцевина, затем шел воск, затем снова глина, из которой они сделают форму. Воск будет заменен бронзой, а эти прутья, высовывавшиеся менее чем на длину пальца, тоже были из бронзы. Глина покроет их, думал он, значит, они могут служить для поднятия формы. Воск растает и вытечет наружу…

— Эти прутья — для того, чтобы удерживать сердцевину, когда растает воск, — сказал он.

Старик уставился на него, на какое-то время лишившись дара речи.

— Да. Без этих прутьев сердцевина опустилась бы на дно формы. Вот для чего нужны прутья, — Ошеломление начало исчезать с его лица.

— Что такое литники? — спросил мальчик.

— Выйди за дверь и помочись. Хороший пример литника, — фыркнул старик, уже совсем оправившись от изумления. — Куда девается воск, когда мы вливаем бронзу? Куда девается моча, когда мочевой пузырь полон? Литник — это выходное отверстие для горячих жидкостей. — Он взял у мальчика ступку с порошком и погрузил в нее палец. Добавив полковша воды и перемешав порошок, он превратил его в плотную черную пасту. Еще немного воды — и паста сделалась густой жидкостью. Старик взял кисть и опустил ее в ступку. — Бронза дышит, — пробормотал он, покрывая фигурку мягкой жидкостью и пользуясь кончиком кисти, чтобы загонять жидкость во все щели и углубления. — Значит, ей нужна кожа, через которую она могла бы дышать.

— Это как литники, — сказал мальчик. — Иначе куда бы девалось все дыхание?

Старик что-то недовольно проворчал. Закончив покраску, он передал блестящую черную фигурку мальчику.

— Поставь ее снаружи, но не на солнце. Пусть медленно высыхает на воздухе.

В послеполуденные часы скользкое покрытие высохло, сделавшись матово-серой скорлупой. Старик размешал глину в калабаше, добавив к ней козлиную шерсть и мякину. Задача мальчика теперь состояла в том, чтобы раскатывать ее в маленькие полоски, длиной примерно с его большой палец и настолько тонкие, насколько получится. Старик накрутил шариков и начал осторожно прилаживать их к восковой фигурке, так, чтобы смесь заполняла различные ее полости. Крошечной деревянной лопаткой он стал вдавливать маленькие кусочки в укромные уголки и трещины, затем взял одну из полосок и намотал ее на голову фигурки. Уже смазанные первым покрытием, детали модели совершенно исчезали из виду, когда он закупоривал их, обворачивал и покрывал шариками и полосками из новой смеси. Мальчик зевнул.

— Заскучал? — спросил старик. — Думаешь, теперь ты достаточно знаешь о литье?

Когда он закончил, в фигурке едва угадывался сидящий человек — с двумя короткими прутьями, высовывавшимися из грудной клетки и спины, с какими-то необъяснимыми комьями на плечах и выпуклостью между ступней. Мальчик снова вынес эту штуковину наружу, выбрав место в тени от южной стены участка, рядом с кучей древесного угля. Бриз обеспечивал приток воздуха, который требовал старик. Там были уложены друг на друга несколько камней, и мальчик поместил покрытую глиной фигурку на самый верхний, затем уселся рядом и стал ждать, когда она высохнет.

Так оно и продолжалось: он ждал, снова вносил фигуру в хижину, раскатывал полоски глины и смотрел, как старик их прилаживает, выносил болванку обратно, ждал снова, и с каждым разом очертания сидящего человека смазывались все сильнее. Фигура стала муравейником — сначала в рытвинах, затем гладким, — потом приземистым бревном, стоящим на своем основании, и единственными намеками на содержимое глины были восковые литники, высовывавшиеся наружу, словно усики многоножки, да шишки бронзовых прутьев сверху. С обеих сторон от них старик соорудил маленькие глиняные стенки, постепенно расширяя их и утолщая, пока они не образовали две чаши, установленные под углом к форме, с каналами, ведущими к самим прутьям. Похоже на пень с ушами, подумал мальчик и снова вынес форму наружу. Новое ожидание. Новая сушка. Наконец старик нанес последний слой глины, который был единым толстым куском, значительно более влажным, чем предыдущие, разгладил его и велел мальчику принести железные кольца.

— Теперь он в глине, — угрюмо сказал старик. Новая нотка в его голосе заставила мальчика поднять голову. — Знаешь, для чего они нужны?

Он взял кольца и ударил ими друг друга. Кольца глухо прозвенели, и мальчик помотал головой.

— Чтобы удерживать его внутри, пока мы будем его готовить.

Старик перестал обращать на мальчика внимание. Имелся кусок воска внутри куска глины, на оба конца которого старик натягивал железные кольца, «чтобы удерживать его внутри». Теперь мальчик жалел, что спросил о литниках. Если бы он не спросил тогда, то спросил бы сейчас. Но он уже спрашивал и потому не мог сделать это снова. За один день можно было проглотить лишь определенное количество гордости. Старик обмазал кольца глиной, погрузив их в форму. Он теперь сидел сгорбившись и работал быстро. Внезапно он распрямился, вскочил на ноги, поднял форму и с глухим стуком бросил ее на скамью.

— Не один, — провозгласил он. — Два.

Он сделал паузу.

— Два!

Мальчик напрягся. Старик обладал дурными привычками, он был раздражителен, а язык у него по грубости мог сравниться с невыделанной шкурой и болтался во рту более грязном, чем старая корзина для рыбы. Еще старик пил. Дыхание у него было таким же зловонным, как у собаки. Но до сих пор он не производил впечатления сумасшедшего. Мальчик приготовился к бегству. Потом он вспомнил о несвязных речах, которые тот произносил, когда прорезал на лице Эзе Нри метки ичи, о самых последних подробностях. Он тогда почти засыпал.

— Два сына у Эри? — отважился он спросить.

Старик кивнул, забыв откликнуться на этот проблеск мысли с обычным для себя оскорбительным удивлением. Он стоял, распластав ладони на скамье, но теперь, когда он обернулся и свет странно упал на его лицо, мальчику показалось, что он старше, чем был раньше. Гораздо старше. Это длилось всего мгновение, которое потребовалось старику, чтобы присесть.

— Ификуаним и его безымянный брат. Когда Эри умер, они разделили его землю на две части. К западу от реки простиралась земля его брата. Слышал это предание, парень?

Старик, похоже, забыл, о чем говорил раньше — или, по крайней мере, о том, как заявил о невежестве мальчика. Помотав головой, тот выслушал рассказ старика о том, как Ификуаним со своей стороны реки выкорчевывал лес, выращивал ямс и кокосовые пальмы, ловил и приручал козлов, а потом крупный рогатый скот и даже собак.

— Ификуаним работал под открытым небом, под солнцем, которое опаляло его, чтобы люди могли есть то, что он выращивал.

Все это знают, думал мальчик. Но когда старик заговорил о брате, мальчик начал понимать, что старик и в самом деле может оказаться слабоумным или же попросту лжет. У Эри был один сын. Один, а не два. Не было никакого «брата».

— …но другой брат не любил мотыг, не любил топоров, не любил валить лес, корчевать пни, выращивать и пропалывать. Он также не любил солнца. Что ему нравилось, так это охотиться. Он оставил на своей земле нетронутый лес и сам оставался в нем.

Старик говорил быстро и невнятно.

— Он был таким хорошим охотником, что его боялись даже леопарды. Каждый раз, убив леопарда, он брал себе всего один зуб, а ожерелий из леопардовых зубов у него было целых двадцать. Он сделал себе охотничий рог из бивня кабана, который был выше его самого, каждый день он наполнял свой мешок для дичи настолько, что требовалось не меньше десяти человек, чтобы его поднять. Но ему все равно не удавалось прокормить свой народ. Поэтому он стал переправляться через реку.

Теперь мальчик все понял. Отлично понял. Он с готовностью кивал после каждой фразы и тихонько поддакивал, слушая внимательно, почтительно, завороженно. Ему было совершенно ясно, что задумал старик. Он уйдет отсюда и расскажет всем своим приятелям, что у Эри было два сына, вот на что старик рассчитывал. Значит, снова пытается его одурачить. А друзья решат, что он полный болван…

Нипочем тебе меня не провести, подумал мальчик, и поощрительно улыбнулся, когда старик начал рассказывать о том, как Ификуаним гонялся за своим братом и никак не мог его поймать.

— Так продолжалось, пока он не отправился к Эньи, — сказал старик. — Ификуаним нашел Эньи у водопоя, где тот набирал хоботом воду, чтобы окатить себе спину. Эньи был рад помочь — ведь брат охотился и на него. Он велел Ификуаниму не выслеживать своего брата повсюду, потому что брат вскоре должен был там появиться. Возле водопоя собиралось много дичи.

— И что случилось потом? — спросил мальчик, старательно расширив глаза.

Старик на время умолк — чтобы выдумать продолжение, заподозрил его единственный слушатель. Когда он заговорил снова, голос его стал грубым, словно старик сожалел, что начал плести эту небылицу и теперь хотел только одного: поскорее с ней покончить.

— Что случилось потом? Да то, что они его поймали. Поймали у водопоя, в точности как обещал Эньи, и вываляли его в глине с головы до ног. Потом они продолжили, пока слой глины не стал таким тяжелым, что он не мог устоять на ногах и упал на четвереньки, как Зверь. Они сорвали с него ожерелья из леопардовых зубов, приладили охотничий рог прямо к кончику его носа. Всякий раз, когда он пытался убежать в лес, Эньи и Ификуаним гнали его обратно к водопою и снова обмазывали глиной. И не давали ему подняться, пока глина не затвердевала на солнце.

Вот теперь-то мальчик узнал эту сказку. Эньи, озерцо, бивень, прилаженный к носу… Все это было взято из детской песенки. он ее смутно помнил. Старик, должно быть, принимал его за простачка.

— Он оказался заперт, словно черепаха в своем панцире, и ему было слишком стыдно показаться перед своим народом в таком виде, поэтому он пытался содрать глину, терся о деревья. Потом он старался отломать рог, который ему воткнули в нос, и бодал камни, но тот никак не отламывался. Он торчал прямо посреди его лица. Вот почему его называют Эзоду, что значит «бивнененавистик». Это был его собственный охотничий рог. Кабаний бивень. Они всунули его туда, чтобы насмеяться над ним.

Да, да, да, подумал мальчик. Они пели об этом, когда были маленькими. Это было по силам самому тупоголовому младенцу. Одни распевали вопросы, например: «Откуда у Эзоду рог?» или «Почему Эзоду цвета ила?». А другая группа пела ответ, всегда один и тот же: «Эньи знает! Эньи знает!» И заканчивалось все тоже одинаково. Одна группа пела: «Почему Эзоду убежал?» И тогда другая отвечала: «Когда-нибудь Эзоду вернется!» Вот и все.

Старик умолк и покивал, как бы в подтверждение того, что рассказ окончен. Теперь он снимал со скамьи влажную форму. Мальчик понял, что надо как-то отозваться.

— А что случилось с братом после всего этого?

Старик пожал плечами.

— На этом все заканчивается. Ификуаним был вторым Эзе Нри. На землях, где прежде охотился брат, он вырастил кокосовые пальмы и ямс. А всем зверям заявил, что брат охотился сам по себе. Ничего себе история, a?

Мальчик согласился: неплохая история.

— Никогда никому ее не рассказывай, понял?

Мальчик кивнул, но неуверенно, потому что старик разглядывал его со странным выражением на лице.

— Хочешь знать почему? — спросил старик. И, приняв молчание мальчика за согласие, продолжил: — Потому что тогда ей поверят не больше, чем сейчас веришь ты.

Он воздел руку, прежде чем мальчик успел возразить, и опустил взгляд на форму, которую в неустойчивом равновесии удерживал под мышкой другой руки.

— А теперь другая история, куда короче. Что говорят люди нри, когда Эзе Нри прекращает видеть сны? Что они говорят, когда его дочь обмывает его и укладывает на покой?

Он внимательно разглядывал кольца, опоясывавшие форму, не глядя на мальчика.

— Железо сломано, — ответил мальчик.

Старик кивнул.

— Все так, все так. Но железо на самом деле никогда не ломается. Теперь вынеси это наружу. Когда высохнет, будем лить бронзу.

Он или они? Особь или вид? Зверь множествен, и компоненты его очевидны: Сальвестро, Бернардо и Диего; трехгорбый дромадер или же растягивающийся амфибрахий, то зигами, то загами огибающий углы извилистой тропы, повороты которой не только смягчают крутизну склонов долины, но и заставляют путников поворачивать головы то туда, то сюда, закручивая их и лишая чувства направления, перспективы, пропорции… Куда они шли, кроме как вниз? Над их головами снова сомкнулся кронами лес, и солнце скрылось из виду. Снова принялись лезть под ноги корни, и постоянно возникала угроза взаимного столкновения, потому что троица норовила сбиться в кучу при каждом внезапном повороте, и тот, кто шел сзади, вынуждал переднего ступать на ползучие лозы, затаившиеся в предательской гуще зелени и опутывающие лодыжки. Впереди поспешала старушка, державшаяся на ногах куда увереннее, чем они. Эта тропа, вскоре понял Сальвестро, предназначена скорее для того, чтобы ее преодолевать, чем просто следовать по ней. Ударяясь, сбиваясь с шагу, валясь, с трудом поднимаясь на ноги и продолжая путь, Сальвестро, Бернардо и Диего спускались в Нри до самого вечера.

Однако в конце концов земля стала ровной, и все трое остановились перевести дух, упершись ладонями в колени, меж тем как старушка стояла рядом как ни в чем не бывало. Сальвестро чувствовал, как идет на убыль колотьба у него в голове. Прошлой ночью он улегся у костра и погрузился в беспросветный сон — облегчение от того, что наконец можно отдохнуть, потянуло его вниз, дневные воспоминания сомкнулись над ним и погребли его под собой. Потом вдруг снова зазвучали голоса, еще более неистовые, чем прежде. От злобных выкриков он метался и ворочался, пытаясь вытрясти их из головы, но те крепко там засели, и не было никакой возможности бежать — ни ему, ни им. Эта колотьба началась, как только он встал, разбуженный на рассвете старухой. Теперь она терпеливо ждала, скрестив руки на плоской груди. Пульсация накатывала и отступала волнами. Старушка знаком велела идти за ней, затем привела их в лес.

Вскоре Сальвестро понял, что вид с кромки долины обманул его, потому что здесь, внизу, лес прерывался перелесками и полянами, где возделывались участки земли, сверху совершенно невидимые. На расчищенной земле почву сгребали в большие, правильной формы кучи, словно бы там набухали чудовищные репы. Попадались рощи молодых пальм с ярко-красными плодами. Тропа вилась змейкой между маленькими освещенными посадками, вонзаясь в лесную тень и снова из нее вылетая. В этом лесу было тише, чем в том, через который они прошли раньше. Лишь время от времени звучало приглушенное пение птиц.

Сначала стали появляться тропки поменьше, вели то влево, то вправо, но через несколько минут они исчезли. Немного погодя не стало и посадок. Тропа шла дальше, петляя между деревьями с высокими кронами и проходя, согласно наблюдениям Сальвестро, по северному краю дна долины, слегка загибаясь. Она была уже достаточно широка, чтобы трое, если бы захотели, могли идти в один ряд. Тогда старушка пошла первой, Диего за ней, а они с Бернардо поплелись сзади. Никого нигде не было видно.

— А где же люди? — спросил Бернардо.

Никто не ответил. Вскоре тропа начала сужаться. Наступающие с обеих сторон колючие кусты и пучки травы сжали ее в тонкую линию, которая то появлялась, то исчезала, причем разрывы делались все длиннее, пока не стало казаться, что в этом лесу еще не ступала нога человека. Трое пробирались среди древесных стволов вслед за старушкой, которая вроде бы вела их так же уверенно, как и раньше. Сальвестро сдался и перестал гадать о неведомом месте назначения. Он просто шел туда, куда старуха вела их. И его спутники тоже.

Справа от них земля начала понижаться, поначалу неощутимо. Когда она снова сделалась ровной, путники оказались на прогалине. Сквозь просвет в пологе леса виднелся крутой склон, замыкавший долину с севера. Посреди прогалины почва была обуглена и сера от пепла — кто-то жег там костер. Сальвестро протянул руки к его остаткам. Совсем остывшие. Старуха уже призывала их идти дальше. Он услышал журчание воды, плеск ручейка. На дальнем конце прогалины земля понижалась, образуя небольшой, высотой меньше человеческого роста, откос, вероятно, прорытый этим ручьем и ставший затем его ближним берегом. Один за другим они грузно попрыгали вниз, после чего пришлось карабкаться на противоположную сторону. Перед ними оказались несколько тополей, потом кокосовые пальмы, а дальше шли непроходимые заросли кустов с темно-багровыми листьями. Старуха свернула. Им надо было идти вниз по течению ручья.

— Что это? — несколько минут спустя спросил Бернардо.

Раньше Сальвестро лишь пожимал плечами в ответ на вопросы великана. У него было не больше, чем у сотоварища, понятия о том, куда делись все люди. Может, там вообще не было людей. «Посадки» могли оказаться просто прихотливыми капризами леса, а тропы — протоптаны животными. Старуха же водила их туда и сюда просто для своего удовольствия, не более того. Теперь он последовал взглядом за вытянутой рукой великана. Слева от ручья деревья начинали редеть, и между их стволами, шагах в ста, солнечный свет падал отвесно на какую-то гладкую поверхность — то ли на высокую стену, то ли на неестественно ровный земляной вал. Вид разбивался на части стволами деревьев, и Сальвестро никак не мог понять, что это такое.

— Не знаю, — ответил он.

Ни старуха, ни Диего их не стали ждать и теперь стояли впереди. Сальвестро и Бернардо ускорили шаг, чтобы догнать их, и оказались на краю пыльного участка расчищенной земли, служившего чем-то вроде переднего двора, за которым стояло некое сооружение.

То, что предстало перед ними, действительно было гладкой иловой стеной высотой в пятнадцать или даже в двадцать футов. Она образовывала одну из сторон четырехугольной ограды, о размерах которой можно было только догадываться. Ограда шла от расчищенного участка обратно в лес, пока не терялась из виду. В передней ее части, если это была передняя часть, имелась лишь одна маленькая дверь, настолько глубоко уходившая в стену, что поначалу затененное углубление представлялось туннелем. После долгого лесного хаоса эти стены, огромные и правильные, казались каким-то потрясающим нарушением правил.

— По-моему, мы пришли, — сказал Бернардо из-за спины Сальвестро.

Старуха залопотала что-то на своем языке, странные звуки и ритм которого лишь подчеркивали чужеродность сооружения. Не прекращая говорить, она повела их к двери, на поверхности которой выступали два вырезанных лица. Старуха надавила руками на оба лба, словно пытаясь втолкнуть их обратно в дерево. Как видно, она хотела что-то объяснить мужчинам, но те не понимали ее. Тогда старуха толкнула массивную дверь плечом, отступила в сторону и указала на Бернардо.

Здоровяку понадобилось нанести два могучих удара, прежде чем дверь содрогнулась. Все трое приложили свои плечи к этой нелегкой работе, дюйм за дюймом пробивая себе проход, обрушивая комья сухого ила, которые осыпались им на головы, и выдалбливая в земле полукруглый рубец. Оказалось, что дверь слажена из единого куска твердой древесины: она была высотой с Сальвестро, но шире, чем грудь Бернардо. Время, влага и жара покоробили раму, а петли провисли, и дверь всем своим весом уперлась в землю. Они снова принялись за дело, наваливаясь и толкая, потея и ругаясь, пока наконец щель не расширилась до бреши, в которую мог протиснуться даже Бернардо. Он нанес последний сокрушительный удар и с торжеством повернулся к старухе.

Та исчезла.

Земля была расчищена на пятьдесят или более шагов в каждую сторону. Троица озиралась вокруг, но старухи нигде не было видно. Вокруг открытой площадки полукругом стояли деревья, будто они наступали вплоть до этой черты, а потом были остановлены какой-то невидимой силой или запретом. Часом раньше они втроем еще шагали под их кронами. Теперь деревья казались враждебными. Что-то переменилось, смутно подумал Сальвестро. Старуха словно растворилась в воздухе. С дверью, которую, похоже, не открывали годами, удалось справиться… И что-то еще. Ощущая беспокойство, он оглянулся и увидел, что Бернардо, по-прежнему встревоженный, продолжает озираться вокруг.

— Она вела нас сюда, — неуверенно сказал Сальвестро. — Теперь мы здесь, зачем же ей оставаться?

Последнее замечание он адресовал Диего, но тот лишь глядел себе под ноги и с полуулыбкой кивал своим мыслям, одновременно покоряясь и восхищаясь некоему только ему ведомому соображению.

— Но что теперь? — взорвался Бернардо и снова оглядел окружавший их лес. — Что нам теперь делать?

Больше идти было некуда. Диего уже проскальзывал в дверь.

Двор: широкая полоса открытого пространства, простирающаяся от одной боковой стены до другой. В центре стояло сооружение, похожее на то, в которое входил Диего, когда они выбрались из лодки. На четырех крепких столбах покоилась крыша из переплетенных пальмовых ветвей, но листья высохли, сморщились и теперь, разбросанные, валялись на земле. Со всех сторон сооружение было открыто. Они стояли под голой решеткой, на которую некогда была уложена крыша, и оглядывали широкий фасад здания, образовывавшего, насколько можно было различить, остальную часть ограды. Передняя стена через неравномерные промежутки была усеяна множеством низких дверных проемов. Все молчали. Сальвестро осознал, что источником странного ощущения, испытанного им всего несколько секунд назад, было на самом деле отсутствие кого- или чего-либо. Этот двор, огромное приземистое здание перед ними, простиравшееся дальше, чем достигал взгляд, прогалина снаружи и окружающий лес — все было совершенно безмолвным.

Он снова посмотрел на Диего, но тот напряженно скользил взглядом по дверным проемам, словно то, что он искал, могло внезапно промелькнуть во тьме, царившей внутри, как-то потревожить эту тьму и тем себя обнаружить. Сальвестро вспомнил последние его слова, сказанные, когда они стояли над долиной, вспомнил, как уверенно Диего их произнес. Военный терялся, плыл, цеплялся за истончавшуюся нить своих поисков. Это случилось на реке, а может, в задней комнате, где он, Сальвестро, застал Диего «за молитвой». Или на корабле. Наверное, его могли бы вернуть Уссе или Зверь. Никого из них капитан здесь не найдет.

Ничего здесь нет, кроме помещений, а за ними — других помещений, а за теми — еще и еще.

Они вошли в здание и начали продвигаться, минуя перегородку за перегородкой. Солнечный свет, проникавший через открытые проемы, освещал передние комнаты, но когда они углубились внутрь, пришлось щуриться и вглядываться во тьму, нарушаемую лишь слабыми проблесками, проникавшими сквозь крышу. Комнаты, лишь почти одинаковые по размеру, соединялись между собой арочными проходами, не выстроенными в одну линию и, видимо, прорезанными в той же мягкой глине, из которой были сложены стены. Углы и изгибы комнат были изогнутыми плоскостями, а полы заворачивались кверху так, что невозможно было сказать, где кончается пол и начинается стена. Только крыша оставалась неизменной, всюду плоской и высокой — не дотянуться. Постепенно их глаза приспособились к мраку, и, осторожно пробираясь по извилистым анфиладам, они начали осознавать, что здание было не просто необитаемым. Оно было пустым. Ни в одной из комнат ничего не обнаружилось.

Поначалу они продвигались вместе, путь прокладывал то один, то другой, кто-то заглядывал в боковую дверь, меж тем как двое других шли вперед, затем они менялись ролями, а потом стали совершать индивидуальные вылазки, которые продолжались все дольше; наконец Диего что-то проворчал и отправился налево, а чуть погодя Бернардо словно забыл о своей первоначальной тревоге и просто вошел в противоположную от Сальвестро дверь. Они избрали разные пути — не следуя какому-то замыслу, а просто потому, что не было настоятельной причины оставаться вместе. Солдат, Великан, Вор: разобщенное трио или же рассеченный амфибрахий, оставшийся без единого горба дромадер, волочащийся в трех направлениях одновременно.

Сальвестро оказался один в узком помещении, сужавшемся в конце. Следующее оказалось еще уже, а затем он попал едва ли не в треугольник. Тупик. Он продолжал идти. Затвердевший ил стен и пола заглушал звук шагов. У Сальвестро теплилась смутная мысль насчет того, что надо продолжать двигаться вперед, но вот он достиг внешней стены здания. Теперь надо было либо идти по анфиладе комнат вдоль нее, чтобы снова оказаться в передней части здания, либо найти какой-нибудь выход в задней. Он не очень-то понимал, что можно извлечь из этих соображений, однако же двигался дальше, медленно переходя из комнаты в комнату и старательно запоминая углы, под какими углами они расположены друг относительно друга, потому что само здание препятствовало прямому проходу через него: эти неравносторонние ячейки гигантских сот отклоняли его от цели, при каждом повороте заставляя гадать, идет ли он в прежнем направлении или слегка от него отклонился. Походка его становилась неуверенной, и, осознав, что это лишь усиливает трудность и без того сложной задачи, он двинулся вперед смелее, заставив себя ускорить шаг. Он быстро переходил из одного помещения в другое, почти бежал, думая, что уже следующий тупик обозначит пределы здания, затем уверенно вступил в одну из самых больших среди уже виденных комнат и устремился в пространство.

— Бернардо!

Здание, в конце концов, не было совершенно пустым. Не было оно даже и необитаемым.

Великану потребовалось какое-то время, чтобы его отыскать. Руководствуясь периодическими выкриками Сальвестро, он двигался наудачу, и чем дальше это продолжалось, тем больше он терялся и утрачивал терпение. Он был не против бесцельного блуждания из комнаты в комнату, но теперь стал думать, что все они специально расположены так, чтобы ему препятствовать. Крики Сальвестро становились то громче, то тише, то раздавались прямо у него в ушах, то становились приглушенными, в зависимости от того, поглощали помещения звук или же усиливали. Несколько раз он останавливался, чтобы все обдумать, и предоставлял Сальвестро кричать минуту-другую, а потом возобновлял поиски. Обдумывание ничего не давало. Поэтому он брел наудачу сквозь мрак, выкрикивая обнадеживающие, по его мнению, фразы: «Я здесь, Сальвестро!», или «Почти добрался!», или «Уже скоро!». Наконец ответный голос, вместо того чтобы глухо или звонко выкрикнуть его имя, произнес совершенно ясно и отчетливо: «Стой».

Бернардо остановился.

Он стоял на краю какой-то ямы с отлогими краями. Пол в этой комнате тоже был чашеобразным, но понижался так, что в итоге выглядел как внутренность огромного перевернутого колокола. А в роли неугомонного языка выступал Сальвестро, который стоял внизу и глядел на него. И там, ниже, было что-то еще…

— Ну же, Бернардо! Спускайся. Просто сядь на край и съезжай вниз.

— Тогда мы оба там застрянем, — возразил тот.

— Как это — «застрянем»? Я спускался и поднимался обратно уже с десяток раз. Это просто.

Бернардо недоверчиво вгляделся, затем соскользнул в яму.

— Что это такое? — спросил он.

— Ступай и посмотри сам, — отрезал Сальвестро.

Бернардо стал карабкаться ниже.

Это был человек или тот, кто некогда был человеком. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, которое, казалось — свет здесь был еще слабее, чем в других местах, — вырезали из единого куска дерева. На нем был какой-то головной убор. Длинное одеяние, распахнутое на груди, открывало несколько ожерелий и кулон с вырезанной на нем мордой какого-то зверя. Отчасти сжатый в кулаке и отчасти покоящийся на одной из рук, виднелся слоновий клык, основание которого упираюсь в твердую глину пола, а кончик поднимался чуть выше плеча; в другой руке человек держал массивный посох с прикрепленными вверху дисками. Между ступней лежал плотно увязанный пучок веток.

Бернардо вгляделся в лицо человека.

— Он что, не дышит?

— Нет, — сказал Сальвестро из-за его спины.

Лицо да, собственно, и все тело с виду пребывали в столь совершенной сохранности, что оба понизили голоса, опасаясь разбудить сидящего.

— Мертв, что ли?

— Да, — сказал Сальвестро. Потом добавил: — Прикоснись к нему.

Бернардо осторожно притронулся к одеянию. Ткань в месте прикосновения рассыпалась. Бернардо удовлетворенно кивнул.

— Нет, — сказал Сальвестро. — Прикоснись к нему самому. К телу.

Великан снова приблизился к фигуре, раздумывая, где бы потрогать. Ну, скажем, лоб. Да. Он протянул руку, чтобы прижать ладонь ко лбу сидящего.

— Брр!

В ужасе отшатнувшись, Бернардо отпрыгнул назад и заорал:

— Сальвестро, черт тебя подери, ты же говорил, он мертвый!

— Да, мертвый.

— Но он же еще теплый…

Сальвестро ничего не сказал. Проделав то же самое раньше, он и сам отскочил. Но потом, преодолевая странную смесь страха и отвращения, которые перехватывали ему горло, он прижал руку к груди сидящего. Грудь была совершенно неподвижна. Сердце прекратило биться, легкие перестали дышать, причем очень давно — судя по состоянию ткани, наброшенной на плечи. Человек был мертв. И все же его тело оставалось теплым. Лицо Бернардо выражало испуг и непонимание. Он, казалось, не мог отвести взгляд от мертвеца.

— Кто это? — спросил он шепотом.

Сальвестро собрался было сказать, что не знает, но тут тишину помещения нарушил третий голос.

— Король Нри! Я доставил вам приветствия от Фернандо Католического, короля всей Испании. Я — дон Диего из Тортосы, слуга моего короля…

Оба они с изумлением уставились на Диего, который стоял на краю ямы, прижав одну руку к груди, а другую простерев перед собой, дабы придать веса своим словам.

— Сир, мой король велит мне принести вам приветствия от его имени. Я добрался сюда, чтобы молить вас вручить мне Зверя, которого в здешних местах называют Эзоду, ибо таково желание моего короля, а следовательно, и мое также. Итак, я прибыл к вам за этим, король Нри. Это, — он указал на уставившуюся на него пару, хотя сам на них не смотрел, — мои спутники, Сальвестро и Бернардо. Они из… Откуда они, я не знаю, но они мои слуги. А сам я — Диего из Тортосы, слуга Фернандо Католического, короля всей Испании…

Дата добавления: 2015-08-29