Носорог для Папы Римского 45 страница

Когда капитан Альфредо снова появился на палубе, Бруно и Бернардо поднимали его помощника на канате.

— Я просто стоял здесь и, понимаете ли, ждал, — объяснял Бернардо, полностью вытащив Якопо из воды, — потом наклонился вперед, чтобы, ну, вырвало меня, вот в чем дело, — продолжал он, ухватывая промокшего помощника под мышки и перекидывая его через борт, — а Якопо вдруг, — при этих словах он опустил его на палубу, — словно бы перепрыгнул через мою голову…

— Не знаю, что такое на меня нашло, — задыхаясь, проговорил помощник. — Минута — я здесь. Другая, — он махнул рукой, — там, в море.

— Сейчас не время канючить об этом, — сказал Альфредо, с тревогой поглядывая на подветренный берег, который, хотя и оставался еще в добрых двух лигах от правого борта, надвигался на них быстрее, чем ему хотелось бы.

Здесь время от времени дули восточные ветры, которые, если ему не изменяла память, назывались «левантинцами», а после Тарифы были мели, но если ты шел в подветренную сторону от последних, то в итоге терял первые.

— Через минуту мы поднимем кое-какие паруса, но прежде всего мне нужно, чтобы кто-нибудь на носу замерял глубину лотом.

Он окинул взглядом собравшихся на палубе, затем указал на того, кто стоял позади всех остальных.

— Как зовут?

— Сальвестро, — ответил Сальвестро.

— Сгодишься.

Лот представлял собой большой заржавелый крюйсов, привязанный к линю, который по всей длине был размечен на сажени узелками стренг. Он плюхнулся в воду, и Сальвестро вытравил восемь саженей линя, чувствуя, что тяга воды усиливается, а сам линь изгибается, когда тяжелый крюйсов уносит под киль.

— Свободно! — крикнул он и вытянул лот из воды.

«Воронье гнездо» в тридцати футах у него над головой отрыгнулось облаком червивой древесной пыли и уронило на палубу кусок доски. Сальвестро снова бросил лот в воду. Берег был изгибающейся песчаной лентой, увенчанной чахлыми с виду деревьями. Он оглянулся. Бернардо помогал Энцо и Луке поднять треугольную бизань. Когда этот большой парус поймал ветер, они поспешили закрепить тросы, а «Лючия» стала очень медленно отклоняться влево. Они удалялись от берега, и вода, более неспокойная, раскачивала судно. Если бы он нырнул прямо сейчас и пустился к берегу, то в пределах часа оказался бы стоящим на твердой почве. Надо сейчас, говорил он себе. Он полагал, что они зайдут в Тунис или даже еще в Неаполь. Или же встанут на рейде у Марселя, а если нет, то уж непременно зайдут в Картахену… Во всех этих расчетах он ошибся, и теперь они находились в проливе, который выведет их из моря в океан, так что это требовалось сделать сейчас же, без промедления, без раздумий.

— Свободно! — крикнул он и снова бросил лот в воду.

Берег удалялся быстрее, чем он ожидал. Тяжесть слабо дернула его за руку, увлекая вниз, в воду, и если бы он только пожелал… Он посмотрел на хаотически чередующиеся впадины и подъемы на поверхности моря. Сейчас? Вытянув линь, он отвернулся и сплюнул. Он знал, что не прыгнет.

— Что дальше? — прокричал Бернардо в сторону полуюта, где к капитану Альфредо присоединился дон Диего.

Капитан указывал то на паруса, то на воду. Диего кивал. Сальвестро понял, что судно очень медленно поворачивается. Двое быстро говорили между собой, а потом Альфредо проревел матросу на румпеле:

— Круто влево! Круто, как только можешь!

Корабль приостановился, затем продолжил поворачиваться.

— Проклятье! — выругался капитан.

Энцо, Лука и Бернардо смотрели на него снизу вверх, пока он размышлял.

— За мной, матросы! — крикнул он, спрыгивая с полуюта и бегом бросаясь по продольному мостику. Трое последовали за ним на полубак. — Здесь надо прибавить парусности, — сказал он, указывая на фок-мачту. — Надо развернуть нос, а то и моргнуть не успеем, как окажемся на берегу.

Корма корабля была направлена в сторону берега, и их сносило назад. Лука прыгнул на выбленки, за ним последовал Бернардо, но ни один из них еще даже не добрался до паруса, когда сама мачта накренилась. Штаг по левому борту разорвался, по правому — провис, и остаток «вороньего гнезда» обрушился на палубу в облаке древесной пыли и щепы. Все застыли.

— Слезайте, парни, только потихоньку, — сказал капитан Альфредо.

Когда Бернардо ступил на палубу, мачта снова содрогнулась. Купитан настороженно посмотрел вверх, на парус, затем вниз, на воду.

— Вроде водоворот какой-то, — пробормотал он себе под нос. — Но и ветра много. Если сможем его поймать…

Его глаза блуждали туда и сюда, лоб избороздили морщины. Все, кроме Пьеро, стоявшего на румпеле, были на палубе, даже девушка, смотревшая на приближавшийся берег в мрачном молчании. Сальвестро поднимал и бросал лот, каждые несколько секунд оглядываясь через плечо. Море у береговой линии было более бурным, теперь он это видел. Там были низкие утесы, а под ними — скалы. Море вспенивалось, разбиваясь о них. Он бы там утонул.

— Лодка! — внезапно крикнул Альфредо. — Артуро, Бруно, в трюм…

Потребовалось несколько минут, чтобы убедить Бернардо, и еще несколько минут, чтобы опустить лодку за борт, поскольку казалось, что она обречена перевернуться, как только коснется воды. Произошел короткий спор относительно требуемой длины и толщины троса, за которым последовали смутно окрашенные паникой поиски чего-нибудь впереди фок-мачты, достаточно прочного, чтобы выдержать натяжение, — но в итоге все и вся оказались на местах: Пьеро — на румпеле, Диего и Уссе — на полуюте, усыпанный древесной пылью Сальвестро — среди колец якорной цепи, угрюмый Альфредо — на полубаке, а промокший до нитки Якопо — с ним рядом. Руджеро забил последний гвоздь в самый твердый из кнехтов, и Энцо, Артуро, Роберто, Бруно и Лука ухватились за канат на случай, если гвозди не выдержат. Затем Бернардо начал грести.

Он греб влево, что заставило корабль развернуться, а потом стал грести вперед, словно дергая корабль за собой. Корма маленькой лодки погружалась в воду, выступая из нее всего лишь на дюйм, а трос, соединявший ее с носом «Лючии», поднимался из моря, когда Бернардо с такой силой налегал на весла, что они, казалось, непременно должны сломаться. Вскоре ветер снова наполнил паруса «Лючии», руль оттолкнулся от незнакомого течения, и судно начало набирать скорость. Бернардо просто продолжал заниматься своим делом, держа расстояние в пятьдесят футов между собственным плавучим средством и потрепанным двух-с-половиной-мачтовым, и когда Альфредо подвигнул команду несколько раз с нарастающей громкостью поприветствовать их подобного быку спасителя и крикнул тому, чтобы он поднимался на борт, то великан лишь провопил в ответ: «Нет!» — и не перестал грести. Он греб по диагоналям, потом стал грести зигзагами, потом выписал несколько неправильных кругов. Трос хлопал позади него, и команда снова разразилась одобрительными криками, а громче всех кричал Сальвестро, который еще и бешено хохотал. Геркулесовы Столпы медленно проползли мимо, последний мыс скользнул за корму, и перед ними предстал океан. Бернардо теперь стоял, опуская весла под углом и выколачивая из воды сверкающие капли. Гребная лодка подпрыгивала и вращалась на более ощутимой зыби, виясь впереди большего судна, словно последнее было недалеким хищником, выманиваемым на чистую воду. «Лючия» неуклюже двигалась вслед крохотному суденышку, весь ее остов прогибался, как полупустой винный мех, мачты и реи скрипели и стонали, пиллерсы, транцы, бимсы, шпангоуты и доски обшивки скреблись друг о друга с пронзительным звуком: пропитанное влагой, изъеденное червями, замышляющее мятеж судно без Зверя на борту.

Сальвестро вытянул лот и смотал линь. Бернардо был по левому борту, держась вровень с носом «Лючии» и не выказывая никаких признаков усталости. Две или три лиги отделяли их от побережья. Африка, понял Сальвестро. Позади него кто-то крикнул, чтобы все остальные получили свою жратву, и почти в то же мгновение впереди раздался легкий всплеск. Он с любопытством глянул поверх борта. Мимо проплыл бушприт.

Якопо подпрыгивал, чтобы его вес не приходился на вывихнутую лодыжку, и сальные волосы шлепались у него на лбу. Его разглядывали шесть пар сомневающихся глаз. Проткнутая рука болталась на перевязи.

— Сегодня ночью, — сказал он. — И больше никаких ошибок.

Пьеро кивнул, но никто другой не последовал его примеру. Они опять теснились как сельди в бочке. Оплошности мало-помалу лишали помощника суровой ауры и того титула, который они ему даровали поначалу. Якопо Рука Смерти?.. Нет, теперь он был Якопо Клоуном, до нитки промокшим буффоном, который сплевывал на палубу морскую воду и лопотал, будто не знает, «что такое на меня нашло»… Его они не боялись, но опасались его отступничества, потому что это заставило бы их разинуть рты и обратить свои лица друг на друга, такие напряженные и бледные нынешним вечером, когда они сгрудились здесь, как скот, неловко переминаясь с ноги на ногу. Уже полные недоверия, они подняли бы его на смех, если бы он снова провалился. Они хотели знать как. Он сказал им. Кивков стало больше. И переминаться стали сильнее. Промозглый корабельный запах, прилипший к каждому уголку судна, смешивался с маслянистым дымом лампы и вонью их немытых тел. Здесь, внизу, они не могли не обонять друг друга. На «Лючии» не было крыс, но имелись они сами.

— Первым уделаем Бернардо, — сказал Якопо, опуская руку на румпель. — А потом — всех остальных, чик, чик, чик.

— Сальвестро! Смотри!

Бернардо стоял в лодке, откинувшись назад, чтобы нос ее, задравшись, вышел из воды, и ожидая, что громадная подошва очередной волны доставит его на гребень. Руки его напряглись, затем погрузили весла глубоко в воду, с силой потянули их, раз, другой, третий, и маленькая лодка взмыла к небесам на вздыбленной морской воде, на секунду оторвавшись от поверхности, прежде чем снова обрушиться вниз в огромной туче брызг. Ухмыляющийся Бернардо торжествующе помахал рукой. Сальвестро помахал в ответ.

Позже, уже после полудня, капитан Альфредо велел Сальвестро отсоединить канат от кнехтов и протащить его на корму, где снова привязать к гакаборту, чтобы проделки Бернардо перестали сбивать корабль с курса. Мало-помалу он удалялся от берега, который теперь был не более чем дымчатой голубой полоской далеко по левому борту, уменьшающейся и утончающейся. Переведенный на новое место, Бернардо поначалу развлекался тем, что подскакивал в кильватере корабля, а потом, вонзив посреди полета одно весло в воду, обнаружил, что гребную лодку можно заставить делать пируэты. На усовершенствование этого маневра ушло еще несколько часов, в течение которых он прервался только затем, чтобы поесть. Резкие движения маленькой лодки привели в порядок его желудок, расстроенный мягкими рысканиями и колыханиями большего судна, и аппетит вернулся к нему в полной мере. За соленой рыбой и свининой, исчезнувшими у него в глотке, последовали большие ячменные оладьи, которые Артуро зажарил на горячих углях жаровни. Бернардо проглотил целую дюжину этих покрытых золой лепешек, после чего снова принялся за греблю.

— Чудное дело — плыть в такой вот денек, — сказал капитал Альфредо. Его обрамленные розовой каймой глаза блуждали, оглядывая работавших наверху матросов, затем устремились за корму, на Бкрнардо, от которого исходили всплески и гиканья. — А этот парень умеет орудовать веслами, — восхитился он. — С тех пор как мы отплыли, был червяк червяком, а теперь поглядите-ка на него! — Он на пробу постучал ногой по палубе. — Может, она и не очень добротно построена — в общепринятом смысле, имею я в виду, — но все же это хороший корабль, наша «Лючия», правда?

Сальвестро согласился, что это так. Берег ускользнул за горизонт, и садившееся солнце выглядело тонким красным диском, глубоко врезавшимся в розовое море. Ближайший берег был в двадцати милях, а возможно, и больше. Он услышал, как открылась дверь каюты и дон Диего сделал несколько шагов по мостику, соединявшему полуют с полубаком. Он посмотрел через борт, затем на темнеющее небо. Когда он повернулся и увидел Сальвестро с капитаном Альфредо, стоящих на носу, то его взгляд скользнул по ним так, будто оба они были просто частью царившего на палубе беспорядка. После первой ночи их плавания Диего почти ни с кем не говорил, кроме капитана Альфредо, предпочитая оставаться в каюте вместе с девушкой, которая показывалась еще реже его. Сальвестро осознал, что Диего, в отрыве от наваленных на него обвинений, стал размытым, абстрактным, каким-то получеловеком, и по-настоящему оживляется лишь во время приливов желчи, которая затемняет его лицо и заставляет вскипать в горле кровь, стоит упомянуть о Медичи. Если бы Папе суждено было мирно скончаться в своей постели, размышлял Сальвестро, Диего на другом конце света впал бы в оцепенение, неотличимое от смерти. Без своей ненависти и ее предмета он был бы таким, каким выглядел сейчас: праздным, двигающимся как во сне, невыразительно уставившимся в воду, словно он что-то в ней потерял и не может от нее оторваться. Он простоял там несколько минут, удостоил их двоих небрежным кивком и снова исчез в каюте.

Когда солнце скрылось за горизонтом, капитан Альфредо велел матросам убрать паруса. Якопо присматривал за ними. Ночь наступила быстро, и почти совсем стемнело, когда паруса были взяты на гитовы и усталые люди спустились под палубу. В небе висела полная луна, бледный свет которой на несколько минут полностью исчезал, когда она проплывала за облаками. Сальвестро обнаружил, что остался на палубе один, и посмотрел за корму, на гребную лодку, которую колыхало и килевой, и бортовой качкой на конце троса, привязанного к гакаборту. Бернардо в ней спал. Сальвестро быстро огляделся, потом ухватился за трос и начал его вытягивать. Когда лодка почти уже билась о корму «Лючии», Бернардо зашевелился и проснулся.

— Что это ты…

— Ш-ш-ш!

— Но?..

— Заткнись!

Сальвестро перебрался через борт и стал спускаться в лодку. Он использовал задние шпангоуты и балки побольше в качестве ступенек, осторожно нащупывая их ногами и пробираясь вниз по отвесной корме. Из-за закрытых люков каюты на полуюте приглушенно донесся человеческий голос. Голос Диего. Ниже, у конца румпеля, просачивался слабый свет. Сальвестро заглянул внутрь и увидел Якопо и остальных, собравшихся в рулевой рубке. Потом Бернардо взялся за весла и подвел подпрыгивающую платформу прямо под него. Сальвестро водил ногой туда-сюда, отыскивая ею дно лодки, движения которой, казалось, делались тем более беспорядочными, чем ближе к ней он подбирался.

— Прыгай, — шепнул Бернардо.

— Уже прыгаю, — прошипел он в ответ.

Он упал на Бернардо, который и сам повалился на спину, и в ночной тишине громко стукнули весла. Маленькая лодка поплыла назад, прочь от «Лючии», пока натяжение троса не заставило их остановиться. Сальвестро встревоженно оглянулся, но на палубе никто не появился, а единственными звуками были плеск воды, поскрипывание мачт «Лючии» и его собственное дыхание.

— Я не вернусь на борт, — сказал Бернардо. — Меня тошнило с тех пор, как мы отплыли, и я не вернусь, так что, прежде чем ты начнешь мне что-нибудь говорить, я скажу тебе вот что: я не вернусь, вот и все.

— Теперь тебя не тошнит, так ведь?

— Дело не в этом. Если бы я оказался там, — Бернардо указал «Лючию», — то через минуту снова стал бы тужиться, в точности к раньше. То же самое было бы. Ты не знаешь, что это такое, когда тебя все время тошнит. Просыпаешься — тошнит. Встаешь — тошнит. Ешь — тошнит. Пьешь — опять тошнит. Ложишься — тошнит, так что не можешь уснуть…

— Бернардо…

— …и даже все сны о том, как тебя тошнит, если не о собаках, а когда о собаках, то собак тоже тошнит…

— Бернардо, если бы ты просто…

— …и их тошнит прямо на тебя, потому что, когда ты просыпаешься снова, то оказываешься весь измазан их блевотиной. Тебя может затошнить, даже когда ты спишь, так что ни на секунду не думай, что я вернусь на борт, чтобы меня снова затошнило…

— Бернардо, заткнись. Никто из нас…

— …потому что я не вернусь. Это из-за тебя мы провели зиму в том рыбном сарае, это ты заставил нас идти в Рим, и вот как это все началось…

— Бернардо, никто из нас туда не вернется.

— …так что это ты в этом виноват… Чего?

Вот каково это море, разметавшееся тело воды, смолистая мембрана, которая прогибается и растягивается под весом скользящих по ней корпусов, опускаясь, морщась, открывая обманчивые впадины под покрывалами морской пены. Толстые волокна истончаются и разлетаются под сильными ветрами; мотки ее пряжи разматываются или рвутся. Вспухают упругие пузыри, которые затем лопаются, становясь отверстиями, глубокими ямами, длинными водными глотками, ведущими ко дну океана. Поверхность покрывается волдырями и отслаивается, как лак внутри жаровни. Вода внизу расплывчата и расплавлена: на короткое время она лишена кожи. Ее ничем не обрамленная масса ничего не поддерживает — ни кораблей, ни тех, кто на них плывет. Когда-то это море было… Но это было не то море. «Лючия» тянула за собой почти лишенный волн, точно пруд, кильватер, в котором плыла гребная лодка, а на ее банках сидели два застигнутых ночью человека и спорили.

— Я сказал, — сказал Сальвестро, — что никто из нас туда не вернется. Мы поплывем к берегу, потом потихоньку станем плыть вдоль побережья. До какого-нибудь дружественного порта тут не больше полусотни миль. Будем действовать постепенно. Сейчас помоги-ка мне с этим тросом…

— Грести к берегу? Ты хочешь, чтобы я греб всю дорогу…

— Ты же греб целый день, — парировал Сальвестро. — Тогда ты не причитал.

— Но как же насчет остальных? Как насчет Диего? И насчет Зверя? — Голос Бернардо жалобно возвысился.

— Диего? Ты что, его не слушал? Не думаешь же ты, что Папа станет сидеть и вежливо слушать, пока мы будем рассказывать всему миру, что он убийца женщин и детей, а храбрый полковник Диего совершенно ни в чем не повинен?

Бернардо боролся с этим новым оборотом дел. Он и старый-то оборот все еще пытался выстроить в какое-то подобие смысла. Там была сдача-города-которая-не-была-сдачей, а потом вопрос, по чьей вине это произошло, а еще — люди-которые-не-были-людьми-Диего. Он сам, Сальвестро и Гроот. Теперь во все это был втянут Зверь, обещавший разрешить все эти проблемы и недоразумения. Было еще что-то насчет «Уха Фернандо» и привлечения его внимания.

— Но когда мы раздобудем этого Зверя… — начал он.

— Зверя? — перебил его Сальвестро. — Ты имеешь в виду животное с броней вместо шкуры, Зверя, которого можно выманить только с помощью девственниц и у которого есть огромный рог, используемый им в качестве меча, чтобы выпускать кишки своим врагам? — Он с недоверием посмотрел на своего сотоварища. — Его не существует, Бернардо. Никогда не существовало, так же как и драконов.

— Но Диего…

— Диего обезумел. Это дело свело его с ума, или он и раньше был сумасшедшим, или же таким уродился, откуда мне знать. Здесь мы все находимся на борту корабля, который отправится на дно с первым же штормом, и плывем к побережью, где полно дикарей, которые, возможно, перережут нам глотки, плывем в поисках несуществующего животного, чтобы доставить его тому, кто больше всех на свете желает нашей смерти.

— Если все это так, тогда почему же он здесь? — запротестовал Бернардо. — Как это так получается, что ты намного умнее всех остальных, а, Сальвестро? Если его не существует, тогда почему он…

— Это дурацкое поручение, — прошипел Сальвестро, снова оглядывая палубу, встревоженный тем, что слышал на ней какие-то звуки. — И Диего это известно так же хорошо, как любому другому. А теперь помоги мне развязать этот канат.

Бернардо не шелохнулся.

— Так почему же он этим занимается? Почему вообще он здесь? — настаивал он, и в его угрюмых интонациях Сальвестро узнал обычную прелюдию к неохотному согласию великана.

Сальвестро склонился над тросом, его пальцы попытались вытащить первую петлю из неподатливого сложного узла.

— Потому что ему больше некуда деваться, — пробормотал он, а затем добавил погромче: — Ты собираешься помочь мне с этим или нет?

— Просто потяни внутрь.

Сальвестро поднял голову и увидел, что «Лючия» находится более чем в сотне футов от них. Трос ушел под воду. Сальвестро потер мышцы рук, все еще болевшие от забрасывания лота, затем стал вытягивать трос, пока не добрался до конца. Оказалось, трос был не отвязан, но разрезан. Корма «Лючии» уменьшалась — черная стена, тонущая в ночи. Бернардо взялся за весла. Сальвестро бросил конец троса на дно лодки. Они были одни.

Тогда они начали грести. Сальвестро велел Бернардо забирать влево, и тот принялся мощно налегать на весла. Вскоре он вошел в ритм и начал бормотать себе под нос: «Раз-два, раз-два…» Ночь окутала их темнотой и урезала все, что их окружало, до узкой полоски воды. Лодка, занимавшая этот участочек океана, подпрыгивала вверх и вниз и раскачивалась из стороны в сторону. Когда несколькими часами позже зыбь усилилась, Сальвестро обеими руками ухватился за борта. Они взбирались вверх на волны и спускались с них, а нос лодки время от времени подбрасывал кверху целую занавесь из брызг. Вскоре Сальвестро промок до нитки, но ночь была теплой. Еще час, и они увидят разбивающийся о берег прибой, отсвечивающий белым в лунном сиянии. Или, возможно, берег просто воздвигнется под ними и вытолкнет корпус из воды еще до того, как они увидят землю.

Прошел еще один час. Бернардо спросил о воде, и Сальвестро осознал, что не сделал никаких запасов на случай бегства. Позже Бернардо спросил, когда же они достигнут земли, потому что он начинал уставать. Зыбь была не сильнее, чем прежде, но теперь она ударяла в нос лодки, сбивая ее с выбранного направления, и Бернардо приходилось останавливаться и делать поворот. В темноте и однообразии океанской поверхности, где единственными их ориентирами были они сами, движения лодки терялись на фоне куда более масштабных движений воды, и казалось, что они плывут в никуда. Бернардо вытаскивал нос лодки из подошв волн, в которые она зарывалась, и втаскивал ее на склоны. В конце концов они поменялись местами, но, проведя всего несколько минут на веслах, Сальвестро почувствовал, что его плечевые суставы вываливаются из своих гнезд, а полости заполняются пылающим песком. Он налегал на тяжелые весла и тянул. Ладони вскоре покрылись волдырями, а онемевшие пальцы начали соскальзывать. После того как он в третий раз выронил правое весло, Бернардо шагнул к нему, чтобы отсадить на другую банку.

— Скоро взойдет солнце, — сказал он, когда они поменялись местами. — Тогда мы увидим берег.

После этого они не разговаривали.

Небо посветлело, но не со стороны кормы. Сальвестро наблюдал, как по правому борту постепенно — сообразно тому, как с моря снимается тьма, — формируется горизонт. Вверху странные розовые огни, излучаемые все еще невидимым солнцем, растягивались в сверкающие ленты. Вокруг них тянулось неосвещенное море, угольно-черное на фоне зари. Прошла целая вечность, прежде чем показался первый огненный осколок солнца, но к тому времени небо уже просветлело, и, неустойчиво встав в лодке, Сальвестро увидел, что горизонт окружает их со всех сторон, словно они находятся в центре водного мира, будучи единственными его обитателями. Их маленький надел погруженной во тьму воды за ночь разбух до целого моря, но беглецы оставались заточены внутри его, как и прежде, — расширение их владений ничего им не давало. Сальвестро уставился на восток. Солнце медленно высвободилось из воды. Берега видно не было.

Солнце поднялось выше — то же самое солнце, что так приятно согревало их на борту «Лючии». Теперь оно обдавало их жаром и вскоре вынудило обоих стянуть через головы рубашки и сильно сощуриться, спасаясь от слепящего света. У Сальвестро пересохло во рту, язык обратился в жесткую кожистую полоску. Когда он сглатывал, в горле словно скрипел гравий. За ночь лодку развернуло на девяносто градусов. Он велел Бернардо грести на восток, прямо на солнце, потому что, как он полагал, берег должен был находиться там. Должно быть, в темноте они плыли вдоль него; поверить в это не составляло труда. Они продолжали плыть, хотя Бернардо был уже на пределе и весла, которые он прежде при каждом гребке погружал глубоко в воду, находя там опору, теперь скользили в нескольких дюймах под поверхностью и поднимали тучи бессмысленно отнимающих силы брызг. Сальвестро понял, что даже самого слабого течения хватило бы, чтобы взять верх над этими усилиями. Он снова взялся за весла, а Бернардо грузно осел на носу. Когда через несколько минут здоровяка одолел сон, голова его ударилась о планшир, и Сальвестро даже не подумал его поднимать. Вокруг его глаз образовались соленые корочки. Губы растрескались и кровоточили. Слабые гребки становились все слабее, затем прекратились вовсе, и он, обнаружив, что силы уходят, даже если просто тянуть за собой весла, уложил их в лодку. Обхватив руками колени и прижав их к груди, Сальвестро посмотрел на Бернардо, который лежал напротив него, неподвижный как труп, и попытался окликнуть великана, но из пересохшего рта вырвалось лишь подобие карканья. Красные облака, плававшие на периферии его поля зрения, были остаточными образами солнца, впечатанными в сетчатку раскаленным молотом. Волны ударялись в борта лодки, заставляя ее выписывать судорожные круги. У Бернардо открылся рот. Солнце било прямо ему в лицо, и голова его опускалась все ниже. Лодка поворачивалась и поворачивалась, нежно покачиваемая морем. Они дрейфовали.

Прошло несколько минут или часов — они то впадали в дремоту, то выпадали из нее, на разный манер пробуждаясь и снова изнемогая, — время отсчитывалось только по медленным вращениям лодки. Ее углы и выступы въедались в изголодавшиеся по сну тела. Лодка носила их, натирая то одно, то другое — и каждый раз на несколько мгновений выталкивая из ступора. Солнечный свет сверкал, отскакивая от воды, и Сальвестро казалось, что эти лезвия через глаза проникают прямо внутрь его черепа. Там трепетал и пульсировал узел охваченной огнем плоти. Солнце то ли должно было через несколько часов сесть, то ли недавно поднялось. Он не знал, где восток, где запад. Сон окутал его плащом убийцы. Он ударялся головой, но теперь это было безболезненно и звучало так же, как удары о борта корабля оторванных реев, плававших в трюмных помоях «Лючии». Он слышат этот звук сквозь сон. Тук, тук, тук… Другая жизнь. Он донесся снова, приглушенный и неравномерный стук. Сальвестро потряс головой. Он попытался открыть глаза, но их покрывала соленая корка. Он глубоко залез себе в рот и слюной протер склеившиеся ресницы. Удерживая один глаз открытым, он склонил голову за борт. На него уставился Якопо.

Сальвестро отпрянул, из-за чего лодка опасно закачалась. Сомнений не было. Глаза у Якопо были открыты, волосы выглядели именно так, как он их запомнил. Он плыл рядом с лодкой, параллельно, подчиняясь тем же капризам течения, тем же легким толчкам и ударам. Голова его расслабленно покачивалась возле борта. Горло было перерезано от уха до уха.

Донесся звук с того места, где сидел Бернардо, — тяжкий вздох. Сальвестро стер соль с другого глаза. В лицо помощнику капитана плескалась вода, но глаза его смотрели вверх не мигая. Бернардо снова вздохнул и указал за борт.

Они походили на полузатопленные бревна — маленькая флотилия, что покачивалась в воде. Шестеро? Ближайший был не более чем в двадцати футах от лодки. Бернардо потянулся за веслами, и они вместе вставили их в уключины. Самый дальний был в пятидесяти ярдах и привлекал не только их внимание.

Борта «Лючии» вздымались из воды, как огромные утесы. Ее мачты выглядели шпилями, а паруса были слишком тяжелы, чтобы их мог поднять ветер. На палубе стоял только Руджеро — перегнувшись через борт, он выуживал из воды ближайшее тело с помощью багра и отрезка цепи. Руджеро перебрасывал цепь поверх тела, чтобы ее тяжесть подтягивала труп ближе к нему. Увидев их, он остановился. Бернардо ухватился за цепь. Сальвестро перевернул тело, взял его за плечо. Это был Лука, тоже с перерезанным горлом. Они оставили лодку привязанной борт о борт с кораблем и осторожно вскарабкались на борт.

Лицо у Руджеро застыло от шока. Они с жадностью напились воды из бочки, потом повернулись к нему.

Он смотрел на них молча, но онемел ли он из-за событий этой ночи или же из-за их собственного появления, сказать они не могли. Где-то под палубами раздался громчайший мужской голос, и Руджеро зажал уши руками, словно не мог его слышать. Этому реву противостояли пронзительные интонации Уссе, и по одному этому Сальвестро понял, что внизу кричит дон Диего — хриплым, срывающимся голосом. Руджеро присел на корточки, бормоча себе под нос: «Ужасные часы, ужасные часы…» Рев Диего внезапно оборвался, и Сальвестро мягко отвел руки плотника от его ушей.

— Что здесь произошло? — спросил он.

Руджеро помотал головой и отвернулся. Он так и продолжал сидеть на корточках, когда они его оставили.

Капитан Альфредо лежал, распростертый, на палубе полуюта, в руке у него была открытая бутылка, а вокруг валялись несколько пустых. Он держал бутылку над лицом и постепенно ее наклонял, пока тонкая струйка не проливалась ему в рот. При появлении Сальвестро с Бернардо он быстро сглотнул и попробовал приподняться на локте, но сдался после пары бесплодных попыток.

— Думал, больше мы вас не увидим, — сказал он. Слова его были смазаны и трудноразличимы. — Перерезали канат, чтобы вас унесло, так ведь? Несчастные ублюдки.

Он громко отрыгнул. Затраченные усилия, казалось, совершенно его истощили.

— Кто? — спросил Сальвестро.

К его ногам подкатилась пустая бутылка. Он взял у капитана полную и присел рядом. Спиртное обжигало огнем.

Дата добавления: 2015-08-29