– Силы небесные! – воскликнул я. – Разве он умеет ездить верхом?
– Не только умеет, а ездит, как сам черт, – ответил Лючио, улыбаясь. – Вы увидите, он приедет первым.
Я лично сомневался в этом; лошадь нашего премьера бежала и все держали пари за нее. Мало кто видел Фосфора, а кто его и видел, не мог судить о его шансах к выигрышу, благодаря неотлучному присутствию угрюмых темнолицых конюхов, похожих на Амиэля. Откровенно говоря, мне было безразлично, выиграет ли Фосфор или нет. Проигрыш я мог спокойно заплатить, а выигрыш доставил бы мне мимолетное чувство торжества. Ничего не было ни славного, ни доблестного, ни благородного в такой победе, в бегах и скачках действительно нет ничего благородного или интеллектуального, однако, было принято интересоваться скачками и тратить на них деньги, я последовал общему примеру, только для того, чтобы обо мне говорили. Тем временем, Лючио был занят приготовлениями к празднику в Виллосмире, придумывал разные сюрпризы для гостей, и для меня, в их числе восемьсот приглашений были разосланы, и высшее общество начало толковать о вероятной прелести предстоящего пиршества. Отовсюду получались утвердительные ответы, и только малое количество приглашенных отказались ввиду траура, болезни и т. п. В числе последних была и Мэвис Клер. Она уезжала к друзьям, жившим на берегу моря, и в весьма любезной записке объяснила мне это и благодарила за приглашение. Прочитав ее письмо, я испытал непонятное для себя чувство огорчения. Ведь Мэвис Клер ничего для меня не составляла, это была просто писательница, только милее и приветливее общего уровня писательниц, однако я почувствовал, что праздник в Виллосмире будет менее привлекателен без нее. Я хотел познакомить ее с Сибиллой, зная, что я этим доставлю своей невесте большое удовольствие, а теперь это уже было невозможно, и эта неудача раздражала меня. Помня данное обещание, я предоставил Риманцу полную свободу действий и даже не ставил ему никаких вопросов, смело доверяя его вкусу и воображению. Я знал только одно, что все работы будут произведены заграничными мастерами и что Лючио к английским фирмам не обращался. Я спросил князя о причине этого решения, и он, как всегда, ответил мне полушутя, полусерьезно:
– Ничто английское не удовлетворит англичан. Надо все выписать из Франции для того, чтобы угодить стране, которую сама Франция прозвала «коварным Альбионом». Вы не смеете иметь список кушаний, неугодно ли подать меню! Все ваши блюда должны иметь французские названия, а то они никуда не годятся. Вы обязаны нанять французских танцовщиц и актрис, и ваши шелка должны быть сняты с французских станков. Последнее время нашли даже, что с парижскими модами надо выписать и парижскую безнравственность. Доблестная Великобритания перенимает парижские манеры и выглядит, как крепкого сложения веселый гигант с кукольной шляпкой на его львиной голове, потому что кукольная шляпа теперь «в моде». Мне думается, что в один прекрасный день гигант увидит, что выглядит смешным, и сбросит ее, искренне смеясь своему временному дурачеству. И без нее он возвратится к своему прежнему достоинству – достоинству привилегированного завоевателя, имеющего море твоим регулярным войском.
– Очевидно, вы любите Англию, – улыбнулся я.
Лючио засмеялся.
– Нисколько. Я не люблю Англию больше других стран. Я и мир не люблю, и Англию не люблю потому, что она частица мира. Если бы я мог последовать своему желанию, я расположился бы на одной из далеких мерцающих звезд, для того, чтобы ударить Землю во время ее полета через бездну и этим ударом уничтожить ее, сгладить ее существование на веки вечные.
– Но почему? – спросил я. – Почему вы так ненавидите мир? Что сделала эта маленькая планета, чтобы вселить в вас такое глубокое отвращение?
Лючио посмотрел на меня как-то странно.
– Сказать вам почему? Вы никогда не поверите мне…
– Ничего, – улыбнулся я, – говорите.
– Вы спрашиваете, что сделала эта несчастная маленькая планета, – медленно повторил он. – Эта несчастная маленькая планета ничего не сделала, но то, что боги сделали для этой маленькой планеты, вот, что возбуждает во мне гнев и презрение. Они сделали ее живой сферой чудес, одарили ее красотой, взятой из лучших частей далекого рая, украсили ее цветами и листьями, научили ее музыке – музыке птиц и водопадов, и могучих волн, и спадающих дождей, убаюкали ее в бездне прозрачного эфира, в ярком свете, ослепляющем глаза простых смертных, вывели из хаоса через громовые тучи и огненные шары молнии, чтобы мирно витать в указанной орбите, с одной стороны освещенная живым блеском солнца, с другой сонным сиянием луны и, в довершение всего этого, человека, живущего на ней, одарили, бессмертной душой. Вы можете мне не верить, если хотите; но, несмотря ничтожные взгляды, которые нам удается бросать в область науки, душа, бессмертная душа, существует. А боги, – я выражаюсь языком древних греков, хоть, по-моему, существует одно только «Верховное Божество» – боги, или единый Бог, так настаивает на этом факте, что послал Себе Подобного на землю, воплотил Его в человека, только для того, чтобы убедить мелких, несчастных людей в их бессмертии. И ради этого всего, я ненавижу эту планету; разве не существовали, разве не существуют другие, лучшие Миры, чем этот, который Бог удостоил Своим Святым Присутствием?
Некоторое время я молчал в изумлении.
– Вы поражаете меня, – воскликнул я наконец. – Вы, конечно, говорите о Христе, и противоречите себе. Я помню, что вы отвергали, сердито отвергали звание христианина.
– И продолжаю отвергать, – быстро ответил Риманец. – Я не христианин, и я не знаю ни одного настоящего христианина. Скажу вам словами старой пословицы, которую вы верно не знаете: «существовал лишь один Христианин, и он был распят». Но хотя я не христианин, я никогда не отвергал существования Христа. Эта наука была внушена мне не по своей воле.
– Кем? – спросил я не без иронии.
Лючио ничего не ответил. Его сверкающие глаза, казалось, смотрели через меня, в какую-то непонятную для меня даль. Неожиданная бледность покрыла его лицо какой-то загадочной маской, потом он улыбнулся потусторонней улыбкой. Так мог бы улыбнуться человек, приговоренный к страшной пытке, улыбнуться из хвастовства!
– Вы затрагиваете больное место, – сказал он, наконец, каким-то резким, неестественным голосом. – Мои убеждения насчет религии, веры и прогрессивной эволюции человечества основаны на тщательном изучении этих неприятных истин, от которых человечество отстраняется, пряча лицо в пустынных песках собственных заблуждений. Про эти истины я сегодня говорить не стану. Когда-нибудь, в другой раз, я открою вам тайны.
Искаженная улыбка исчезла с его лица, принявшего обыкновенное выражение ума и спокойствия. Я быстро переменил разговор, так как пришел к заключению, что мой блестящий друг, как многие чрезмерно одаренные люди, имеют свою «идею фикс», касающуюся в данном случае вещей сверхъестественных, о которых, по моему, спорить было невозможно и даже смешно. Мой собственный темперамент, витавший во времена моей бедности между духовными стремлениями и материальной выгодой с тех пор, как я стал богат, внезапно затвердел, превратив меня в обыкновенного светского человека, для которого всякие загадки по отношению невидимых сил, окружающих его, были потерей времени и глупостью. Я поднял бы на смех каждого, кто начал бы мне говорить о законе Вечного Правосудия, который однако существует не только для отдельных личностей, но и для народов и ведет непоколебимо вперед к добру, а не ко злу, ибо, как человек ни скрывает этого сам от себя, в нем тлеет искра Божества, и, если он добровольно оскверняет эту искру, он обязан очистить ее в сильном пламени такого отчаяния и таких угрызений совести, что не даром прозвали их: «огненной геенной вечной».
Глава двадцать вторая
Двадцать первого мая я отправился с Лючио в Виллосмир, желая быть на месте раньше гостей, которых ожидал. Aмиэль поехал с нами; Морриса я оставил в Гранд-Отеле, чтобы присмотреть за вещами и выслать могущие быть на мое имя телеграммы и письма. Погода стояла тихая, теплая и светлая; молодой месяц чуть виднелся над горизонтом, когда мы уселись в коляску, ожидавшую нас около пустынной маленькой станции. Железнодорожные служащие поклонились нам обоим с подобострастной вежливостью, смотря на Лючио не то со страхом, не то с удивлением; когда мы въехали в чудную аллею Виллосмир, усаженную дубом и березой, я не мог удержать восторженного восклицания при виде праздничных украшений. Многочисленные арки, отделанные флагами и цветами, составляли нечто вроде свода; гирлянды чудных цветов висели между деревьями, соединяя даже нижние их ветви. Вход в дом был задрапирован пунцовым шелком, подобранным пышными белыми розами, а когда мы вышли из коляски, дверь бесшумно распахнулась, и перед нами явился изящный паж в красной ливрее, шитой золотом.
– Мне кажется, – обратился ко мне Лючио, – что вы найдете все благоустроенным, конечно, насколько земные средства это позволяют; всех служащих я нанял исключительно для этого случая, я с ними уже договорился, и они знают свои обязанности; вы можете быть совершенно покойны.
Я положительно не находил слов, чтобы выразить свое бесконечное довольство и поблагодарить князя за изысканность, с которой весь дом был украшен. Я бродил по комнатам и восхищался все более и более при виде всего того, что может дать богатство. Бальная зала превратилась в маленький театр, сцена была отделена толстой занавесью из золотистого шелка, на которой виднелись известные строки Шекспира, начертанные выпуклыми буквами:
«Весь мир – сцена. Мужчины и женщины актеры»
Гостиная, находящаяся рядом с залой, поражала своей фееричной красотой; вокруг стен были расположены клумбы пышных роз, белых и красных; в одном углу эти розы возвышались почти до потолка, скрывая помещение, приготовленное для оркестра.
– Я заказал несколько живых картин, чтоб заполнить время, – небрежно заметил князь, – светским людям все скоро надоедает, приходится придумывать разные удовольствия, чтобы развлечь мозги тех которые не желают или не могут занять их чем-нибудь дельным. Люди даже не способны долго разговаривать, так как им положительно не о чем говорить. Нет, не выходите в сад; оставьте себе несколько сюрпризов на завтрашний день. Пойдемте лучше обедать. – И, взяв меня за руку, Лючио повел меня в столовую. Стол был накрыт особенно изящно, и четыре лакея в пунцовых ливреях, шитых золотом ожидали нас. Амиэль, весь в черном, как всегда степенно стоял за стулом своего хозяина. Мы наедались роскошным изысканным обедом, по окончании которого вышли на террасу, чтобы покурить.
– Вы все делаете, как бы по волшебству, Лючио, – сказал я, с удивлением глядя на своего друга. – Все эти чудные декорации, воспитанные лакеи…
– Деньги,… друг мой, все деньги, – прервал меня князь со смехом. – Деньги – жезл дьявола, они дают Вам роскошную жизнь короля, без его ответственности, вопрос лишь сводится к цене…
– И к вкусу, – заметил я.
– Да, и к вкусу. Некоторые богачи имеют меньше вкуса, чем любой мелкий торговец. Я знаю одного такого креза, который неминуемо привлекает внимание гостей к ценности своей обстановки. Последний раз, когда я был у него, он показал мне безобразное фарфоровое блюдо, единственное в своем роде во всем мире, и объявил мне, что заплатил за него тысячу фунтов… «Разбейте его, – тихо сказал я ему, – у вас, по крайней мере, будет приятное сознание, что вы уничтожили на тысячу фунтов безобразия». Джеффри, я жалею, что вы не видели выражения его лица. После этого он мне больше ничего не показывал.
Я засмеялся, и мы прошлись несколько раз по террасе молча. Внезапно я заметил, что князь пристально смотрит на меня. Я обернул голову; наши глаза встретились. Лючио улыбнулся.
– Я задумался над вопросом, что стало бы с вашей жизнью, если бы вы не унаследовали бы вашими миллионами и не встретились бы со мной?
– Вероятно, я умер бы с голоду, – ответил я, – сдох бы, как крыса в своей норе от нужды и несчастья!
– Не думаю, – задумчиво сказал Риманец, – пожалуй, вы сделались бы великим писателем.
– Отчего вы это говорите теперь? – спросил я.
– Потому что я только что прочел вашу книгу. В ней тонкие мысли, и если бы эти мысли истекали из искреннего убеждения, со временем они овладели бы толпой, потому что они здоровые и ценные. Например, вы пишете о Боге; однако, судя по вашим же словам, вы в Бога не верили, когда писали о Нем. Итак, ваша книга не истекает из внутреннего искреннего убеждения, и в этом лежит тайна вашей неудачи. Каждый читатель ясно видит, что вы не верите тому, что пишете, а труба бессмертной славы звучит лишь для искренних писателей.
– Ради Бога, не будемте об этом говорить, – воскликнул я в раздражении, – я знаю, что в моем творчестве чего-то не хватает… Ваше суждение может быть правильное, но я не желаю об этом думать! Пусть моя первая книга пропадет, – в будущем я, пожалуй, напишу что-нибудь лучшее.
Лючио ничего не ответил; докурив свою сигару, он далеко отбросил окурок и повернулся ко мне:
– Я удаляюсь, – сказал он, – мне еще надо сделать несколько распоряжений, а потом я пойду к себе. Спокойной ночи!
– Вы берете на себя слишком много, – сказал я.; – Не могу ли я в чем-нибудь помочь вам?
– Нет, не можете, – улыбнулся Лючио. – Когда я что-нибудь предпринимаю, то не люблю, чтобы мне мешали. Спите хорошо и встаньте пораньше.
И, дружелюбно кивнув мне головой, князь медленно удалился. Я посмотрел ему вслед, пока его высокий, стройный облик не скрылся в дверях; потом закурив свежую сигару, я спустился в сад, где в живописных уголках виднелись пестрые палатки с цветами, обвитые беседки, ожидавшие приезда гостей. Я взглянул на небо: оно было безоблачно и ясно, дождя не предвиделось. Неожиданно для самого себя я открыл калитку и через несколько минут очутился перед «Коттеджем Лилий». Дом выглядел тоскливо и безмолвно. Я знал, что Мэвис Клер была в отсутствии, недаром место, где она жила, казалось грустным и унылым без нее! Ветки ползучих роз беспомощно висели на стене, как бы прислушиваясь к первому звуку ее приближающихся шагов; на лужайке, где я впервые увидал ее, играющей с собаками, несколько высоких лилий белели на фоне темного неба; их чистые сердца открыто внимали сиянию звезд и вздохам благоуханного ветерка, запах душистого дерна и жимолости наполнял воздух… Я облокотился на низкий забор, вглядываясь в тонкие тени деревьев, падающих на траву, и в ту же минуту где-то невидимо тихо запел соловей. Нежный, но грустный голос маленького певца задрожал в тишине, наполняя ее как бы серебристыми каплями звучной мелодии… Я слушал в каком то оцепенении, пока глаза мои не помутились от внезапно навернувшихся слез. Как это ни было странно, но в эту минуту я не думал о своей невесте… Лицо другой женщины предстало моему воображению… лицо не столь красивое, сколь ласковое, озаренное сиянием двух нежных, грустных, удивительно невинных глаз, лицо, которое могло бы принадлежать юной Дафне с таинственным венком, осеняющем ей голову. А соловей продолжал петь, и высокие лилии тихо колыхались на своих тонких стеблях, как бы одобряя невидимого певца.
Сорвав одну из ползучих роз, я отвернулся с неприятным чувством тоски, причину которой я объяснить себе не мог. Отчасти я приписал его сожалению, что когда-либо позволил себе критиковать чудную владелицу этого домика, где довольство и мир жили бок о бок, в товарищеском уединении, однако это было не все. Было еще что-то в моем уме, что-то непонятное, неопределенное, но весьма грустное. Впоследствии я узнал причину этого состояния, но, увы, слишком поздно!
Возвратившись в свои владения, я увидал ярко-красный свет в одном из верхних окон замка. Свет мерцал, как блестящая звезда, благодаря этому освещению, я без труда проник в дом, где меня дожидался юный паж в пунцовой ливрее. Он провел меня до моей комнаты, где я застал Амиэля.
– Князь у себя? – спросил я его.
– Да, сэр.
– В его окне красная лампа, не правда ли?
Амиэль призадумался. Хотя его вид был вполне почтительный, мне показалось, что на его губах блуждала улыбка.
– Мне кажется… должно быть есть, сэр!
Я ничего больше не спросил, и Амиэль молча приступил к исполнению своих обязанностей.
– Спокойной ночи, сэр, – сказал он, наконец, глядя на меня без всякого выражения в своих лисьих глазах.
– Спокойной ночи, – ответил я холодно.
Амиэль вышел из комнаты с обычной вкрадчивостью хищной кошки. Он едва успел уйти, как движимый внезапным приливом ненависти к нему, я кинулся к двери и закрыл ее на ключ… Нервно затаив дыхание, я прислушался: в доме царила безмолвная тишина… Я простоял так по меньшей мере четверть часа в ожидании чего-то, но чего, я сам не знал; глубокая тишина, однако, не нарушалась… со вздохом облегчения я бросился на роскошную постель, достойную служить ложем королю и быстро заснул. Я увидел во сне, что я вновь беден, но бесконечно счастлив; я жил опять в своей старой квартире, работал усердно, сознавая, что в этот раз мой труд пожнет всеобщее одобрение. В соседней комнате мой невидимый сосед играл на скрипке; но в этот раз торжественные мотивы дышали радостью и восторгом и пока я писал в приливе восторженного вдохновения, забыв бедность и мирские невзгоды, я слышал, как отдаленное эхо, пение соловья, и видел в далеком тумане, но направляющегося ко мне светлокрылого ангела с лицом Мэвис Клер.
Глава двадцать третья
Утро встало ясное; в безоблачном небе солнце разбросало свои первые опаловые лучи. Никогда мне еще не приходилось видеть столь чудной картины… Виллосмир со своими живописными окрестностями, был весь освещен радостным сиянием весны, почти превратившейся в юное лето. Мое сердце горделиво забилось при виде моих владений. «Как я буду счастлив здесь, – подумал я, – когда Сибилла прибавит свою упоительную красоту к волшебной прелести природы!»
– Пусть философы говорят, что хотят, – прибавил я вполголоса, – но деньги все-таки создают счастье.
Слава – вещь хорошая, но что может значить слава, если человек, как Карлейль, слишком беден, чтобы насладиться ею? К тому же литература уже не пользуется прежним обаянием, – в наше время слишком много писателей, слишком много журналистов, корчащих из себя гениев… слишком много скверно воспитанных женщин, каждая из которых воображает себя новой Жорж Санд. Ради Сибиллы и Виллосмира я готов отрешиться от славы.
Но я знал, что обманываю себя, что мое желание стать между знаменитыми людьми мира, было также сильно, как и раньше; я знал, что продолжаю завидовать умственному отличию, силе и гордости, которые делают из мыслителя – властелина своей страны, но я не хотел даже мечтать о столь несбыточном желании. Я заставлял себя наслаждаться прелестью настоящего, как пчела, высасывающая мед из цветка и сошел вниз, чтобы пить кофе с Лючио в наилучшем расположении духа…
– Ни единого облака на небе! – сказал с улыбкой князь, когда я взошел в светлую столовую с широко раскрытыми окнами. – Ваш прием увенчается успехом, Джеффри.
– Благодаря вам, – сказал я. – Лично я ничего не знаю о ваших планах; но я убежден, что все, что вы делаете, совершенство.
– Вы делаете мне честь, – ответил Лючио с легким смехом, вы ставите меня выше Творца, так как, по мнению современных людей, все, что Он сделал, весьма скверно сделано. Люди укоряют Его вместо того, чтобы Его славить, и относятся к его законам весьма неодобрительно.
Я засмеялся, и мы уселись к столу, где нам прислуживали лакеи, великолепно-дрессированные, и коих цель жизни казалось, состояла в том, чтобы угодить нам. В доме не было никакой суеты; нельзя было предположить, что в тот же день ожидалось такое множество гостей. Окончив кофе, я спросил Лючио, в котором часу должны приехать музыканты?
– Около двенадцати, – ответил он. – Может быть и раньше. Но в котором часу они бы ни приехали, все будут на месте во время, об этом не беспокойтесь: и артисты и музыканты, которых я нанял, знают, что со мной шутки плохи! – И какая-то зловещая улыбка заиграла на губах Лючио. – Из ваших гостей никто не может приехать раньше часу, я заказал для них экстренный поезд из Лондона, завтрак будет сервирован в саду в 2 часа. Но если вам хочется до этого развлечься, то выйдите на лужайку, там как там расставят Майский столб.
– Майский столб? – воскликнул я, – это великолепная идея!
В Англии еще существует древний народный обычай; в мае ставить разукрашенный столб, вокруг которого пляшут.
– В былые времена, идея была безусловно хорошая, девушки и парни обладали еще молодостью, здоровьем и весельем; хоровод доставлял им удовольствие и никому вреда не причинял, но теперь даже в деревнях молодежи нет; остались лишь нервные старики и старухи, которые проводят жизнь медленно, с усталым видом, рассуждая о проке существования, надсмехаясь над искренним чувством и наслаждаясь только пороком; для них столь невинное развлечение, как пляс вокруг майского столба уже не существует. Итак, мы нанимаем танцоров для майских праздников, исполнение конечно лучше, но навряд ли можно достичь того же «оживления», как говорят французы; теперь это просто хорошенькое зрелище!
– Танцоры уже приехали? – спросил я, подходя к окну с чувством любопытства.
– Нет еще! Но столб стоит во всей своей красе; советую вам пойти и взглянуть на него.
Я последовал совету князя и вскоре увидал пеструю колонну, ставшую эмблемой народного празднества еще со времен Шекспира. Несколько рабочих разматывали длинные ветки цветов, смешанные с разноцветными яркими лентами. На открытой лужайке, окруженной старыми вековыми деревьями, вид разукрашенного столба быль чрезвычайно живописен, подойдя к одному из рабочих, я выразил ему свое одобрение. Он посмотрел на меня угрюмо, исподлобья, но ничего не ответил, и я заключил, судя по смуглым чертам его лица, что он по-английски не понимает. Я заметил, не без раздражения, что и остальные рабочие иностранцы и по типу похожие на ненавистного мне Амиэля. Но вспомнив, что Лючио сообщил мне о необходимости нанимать иностранцев, я не придал этому факту особенного значения и вскоре вовсе забыл о нем.
Утренние часы пролетели так быстро, что я не успел разглядеть всех праздничных приготовлений, коими сад был переполнен, благодаря этому, я также мало знал о предстоящих развлечениях, как и мои гости. Я с любопытством дожидался приезда музыкантов и танцоров: однако я мог бы употребить время на более полезное занятие, так как не увидал их. В час дня, и Лючио, и я, мы были наготове для приема приезжих, и в двадцать минут второго первая часть наших важных гостей явилась. В их числе были Сибилла и ее отец; я стремительно бросился встречать свою невесту, когда она выходила из коляски, привезшей ее со станции. В тот знаменательный день, она была безукоризненно хороша и высилась, как блестящая звезда среди остальной публики. Я поцеловал ее изящную ручку, обтянутую перчаткой с большим благоговением, чем поцеловал бы руку королевы.
– Приветствую вас в вашем родном гнезде, Сибилла, – сказал я тихо и нежно; девушка приостановилась, взглянула на старый замок, и глаза ее наполнились слезами; она оставила свою руку в моей, и я повел ее к разукрашенному цветами входу, где Лючио ожидал нас с улыбкой на устах; внезапно, два маленьких пажа, одетых в белом атласе с серебром, выскочили неизвестно откуда и посыпали весь путь, который Сибилла должна была пройти, лепестками, розовых и белых роз. Они исчезли также быстро и незаметно, как явились… Моя невеста вся вспыхнула от удивления и радости.
– Как это мило с вашей стороны, Джеффри, – обратилась она ко мне, – надо быть поэтом, чтобы придумать столь красивое приветствие.
– Я жалею, что не я заслуживаю вашу похвалу, – сказал я, глядя на нее с улыбкой, – в данном случае поэт – князь Риманец, все, что касается сегодняшних празднеств, выдумано и устроено им.
Опять густая краска покрыла ее лицо, и она протянула Лючио руку. Князь почтительно поклонился, но не поцеловал ее руки, как он это делал при встрече с мисс Клер. Мы взошли в дом, потом вышли опять в сад, а лорд Эльтон шел сзади и восторгался всеми новшествами, введенными в его старом владении. Мало-помалу лужайка перед домом покрылась пестрыми группами изящно одетых людей, и мои обязанности хозяина начались… Меня приветствовали, поздравляли, десятки лицемеров радушно трясли мне руку, молча преклоняясь перед моим богатством. Если бы я внезапно обеднел, подумал я не без горечи, ни один из них не одолжил бы мне шиллинга! Гости продолжали приезжать партиями; когда их собралось около трехсот, неизвестно откуда послышалась чудная музыка, и масса пажей в одинаковых пунцовых, шитых золотом, ливреях, принесли груды чудных букетов, которые они и раздали дамам. Восторженные восклицания раздались со всех сторон, восклицания которые в большинстве случаев были шумны и крикливы, так как высшее общество перестало вырабатывать в себе мягкость голоса и правильность выговора. Чем громче эти представительницы «высшего света» говорят, и, чем больше выражений они перенимают у своих кучеров и лакеев, тем они довольнее… Я, конечно, говорю о молодой аристократии. Между старыми дамами еще есть некоторые, которые продолжают держаться принципа: «положение обязывает», но на них никто не обращает внимания, так как они считаются устаревшими и скучными. Большинство моих гостей приехало просто из чувства любопытства, чтобы посмотреть, что человек с пятью миллионами способен сделать, другие старались узнать подробности о моей лошади Фосфоре и сколько она имеет шансов выиграть Дэрби. Остальные приглашенные бесцельно бродили по саду, с наглостью или завистью рассматривая друг друга, и не обращая никакого внимания на природную красоту сада и окрестностей. Отсутствие ума нынешнего общества редко так поражает, как в эти «гарден-патти», где беспокойные гости двигаются беспрестанно, не останавливаясь даже пяти минут, для разговора друг с другом; чаще всего они окончательно примыкают к буфету или оркестру; в данном случае они лишились последнего убежища, так как оркестр, не был виден, а музыка, упоительная и сладкая, раздавалась то в одной части сада, то в другой; но никто не слушал ее с особенным вниманием. Зато все в один голос хвалили великолепный завтрак, сервированный одновременно в двенадцати палатках. Ожидаемые гости все уже прибыли, так что я мог отдохнуть от обязанностей хозяина и, пригласив Сибиллу завтракать со мной, я решил посвятить ей весь остальной день, моя невеста была в самом чудном настроении, ее смех раздавался звонко, как смех счастливого ребенка, она была добра со всеми, даже с Дианой Чезни, которая, видимо, очень веселилась и с жизнерадостностью, свойственной американкам, играя во флирт, как она играла бы в теннис. Картина была действительно чрезвычайно красива, светлые костюмы дам резко выделялись на фоне пунцовых ливрей многочисленных лакеев, и Лючио, красивый и гордый, медленно проходил из одной палатки в другую, и у каждого стола его чудный голос звучал столь же приветливо и ласково. Влияние князя было непреодолимо, он возбуждал скучных, вдохновлял умных, поддерживал застенчивых и соединял все враждебные элементы положений характеров и мнений в одно целое, коим он управлял с такой же легкостью, как любимый оратор управляет толпой. Я тогда не знал то, что знаю теперь, не знал, что Лючио поработил всю эту блестящую толпу, всех этих лицемеров и шутов, преклоняющихся; пред его тайной властью также покорно, как слабый тростник ложится перед ветром, что он с ними делал все, что хотел, как это делает и по сию пору. Бог мой! Если бы эти сластолюбивые, смеющиеся безумцы могли бы только понять, какими ужасами они были окружены во время этого пиршества, какие страшные слуги покорно исполняли их прихоти, какие неведомые страхи скрывались за миражем гордости и тщеславия. Но к счастью занавес был спущен, и только для меня впоследствии он поднялся….
По окончании завтрака раздалась веселая деревенская песнь, и насыщенные гости перешли на лужайку по ту сторону дома. Крики восторга раздались при виде «Майского столба» и я присоединился к ним, так как положительно не ожидал ничего столь живописного и красивого. Вокруг столба в два ряда стояли маленькие дети столь изящные и красивые, что свободно можно было принять их за жителей волшебного царства. Мальчики были одеты в зеленые куртки с розовыми шапочками на кудрявых волосах, девочки красовались в белых прозрачных платьицах, с распущенными волосами, переплетенными свежими цветами. Как только появились гости, эти маленькие существа начали танцевать. Я смотрел на них с таким же восторгом, как все гости, и удивлялся поразительной легкости и грации, с которой эти дети бегали и танцевали, их маленькие ножки, казалось, едва трогали землю, а лица были так красивы, глаза так весело сверкали, что нельзя было глядеть на них без восхищения. Аплодисменты становились все громче и громче, до самого апофеоза, когда мальчики, взобравшись на столб, стали бросать оттуда букетики чудных душистых цветов; грациозные танцовщицы ловили их и в свою очередь бросали их в публику… Сибилла, стоя рядом со мной, не могла прийти в себя от восторга. «Как это красиво!», восклицала она, «неужели, это тоже идея князя?» Я утвердительно кивнул головой, и она прибавила: «откуда князь достал таких прекрасных детей?» Я не успел ответить, как внезапно Лючио выдвинулся вперед и повелительно махнул рукой. Мгновенно дети отстранились от «Майского столба», и, захватив гирлянды цветов и лент, быстро убежали и скрылись между деревьями.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 32 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |