Мэвис сама следила за благоустройством своего сада; под ее ведомством были два садовника, которые постоянно поливали и траву и деревья, нельзя было себе вообразить что-нибудь красивее этого живописного дома, покрытого жасмином и ползучими розами, достигающими почти самой крыши; вокруг него расстилались лужайки изумрудного цвета, окаймленные группами деревьев, где певчие птицы находили свое убежище и по вечерам оглашали сад своими трелями. Я помню хорошо ясный и теплый день, когда я отправился туда с женой, желая познакомить ее с писательницей, которой она так восхищалась. Было чрезвычайно жарко, и в нашем саду царила нерушимая тишина; но подходя к вилле мисс Клер, мы расслышали пенье жаворонка где-то из-за кустов и однообразное воркование голубей, рассуждающих между собой.
– Как здесь красиво, – сказала Сибилла, глядя через калитку в благоухающий сад, – гораздо красивее, чем в Виллосмире.
Нас впустили, и Мэвис, которая знала, о нашем посещении, не заставила нас долго ждать. Когда она вошла, в белом тонком платье, красиво облегавшем ее тонкий стан, с простым поясом вокруг талии, сердце мое болезненно сжалось. Миловидное безмятежное лицо, радостные, но глубокие задумчивые глаза, чуткий рот и, в довершение всего, безусловное выражение счастья, придававшее ее чертам что-то живое и чарующее, все это заставило меня понять в один краткий миг все, чем может быть женщина и чем она редко бывает! Прошло то время, когда я ненавидел Мэвис Клер, и когда я воспользовался анонимностью, чтобы нанести ей удар, а теперь, теперь я почти любил ее. Сибилла, высокая, стройная и красивая смотрела на мисс Клер с удивлением.
– Подумать, что вы знаменитая Мэвис Клер! – сказала она, с улыбкой протягивая руку. – Я слышала и знала, что вы не похожи на литераторшу, но все-таки не представляла себе вас такой, какая вы есть.
– Да, в Англии почти все писательницы стараются показать, что они пишут, засмеялась мисс Клер. – Но как я рада вас видеть, леди Сибилла. Когда я была маленькой, я часто смотрела, как вы играли в саду Виллосмир.
– И я тоже наблюдала за вами, – ответила Сибилла. – Вы постоянно плели венки из полевых цветов, которые собирали по ту сторону реки. Мне очень приятно, что мы соседи. Надеюсь, что вы будете часто приходить ко мне в Виллосмир.
Мэвис не ответила; она занялась чаем и подала нам обоим по чашке. Сибилла, которая все замечала, заметила, что мисс Клер ничего не ответила и ласково повторила свое приглашение:
– Вы придете, не правда ли? И чем чаще, тем лучше: мы должны быть друзьями.
Мэвис подняла голову и радостно улыбнулась.
– Вы не шутите? – сказала она.
– Шучу? – переспросила Сибилла, – нет, конечно же, нет!
– Как вы можете сомневаться в этом! – воскликнул я.
– Простите меня, что я поставила вам этот вопрос, – и Мэвис опять улыбнулась, – но видите ли, вы принадлежите к числу местной знати, а богатые люди обычно считают себя гораздо выше нас! Многие из них думают, что писатели принадлежат какому-то неприличному отродью! Меня это всегда забавляет. Несмотря на это, сознаюсь, что мой самый большой недостаток – гордость и упрямая любовь к независимости! Откровенно говоря, меня приглашали часто в так называемые большие дома, но каждый раз, когда я бывала в них, я сожалела об этом позже.
– Почему? – спросил я, – Вы делаете им честь, а не они вам.
– Они совсем так не думают, – продолжала мисс Клер. – Наоборот они считают, что снизошли до меня. Раз я завтракала у какой-то баронессы. Меня познакомили лишь с одним или двумя из числа гостей, остальные смотрели на меня, как на новую породу курицы или рыбы. Барон показал мне свой дом и сказал мне, сколько он заплатил за картины и фарфор, украшающие его стены; я улыбалась, слушая его, и восхищалась там, где надо было восхищаться. С того дня они меня не приглашали, и до сих пор я не понимаю, что я сделала, чтобы удостоиться их приглашения и что я сделала, чтобы они сразу отреклись от меня.
– Какие парвеню! – воскликнула Сибилла. – Положим, что и в аристократии встречаются невоспитанные люди, и я часто стыжусь, что принадлежу к этому сословию. Но что касается нас, могу вас уверить, что мы сочтем за честь иметь вас не только в качестве соседки, но и в качестве друга. Постарайтесь, если возможно, полюбить меня…
И Сибилла нагнулась к мисс Клер с чарующей улыбкой на красивом лице. Мэвис посмотрела на нее пристально, видимо любуясь ею.
– Как вы хороши, – сказала она откровенно, – должно быть вам это говорят нередко. И я не могу не присоединиться к общему хору. Для меня красивое лицо то же, что красивый цветок, я не могу не любоваться им. Красота – вещь божественная, и хотя мне всегда говорили, что некрасивые люди непременно xopoшиe, я этому поверить не могу! Природа обязана одарить красивое лицо красивой душой?
Сибилла, которая сначала улыбнулась комплименту, при последних словах густо покраснела.
– Не всегда, мисс Клер, – сказала она, опустив веки с длинными ресницами на свои блестящие глаза, – можно представить себе красивого демона, также легко, как красивого ангела!
– Пожалуй, – согласилась Мэвис, задумчиво глядя на мою жену. Потом внезапно повеселев, она прибавила:
– Конечно, вы правы; я также не могу представить себе безобразного демона, демоны бессмертны, а понятие о безобразии и бессмертии не вяжется. Положительное уродство принадлежит только человечеству, некрасивое лицо пятно в творении, пятно с которым мы можем примириться только ради того, что оно неминуемо погибнет. Со временем душа освободится от своей неприглядной оболочки и примет более красивый облик. Да, леди Сибилла, я буду приходить в Виллосмир, я не могу отказаться от наслаждения видеть вашу удивительную красоту как можно чаще.
– Вы мне льстите, – сказала Сибилла и, встав со своего места, подошла к мисс Клер и с свойственной ей любезностью, которая казалась искренней, но часто ничего не означала, ласково обняла ее за талию.
– Сознаюсь, что я люблю лесть от женщины. Мужчины говорят одно и то же всем, они скажут уродке, что она хороша, если это нужно для преследуемой ими цели. Но женщины редко признают друг в друге какие бы то ни было качества, внешние или скрытые, а потому когда одна из них удостаивает другую похвалы, это достойно примечания. Не покажете ли вы нам ваш рабочий кабинет?
Мэвис охотно согласилась, и мы прошли в мирное святилище, где председательствовала мраморная Минерва и где Трикси и Император блаженно почивали. Собаки дружелюбно встретили и меня и мою жену. Сибилла начала ласкать огромного сенбернара. Глядя на нее, Мэвис внезапно обратилась ко мне с вопросом:
– Где ваш друг, который был с вами при первом вашем посещении?
– Князь Риманец? Он в Петербурге, но через две или три недели, он обещался вернуться в Англию и погостить у нас.
– Какой он странный, – задумчиво заметила мисс Клер. – Помните, как мои собаки возненавидели его? Император никак не мог успокоиться, даже два или три часа после вашего ухода.
И в нескольких словах, она рассказала Сибилле, как сенбернар бросился на Лючио.
– Некоторые люди питают необъяснимую антипатию к собакам, – заметила Сибилла, – и собаки чуют это недружелюбное к ним чувство и отвечают тем же. Но мне казалось, что князь Риманец питает ненависть лишь к женщинам.
И она засмеялась как бы с досадой.
– К женщинам? – повторила Мэвис, – неужели князь ненавидит женщин? В таком случае он хороший актер, так как со мной был удивительно любезен и ласков.
Сибилла пристально посмотрела на мисс Клер, потом сказала:
– Может быть, потому, что он понял вас, понял, что вы не принадлежите общему типу современных женщин. Конечно, князь всегда вежлив с нами, но вежливость служит ему лишь маской, чтобы прикрыть чувства совсем иного рода.
– Вы это заметили, Сибилла? – спросил я с легкой улыбкой.
– Надо быть слепой, чтобы этого не заметить, – ответила она, – однако, я не виню его за его ненависть. Мне кажется, что это придает ему что-то еще более интересное и привлекательное.
– Князь ваш большой друг? – спросила Мэвис, не глядя на меня.
– Мой самый близкий и дорогой друг, – ответил я стремительно. – Я обязан князю многим, и никогда не смогу отплатить ему его услуги достойно. Наконец, благодаря ему я имел счастье познакомиться с моей женой. Я сказал эти слова игриво и не задумываясь, но успел проговорить их, как что-то вроде неприятного воспоминания кольнуло меня.
Да, это была правда. Моему другу Лючио, я обязан был за несчастье, страх, унижение и стыд иметь в виде неразлучной подруги жизни такую женщину, как Сибилла. Я чувствовал, что голова начинает кружиться, что мне делается дурно и бессильно опустился в кресло, предоставив обеим женщинам возможность выйти с собаками в сад, облитый ярким солнцем. Я проводил их глазами, мою жену, высокую, стройную, одетую по последней моде, и Мэвис, маленькую, худенькую, в мягком белом платье с развевающимся поясом, одна была чувственна, другая духовна, одна низка и скверна в своих стремлениях, другая чиста и полна высших благородных целей; наконец, первая олицетворяла физически совершенного животного, другая одухотворенную прелестную фею. Глядя на них, я начал ломать себе руки, недоумевая, как я мог сделать столь необдуманный выбор. Со свойственным эгоизмом и самоуверенностью я был убежден в эту минуту, что если бы захотел, мог бы жениться на Мэвис Клер. Ни одной минуты я не подумал, что в данном случае мое богатство не помогло бы мне. Что я мог столь же удачно сорвать звезду с небес, как заполучить согласие женщины, которая читала меня насквозь и навряд ли сошла со своего интеллектуального престола, чтобы разделить со мной мои деньги. Я взглянул на спокойный облик Минервы, и глаза мраморной богини посмотрели на меня с каким-то холодным презрением, на стены, украшенные мудрыми афоризмами, мыслями, напоминавшими мне об истинах, которых признать я не хотел.
Понемногу мой взор перешел к углу, где стоял письменный стол: тут теплилась небольшая лампадка. За лампадкой, на фоне пунцового бархата висело большое Распятие из белой слоновой кости, а под Распятием на серебряной этажерке, стояли песочные часы, в которых песок медленно переливался; этот маленький храм был украшен следующей надписью: «Теперь подходящее время». Слово «теперь» было написано более крупными буквами, чем остальные, и очевидно, составляло нечто очень важное для писательницы, не теряя ни единой минуты, следовало работать, молиться, любить, надеяться, благодарить Бога и радоваться жизни и все это «теперь», не жалея прошлого и не боясь будущего, а просто исполняя хорошо то, что следовало исполнить, предоставляя все остальное воле Божией. Я встал с чувством беспокойства… Вид Распятия почему-то раздражал меня… И я пошел за женой и мисс Клер. Они рассматривали клетку сов. Услыхав мои шаги, Сибилла обернулась с радостным улыбающимся лицом.
– У мисс Клер очень решительные суждения, Джеффри, – сказала жена, – и она не так очарована князем Риманцом, как большинство людей. Откровенно говоря, мисс Клер только что призналась мне, что совсем его не любит!
Мэвис покраснела, но прямо и бесстрашно посмотрела на меня.
– Я знаю, что не следует высказывать своего мнения, – пробормотала она, – и что вообще я слишком откровенна. Прошу вас простить меня, мистер Темпест. Вы говорили, что князь ваш лучший друг. Уверяю вас, что сначала, он произвел на меня самое благоприятное впечатление… Но потом, когда я вдумалась в него, пришла к убеждению, что он совсем не такой, каким кажется.
– Он это и сам говорит, – засмеялся я. – Действительно в нем есть что-то таинственное, и он обещался когда-нибудь дать мне объяснение этого. Однако я жалею, мисс Клер, что князь вам не нравится, тем более что вы ему нравитесь.
– Может быть, при более близком знакомстве, мое мнение изменится, – тихо сказала Мэвис, но теперь… Однако не будем говорить о нем – я чувствую себя бесконечно виноватой перед вами, так как и вы леди Сибилла любите князя. Не знаю почему, но я казалась совсем против воли.
Ее мягкие глаза приняли встревоженное выражение и, чтобы прекратить этот разговор, я спросил ее, пишет ли она что-нибудь новое?
– Да, пишу. – ответила она. – Мне нет времени лениться. Публика очень доброжелательно относится ко мне и, прочитав одну книгу, немедленно требует другую, а потому я постоянно занята.
Мы пошли по направленно калитки, так как нам уже была пора уходить.
– Не позволите ли вы мне посещать Вас почаще? – внезапно спросила моя жена ласковым голосом, – я была бы так счастлива поговорить с вами.
– Когда угодно, после часа, – любезно ответила писательница. – Утро принадлежит богине, властнее даже красоты, а именно, работе.
– Вы никогда не пишете ночью? – спросил я.
– Никогда. Зачем я буду переделывать законы природы, Я убеждена, что это не повело бы к добру. Ночь предназначена для сна, и я с благодарностью посвящаю ее отдыху.
– Однако есть писатели, которые способны работать только по ночам, – заметил я.
– Я не верю в художественность их произведений, – сказала Мэвис, – я знаю, что некоторые прибегают к вину, к шуму и полуночным часам для вдохновения. Но я этим способам не доверяю. Утро, с отдохнувшим умом – вот что нужно для литературного труда. Конечно, если вы хотите написать книгу, могущую прожить более одного сезона.
Мисс Клер проводила нас до калитки и остановилась… большой сенбернар прижался к ней, над ее головой душистые розы медленно качались…
– Во всяком случае, работа приносит пользу, – заметила Сибилла, глядя на нее каким-то пытливым, почти завистливым взглядом. – Вы кажетесь вполне счастливой.
– Я действительно счастлива, – ответила Мэвис с улыбкой, – мне ничего не остается желать, разве только, чтобы я умерла также мирно, как живу.
– Надо надеяться, что ваш смертный час еще далек, – сказал я торопливо.
– Благодарю вас за желание, – и она подняла на меня свои ласковые, задумчивые глаза, – но я лично ничего не имею против смерти, лишь бы она нашла меня готовой.
Она приветливо кивнула нам вслед; мы прошли некоторое время в полном молчании. Наконец Сибила заговорила.
– Я вполне понимаю ненависть, которую некоторые люди испытывают к мисс Клэр. Мне кажется, что и я сама начинаю ее ненавидеть.
Я остановился и посмотрел на жену в изумлении.
– Вы начинаете ее ненавидеть? Но как… почему?..
– Неужели вы так слепы, что не видите почему? – и знакомая насмешливая улыбка заиграла в углах ее рта. – Потому что она счастлива; потому что в ее жизни нет ничего скрытного, и потому что она смеет быть довольной своей судьбой. Но как это сделать? Она верит в Бога и верит, что все, что Он приказывает, хорошо и правильно. С такой верой она неуязвима и будет счастлива даже на чердаке с коркой черствого хлеба. Я ясно вижу, что чем она добилась популярности, она так уверена в тех теориях, которые проповедует; чем можно ей повредить? Положительно ничем! Но я понимаю, что критики готовы растерзать ее. Да и я сама, не занимаясь критикой, с радостью убила бы ее за то, что она не похожа на остальных женщин.
– Как вы непоследовательны, Сибилла, – воскликнул я в негодовании. – Вы восторгаетесь книгами Клэр, всегда восторгались ими, вы просили ее быть вашим другом и почти одновременно выражаете желание убить ее или причинить ей какое-нибудь горе. Сознаюсь, я вас не понимаю!
– Разумеется, Вы не можете! – спокойно ответила она, и ее глаза глядели на меня со странным выражением, когда мы остановились на минуту под тенью каштана прежде, чем войти в наш парк. – Я никогда не предполагала, что Вы можете, и, непохожая на заурядную «непонятную» женщину, я никогда не винила тебя за Ваше нежелание понять. Я сама иногда не понимаю себя, и даже теперь я не вполне уверена, что безошибочно определила глубину или ограниченность моей натуры. Но по отношению к Мэвис Клер, разве Вы не состоянии себе представить, что зло может ненавидеть добро? Что отъявленный пьяница может ненавидеть умеренного гражданина? что отверженная может ненавидеть невинную девушку? и что, возможно, я, читая жизнь, как я ее читаю, и находя ее отвратительной в ее проявлениях, не веря совершенно ни мужчинам, ни женщинам, и лишенная всякой веры в Бога, – могу ненавидеть? Да, ненавидеть!
И она захватила в горсть поблекшие листья и разбросала их у своих ног.
– Ненавидеть женщину, которая находит жизнь прекрасной и признает существование Бога, которая не принимает участия в наших общественных обманах и злословиях, и которая, вместо моей мучительной страсти к анализу, обеспечила себе завидную славу и уважение тысяч людей, связанная с невозмутимым довольством! Чего-нибудь да стоило бы, чтобы такую женщину сделать несчастной – хоть один раз в жизни, но быть такой, как она, это – невозможно!
Она отвернулась от меня и медленно пошла вперед. Я последовал за ней в горестном молчании.
– Если Вы не хотите быть ее другом, Вам следовало так ей и сказать, – вымолвил я. – Вы слышали, что она говорила относительно притворных уверений в дружбе?
– Слышала, – сумрачно ответила она. – Она умная женщина, Джеффри, и Вы можете довериться ей, чтобы разгадать меня.
При этих словах я поднял глаза и прямо взглянул на нее. Ее чрезвычайная красота становилась для меня почти мучением, и с внезапным порывом отчаяния я воскликнул:
– О Сибилла, Сибилла! Зачем Вы такая?!
– Ах, зачем, в самом деле?! – откликнулась она, насмешливо улыбнувшись. – И зачем, будучи такой, я родилась графской дочерью? Если бы я была уличной шлюхой, я была бы на своем месте, обо мне писали бы драмы и романы, и я могла бы сделаться такой героиней, что все хорошие люди плакали бы слезами радости от моего великодушия в поощрении их пороков. Но как графская дочь, порядочно вышедшая замуж за миллионера, я – ошибка природы. Иногда природа делает ошибки, Джеффри, а когда она делает их, они обыкновенно непоправимы!
В это время мы дошли до нашего парка, и я в убийственном настроении брел рядом с ней через луг по направлению к дому.
– Сибилла, – сказал я, наконец, – я надеялся, что Вы и Мэвис Клер могли сделаться друзьями.
Она засмеялась.
– Я полагаю, что мы будем друзьями, но ненадолго: голубка неохотно входит в компанию с вороном, а образ жизни и прилежные привычки Мэвис Клер будут для меня нестерпимо скучны. Притом, как я сказала раньше, она как умная и глубокомысленная женщина слишком прозорлива, чтобы не разгадать меня с течением времени. Но я буду притворяться, пока могу. Если я стану разыгрывать роль «владетельной леди» или «покровительницы», то, конечно, она меня не пожелает ни на минуту. Мне предстоит более трудная роль – роль честной женщины!
Опять она засмеялась злым смехом, заледенившим мою кровь, и медленно прошла в дом через открытую дверь гостиной. И я, оставшись один в саду, среди роз и деревьев, почувствовал, что прекрасное поместье Виллосмир вдруг сделалось безобразным, лишилось всех своих прежних прелестей, и было лишь убежищем для отчаяния, убежищем для всевластного и всегда победоносного духа зла.
Глава двадцать восьмая
Одно из самых странных проявлений нашей странной жизни состоит во внезапности некоторых событий, приносящих разрушение там, где царил мир; безнадежный разгром, где все было спокойно и безопасно. Как толчок землетрясения, шумные приключения падают в рутину обыденной жизни, разрушая надежды, разбивая сердца и превращая удовольствия в и пепел горького отчаяния. И это разрушающее счастье случается нередко в минуту кажущегося благополучия, без всяких предупреждений, с жестокостью нежданной бури в пустыне. Мы постоянно видим это. Во внезапном исчезновении из общества лиц, которые до тех пор высоко держали головы и считали себя примерами для всех, видим это в неожиданном падении великого государственного деятеля, который сегодня всемогущ, а завтра бессилен помочь даже самому себе…. благодаря этому совершаются огромные перемены с такой головокружительной быстротой, что невольно понимаешь те религиозные секты, которые в дни благоденствия покрывают себе головы пеплом и молят Бога приготовить их к предстоящим дням несчастья. Умеренность стоиков, которые считали безнравственным радоваться и горевать и старались держаться среднего пути, не предаваясь ни веселью, ни отчаянию, конечно, весьма похвальна. Но я неудовлетворенный в своих сердечных потребностях, был, однако, весьма доволен своим материальным положением и окружающей меня роскошью, я наслаждался всевозможными удобствами жизни и старался заглушить в них свое тайное горе; благодаря этому с каждым днем я делался все более и более материальным, любил телесный покой, изысканную еду, редкие вина и со дня на день терял даже желание к умственному труду. Мало-помалу я приучил себя терпеть и даже понимать развратную сторону характера моей жены. Положим, я уважал ее меньше, чем турок уважаете, любовницу в своем гареме, но как турок, я находил некоторое грубое наслаждение в сознании, что ее красивое тело принадлежит мне, и это чувство и животная страсть, вызываемая им, удовлетворяли меня. Итак, на краткое время, сонное довольство сытого во всех отношениях животного, усыпляло меня, я думал, что ничто как колоссальное банкротство всей страны не может поколебать моего состояния и что поэтому мне не надо утруждать себя чем бы то ни было полезным, а просто жить, есть и веселиться, как советовал Соломон. Умственная деятельность была парализована во мне; мысль взять перо, чтобы писать и сделать другую попытку к славе, теперь больше никогда не приходила мне в голову; я проводил дни, распоряжаясь слугами и находя некоторое удовольствие тиранить садовников и грумов и вообще важничать, а вместе с тем принимая благосклонный и снисходительный вид – милость для всех, состоящих у меня на службе!
Я великолепно знал, что требовалось от меня и не даром изучил образ жизни богатых людей: я знал, что миллионер никогда не чувствует себя столь доброжелательным, как когда он расспрашивает кучера про здоровье его жены и приказывает выдать из конторы два фунта стерлинга на родившегося ребенка. Щедрость и великодушие их почти всегда сводится к этому и если бывало, я встречал маленького сына моего привратника в отдаленной части парка и награждал его шестью пенсами, то чувствовал, что, по меньшей мере, заслуживаю престол по правую сторону Всевышнего, до такой степени я умилялся перед собственной добротой.
Сибилла, однако, не следовала моему примеру и не играла роли благотворительницы. Она положительно ничем мне помогала нашим бедным соседям; как-то раз священник при ней сознался, что между прихожанами было мало нужды, благодаря постоянной щедрости мисс Клер и с того момента, Сибилла ни разу не предложила своей помощи. Изредка она отправлялась в Коттедж Лилий и оставалась там около часа, время от времени прелестная писательница приходила к нам пить чай или обедать, но даже я, поглощенный собственным эгоизмом, не мог не заметить, что Мэвис как бы стеснялась во время этих посещений. Само собой, разумеется, что она всегда была мила и приветлива, и единственные минуты, когда я отчасти забывал себя и свои личные интересы были те, которые она проводила с нами. Однако мисс Клер казалась озабоченной, и в ее откровенных глазах являлось вопросительное болезненное выражение, когда она смотрела на очаровательную красоту Сибиллы. Я придавал мало значения этим пустякам, боясь утерять хоть одну минуту физического покоя и наслаждения. Я понимал, что единственный способ сохранить аппетит и здоровье, это прежде всего уничтожить голос совести и сердца: тревожиться участью других, значило изводиться зря во вред собственного пищеварения, и я знал, что ни один богач не рискнет испортить свое здоровье ради блага ближнего. Пользуясь окружающими меня примерами в высшем обществе, я старательно берег свое пищеварение и с крайней щепетильностью относился к тому, что им подавали к обеду; с такой же щепетильностью я относился к туалетам жены, я хотел видеть ее красоту в рамках роскоши и изящества и критически наслаждался ею, как наслаждался бы блюдом трюфелей или редкой дичи. Слова Евангелия никогда не вспоминались мне: «кому много дано, от того много и потребуется». Пожалуй, в то время я их и не знал. Книга, с содержанием которой я менее всего был знаком, конечно, был Новый Завет. И пока я добровольно оглушал голос своей совести, голос, который изредка советовал мне избрать более благородный способ жизни, тучи собирались и готовились разразиться надо мной с той ужасающей внезапностью, которая всегда поражает нас, не желающих примечать приближение и приметы грозы. Итак, мы всегда удивлены смертью, несмотря на то что это самый обыденный факт нашего существования… К половине сентября мои избранные гости, в числе коих были наследник Престола, посетили Виллосмир и погостили около недели. Само собой разумеется, когда принц делает честь посетить простого смертного, он выбирает если не всех, то большую часть гостей, которые приглашены одновременно с ним. В этот раз он сделал так же, и я был поставлен в неловкое положение видеть у себя людей, которых я раньше не встречал, и которые с наглостью характеризующею немало лиц аристократии, смотрели на меня, лишь как на человека с миллионами, обязанного исполнять их прихоти; они обращали внимание только на Сибиллу, которая по праву рождения принадлежала к их касте, меня же, несмотря на то, что я был хозяином, они вполне игнорировали. Однако честь принять у себя королевскую особу в то время удовлетворяла меня и ради этого я был готов терпеть все дерзости и бестактности тех высокопоставленных лиц, которые свободно пользовались изысканностью и роскошью моего приема. Из всех посетителей Виллосмира, единственный, кому было приятно услужить, был сам принц, и наряду с постоянными раздражениями, причиненными мне другими, я положительно отдыхал духом, когда старался угождать ему, так как он был всегда изысканно вежлив, как подобает каждому джентльмену. Со свойственной ему простотой, принц отправился однажды в Коттедж Лилий и вернулся оттуда в самом прекрасном настроении духа, с одушевлением говоря о мисс Клер, и о ее литературных успехах. Я хотел пригласить Мэвис к нам во время пребывания принца, так как был убежден, что он не вычеркнет ее имени из представленного ему списка гостей, но писательница сама отказалась, прося меня не настаивать на этом.
– Я очень люблю принца, – созналась она, – почти все, которые с ним знакомы, любят его; но я не люблю тех, которые его окружают. Вы простите меня за откровенность. К тому же я очень дорожу своей независимостью и не желала бы, чтобы могли подозревать меня в желании злоупотребить добродушием принца. – И благодаря этому решению, мисс Клер совсем не выходила из своих владений, пока у меня гостили высокие особы; результатом этой скромности и было неожиданное посещение ее принцем.
Как мы не надеялись, что князь Риманец к этому времени удостоить нас своим присутствием, но он не приехал. Лючио телеграфировал нам из Парижа, что задержан делами, а после телеграммы мы получили от него следующее характерное письмо:
«Дорогой Темпест! Вы очень добры, что хотите включить меня, вашего дорого друга, в число гостей, приглашенных одновременно с наследным принцем. Но королевские особы мне надоели. Я знавал их в таком количестве, что начинаю находить их общество весьма однообразным.
Их положения всегда одинаковы, всегда были одинаковы со времен сильного и мудрого Соломона до наших благословенных дней царствования Виктории Королевы и Императрицы. Перемена нужна человеку, по крайней мере, она нужна мне. Единственный монарх, который очаровал мое воображение, это Ричард, Львиное Сердце, было что-то выдающееся и оригинальное в этой личности; невольно чувствуешь, что снам стоило бы поговорить. Карл Великий – тоже, пожалуй, не лишен некоторых качеств, – но что касается остальных…
Все ваше время пойдет на увеселение гостей, задача трудная, так как, кажется, нет того удовольствия, которого они бы не испробовали и которое им не надоело, очень жалко, что не могу выдумать для вас ничего нового. Ее светлость герцогиня Р. очень любит, чтобы четыре дюжих джентльмена, держа углы крепкой скатерти, качали ее на ней перед сном; ее положение и сан герцогини мешают ей явиться на подмостках кафе шантана, а вышеуказанный детски-невинный способ позволяет ей показывать ноги, которые по ее мнению, слишком красивы, чтобы их прятать. Леди В., имя которой я вижу в вашем списке, не прочь и пошулерничать в картах; советую Вам поощрить ее в этом, так как, если ей удастся заплатить счет своей портнихи тем, что она выиграет в Виллосмире, она станет Вашим другом и будет вам полезной с социальной точки зрения… Многоуважаемая мисс Ф., которая пользуется репутацией крайней нравственности, жаждет по неотложным причинам выйти как можно скорее за лорда Н., – если вы можете подвинуть дело настолько, чтобы помолвка официально состоялась до возвращения матери барышни из Шотландии, то вы сослужите ей великую службу и избавите общество от лишнего скандала… Чтобы занять мужчин, я предлагаю охоту, игру в баккара, и бесконечное количество сигар. Принца вы можете не занимать: он достаточно умен, чтобы занять себя сам, глядя на происходящую рядом с ним комедию. Он тонкий наблюдатель и должно быть черпает бесконечное удовлетворение в изучении своих близких, изучил же он их достаточно, чтобы весьма удачно занять даже престол Англии. Я говорю даже, так как в данную минуту, это самый великий престол мира. Принц знает и понимает все: он втайне смеется над скатертными забавами герцогини Р., игорной страстью леди Б. и нервным целомудрием мисс Ф. И ничто не может так понравиться ему, как отсутствие лжи, истинное гостеприимство и простота речи… Помните это и верьте в благонамеренность моего слова. Я глубоко уважаю принца Валлийского и ради этого уважения не хочу навязывать ему своего присутствия. Я приеду в Виллосмир, когда ваши царские приемы будут окончены. Передайте мое уважение вашей прекрасной супруге леди Сибилле.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 34 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |