И тутъ оба выпятились другъ на друга.
Самоварная краска полѣзла по шеѣ и щекамъ Студзинского, и губы его дрогнули. Какъ-то скрипнувъ горломъ, онъ произнесъ:
– Слушаю, господинъ полковникъ.
– Да-съ, слушать. Распустить по домамъ. Приказать выспаться, и распустить безъ оружія, а завтра чтобы явились въ семь часовъ. Распустить, и мало этого: мелкими партіями, а не взводными ящиками, и безъ погонъ, чтобы не привлекать вниманія зѣвакъ своимъ великолѣпіемъ.
Лучъ пониманія мелькнулъ въ глазахъ Студзинского, а обида въ нихъ погасла.
– Слушаю, господинъ полковникъ.
Господинъ полковникъ тутъ рѣзко измѣнился.
– Александръ Брониславовичъ, я васъ знаю не первый день какъ опытнаго и боевого офицера. Но вѣдь и вы меня знаете? Стало быть, обиды нѣтъ? Обиды въ такой часъ неумѣстны. Я непріятно сказалъ – забудьте, вѣдь вы тоже...
Студзинскій залился густѣйшей краской.
– Точно такъ, господинъ полковникъ, я виноватъ.
– Ну-съ, и отлично. Не будемъ же терять времени, чтобы ихъ не расхолаживать. Словомъ, все на завтра. Завтра яснѣе будетъ видно. Во всякомъ случаѣ, скажу заранѣе: на орудія – вниманія ноль, имѣйте въ виду – лошадей не будетъ и снарядовъ тоже. Стало быть, завтра съ утра стрѣльба изъ винтовокъ, стрѣльба и стрѣльба. Сдѣлайте мнѣ такъ, чтобы дивизіонъ завтра къ полудню стрѣлялъ, какъ призовой полкъ. И всѣмъ опытнымъ юнкерамъ – гранаты. Понятно?
Мрачнѣйшія тѣни легли на Студзинского. Онъ напряженно слушалъ.
– Господинъ полковникъ, разрѣшите спросить?
– Знаю-съ, что вы хотите спросить. Можете не спрашивать. Я самъ вамъ отвѣчу – погано-съ, бываетъ хуже, но рѣдко. Теперь понятно?
– Точно такъ!
– Ну, такъ вотъ-съ, – Малышевъ очень понизилъ голосъ, – понятно, что мнѣ не хочется остаться въ этомъ каменномъ мѣшкѣ на подозрительную ночь и, чего добраго, угробить двѣсти ребятъ, изъ которыхъ сто двадцать даже не умѣютъ стрѣлять!
Студзинскій молчалъ.
– Ну такъ вотъ-съ. А объ остальномъ вечеромъ. Все успѣемъ. Валите къ дивизіону.
И они вошли въ залъ.
– Смир-р-р-р-но! Га-сааа офицеры! – прокричалъ Студзинскій.
– Здравствуйте, артиллеристы!
Студзинскій изъ-за спины Малышева, какъ безпокойный режиссеръ, взмахнулъ рукой, и сѣрая колючая стѣна рявкнула такъ, что дрогнули стекла.
– Здра...рра...жла...гсинъ... полковникъ...
Малышевъ весело оглядѣлъ ряды, отнялъ руку отъ козырька и заговорилъ:
– Безподобно... Артиллеристы! Словъ тратить не буду, говорить не умѣю, потому что на митингахъ не выступалъ, и потому скажу коротко. Будемъ мы бить Петлюру, сукина сына, и, будьте покойны, побьемъ. Среди васъ владимировцы, константиновцы, алексеевцы, орлы ихъ ни разу еще не видали отъ нихъ сраму. А многіе изъ васъ воспитанники этой знаменитой гимназіи. Старыя ея стѣны смотрятъ на васъ. И я надѣюсь, что вы не заставите краснѣть за васъ. Артиллеристы мортирного дивизіона! Отстоимъ Городъ великій въ часы осады бандитомъ. Если мы обкатимъ этого милаго президента шестью дюймами, небо ему покажется не болѣе, чѣмъ его собственные подштанники, мать его душу черезъ семь гробовъ!!!
– Га...а-а... Га-а... – отвѣтила колючая гуща, подавленная бойкостью выраженій господина полковника.
– Постарайтесь, артиллеристы!
Студзинскій опять, какъ режиссеръ изъ-за кулисъ, испуганно взмахнулъ рукой, и опять громада обрушила пласты пыли своимъ воплемъ, повтореннымъ громовымъ эхомъ:
Ррр...Ррррр...Стра...Рррррр!!!
Черезъ десять минутъ въ актовомъ залѣ, какъ на Бородинскомъ полѣ, стали сотни ружей въ козлахъ. Двое часовыхъ зачернѣли на концахъ поросшей штыками паркетной пыльной равнины. Гдѣ-то въ отдаленіи, внизу, стучали и перекатывались шаги торопливо расходившихся, согласно приказу, новоявленныхъ артиллеристовъ. Въ коридорахъ что-то ковано гремѣло и стучало, и слышались офицерскіе выкрики – Студзинскій самъ разводилъ караулы. Затѣмъ неожиданно въ коридорахъ запѣла труба. Въ ея рваныхъ, застоявшихся звукахъ, летящихъ по всей гимназіи, грозность была надломлена, а слышна явственная тревога и фальшь. Въ коридорѣ надъ пролетомъ, окаймленномъ двумя рамками лѣстницы въ вестибюль, стоялъ юнкеръ и раздувалъ щеки. Георгіевскія потертыя ленты свѣшивались съ тусклой мѣдной трубы. Мышлаевскій, растопыривъ ноги циркулемъ, стоялъ передъ трубачомъ и училъ, и пробовалъ его.
– Не доносите... Теперь такъ, такъ. Раздуйте ее, раздуйте. Залежалась, матушка. А ну-ка, тревогу.
«Та-та-там-та-тамъ», – пѣлъ трубачъ, наводя ужасъ и тоску на крысъ.
Сумерки рѣзко ползли въ двусвѣтный залъ. Передъ полемъ въ козлахъ остались Малышевъ и Турбинъ. Малышевъ какъ-то хмуро глянулъ на врача, но сейчасъ же устроилъ на лицѣ привѣтливую улыбку.
– Ну-съ, докторъ, у васъ какъ? Санитарная часть въ порядкѣ?
– Точно такъ, господинъ полковникъ.
– Вы, докторъ, можете отправляться домой. И фельдшеровъ отпустите. И такимъ образомъ: фельдшера пусть явятся завтра въ семь часовъ утра, вмѣстѣ съ остальными... А вы... (Малышевъ подумалъ, прищурился.) Васъ попрошу прибыть сюда завтра въ два часа дня. До тѣхъ поръ вы свободны. (Малышевъ опять подумалъ.) И вотъ что-съ: погоны можете пока не надѣвать. (Малышевъ помялся.) Въ наши планы не входитъ особенно привлекать къ себѣ вниманіе. Однимъ словомъ, завтра прошу въ два часа сюда.
– Слушаю-съ, господинъ полковникъ.
Турбинъ потоптался на мѣстѣ. Малышевъ вынулъ портсигаръ и предложилъ ему папиросу. Турбинъ въ отвѣтъ зажегъ спичку. Загорѣлись двѣ красныя звѣздочки, и тутъ же сразу стало ясно, что значительно потемнѣло. Малышевъ безпокойно глянулъ вверхъ, гдѣ смутно бѣлѣли дуговые шары, потомъ вышелъ въ коридоръ.
– Поручикъ Мышлаевскій. Пожалуйте сюда. Вотъ что-съ: поручаю вамъ электрическое освѣщеніе зданія полностью. Потрудитесь въ кратчайшій срокъ освѣтить. Будьте любезны овладѣть имъ настолько, чтобы въ любое мгновеніе вы могли его всюду не только зажечь, но и потушить. И отвѣтственность за освѣщеніе цѣликомъ ваша.
Мышлаевскій козырнулъ, круто повернулся. Трубачъ пискнулъ и прекратилъ. Мышлаевскій, бренча шпорами – топы-топы-топы, – покатился по парадной лѣстницѣ съ такой быстротой, словно поѣхалъ на конькахъ. Черезъ минуту откуда-то снизу раздались его громовые удары кулаками куда-то и командные вопли. И въ отвѣтъ имъ, въ парадномъ подъѣздѣ, куда велъ широченный двускатный вестибюль, давъ слабый отблескъ на портретъ Александра, вспыхнулъ свѣтъ. Малышевъ отъ удовольствія даже пріоткрылъ ротъ и обратился къ Турбину:
– Нѣтъ, чертъ возьми... Это дѣйствительно офицеръ. Видали?
А снизу на лѣстницѣ показалась фигурка и медленно полѣзла по ступенямъ вверхъ. Когда она повернула на первой площадкѣ, и Малышевъ и Турбинъ, свѣсившись съ перилъ, разглядѣли ее. Фигурка шла на разъѣзжающихся больныхъ ногахъ и трясла бѣлой головой. На фигуркѣ была широкая двубортная куртка съ серебряными пуговицами и цвѣтными зелеными петлицами. Въ прыгающихъ рукахъ у фигурки торчалъ огромный ключъ. Мышлаевскій поднимался сзади и изрѣдка покрикивалъ:
– Живѣе, живѣе, стариканъ! Что ползешь, какъ вошь по струнѣ?
– Ваше... ваше... – шамкалъ и шаркалъ тихонько старикъ. Изъ мглы на площадкѣ вынырнулъ Карась, за нимъ другой, высокій офицеръ, потомъ два юнкера и, наконецъ, вострорылый пулеметъ. Фигурка метнулась въ ужасѣ, согнулась, согнулась и въ поясъ поклонилась пулемету.
– Ваше высокоблагородіе, – бормотала она.
Наверху фигурка трясущимися руками, тычась въ полутьмѣ, открыла продолговатый ящикъ на стѣнѣ, и бѣлое пятно глянуло изъ него. Старикъ сунулъ руку куда-то, щелкнулъ, и мгновенно залило верхнюю площадь вестибюля, входъ въ актовый залъ и коридоръ.
Тьма свернулась и убѣжала въ его концы. Мышлаевскій овладѣлъ ключомъ моментально, и, просунувъ руку въ ящикъ, началъ играть, щелкая черными ручками. Свѣтъ, ослѣпительный до того, что даже отливалъ въ розовое, то загорался, то исчезалъ. Вспыхнули шары въ залѣ и погасли. Неожиданно загорѣлись два шара по концамъ коридора, и тьма, кувыркнувшись, улизнула совсѣмъ.
– Какъ? эй! – кричалъ Мышлаевскій.
– Погасло, – отвѣчали голоса снизу изъ провала вестибюля.
– Есть! Горитъ! – кричали снизу.
Вдоволь наигравшись, Мышлаевскій окончательно зажегъ залъ, коридоръ и рефлекторъ надъ Александромъ, заперъ ящикъ на ключъ и опустилъ его въ карманъ.
– Катись, стариканъ, спать, – молвилъ онъ успокоительно, – все въ полномъ порядкѣ.
Старикъ виновато заморгалъ подслѣповатыми глазами:
– А ключикъ-то? ключикъ... ваше высокоблагородіе... Какъ же? У васъ, что ли, будетъ?
– Ключикъ у меня будетъ. Вотъ именно.
Старикъ потрясся еще немножко и медленно сталъ уходить.
– Юнкеръ!
Румяный толстый юнкеръ грохнулъ ложемъ у ящика и сталъ неподвижно.
– Къ ящику пропускать безпрепятственно командира дивизіона, старшаго офицера и меня. Но никого болѣе. Въ случаѣ надобности, по приказанію одного изъ трехъ, ящикъ взломаете, но осторожно, чтобы ни въ коемъ случаѣ не повредить щита.
– Слушаю, господинъ поручикъ.
Мышлаевскій поравнялся съ Турбинымъ и шепнулъ:
– Максимъ-то... видалъ?
– Господи... видалъ, видалъ, – шепнулъ Турбинъ.
Командиръ дивизіона сталъ у входа въ актовый залъ, и тысяча огней играла на серебряной рѣзьбѣ его шашки. Онъ поманилъ Мышлаевского и сказалъ:
– Ну, вотъ-съ, поручикъ, я доволенъ, что вы попали къ намъ въ дивизіонъ. Молодцомъ.
– Радъ стараться, господинъ полковникъ.
– Вы еще наладите намъ отопленіе здѣсь въ залѣ, чтобы отогрѣвать смѣны юнкеровъ, а ужь объ остальномъ я позабочусь самъ. Накормлю васъ и водки достану, въ количествѣ небольшомъ, но достаточномъ, чтобы согрѣться.
Мышлаевскій пріятнѣйшимъ образомъ улыбнулся господину полковнику и внушительно откашлялся:
– Экъ... км...
Турбинъ болѣе не слушалъ. Наклонившись надъ балюстрадой, онъ не отрывалъ глазъ отъ бѣлоголовой фигурки, пока она не исчезла внизу. Пустая тоска овладѣла Турбинымъ. Тутъ же, у холодной балюстрады, съ исключительной ясностью передъ нимъ прошло воспоминаніе.
...Толпа гимназистовъ всѣхъ возрастовъ въ полномъ восхищеніи валила по этому самому коридору. Коренастый Максимъ, старшій педель, стремительно увлекалъ двѣ черныя фигурки, открывая чудное шествіе.
– Пущай, пущай, пущай, пущай, – бормоталъ онъ, – пущай, по случаю радостнаго пріѣзда господина попечителя, господинъ инспекторъ полюбуются на господина Турбина съ господиномъ Мышлаевскимъ. Это имъ будетъ удовольствіе. Прямо-таки замѣчательное удовольствіе!
Надо думать, что послѣдніе слова Максима заключали въ себѣ злѣйшую иронію. Лишь человѣку съ извращеннымъ вкусомъ созерцаніе господъ Турбина и Мышлаевского могло доставить удовольствіе, да еще въ радостный часъ пріѣзда попечителя.
У господина Мышлаевского, ущемленнаго въ лѣвой рукѣ Максима, была наискось разсѣчена верхняя губа, и лѣвый рукавъ висѣлъ на ниткѣ. На господинѣ Турбинѣ, увлекаемомъ правою, не было пояса, и всѣ пуговицы отлетѣли не только на блузѣ, но даже на разрѣзѣ брюкъ спереди, такъ что собственное тѣло и бѣлье господина Турбина безобразнѣйшимъ образомъ было открыто для взоровъ.
– Пустите насъ, миленькій Максимъ, дорогой, – молили Турбинъ и Мышлаевскій, обращая по очереди къ Максиму угасающіе взоры на окровавленныхъ лицахъ.
– Ура! Волоки его, Макс Преподобный! – кричали сзади взволнованные гимназисты. – Нѣтъ такого закону, чтобы второклассниковъ безнаказанно уродовать!
Ахъ, боже мой, боже мой! Тогда было солнце, шумъ и грохотъ. И Максимъ тогда былъ не такой, какъ теперь, – бѣлый, скорбный и голодный. У Максима на головѣ была черная сапожная щетка, лишь кое-гдѣ тронутая нитями просѣди, у Максима желѣзныя клещи вмѣсто рукъ, и на шеѣ медаль величиною съ колесо на экипажѣ... Ахъ, колесо, колесо. Все-то ты ѣхало изъ деревни "Б", дѣлая Nоборотовъ, и вотъ пріѣхало въ каменную пустоту. Боже, какой холодъ. Нужно защищать теперь... Но что? Пустоту? Гулъ шаговъ?.. Развѣ ты, ты, Александръ, спасешь Бородинскими полками гибнущій домъ? Оживи, сведи ихъ съ полотна! Они побили бы Петлюру.
Ноги Турбина понесли его внизъ сами собой. «Максимъ»! – хотѣлось ему крикнуть, потомъ онъ сталъ останавливаться и совсѣмъ остановился. Представилъ себѣ Максима внизу, въ подвальной квартиркѣ, гдѣ жили сторожа. Навѣрное, трясется у печки, все забылъ и еще будетъ плакать. А тутъ и такъ тоски по самое горло. Плюнуть надо на все это. Довольно сентиментальничать. Просентиментальничали свою жизнь. Довольно.
И все-таки, когда Турбинъ отпустилъ фельдшеровъ, онъ оказался въ пустомъ сумеречномъ классѣ. Угольными пятнами глядѣли со стѣнъ доски. И парты стояли рядами. Онъ не удержался, поднялъ крышку и присѣлъ. Трудно, тяжело, неудобно. Какъ близка черная доска. Да, клянусь, клянусь, тотъ самый классъ или сосѣдній, потому что вонъ изъ окна тотъ самый видъ на Городъ. Вонъ черная умершая громада университета. Стрѣла бульвара въ бѣлыхъ огняхъ, коробки домовъ, провалы тьмы, стѣны, высь небесъ...
А въ окнахъ настоящая опера «Ночь подъ рождество», снѣгъ и огонечки, дрожатъ и мерцаютъ... «Желалъ бы я знать, почему стрѣляютъ въ Святошине?» И безобидно, и далеко, пушки, какъ въ вату, бу-у, бу-у...
– Довольно.
Турбинъ опустилъ крышку парты, вышелъ въ коридоръ и мимо карауловъ ушелъ черезъ вестибюль на улицу. Въ парадномъ подъѣздѣ стоялъ пулеметъ. Прохожихъ на улицѣ было мало, и шелъ крупный снѣгъ.
Господинъ полковникъ провелъ хлопотливую ночь. Много рейсовъ совершилъ онъ между гимназіей и находящейся въ двухъ шагахъ отъ нея мадамъ Анжу. Къ полуночи машина хорошо работала и полнымъ ходомъ. Въ гимназіи, тихонько шипя, изливали розовый свѣтъ калильные фонари въ шарахъ. Залъ значительно потеплѣлъ, потому что весь вечеръ и всю ночь бушевало пламя въ старинныхъ печахъ въ библіотечныхъ придѣлахъ зала.
Юнкера, подъ командою Мышлаевского, «Отечественными записками» и «Библіотекой для чтенія» за 1863 годъ разожгли бѣлыя печи и потомъ всю ночь непрерывно, гремя топорами, старыми партами топили ихъ. Судзинскій и Мышлаевскій, принявъ по два стакана спирта (господинъ полковникъ сдержалъ свое обѣщаніе и доставилъ его въ количествѣ достаточномъ, чтобы согрѣться, именно – полведра), смѣняясь, спали по два часа вповалку съ юнкерами, на шинеляхъ у печекъ, и багровые огни и тѣни играли на ихъ лицахъ. Потомъ вставали, всю ночь ходили отъ караула къ караулу, провѣряя посты. И Карась съ юнкерами-пулеметчиками дежурилъ у выходовъ въ садъ. И въ бараньихъ тулупахъ, смѣняясь каждый часъ, стояли четверо юнкеровъ у толстомордыхъ мортиръ.
У мадамъ Анжу печка раскалилась, какъ чертъ, въ трубахъ звенѣло и несло, одинъ изъ юнкеровъ стоялъ на часахъ у двери, не спуская глазъ съ мотоциклетки у подъѣзда, и пять юнкеровъ мертво спали въ магазинѣ, разстеливъ шинели. Къ часу ночи господинъ полковникъ окончательно обосновался у мадамъ Анжу, зѣвалъ, но еще не ложился, все время бесѣдуя съ кѣмъ-то по телефону. А въ два часа ночи, свистя, подъѣхала мотоциклетка, и изъ нея вылѣзъ военный человѣкъ въ сѣрой шинели.
– Пропустить. Это ко мнѣ.
Человѣкъ доставилъ полковнику объемистый узелъ въ простынѣ, перевязанный крестъ-накрестъ веревкою. Господинъ полковникъ собственноручно запряталъ его въ маленькую каморочку, находящуюся въ придѣлѣ магазина, и заперъ ее на висячій замокъ. Сѣрый человѣкъ покатилъ на мотоциклеткѣ обратно, а господинъ полковникъ перешелъ на галерею и тамъ, разложивъ шинель и положивъ подъ голову груду лоскутовъ, легъ и, приказавъ дежурному юнкеру разбудить себя ровно въ шесть съ половиной, заснулъ.
Глубокою ночью угольная тьма залегла на террасахъ лучшаго мѣста въ мірѣ – Владимірской горки. Кирпичныя дорожки и аллеи были скрыты подъ нескончаемымъ пухлымъ пластомъ нетронутаго снѣга.
Ни одна душа въ Городѣ, ни одна нога не безпокоила зимою многоэтажнаго массива. Кто пойдетъ на Горку ночью, да еще въ такое время? Да страшно тамъ просто! И храбрый человѣкъ не пойдетъ. Да и дѣлать тамъ нечего. Одно всего освѣщенное мѣсто: стоитъ на страшномъ тяжеломъ постаментѣ уже сто лѣтъ чугунный черный Владиміръ и держитъ въ рукѣ, стоймя, трехсаженный крестъ. Каждый вечеръ, лишь окутаютъ сумерки обвалы, скаты и террасы, зажигается крестъ и горитъ всю ночь. И далеко виденъ, верстъ за сорокъ виденъ въ черныхъ даляхъ, ведущихъ къ Москвѣ. Но тутъ освѣщаетъ немного, падаетъ, задѣвъ зелено-черный бокъ постамента, блѣдный электрическій свѣтъ, вырываетъ изъ тьмы балюстраду и кусокъ рѣшетки, окаймляющей среднюю террасу Больше ничего. А ужь дальше, дальше!.. Полная тьма. Деревья во тьмѣ, странные, какъ люстры въ кисеѣ, стоятъ въ шапкахъ снѣга, и сугробы кругомъ по самое горло. Жуть.
Ну, понятное дѣло, ни одинъ человѣкъ и не потащится сюда. Даже самый отважный. Незачѣмъ, самое главное. Совсѣмъ другое дѣло въ Городѣ. Ночь тревожная, важная, военная ночь. Фонари горятъ бусинами. Нѣмцы спятъ, но вполглаза спятъ. Въ самомъ темномъ переулкѣ вдругъ рождается голубой конусъ.
– Halt!
Хрустъ... Хрустъ... посрединѣ улицы ползутъ пѣшки въ тазахъ. Черные наушники... Хрустъ... Винтовочки не за плечами, а на руку. Съ нѣмцами шутки шутить нельзя, пока что... Что бы тамъ ни было, а нѣмцы – штука серьезная. Похожи на навозныхъ жуковъ.
– Докуміэнтъ!
– Halt!
Конусъ изъ фонарика. Эгей!..
И вотъ тяжелая черная лакированная машина, впереди четыре огня. Не простая машина, потому что вслѣдъ за зеркальной кареткой скачетъ облегченной рысью конвой – осемь конныхъ. Но нѣмцамъ это все равно. И машинѣ кричатъ:
– Halt!
– Куда? Кто? Зачѣмъ?
– Командующій, генералъ отъ кавалеріи Белоруковъ.
Ну, это, конечно, другое дѣло. Это, пожалуйста. Въ стеклахъ кареты, въ глубинѣ, блѣдное усатое лицо. Неясный блескъ на плечахъ генеральской шинели. И тазы нѣмецкіе козырнули. Правда, въ глубинѣ души имъ все равно, что командующій Белоруковъ, что Петлюра, что предводитель зулусовъ въ этой паршивой странѣ. Но тѣмъ не менѣе... У зулусовъ жить – по-зулусьи выть. Козырнули тазы. Международная вѣжливость, какъ говорится.
Ночь важная, военная. Изъ оконъ мадамъ Анжу падаютъ лучи свѣта. Въ лучахъ дамскія шляпы, и корсеты, и панталоны, и севастопольскія пушки. И ходитъ, ходитъ маятникъ-юнкеръ, зябнетъ, штыкомъ чертитъ императорскій вензель. И тамъ, въ Александровской гимназіи, льютъ шары, какъ на балу. Мышлаевскій, подкрѣпившись водкой въ количествѣ достаточномъ, ходитъ, ходитъ, на Александра Благословеннаго поглядываетъ, на ящикъ съ выключателями посматриваетъ. Въ гимназіи довольно весело и важно. Въ караулахъ какъ-никакъ осемь пулеметовъ и юнкера – это вамъ не студенты!.. Они, знаете ли, драться будутъ. Глаза у Мышлаевского, какъ у кролика, – красные. Которая ужь ночь и сна мало, а водки много и тревоги порядочно. Ну, въ Городѣ съ тревогою пока что легко справиться. Ежели ты человѣкъ чистый, пожалуйста, гуляй. Правда, разъ пять остановятъ. Но если документы налицо, иди себѣ, пожалуйста. Удивительно, что ночью шляешься, но иди...
А на Горку кто полѣзетъ? Абсолютная глупость. Да еще и вѣтеръ тамъ на высотахъ... пройдетъ по сугробнымъ аллеямъ, такъ тебѣ чертовы голоса померещатся. Если бы кто и полѣзъ на Горку, то ужь развѣ какой-нибудь совсѣмъ отверженный человѣкъ, который при всѣхъ властяхъ міра чувствуетъ себя среди людей, какъ волкъ въ собачьей стаѣ. Полный мизерабль, какъ у Гюго. Такой, которому въ Городъ и показываться-то не слѣдуетъ, а ужь если и показываться, то на свой рискъ и страхъ. Проскочишь между патрулями – твоя удача, не проскочишь – не прогнѣвайся. Ежели бы такой человѣкъ на Горку и попалъ, пожалѣть его искренне слѣдовало бы по человѣчеству.
Вѣдь это и собакѣ не пожелаешь. Вѣтеръ-то ледяной. Пять минутъ на немъ побудешь и домой запросишься, а...
– Якъ часовъ съ пьять? Эхъ... Эхъ... померзнемъ!..
Главное, ходу нѣтъ въ верхній Городъ мимо панорамы и водонапорной башни, тамъ, изволите ли видѣть, въ Михайловскомъ переулкѣ, въ монастырскомъ домѣ, штабъ князя Белорукова. И поминутно – то машины съ конвоемъ, то машины съ пулеметами, то...
– Офицерня, ахъ твою душу, щобъ вамъ повылазило!
Патрули, патрули, патрули.
А по террасамъ внизъ въ нижній Городъ – Подолъ – и думать нечего, потому что на Александровской улицѣ, что вьется у подножья Горки, во-первыхъ, фонари цѣпью, а во-вторыхъ, нѣмцы, хай имъ бисъ! патруль за патрулемъ! Развѣ ужь подъ утро? Да вѣдь замерзнемъ до утра. Ледяной вѣтеръ – гу-у... – пройдетъ по аллеямъ, и мерещится, что бормочутъ въ сугробахъ у рѣшетки человѣческіе голоса.
– Замерзнемъ, Кирпатый!
– Терпи, Немоляка, терпи. Походятъ патрули до утра, заснутъ. Проскочимъ на Ввозъ, отогрѣемся у Сычихи.
Пошевелится тьма вдоль рѣшетки, и кажется, что три чернѣйшихъ тѣни жмутся къ парапету, тянутся, глядятъ внизъ, гдѣ, какъ на ладони, Александровская улица. Вотъ она молчитъ, вотъ пуста, но вдругъ побѣгутъ два голубоватыхъ конуса – пролетятъ нѣмецкія машины или же покажутся черныя лѣпешечки тазовъ и отъ нихъ короткія острыя тѣни... И какъ на ладони видно...
Отдѣляется одна тѣнь на Горкѣ, и сипитъ ея волчій острый голосъ:
– Э... Немоляка... Рискуемъ! Ходимъ. Можетъ, проскочимъ...
Нехорошо на Горкѣ.
И во дворцѣ, представьте себѣ, тоже нехорошо. Какая-то странная, неприличная ночью во дворцѣ суета. Черезъ залъ, гдѣ стоятъ аляповатые золоченые стулья, по лоснящемуся паркету мышиной побѣжкой пробѣжалъ старый лакей съ бакенбардами. Гдѣ-то въ отдаленіи прозвучалъ дробный электрическій звоночекъ, прозвякали чьи-то шпоры. Въ спальнѣ зеркала въ тусклыхъ рамахъ съ коронами отразили странную неестественную картину. Худой, сѣдоватый, съ подстриженными усиками на лисьемъ бритомъ пергаментномъ лицѣ человѣкъ, въ богатой черкескѣ съ серебряными газырями, заметался у зеркалъ. Возлѣ него шевелились три нѣмецкихъ офицера и двое русскихъ. Одинъ въ черкескѣ, какъ и самъ центральный человѣкъ, другой во френчѣ и рейтузахъ, обличавшихъ ихъ кавалергардское происхожденіе, но въ клиновидныхъ гетманскихъ погонахъ. Они помогли лисьему человѣку переодѣться. Была совлечена черкеска, широкія шаровары, лакированные сапоги. Человѣка облекли въ форму германскаго майора, и онъ сталъ не хуже и не лучше сотенъ другихъ майоровъ. Затѣмъ дверь отворилась, раздвинулись пыльныя дворцовыя портьеры и пропустили еще одного человѣка въ формѣ военнаго врача германской арміи. Онъ принесъ съ собой цѣлую груду пакетовъ, вскрылъ ихъ и наглухо умѣлыми руками забинтовалъ голову новорожденнаго германскаго майора такъ, что остался виднымъ лишь правый лисій глазъ да тонкій ротъ, чуть пріоткрывавшій золотыя и платиновыя коронки.
Неприличная ночная суета во дворцѣ продолжалась еще нѣкоторое время. Какимъ-то офицерамъ, слоняющимся въ залѣ съ аляповатыми стульями и въ залѣ сосѣднемъ, вышедшій германецъ разсказалъ по-нѣмецки, что майоръ фонъ Шраттъ, разряжая револьверъ, нечаянно ранилъ себя въ шею и что его сейчасъ срочно нужно отправить въ германскій госпиталь. Гдѣ-то звенѣлъ телефонъ, еще гдѣ-то пѣла птичка – піу! Затѣмъ къ боковому подъѣзду дворца, пройдя черезъ стрѣльчатыя рѣзныя ворота, подошла германская безшумная машина съ краснымъ крестомъ, и закутаннаго въ марлю, наглухо запакованнаго въ шинель таинственнаго майора фонъ Шратта вынесли на носилкахъ и, откинувъ стѣнку спеціальной машины, заложили въ нее. Ушла машина, разъ глухо рявкнувъ на поворотѣ при выѣздѣ изъ воротъ.
Во дворцѣ же продолжалась до самаго утра суетня и тревога, горѣли огни въ залахъ портретныхъ и въ залахъ золоченыхъ, часто звенѣлъ телефонъ, и лица у лакеевъ стали какъ будто наглыми, и въ глазахъ заиграли веселые огни...
Въ маленькой узкой комнаткѣ, въ первомъ этажѣ дворца у телефоннаго аппарата оказался человѣкъ въ формѣ артиллерійскаго полковника. Онъ осторожно прикрылъ дверь въ маленькую обеленную, совсѣмъ не похожую на дворцовую, аппаратную комнату и лишь тогда взялся за трубку. Онъ попросилъ безсонную барышню на станціи дать ему номеръ 212. И, получивъ его, сказалъ «мерси», строго и тревожно сдвинувъ брови, и спросилъ интимно и глуховато:
– Это штабъ мортирного дивизіона?
Увы, увы! Полковнику Малышеву не пришлось спать до половины седьмого, какъ онъ разсчитывалъ. Въ четыре часа ночи птичка въ магазинѣ мадамъ Анжу запѣла чрезвычайно настойчиво, и дежурный юнкеръ вынужденъ былъ господина полковника разбудить. Господинъ полковникъ проснулся съ замѣчательной быстротой и сразу и остро сталъ соображать, словно вовсе никогда и не спалъ. И въ претензіи на юнкера за прерванный сонъ господинъ полковникъ не былъ. Мотоциклетка увлекла его въ началѣ пятаго утра куда-то, а когда къ пяти полковникъ вернулся къ мадамъ Анжу, онъ такъ же тревожно и строго въ боевой нахмуренной думѣ сдвинулъ свои брови, какъ и тотъ полковникъ во дворцѣ, который изъ аппаратной вызывалъ мортирный дивизіонъ.
Въ семь часовъ на Бородинскомъ полѣ, освѣщенномъ розоватыми шарами, стояла, пожимаясь отъ предразсвѣтнаго холода, гудя и ворча говоромъ, та же растянутая гусеница, что поднималась по лѣстницѣ къ портрету Александра. Штабсъ-капитанъ Студзинскій стоялъ поодаль ея въ группѣ офицеровъ и молчалъ. Странное дѣло, въ глазахъ его былъ тотъ же косоватый отблескъ тревоги, какъ и у полковника Малышева, начиная съ четырехъ часовъ утра. Но всякій, кто увидалъ бы и полковника и штабсъ-капитана въ эту знаменитую ночь, могъ бы сразу и увѣренно сказать, въ чемъ разница: у Студзинского въ глазахъ – тревога предчувствія, а у Малышева въ глазахъ тревога опредѣленная, когда все уже совершенно ясно, понятно и погано. У Студзинского изъ-за обшлага его шинели торчалъ длинный списокъ артиллеристовъ дивизіона. Студзинскій только что произвелъ перекличку и убѣдился, что двадцати человѣкъ не хватаетъ. Поэтому списокъ носилъ на себѣ слѣдъ рѣзкаго движенія штабсъ-капитанскихъ пальцевъ: онъ былъ скомканъ.
Въ похолодѣвшемъ залѣ вились дымки – въ офицерской группѣ курили.
Минута въ минуту, въ семь часовъ передъ строемъ появился полковникъ Малышевъ, и, какъ предыдущимъ днемъ, его встрѣтилъ привѣтственный грохотъ въ залѣ. Господинъ полковникъ, какъ и въ предыдущій день, былъ опоясанъ серебряной шашкой, но въ силу какихъ-то причинъ тысяча огней уже не играла на серебряной рѣзьбѣ. На правомъ бедрѣ у полковника покоился револьверъ въ кобурѣ, и означенная кобура, вѣроятно, вслѣдствіе несвойственной полковнику Малышеву разсѣянности, была разстегнута.
Полковникъ выступилъ передъ дивизіономъ, лѣвую руку въ перчаткѣ положилъ на эфесъ шашки, а правую безъ перчатки нежно наложилъ на кобуру и произнесъ слѣдующія слова:
– Приказываю господамъ офицерамъ и артиллеристамъ мортирного дивизіона слушать внимательно то, что я имъ скажу! За ночь въ нашемъ положеніи, въ положеніи арміи, и я бы сказалъ, въ государственномъ положеніи на Украинѣ произошли рѣзкія и внезапныя измѣненія. Поэтому я объявляю вамъ, что дивизіонъ распущенъ! Предлагаю каждому изъ васъ, снявъ съ себя всякіе знаки отличія и захвативъ здѣсь въ цейхгаузѣ все, что каждый изъ васъ пожелаетъ и что онъ можетъ унести на себѣ, разоидтись по домамъ, скрыться въ нихъ, ничѣмъ себя не проявлять и ожидать новаго вызова отъ меня!
Онъ помолчалъ и этимъ какъ будто бы еще больше подчеркнулъ ту абсолютно полную тишину, что была въ залѣ. Даже фонари перестали шипѣть. Всѣ взоры артиллеристовъ и офицерской группы сосредоточились на одной точкѣ въ залѣ, именно на подстриженныхъ усахъ господина полковника.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |