Письмо раскрывает нам третью заслугу Ранка в развитии психоанализа. Первая из них заключалась в его роли достоверного историка психоанализа, вторая — в его роли надежнейшего сотрудника Фрейда, координирующего совместную работу пионеров психоанализа, и третья — в создании собственной, оригинальной аналитической модели, с которой необходимо считаться. Тут Фрейд выражает убеждение, что аналитик имеет не только право, но и обязанность развивать внутри определенных рамок свои собственные идеи. Это длинное письмо заканчивается усталым извинением: «Простите мою многоречивость, возможно, она отвратит Вас от желания побуждать меня высказываться по поводу вещей, о которых Вы можете судить не хуже меня» (Freud/Abraham 1965, 324).
Ранка не обрадовало заступническое письмо Фрейда. Это было хорошее письмо, способное восстановить мир в Комитете, но Ранк подозревал, что Фрейд придал «Травме рождение» иное, угодное ему истолкование. Ему хотелось пояснить, что речь шла «о реальности рождения как факта и как травмы». Создается впечатление, что, возражая, Ранк вопиет: дайте же мне наконец стать самим собой, не посредником, не секретарем, издателем, представителем, переводчиком, а Отто Ранком, и никем иным. По моему мнению, эти письма не обладают ни маниакальными, ни параноидными чертами, как утверждал Джонс.
В это же время (март 1924 года) Ранк в письме своему другу Ференци сообщил о последнем разговоре с профессором, когда он зашел к Фрейду попрощаться перед отъездом в США. Беседа между Фрейдом и Ранком была долгой и дружественной, и тем не менее Фрейд ошеломил Ранка сообщением, что он работает над критикой и опровержением «Травмы». Он пояснил, что изменил точку зрения и все более отходит от взглядов Ранка. Наконец Фрейд подтвердил подозрение Ранка, что он прочел его книгу лишь поверхностно, а некоторые части даже не пролистал. Ранк уехал в Америку разочарованным.
23 марта Фрейд еще раз в дружелюбной форме пишет ему короткое письмо, которое, однако, пронизывает сильное чувство печали и одиночества:
Я твердо убежден в том, что мои критические замечания в прошлую среду вечером не произвели на Вас особого впечатления. Так всегда бьгвает, когда человек находится полностью под влиянием новой идеи. Тогда и в самом деле лучше всего — оставить его в покое. Если б только Ференци не настаивал на полном единогласии со мной! Я вовсе этого не хочу, ради Господа Бога предоставьте нам право сохранять разные точки зрения.
Особенно ценно последнее трагическое письмо Ранка к Фрейду, написанное им в марте 1924 года. Читая его без предвзятости, мы слышим отчаянную мольбу о свободе, мечту не быть ничьим сыном, даже сыном Мастера психоанализа.
В конечном счете дело дошло до разрыва, и теперь, спустя несколько десятилетий, мы можем проследить и проанализировать этот процесс борьбы за свободу.
Фрейду никогда полностью не удавалось рассмотреть фигуру матери в ее главном значении для человеческого развития, как в своей собственной жизни, так и в возвращении архаической матери в качестве символа смерти. В своих сочинениях, как, например, в «Тотеме и табу», где он проанализировал эдипову ситуацию, эта тема не выступает на первый план. Вероятно, Фрейд не видел значения матери ни в своей психоаналитической работе, ни тем более в своих отношениях с другими пионерами психоанализа. Он воспринимал себя самого как патриарха, окруженного сыновьями, и не мог признать свою роль кормящей матери в группе взрослых мужчин.
В дальнейшем Фрейд обсуждал теорию Ранка: отсутствие фигуры отца в жизни Ранка и в его теории давало ему повод для беспокойства. В конце концов Фрейд пишет: «Возможно, Вы думали бы иначе, если бы сами подверглись анализу. Не отрекайтесь, оставьте себе путь для отступления» (27 августа 1924 г.; Taft 1958,105-109).
Это последнее письмо было написано Фрейдом прежде, чем он получил «Декларацию независимости» Ранка, составленную 9 августа 1924 года в Нью-Йорке. Ранк не собирался отрицать значение отца, он хотел лишь «указать ему его рамки».
Особенно его оскорбил совет самому подвергнуться анализу. (Возможно, пройди Фрейд анализ, он не высказал бы того, что должен был сказать, а это было бы весьма прискорбно.) Двумя днями раньше Фрейд попытался восстановить отношения, он был исполнен любви, тепла и через океан протягивал заблудшему сыну руку (Е. Freud 1960, 371-372).
Земмеринг, 25 августа 1924 г.
Дорогой доктор Ранк,
Сегодняшняя почта доставила письмо от Вас, которое содержит лишь рекомендацию для нашего неистощимого доктора В.
Однако мне пришло в голову, что Вы в эти месяцы разлуки с нами в критической для нас, Вас и меня ситуации не выразили особой потребности дать мне знать, что в Вас и с Вами происходит, и это меня беспокоит. Хотя я рассматриваю большинство событий с точки зрения вечности и не воспринимаю их со всей страстностью, как в былые годы, я не могу отнестись равнодушно к изменениям в отношениях с Вами. Мое самочувствие, похоже, указывает на то, что мне осталось прожить еще какое-то время, и сильнейшее мое желание — чтобы Вы в этот отрезок времени не стали для меня утратой. Как я слышал, Вы покинули Европу в взволнованном и раздраженном состоянии. Сознание того, что я несколько отступил от высокой оценки Вашей последней работы', усилило Ваше дурное настроение. Вероятно, Вы преувеличиваете аффективное значение этих теоретических расхождений и полагаете, что во время Вашего отсутствия я подвергся враждебным для Вас влияниям. Цель этого письма — уверить Вас, что это не так. Я не слишком доступен для других, и эти другие — с многодневным визитом у меня побывали Эйтингон и Абрахам — в любом случае вполне справедливы в признании Ваших выдающихся заслуг и полны огорчения из-за резкости, с которой Вы распрощались. Нет никакой враждебности по отношению к Вам ни среди нас, ни в моей нью-йоркской семье. До Вашего возвращения остается еще как раз столько времени, чтобы успеть обменяться письмами. Я бы хотел, чтобы Вы описали мне Ваше нынешнее состояние и успокоили меня.
Различие в мнениях по вопросу о травме рождения мало что значит для меня. Либо Вы поправите и убедите меня со временем, коли времени еще хватит, либо Вы сами скорректируете себя и отделите то, что является
открытием и долговечным приобретением, от того, что привносит увлечение исследователя. Я знаю, что Вы не испытываете недостатка в аплодисментах по поводу Вашего новшества, но вспомните, сколь немногие обладают способностью суждения и насколько сильно действует почти во всех стремление отойти от Эдипа, какой бы путь для этого ни открылся. В любом случае, даже если здесь примешивается много ошибочного, Вы не должны стыдиться вдохновенного и содержательного труда, который самим критикам доставил много нового и ценного. И тем более Вы не должны предполагать, что эта Ваша работа может нарушить наши многолетние тесные отношения.
На этот раз я присоединяю к самым сердечным пожеланиям ожидание вскоре Вас увидеть
Ваш Фрейд.
' «Травма рождения».
Но было уже слишком поздно. Ранк написал свое последнее письмо, и Фрейд упрекал себя (Taft 1958, 106): «Если б я подождал еще один день, я бы мог не упрудиться над всеми этими письмами... Вы так своенравны, — говорит он и спрашивает:...Где в Ваших построениях теория либидо, где комплекс Эдипа, роль отца?» (27 августа 1924 г.).
Согласно Джонсу, по этому поводу Фрейд жаловался и Ференци (27 августа 1924 г., III, 89): «Право свободного суждения должно же распространяться и на меня. Я не обязан без ограничений принимать новшества моих последователей».
Несколько недель спустя Ранк приехал в Вену и навестил больного Фрейда. Как вспоминает Джесси Тафт (1958), это свидание потрясло Ранка. (У Джонса, который не слишком дружелюбно расположен к Ранку, этот эпизод выглядит несколько иначе.) Как бы то ни было, блудный сын получил личное прощение, еще раз приехав в Вену, на этот раз уже из Парижа, чтобы обсудить с Фрейдом свою депрессию и даже провести с ним несколько часов психоанализа. Однако их связь нарушилась и уже не могла восстановиться. По словам Джесси Тафт, Ранк всю жизнь дорого расплачивался за свою свободу — чувством вины, страхом, конфликтом, болезнью и страданиями.
ПРОТОКОЛЫ ВЕНСКОГО ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ68
(ТОМ I И II): OTTO РАНК КАК ЛЕТОПИСЕЦ ИСТОРИИ ПСИХОАНАЛИЗА
Ни в одном исследовании дружбы Фрейда и Ранка невозможно обойти стороной роль Ранка как летописца истории психоанализа. Данное сообщение было опубликовано в «Протоколах Венского психоаналитического объединения». К моменту написания этой статьи два тома (I и II) вышли в английском издании. Том I (1962) содержит протоколы с 1 по 53 (1906—1908 гг.), том II (1967) — протоколы с 54 по 112 (1908—1910 гг.). Наше исследование ограничивается рамками этих двух томов (том III и IV посвящены периоду начиная с 1915 года).
Протоколы дают нам наглядное представление о первом периоде развития психоанализа в Вене. Они имплицитно содержат характеристики венских психоаналитиков, их отношений с Фрейдом и друг с другом. Они отображают творческое развитие психоанализа и его выдающихся пионеров, открывавших новую науку.
Вводная статья Германа Нунберга относится к числу лучших его сочинений. Чтобы по достоинству ее оценить, следует ее прочесть как в начале, так и по
завершении изучения протоколов. Нунберг — квалифицированный издатель, несколько лет принимавший участие в собраниях Венского психоаналитического объединения. Эту задачу ему поручил Пауль Федерн, осуществлявший в свою очередь замысел Фрейда.
Начиная с 1902 года каждую среду вечером на квартире у Фрейда собираются друзья, члены так называемого «Общества по средам». До 1906 года (за два года до основания Венского психоаналитического объединения) протоколы не велись. В тот период происходили бурные аналитические дискуссии по поводу современной литературы, ведь это время кроме всего прочего было временем Шопенгауэра, Ницше, Стриндберга, Достоевского и Ведекинда. Нунберг связывает тематику встреч с небольшой численностью анализируемых пациентов.
Встречи обычно проводились в форме семинаров, хотя и не все участники имели одинаковую «ученую степень». Каждый был обязан принять участие в дискуссии, порядок выступлений определялся жребием.
Фрейд вел заседания, на которых нередко происходило то, что мы теперь называем групповым терапевтическим процессом. Не всегда было просто сдержать этих интеллигентных и зачастую весьма агрессивных людей. Фрейд всегда старался, чтобы дискуссия не переросла в оголтелый спор. Он хвалил, когда было за что, и критиковал, если что-то, на его взгляд, заслуживало упрека (или если до него никто не выступал с критическими замечаниями). Фрейд давал возможность своим ученикам, Ранку, Адлеру, Штекелю и другим, проявить себя и, хотя иногда бывал достаточно резок, в целом, хвалил он или возражал, старался проявлять терпимость и уважение к участникам.
Читая протоколы заседаний, можно проследить то, как Альфред Адлер (1870—1937) начал систематически развивать собственные взгляды, обратившись от внутреннего психического конфликта к внешнему, социальному. В них также отчетливо видно, как внимательно Фрейд отнесся к адлеровским идеям, особенно о значении агрессии. Дискуссии проходили в свободной дружеской атмосфере. Проблемы, типа мастурбации или детских воспоминаний, излагались лично и сразу же анализировались. Также и здесь Фрейд выступал в качестве центральной фигуры.
Обычно Фрейд открывал вечер несколькими объявлениями, часто он начинал дискуссию и столь же часто закрывал заседание. По-видимому, он оставлял за собой право прерывать ораторов, тогда как самого его, судя по протоколу, перебивали лишь в редких случаях (обычно это делал Адлер)- Его замечания нередко относились не только к выступающему, но и ко всем участникам.
Вильгельм Штекель (1868—1940) и Фриц Виттельс (1880—1950), очевидно, чаще других провоцировали враждебность. Читая протокол первого заседания, в котором приняли участие Бинсвангер и Юнг, невольно задаешься вопросом, как реагировали эти два швейцарских психиатра нееврейского происхождения на удивительную дискуссию по поводу числа 3 — символа нееврейского пениса69. В дальнейшем в качестве гостей участие в заседаниях принимали также Абрахам, Джонс и Эйтингон. Каждый сознавал историческую значимость этих заседаний, и прежде всего Пауль Федерн и Отто Ранк.
В совместной работе с Магнусом Хиршфельдом (1868—1935) 70 Фрейд проявил свою способность к дипломатии, быстроту, с которой он мог воспользоваться любым преимуществом, ни на шаг не отступая от интересов своего «дела». Протоколы содержат много материала, представляющего исторический интерес: они позволяют проникнуть в психодинамику креативности как отдельного человека, как и группы; они передают сведения о психоаналитической теории и практике; они отображают работу Ранка над «Мотивом инцеста» (1912), обсуждение Хичманном книги Блейлера
о паранойе (1908), рассркдения Адлера о «комплексе неполноценности» и высказывания Хичманна о публикациях Штекеля. Последний делится наблюдениями из своей собственной работы и текущей литературы, Адлер часто вкратце описывает свою практическую деятельность. Многие встречи посвящены проблемам психопа-тографии. В мае 1907 года проходит «дрркеский вечер», на котором Виттельс говорит о «женщинах-врачах» и все соглашаются, что женщина не должна изучать медицину. Макс Граф зачитывает замечательную статью по методологии аналитического исследования художественного творчества. Одно из наиболее поразительных выступлений принадлежит Урбанчичу, поведавшему о своем личностном развитии вплоть до момента вступления в брак. Штекель рассказывает о своем сне об инцесте с матерью и еще о двух других интересных сновидениях. Фрейд обсркдает пристрастие Блейлера к обозначению болезней, а в другом случае прилагает все усилия, чтобы понять рассркдения Адлера о неполноценности органов.
Фрейд впервые рассказывает о своих случаях, клинических наблюдениях и предлагает для обсуждения теоретические формулировки. Так, например, в октябре 1906 года Фрейд впервые применяет термин «семейный роман».
Периодически разворачивалась борьба за приоритет. Фрейд отказывался от каких-либо прав на свои доклады, которые были предназначены для общего обсуждения. Рассуждая о взглядах Штекеля на фригидность, Фрейд предложил основать академию любви, где бы преподавалось «ars amandi» («искусство любви»).
Фрейд считал, что люди, создававшие нечто новое, вправе изобретать новые термины. Однако порой и ему приходилось повторять весь ход своих мыслей, поскольку не все были знакомы с излагаемыми им проблемами или не совсем разобрались в них.
Также и во втором томе «Протоколов» в качестве протоколиста выступает Отто Ранк. Его тщательный, методический почерк, его точность и аккуратность, понимание исторической важности момента дали нам возможность увидеть Фрейда и проследить его отношения с друзьями и учениками в эпоху становления психоанализа.
Благодаря этим документам мы узнаем, как Фрейд — спонтанно и вместе с тем безупречно отточенно — говорил о Герхарте Гауптмане, Карле Марксе, Генрихе фон Клейсте, Иммануиле Канте, Фридрихе Шиллере, что он думал о немецких газетах и о многом другом.
Штекель обычно подхватывал мысль профессора, пытаясь перещеголять его, и завершал ее личной исповедью. Адлер часто бывал полон сомнений. Фрейда, по-видимому, больше всего волновали именно эти его вечно строптивые ученики.
Иной раз Фрейд выражался резко, например обозвав «законченной свиньей» одного пациента Виттельса. Более поздние дискуссии были посвящены в основном клиническим вопросам, а не литературе, как ранее. По-видимому, все стали более уверенными в себе и в «деле» и более опытными в клинической практике.
В своих замечаниях Фрейд был не столь отрыт, как его ученики: его высказывания практически никогда не принимали форму исповеди. Пожалуй, единственным исключением являлась тема, касавшаяся личной сексуальности. Об этом мы читаем: «Профессор Фрейд говорит, что сам планирует работу по этой теме, однако она будет, опубликована лишь тогда, когда иссякнет его собственная сексуальность» (61).
Время от времени Фрейд строил планы на будущее, описывая предстоящую работу (см. 401, 442, 514). Он говорил о психологии Я (164) и предвосхищал дальнейшее развитие психоанализа. Поскольку всем была известна и всеми принималась антипатия Фрейда к венцам, это тоже обсуждалось со всей открытостью.
Во втором томе «Протоколов» содержатся также документы исторических встреч в апреле и мае 1910 года71, когда общество переживало реорганизацию и каждый его член должен был пожертвовать немало времени на организационную работу. Психоаналитики основали свой союз!
«письма по кругу»
1920 год: начало
Годы с 1920 по 1924, к которым относятся так называемые «письма по кругу» 72, были тяжелым периодом для Европы. Исторический фон этого времени описан Джесси Тафт в биографии Ранка (Taft 1958) и Эрнестом Джонсом в биографии Фрейда (Jones 1953—1957). В эту послевоенную эпоху психоанализ в определенной степени возрождался заново. Это было время подготовки, распространения и интенсивного сотрудничества всех членов Комитета.
Связь разбросанных по миру шестерых носителей колец (членов Комитета) осуществлялась посредством писем. Эти выдающиеся, тщательно отобранные Фрейдом мужи — Абрахам, Ференци, Эйтингон, Джонс, Захс и Ранк, — которые взращивали и лелеяли интеллектуальное достояние психоанализа и разошлись, словно апостолы, по чужим странам, работали в тесном контакте друг с другом в качестве великих зачинателей психоанализа.
Шестидесятипятилетний Фрейд предстает перед нами в пору первых своих посланий в качестве наставника, руководителя и организатора. В то время психоанализ считался не столько теорией человеческого поведения, сколько методом медицинского воздействия или же важной частью западной идеологии. Теперь же центр тяжести приходился на организацию, движение, «дело».
Наиболее важные «письма по кругу» подготавливались в Вене и всегда подписывались Фрейдом и Ранком, даже если составлял их один Ранк. Одна копия отправлялась в Берлин Карлу Абрахаму (в то время ему было 43 года), Гансу Захсу и Максу Эйтингону (обоим исполнилось 39); дополнительные копии рассылались Шандору Ференци (37 лет) в Будапешт и Эрнесту Джонсу (41 год) в Лондон.
Ожидая много от этих писем, при их прочтении можно испытать сильное разочарование. Хотя здесь и обнаруживаются несколько важных документов73, однако в посланиях главным образом обсуждаются проблемы организации, правила и устав, уплата или неуплата членских взносов, создание программ обучения, вечерние встречи и ежегодные конгрессы, короче говоря, проблемы управления. Научные дискуссии возникали лишь в редких случаях — да и то только перед конгрессами. Между Ранком и Джонсом постоянно вспыхивали ссоры из-за проблем с психоаналитическим издательством и авторскими правами.
Собрание писем открывается посланием Ференци от 4 октября 1920 года, в котором предлагается централизовать заседания всех психоаналитических обществ. Он предлагает также выдавать дипломы тем, кто получил психоаналитическое образование. Он счастлив упомянуть, что объединение, возможно, получит в дар два миллиона крон. Из этого письма мы видим, что Ференци убеждает своих друзей эмигрировать в Лондон или Берлин.
Фрейд и Ранк всегда используют в своих письмах местоимение «мы». По-видимому, тема очередного письма возникала у Фрейда в процессе беседы с Ранком; последний на основании своих заметок составлял письмо, ответственность за которое брал на себя Фрейд.
Первое письмо из Вены содержит беспокойство по поводу членских взносов и чрезмерных тиражей издательства. «Только книги профессора расходятся хорошо».
Иногда сообщаются новости из жизни «носителей колец». Джонс (как всегда по-английски) делает первое личное признание:
«Поскольку я обращаюсь к друзьям, мне будет позволено добавить и личное сообщение: моя жена родила вчера нашего первого ребенка, оба чувствуют себя превосходно. Следуя примеру других аналитиков (Ранка,
Хичманна, Флюгеля и др.), это снова девочка. Врач, член нашего общества, наблюдал первую реакцию ребенка на этот мир еще до того, как перерезали пуповину — она сосала большой палец».
В середине октября 1920 года Захс приехал в Берлин, чтобы поддержать Абрахама. Франц Александер становится, по всей видимости, первым кандидатом на получение психоаналитического диплома. О нем часто отзываются как об очень одаренном и многообещающем ученике.
Трагические нотки прозвучали в письме из Вены от 14 октября 1920 года. Драгоценная сумма в тысячу долларов от Абрахама А. Брилла (1874—1948) 74 из Нью-Йорка не могла быть получена из-за непомерного налога на валюту, и ее пришлось возвратить. Доходы от публикаций были нестабильными, и «Пресса» («Хогарт пресс») оставалась источником постоянного беспокойства.
Часто обсуждался и другой вопрос: кто напишет рецензию для «Журнала» 75. Удивительно, как трудно оказывалось найти быструю и надежную помощь. Даже работы профессора не получали ответственного и пунктуального рецензента.
Кроме того, в некоторых «письмах по кругу» имеются собственноручно написанные Фрейдом строчки, доказывающие его огромный личный интерес к этой работе. Например: «Новые активные связи с Америкой небезразличны для будущего. Остается надеяться, что те, кого я здесь анализирую, сумеют превратиться в ядро слишком легко исчезающей в противном случае массы».
Фрейд размышлял, следует ли разрешить пациенту-американцу поехать с ним вместе с Бадгаштайн. Фрейд никогда не проводил анализ во время отпуска, но та сумма в долларах, которую он должен был получить за свою работу, покрыла бы все расходы на отдых, «...что было бы весьма приятно, хотя само по себе это еще не служило бы оправданием. В конечном счете я уже восстановил треть моего состояния, каким оно было до войны».
Фрейд сообщает также о богатом человеке из Филадельфии, который пожелал пригласить к себе аналитика, чтобы тот помог ему избавиться от истерического страха. Он предлагал 10 000 долларов в случае исцеления. В скобках Фрейд замечает: «...в Европе это, несомненно, сочли бы за дурное предзнаменование».
По всей вероятности, в то время стать членом психоаналитического объединения было значительно легче, чем сегодня. Несколько студентов-медиков из Лейпцига, собравшихся для обсркдения психоаналитической литературы, пожелали быть принятыми в члены и едва не добились успеха, если бы Эрнест Джонс, истинный англичанин, не выступил против этого. После нескольких сообщений подобного рода в ноябре 1923 года он раздраженно спрашивает: «И откуда берутся все эти психопаты?»
Абрахам прежде всего сообщает о достижениях психоанализа в Берлине: публикуются новые книги, появляются новые приверженцы и все больше англичан приезжает учиться в Берлин.
Начиная с ноября все немецкоязычные аналитики обращаются друг к другу на «ты», «поскольку все мы братья», как сказал Абрахам. Фрейд остается «профессором». Из Вены приходит исполненное гордости сообщение: «Мы завоевали новую страну — Италию».
4 ноября 1920 года профессор выдвинул тему для обсуждения на конгрессе: повлияет ли на теорию и практику психоанализа признание возможности «передачи мыслей» (телепатии) и если да, то каким образом? Сначала это предложение было воспринято с энтузиазмом, но потом о нем забыли.
Попытка организовать специальное торжество по случаю 65-летия профессора провалилась, как только сам юбиляр узнал об этом. Было решено, что дни рождения должны оставаться частным делом; однако — «может быть, стоит отпраздновать в 1921 году совершеннолетие «Толкования сновидений»?»
Ференци, больной и несчастный, уговаривал друзей покинуть Будапешт, однако сам считал себя обязанным остаться, хотя и получил приглашение в
Америку.
Год 1921: организация расширяется
В 1921 году рассылка писем упорядочилась и стала более регулярной. Ровно 1 января 1921 года Фрейд и Ранк написали послание друзьям, в котором выразили свою огромную потребность в отдыхе.
Абрахам сообщил, что начал анализ братьев Джеймса и Эдуарда Гловеров из Лондона. Он даже захватил их с собой в качестве «ручной клади» в отпуск76.
Ференци попытался избавиться от обсуждения административных вопросов и сообщил о свое работе, посвященной символу и страху (Ferenczi 1912). Он также попытался понять динамику прогрессивного паралича, что в дальнейшем стало классическим случаем психоанализа. Страсти из-за Гроддека еще не улеглись, а сам конфликт живо обсуждался: Пфистер, как мы знаем, пришел в ужас от «Искателя души» Гроддека (Groddeck 1921) и воспринял публикацию этой книги как тяжелый удар по психоанализу.
Ранк, выступая от имени Фрейда, писал Джонсу:
Дорогой Джонс, мы хотели бы сказать, что очень рады чрезвычайно сильному сопротивлению «дикому» дилетантскому анализу. Но мы сожалеем, что Вы не даете отпора врачам, занимающимся «диким» анализом. Общественность способна сама защитить себя от психоанализа дилетантов, и наоборот, она не может уберечься от угрозы дилетантского анализа со стороны врачей. Мы полагаем неверным средством защищать профессиональное имя с помощью патента, поскольку также и юнгианцы претендуют на то, чтобы зваться аналитиками (февраль 1921-го).
Абрахам уже долгое время пытался получить место профессора в Берлинском университете. Его беседа с профессором Бонхёффером, тогдашним заведующим кафедрой психиатрии, показала, что общее настроение на факультете направлено против создания кафедры психоанализа. Блейлер в Цюрихе сумел в конечном счете добиться нужного решения, и Абрахам ставит десять восклицательных знаков рядом с его фамилией.
В первом своем июньском письме Джонс жалуется, что какой-то человек в Англии, «который, к сожалению, должен сказать я, еврей и мог бы быть разумнее, пожертвовал четверть миллиона фунтов стерлингов на создание клиники психотерапевтических исследований». Джонс продолжает: «Хотел бы я ему сказать, что мы с десятой частью этой суммы провели бы в десять раз больше исследований, чем другие»11.
Письмо от 11 июня особенно интересно, поскольку дает нам возможность увидеть, как за спиной Ранка выступает сам профессор. Андре Жид написал Фрейду, что какая-то дама из Сиднея желает ввести искусственное оплодотворение для незамуж них женщин, мечтающих иметь детей. Профессор посоветовал ответить ей, что он не слишком приветствует появление безотцовщины и ему больше хочется проанализировать желание женщины завести ребенка без помощи мужчины.
Ференци профессор заверяет, что и в Вене дела идут не слишком хорошо и он сам видит, что количество консультаций заметно сокращается. Фрейд умоляет Ференци продолжать работу над параличом, которую он считает чрезвычайно важ-
пой. Абрахаму профессор посылает открытое предостережение отказаться от всякой мечты о славе в качестве профессора психоанализа в Берлинском университете. Надежды Абрахама он называет «игрой воображения».
Специальное сообщение для «милого Эрнеста» в Лондоне: деньги, о которых говорил Джонс, повлекли бы за собой лишь новые и более серьезные обязательства, которые в пору тяжелой работы и организационных недостатков никто не мог бы принять на себя.
Из письма Ференци выясняется, что «носители колец» странствовали летом по Гарцу. Участники этого путешествия «помогают мне в минуты упадка и часы депрессии». Затем он вновь пытается открыть научную дискуссию по проблеме идентификации. Однако, похоже, никто не откликнулся на этот призыв, и, когда Ференци попробовал заговорить об оккультизме, эту тему также не приняли.
1922 год: кульминация переписки
В 1922 году издатель психоаналитической литературы Пол Кеган, по выражению Джонса, «обжегшись на молоке», ограничился продажей фрейдовской книга «Воспоминание детства Леонардо да Винчи» только медикам. Джонс ссылается на частное письмо Абрахама. Тем самым выясняется, что наряду с письмами, отправлявшимися регулярно 1-го, 11-го и 21-го числа каждого месяца, все адресаты корреспондента были связаны также частной перепиской, как друг с другом, так и с профессором. В этом письме выясняется интересный факт:
В частном письме Абрахам после разговора с профессором предлагает ввести стандартный гонорар для всех пациентов. Джонс вежливо, но твердо объясняет, почему подобное правило совершенно неприемлемо для Англии. Заключительная фраза звучит следующим образом: «Например, сейчас я получаю от одного больного гинею, от другого четыре, от большинства прочих — по две».
Ференци в своем обычном лаконичном стиле сообщает из Будапешта, что психоанализ развивается в Венгрии слабо.
В марте Джонс извещает, что принял в Международное психоаналитическое объединение группу индийцев (на правах коллективного члена) и просил президента Босе посетить ближайший конгресс для установления личных контактов.
Ранк дает однозначно понять, что для него (то есть него и профессора) присутствие стенографа на ближайшем конгрессе нежелательно. Выступающие должны сами позаботиться о том, чтобы их воззрения были изложены верно.
Фрейда чрезвычайно порадовала установившаяся связь с Индией, он считает доктора Босе выдающимся аналитиком. Одна фраза касается афоризма Штекеля: дескать, карлик, забравшийся на плечи великана, смотрит дальше, чем сам великан. Ранк, по всей вероятности цитируя профессора, возражает: «На замечание Штекеля следует ответить: однако вошь на голове у астронома не видит дальше, чем сам астроном, в особенности если он смотрит в телескоп» 78.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |